Текст книги "Вторая волна (СИ)"
Автор книги: Данияр Сугралинов
Соавторы: Денис Ратманов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Интерлюдия 2
Константин
Мать его звали Наташей. Своему сыну она рассказывала, что его принес столичный аист и, помимо ее воли, сволочь такая, запихнул в форточку.
На самом деле, в паспорте Константина можно было выделить специальную графу с пометкой: «Made in Moscow». Его мать совершенно сознательно поехала туда за длинным… рублем. То есть с перспективным папиком в надежде на красивую жизнь и скорое замужество.
Папики в то время были трех категорий: номенклатура, спекулянты и воры. Наташе достался из третьей – папик оказался сидельцем со стажем, запер невесту в загородном доме и, угрожая расправой, водил к ней корешей.
Так длилось полгода. Потом хату накрыли менты, пленницу освободили, да, вот беда, она оказалась на четвертом месяце беременности.
Пришлось Наташе возвращаться домой в Кострому не на «Волге», а на электричке, пропахшей колбасой.
От отчаяния она налегла на алкоголь и запрещенку, а когда спохватилась, желая избавиться от ребенка, было поздно. На учет она нигде не становилась, думала родить втихаря и где-нибудь выродка притопить. Но тут нагрянула матушка, особа наглая и авторитарная, отправила дочь на детокс в наркологию.
В общем, Костя не только появился на свет вопреки всему, но и родился без патологий. Это можно было бы назвать везением, если бы не смерть бабки, которая его опекала. В итоге он оказался с матерью, жил в квартире, превратившейся в притон, и до пяти лет думал, что его зовут Заткнись.
Потом ему опять повезло: мамашу лишили родительских прав после того, как Костя с побоями попал в больницу, и его определили в детский дом, где стало хорошо. В отличие от большинства детдомовских детей, Костя боялся усыновления и вел себя, как волчонок, потому желающих на него не нашлось. Мать ему заменила пожилая воспитательница Нина Елизаровна, которая забрала мальчика к себе и воспитала как сына.
Мальчик не выделялся среди ровесников, учился с тройки на четверку и больше тяготел к точным наукам. Все в нем было обычным: рост, вес, способности, кроме одной маленькой детали: он не испытывал эмоции, они были напрочь отшиблены. Вместо радости – удовлетворение сродни сытости, вместо любви – привязанность, вместо страха – понимание нерациональности данного поступка. Цели он себе ставил не исходя из желаний, а по необходимости.
Надо учиться хорошо. Надо помогать Нине Елизаровне. Надо поступить в хороший вуз и заработать много денег.
А поскольку страх у него тоже был отшиблен, повзрослев и похоронив приемную мать, он без раздумий ввязывался в сомнительные мероприятия, где маячили быстрые деньги: купля-продажа машин, в том числе с темным прошлым, и недвижимости, игра на бирже, акции.
Он попал в струю, и в двадцать два года сколотил состояние на акциях. Тогда в Россию приходили крупные инвесторы, потом лавочка закрылась, и быстрые деньги закончились. Но он заработал достаточно, оброс квартирами в Москве и чувствовал себя неплохо.
В двадцать шесть у него все было замечательно: дом в Подмосковье, пять квартир, жена модель – ровно до дня, когда к нему не пришла незнакомая спившаяся старуха и не стала просить денег на прокорм маленькой дочурки. Женщина плакала, падала в ноги и каялась в том, что бросила его, Костеньку.
Впервые в жизни Константин испытал ярость и выставил мать за дверь.
Но заинтересовался фактом наличия сестры, которую с большой вероятностью постигла такая же участь, как его в детстве.
Сестра действительно была. Его мать родила в двадцать, ее – в сорок один от какого-то нерусского, которого депортировали из страны за хулиганство. Девочке на тот момент было пять лет, она воспитывалась в интернате.
В отличие от старшего брата, ей не повезло, она взяла от матери все самое худшее и имела массу нарушений: задержка психического развития, дислексия, энурез плюс масса сопутствующих состояний.
Это не остановило Костю. Лишив мать родительских прав, он забрал девочку к себе и с упорством бульдозера взялся за сестру, не жалея на нее денег. Лучшие педагоги, психологи и логопеды работали с ней. Она жила в Сочи, купалась с дельфинами и ездила на лошадях. Но все равно вела себя, как ненормальная: оскорбляла брата, била посуду, делала все назло, гадила на ковер посреди комнаты, будто проверяя опекуна на прочность.
Жена-модель не выдержала и хлопнула дверью через два месяца, но Костя не сдался, и через три месяца наметилась положительная динамика.
Спустя год девочка поняла, что ее действительно любят, стала контактной и прекратила делать гадости умышленно. Вот только она ошибалась: Костя не умел любить, зато здорово привязывался.
Через два года она ничем не отличалась от ровесниц, пошла в частную школу, где училась на четверки и пятерки, мечтала стать балериной, с ней занимался лучший тренер, уверял, что у девочки большое будущее.
Все было просто замечательно, пока Вике не стукнуло тринадцать лет. В нее будто вселился бес: сигареты, алкоголь, прогулы, сомнительные компании, воровство, побеги из дома, домашние аресты, опять побеги. Поиски с полицией, учет в наркодиспансере, венерические заболевания, быстрое замужество, оставившее Вике романтическую фамилию Грей.
На филиппинский остров Костя ее привез после очередной реабилитации. «Уединенный рай вдали от цивилизации!» – говорилось в рекламе. Хорошее место для того, кому жизненно важно быть вдали от веществ.
Но и тут она нашла плохую компанию, в которой так весело и интересно! Причем нашла до начала Жатвы. Так Константин познакомился с Шапошниковым. Когда все началось, он как раз предлагал Папаше деньги, чтобы тот оставил девушку в покое, на что тот рассмеялся и сказал, что он никого насильно не держит.
Проблема была в том, что в покое оставаться Вика не собиралась.
А там жахнуло.
Жатва.
* * *
Константин пропустил хаос первых часов Жатвы – после долгого разговора с Шапошниковым спал крепким сном.
Утром дал себе выспаться, а потому поднялся только после полудня.
За окном происходило что-то странное. В тот момент он и понятия не имел что. Словно все накидались веществами и начали грызть друг другу глотки. В коридоре были слышны дикие крики и вой.
Вика, как обычно, пропала еще накануне вечером с какими-то новыми «друзьями». Среди них был и тот самый Папаша, Павел Шапошников – лысый мужчина лет пятидесяти с бычьей шеей, который представлялся московским бизнесменом.
Константин знал таких. Папаша приехал на остров с молодой любовницей и сестрой, снял целый этаж в «Эвелине» и устраивал вечеринки для русскоговорящих. Водка лилась рекой, девочки из эскорта порхали между номерами. Вика, конечно, примкнула к этой тусовке – где еще найдешь бесплатную выпивку и веселье?
В коридоре соседка с мертвыми глазами вцепилась Константину в горло – он разбил ей череп пепельницей. Еще двоим в коридоре – ножкой от стула. Происходила какая-то фигня, но важнее было найти Вику.
Он нашел ее в баре на первом этаже. Она сидела в углу, обнимая колени, вокруг валялись тела. Папаша стоял у барной стойки с окровавленной битой, рядом – молодой мужчина с военной выправкой и страшная как смерть блондинка лет сорока.
– Костя! – бросилась к нему Вика, рыдая. – Кошмар! Ты видел? Папаша всех спас! Эти уроды напали, а он их всех перебил!
– Эй, мужик! – окликнул его Шапошников, словно забыв, что они только вчера общались. – Мои люди заметили, как ты в коридоре работал. Четко, без паники. Ты кто по жизни?
– Никто, – ответил Константин.
– Ну-ну, не скромничай. Я вот Пал Палыч, друзья зовут Пашей-Папашей, а это Андрей Павлович Волошин и моя сестра Юлия Павловна. Зови ее Рысь. А тебя вроде Константином Егоровичем кличут? Будем выживать вместе, идет?
За следующие часы Папаша проявил себя как прирожденный организатор. Он собрал всех выживших русскоговорящих – человек тридцать, включая поддатых и накуренных пассажиров яхты одного недоолигарха, который не выжил. Были тут и модели из Москвы, приехавшие на съемки, и программисты из Питера, и семья из Казахстана. Этот остров пользовался особенной популярностью среди русских турагентств.
– Значит так, мужики, ситуация такая, – вещал Папаша. – Какой-то вирус, зомби, конец света – неважно. Важно, что мы живы, а вокруг хаос. Предлагаю объединиться. Я на Родине рулил кое-чем, знаю, как людей организовать.
Базой выбрали админкорпус неподалеку. В отеле оставаться было опасно, а админкорпус легко зачистили. Относительно легко.
Волошин оказался бывшим спецназовцем, уволенным за превышение полномочий. Он взял на себя оборону – расставил посты, организовал патрули.
Юлия Шапошникова вела учет припасов с маниакальной дотошностью пожилой кладовщицы.
В тот же день к ним прибился тридцатилетний белобрысый крепыш Славик – пьяница и хвастун, который почему-то называл себя «чистильщиком» и требовал особого отношения. Говорил что-то про инопланетян, систему, уровни, кредиты – бред сумасшедшего.
Папаша выслушал его с интересом, расспросил подробности, напоил водкой. А потом, когда Славика совсем развезло, предложил:
– Слушай, а давай проверим, кто тут главный? По-мужски, кулаками.
Идея Славику понравилась.
– Вы против меня? Ага!
– Все трое? – прищурился Папаша.
Пьяный дурак самодовольно кивнул. Но оказалось, что дураки здесь они, а не Славик, спокойно отметеливший и Папашу, и присоединившегося к нему Волошина. Вика насела на брата, истерично требовала, чтобы Бергман помог.
Не меняя выражения лица, он подошел к дерущимся (остальные стояли в сторонке и наблюдали) и методично ударил Славика табуреткой по затылку.
Дерево треснуло. Славик даже не покачнулся – только обернулся и усмехнулся окровавленными губами.
– О, еще один! Давайте все сразу, суки!
Удар Славика отправил Константина в полет. Тот врезался в барную стойку, почувствовав, как хрустнули ребра. Боль была знакомой – в детстве мать била его чем попало, и он научился ее игнорировать.
Папаша и Волошин навалились с двух сторон. Бывший спецназовец применил удушающий прием, но Славик просто развел руками, разорвав захват. Локоть Славика встретился с челюстью Волошина – раздался хруст, и Андрей отлетел к стене.
– Чистильщик я, понимаете? – рычал Славик, размахивая кулаками. – Боги меня выбрали! Я теперь сам как бог для вас!
Папаша ударил его битой по коленям. Славик зашатался, но устоял. Схватил биту, вырвал из рук и переломил о колено.
– Слабаки! Я вас всех тут положу!
Константин поднялся, прижимая руку к ребрам. Взгляд упал на стойку с ножами – кухонные, для разделки мяса. Он взял самый длинный, примерился.
Волошин очнулся и прыгнул Славику на спину, обхватив шею руками. Папаша навалился спереди, пытаясь сбить с ног. Славик крутился, пытаясь их сбросить, матерился и плевался кровью.
– Сильный, падла! – рычал Волошин.
– Ничего гада не берет, – прохрипел Папаша.
Константин подошел сзади и воткнул нож под левую лопатку. Лезвие вошло на половину и застряло.
Славик взревел, дернулся, но Волошин держал крепко. Папаша выхватил из кармана складной нож и полоснул по горлу – брызнула кровь.
Но Славик не падал. Он захрипел, забулькал, кровь хлестала из раны, но он все еще стоял, размахивая руками, ругался и обещал выздороветь и всех порешить.
– Чтоб вы сдохли… – прохрипел он. – Я… чистильщик…
Тогда Константин увидел чудо впервые – рана на горле Славика начала затягиваться!
– Бл…дь! Он лечится! – заорал Папаша. – Добивайте, быстро!
Все трое навалились, повалили Славика на пол. Константин выдернул нож из спины и начал методично втыкать – в печень, в почки, в легкие. Волошин нашел арматуру и бил по голове. Папаша резал горло снова и снова, пока не добрался до позвоночника.
Славик дергался, хрипел, пускал кровавые пузыри. Его глаза остекленели, но тело все еще пыталось двигаться.
– Сердце! – крикнул кто-то из толпы. – В сердце его!
Константин перевернул умирающего на спину, нащупал между ребер нужную точку и всадил нож по рукоять. Провернул.
Славик дернулся последний раз и затих.
А потом случилось невероятное. Перед глазами Константина возникли символы, буквы, цифры. Он почувствовал, как раны затягиваются, сломанные ребра срастаются, синяки исчезают.
То же происходило с Папашей и Волошиным. Папаша смотрел на свои руки, на которых заживали порезы. Волошин щупал челюсть, которая минуту назад была сломана.
– Я теперь чистильщик, – прошептал Папаша. – Первого уровня! Вы видите? Видите эти штуки?
– Вижу, – подтвердил Волошин. – У меня пока нулевой уровень, но я тоже чистильщик! Что за чертовщина? Предлагают выбрать награду…
– И мне… – задумчиво проговорил Папаша, бросив на Волошина странный взгляд.
Константин молчал, изучая странный интерфейс. Нулевой уровень. Чистильщик. Что бы это ни значило.
Вика бросилась к нему, обнимая и целуя.
– Костя! Ты герой! Ты спас Пашу!
Папаша поднялся, отряхнулся, бросил взгляд на Бергмана.
– А ты, Константин Егорыч, молодцом. Молча все, без паники. Как Терминатор!
– Ага! – гоготнул Волошин. – Жидкий! Этот, как его?
– Т-1000, – вспомнил Папаша.
– Точняк! Будет Костик Тетыщей!
Папаша посмотрел на труп Славика в луже крови.
– Значит, он не врал, – медленно произнес он. – Система, уровни, чистильщики… Все правда. – Папаша повернулся к притихшей толпе. – С этого момента мы – избранные. Мы трое – ваши лидеры. Кто против?
Никто не возразил. Все видели, как троица забила насмерть человека, который называл себя богом. А потом их раны зажили сами собой.
– Вот и ладненько, – улыбнулся Папаша, вытирая кровь с лица. – Добро пожаловать в новый мир.
Константин посмотрел на свои руки, все еще сжимающие окровавленный нож. Он только что помог убить человека. И не чувствовал ничего – ни вины, ни сожаления, ни страха.
Только холодное удовлетворение от хорошо выполненной работы.
Константин получил странные способности – мог создавать большое защитное поле. Волошин научился создавать невидимые лезвия из воздуха. Папаша отражал любые атаки своим щитом.
С их помощью Папаша организовал настоящий военный лагерь и укрепил иерархию.
Вскоре их база напоминала крепость. Забаррикадированные входы, патрули, четкое распределение обязанностей. К ним стекались выжившие со всего острова – русские, украинцы, киргизы, армяне, белорусы. Папаша принимал всех, кто говорил по-русски, но и иностранцам не отказывал. Просто относился к ним строже, придирчивее.
Когда группа индийских туристов попыталась присоединиться, Папаша сначала радушно их встретил, устроил пир. Главу семьи – интеллигентного мужчину по имени Раджеш – напоил до бесчувствия.
А потом приказал Волошину:
– Андрей Павлович, твой выход. Скажи, что он твою бабу лапал.
Волошин кивнул, подошел к шатающемуся индусу и ударил его по лицу. Раджеш попытался защищаться, но бывший спецназовец сломал ему шею одним движением.
Семью индуса Папаша «взял под защиту» – жену отдал своим людям, старшую дочь забрал к себе и больше ее не видели, а остальных детей определили в прислугу, но те продержались недолго, через пару дней их сожрали бездушные.
Константин наблюдал за происходящим без эмоций. Новый мир требовал новых правил. Вика в этот момент сидела у Папаши на коленях, игриво теребя его золотую цепь. После начала Жатвы она прилипла к нему как банный лист – инстинктивно почуяв, где сила.
За какую-то неделю-полторы их группировка разрослась. Папаша создал жесткую иерархию: чистильщики – элита, претенденты, сильные мужчины – воины, слабые – рабы. Женщин он распределял между «достойными» и прислугой, объясняя это необходимостью восстановления популяции.
– Старый мир сдох! – вещал он на собраниях. – Мы строим новый! Сильные будут жить как короли, слабые – служить!
Они совершали вылазки, собирали припасы, подчиняли другие группы выживших. Сестра Папаши Юлия оказалась садисткой, получающей удовольствие от пыток. Вика быстро стала ее лучшей ученицей.
Константин смотрел, как его сестра расцветает в этом аду. Она мучила рабынь, натравливала мужчин друг на друга, наслаждалась властью. Все его усилия в прошлой жизни оказались напрасными – она всегда была монстром, просто раньше ей приходилось скрывать это. Она не несчастная маленькая девочка, лишенная материнского тепла, она – социопатка с садистскими наклонностями.
Потому, когда на базу Папаши напали бездушные и встал выбор, кого спасать: Вику или Машу, которая свалилась ему на голову, он помыслил логически и пришел к выводу, что жить должна хорошая девушка Маша.
И теперь, лежа на залитой кровью земле, в мгновения проблеска сознания Константин думал только об одном: хорошо, что все кончится. Он устал притворяться человеком в мире, где человечность стала слабостью.
Может, Рокотов сделает то, на что у Константина никогда не хватало воли – избавит мир от Вики. Она стала тем, чем всегда была – чудовищем. И он, Константин, помог ей в этом.
Глава 23
Кто ответит?
Выслушав Машу, я посмотрел на Тетыщу, который восстановил «активность» до 15%, и подумал, что мы, чистильщики, уже не вполне люди. Мутанты, помазанники палачей.
Интересно, зачем мы им, какая наша роль? Зачистить мир от зомби, а дальше? Явление хозяев и рабство? Или им просто недосуг руки пачкать… или что там у них вместо рук? Манипуляторы? Щупальца?
– Соучастники преступлений не просто так мотают такие же сроки, как и убийцы с насильниками, – проговорил я. – Это никак их… Вас не оправдывает.
– Оправдывает! – воскликнула Маша. – Он не злодей! Он не по зову души это делал, понимаешь? Просто не убивай его. Он не будет тебе мешать и мстить, потому что просто не умеет мстить!
– Как я понял, социопатия – это у них семейное. Тетыща – адаптированный социопат, абсолютный логик, так? Честно, его трудная судьба вообще ни разу меня не тронула. Но если он посчитает, что уничтожить нас – это логично и правильно, то что-о? Правильно.
Я прицелился в Тетыщу, испытывая острый приступ когнитивного диссонанса. Маша закрыла его собой.
– Нет! Тебе придется пристрелить меня, я ему жизнью обязана.
Прислушался к себе – смогу ли? Смогу убить беззащитного человека, причем девушку, которой я симпатизировал? Смогу. Но, сделав это, в глазах своих людей превращусь в такого же Папашу. Значит… значит нет, не смогу.
Почуяв слабину, Маша затараторила:
– Не будет он тебе вредить! Ты сильнее, и показал это. Логично с тобой не ссориться и сотрудничать.
– Хм… именно поэтому он помогал Папаше?
– Он выбрал между зомби и людьми и посчитал, что правильнее поддерживать людей. Это правда! Он никогда не симпатизировал Папаше, просто считал его группировку самой сильной, а значит, был уверен, что шансов на выживание у них больше всех… Ну ты же меня знаешь! – взмолилась Маша. – Стала бы я защищать конченого человека?
Наверное, все-таки нет. Но и оставлять за спиной потенциального врага нельзя. Не в силах принять решение, я опустил ствол.
Маша бессильно закрыла глаза и прошептала:
– Спасибо.
– Рано благодарить. Как клан решит, так и будет.
Я не оговорился, назвав будущий клан кланом, хотя меня никто не понял, кроме Лизы и Макса. Пусть привыкают.
Кто-то тронул меня за руку. Обернувшись, увидел рядом своего контролера. Сжав мою ладонь, она кивнула:
– Ты все сделал правильно, Ден. Идем.
Я направился к своим, обернулся к Маше и предупредил:
– Держитесь от нас подальше. Ты видела мои возможности. Увижу рядом с моими людьми – прикончу. Поняла?
– Да, поняла! – крикнула она вдогонку.
Крикнула зло, с обидой – видимо, рассчитывала на другой исход. Все-таки не только я к ней начал что-то чувствовать, когда мы выживали вместе, но и она ко мне.
К своим вернулись мы вместе с Лизой. Сергеич баюкал Карину, шевелил губами, перебирал ее присыпанные пеплом пряди волос, гладил брови, глаза, губы. Макс подбежал ко мне, отвел в сторону и, перетаптываясь, спросил заискивающим тоном:
– Ден, а скажи по-братски, ты только меня в это… ну, в клан взял? Я к тому, че можно говорить всем, а че нельзя? Или других тоже возьмешь, и можно, а то задолбали с расспросами!
– Возьмем всех желающих, не дрейфь, – уверил его я. – До тридцати человек – легко. Главное, чтобы люди были надежные.
– Я займусь, – кивнул Макс. – Пообщаюсь с левыми, пойму кто есть кто.
Хмыкнув, я кивнул, после чего осмотрел своих чумазых бойцов. Потом перевел взгляд на Вику, которая до сих пор была без сознания, как и филиппинец.
– С ним что делаем? – спросил Рамиз.
Опять выступать в роли судьи… Никогда себе такого не желал!
– Пристрелить, на! – чуть ли не прорычал Сергеич клокочущим от злости голосом. – Хошь, я его кончу?
Я окинул взглядом поле боя. Было темным-темно, потому включили фары авто. Яркий свет то здесь то там выхватывал изувеченные трупы бездушных, они громоздились вокруг догорающего админкорпуса, а среди них белели обглоданные кости моих врагов.
Подняв, рупор, я проговорил хриплым от усталости голосом:
– Слушайте все! Повторяю еще раз. Кто хочет вступить в наш клан, пожалуйста, подойдите сюда и изъявите желание. Кто не хочет, тех я не держу.
Лиза протянула мне невесть откуда взявшуюся початую бутылку колы. Я промочил горло.
Ко мне начали стягиваться выжившие. Сколько нас? Включая меня, шестеро, составляющих костяк группировки: Макс, Сергеич, Рамиз, Эдрик и Вика, правда, она пока без сознания.
Контролер подняла руку и как можно громче сказала:
– Что тут думать? Я знаю Дениса как адекватного и справедливого человека, и уж поверьте, он человек слова…
То же самое она проговорила по-английски для тех, кто по-русски не понимал.
Киндерманны подняли руки одновременно. Вот, нас уже девять. Закончив осматривать Эстер, встал доктор Рихтер, поднял руку – но без энтузиазма. Видимо, ему было у Папаши не так уж плохо. Я кивнул. Врач нам пригодится. На чудо, как говорится, надейся, но сам не плошай.
Одиннадцатой вызвалась Эстер, вот она была настроена решительно.
– Неужели это все, кто выжил? – спросил я.
– Ноу! – раздалось неподалеку.
Прихрамывая на одну ногу, из темноты вышел Бобби Ласкер, помощник дока, похожий на Джима Хокинса. Вскинул руку, защищая глаза от света.
– Я тоже готов присоединиться! Возьмете?
В голове сама собой включилась песня из мультика «Остров сокровищ». Как же он похож!
– Чего бы не взять, – проворчал Макс, косясь на Лизу.
– Итак, нас двенадцать.
– Прямо как апостолов, если Иуду не брать, – сказал Макс, наш Вассерман доморощенный.
– Харэ трепаться, Макс, – проворчал Сергеич, не выпуская Карину, и обратился ко мне: – Денис, к чему этот треп? Давай уже по машинам – и на базу, а? Там все и порешаем.
– Здесь осталось одно нерешенное дело, Сергеич. Чистильщик Константин Бергман по прозвищу Тетыща тяжело ранен, но динамика положительная. Выздоровеет весь, к гадалке не ходи. Нужно принять решение, что с ним делать. Сперва коллективно выносим ему приговор. Итак, жить Бергману или умереть…
Сергеич сплюнул и проорал, поднимаясь:
– Валить суку, какие вопросы?
Я вскинул руку, веля ему замолчать. Если верить Маше, то Тетыща идеальный исполнитель. Если мыслить логически, с одной стороны, он был бы самым полезным в общине. Но с другой – и самым опасным, поскольку превосходит меня уровнями. Так-то у меня команда инвалидов, ни у кого боевого опыта нет, качать их и качать. Три пожилых человека, один подросток, доктор-доходяга 5-го уровня и такой же его помощник. Макс – умник, да, но в бою он никакой. Лучшие бойцы – Сергеич, Рамиз и Вика. У Лизы совершенно другая функция, не боевая.
Чтобы решать с Тетыщей, нужно послушать тех, кто с ним соприкасался.
– У нас есть нерешенный вопрос, – повторил я, подождал, пока все замолчат, и продолжил: – Итак, на голосование выносится вопрос по Бергману…
– Какой вопрос, нах⁈ – взбеленился Сергеич.
– Надо внимательно выслушать тех, кто с ним взаимодействовал…
– Бл…ь, Денис! Что ты несешь? Я против, нах! – вызверился Сергеич. – С хера ли ты о нем печешься, о суке этой, шестерке Папашинской?
Я покачал головой.
– Не о нем. О нас. Мы теперь – одна семья, и решение должны принимать коллективно. Лиза, как ты считаешь, достоин ли этот человек жизни? Сначала ты, потом выскажутся те, кто присоединился к нам недавно. Лиза?
Контролер удивленно на меня посмотрела.
– Иуду не брать, – проворчал Макс. – Тринадцать – плохое число.
– С каких пор ты Лиза? – прервал его я и посмотрел на контролера. – Достоин ли жизни этот человек?
Лиза смутилась, пожала плечами.
– Он был странным. Замкнутым и нелюдимым. Но плохого не делал даже по приказу. Мало того, когда меня схватили и стали допрашивать, он пытался донести, что это напрасно, чрезмерная жестокость вредит клану. Его никто не слушал, но и он никого не слушал. Я не поняла этого человека и не могу ничего сказать. Но когда встает вопрос о жизни и смерти, я всегда за жизнь.
– Трахнуть он тебя хотел, вот и все, – проворчал Сергеич.
– Он бы озвучил свое решение, такой уж он человек. Нет, не хотел.
– Итак, один голос в пользу Бергмана, – подытожил я.
Все, что мы говорили, Лиза дублировала на английский, чтобы иностранцы нас тоже понимали. Бобби оживился, поднял руку.
– Говори, – кивнул я ему.
– Он один был нормальным! Еще китаец и латинос, они даже не назвались, а этот представился! Он нас прокачивал, выводил бить зомби. Один раз Сантосу зомби горло перегрыз, так Бергман что-то ему дал, и тот выздоровел. А потом с нами другой русский ходил, этот так не делал, бил нас, унижал. Я за мистера Бергмана.
Керстин Киндерманн подняла руку и сказала:
– За Бергмана. И не из-за фамилии, не думайте. К нему можно было обратиться, если чего-то не хватало или что-то было нужно, он всегда доставал это. Папаша бесился, но сделать ничего не мог.
Дитрих поддержал супругу и признался:
– Конечно, мы его побаивались, особенно поначалу. Он казался самым злым. Но потом оказалось, что это не так. Он не злой, просто… как робот. Ему очень подходит это прозвище.
Доктор Рихтер сказал:
– Я даже рад, что он живой, честно.
Сергеич постучал себя по лбу.
– Дебилы! А когда он детей убивал в этом вашем отеле? А? Как вы можете ваще!
– Он не убивал, – мотнула головой Лиза. – Он вообще против был, говорил, что дети могут быть полезными в будущем.
Сергеич рванул на себе футболку.
– Да если бы при мне убивали детей и баб, я бы пузо положил, нах! Я бы не стерпел, на! А он стоял и смотрел, сука. Он такая же сука, как они! Я бы не смотрел. Как жить после такого?
– Соучастие в преступлении, непредотвращение преступления расценивается как преступление, – озвучил Макс мои мысли. – К пожизненному его, может, и не приговорили бы, но лет двадцать пять дали бы. Вот правда, сложно этого козла оправдать.
Вспомнилась наша с Бергманом встреча, когда он сцепился с Волошиным. Тогда у него были люди, которые шли именно за ним. Но, вот беда, я их почти всех положил, когда они вместе с Рысью меня загоняли. Я поймал себя на мысли, что мне удобно считать его нейтральным героем и я натягиваю сову на глобус.
– Рамиз, – обратился я к азербайджанцу, который был в отеле во время расправы. – Как было на самом деле? Роль Тетыщи.
Рамиза перекосило.
– Он просто стоял и смотрел. По мне не стрелял, но и ничего не сделал. Мое мнение – расстрелять.
– Он по мне стрелял, – сказала Вика, которая, оказывается, очнулась и слушала нас, поглаживая Кроша, который продолжал свое целебное дело. – Ни разу не попал. Не знаю, он так специально, или я ловкая. И когда погнались за мной, велел оставаться на месте. Я воздержусь. Вдруг он специально промазал.
– Эдрик? – спросил я парнишку, который уже дослушал перевод Лизы.
Тот пожал плечами, выдал английскую идиому:
– Дон’т гив э шит. – Все равно.
Никому не хотелось стать причиной еще одной смерти.
– А ты-то сам? – спросил Сергеич, буравя меня взглядом. – Если возьмешь его к нам, я уйду.
– Не возьму, – качнул головой я. – Речь о другом. Но я против, если что. Будет ли от него польза – вопрос, а вот что он чертовски опасен – данность. Итак, все, кто с ним взаимодействовал, единогласно «за». Итого пятеро. Четверо категорически против. Двое воздержавшихся. Эстер?
Филиппинка молчала, погрузившись в мысли. Видимо, перебирала воспоминания, взвешивала на весах хорошие и плохие поступки Бергмана.
– Я скорее «за». Мне казалось, он делал все что мог для сохранения жизней. Не то чтобы он добрый и хороший, нет. Он выполнял свою функцию, все. Если бы ему приказали меня убить или я представляла бы угрозу, он сделал бы это.
– Шестеро «за»…
– Какое нах, «за»? Вы долбанулись все, на? Кто за нее ответит? – Голос Сергеичу пустил «петуха», он указал на мертвую Карину. – Вам пох, мне не пох!
– Мы уже постановили, что решения принимаются путем голосования, – напомнил Макс, который тоже расстроился. – Мы ж не в клан его берем! Мы уйдем, его зомбаки сожрут. Сто пудов так и будет!
– Да пошли вы! – Сергеич сплюнул и пошел собирать оружие, исчез за остовом сгоревшего грузовика.
– Что с ним будет? – спросила Лиза шепотом. – С ним и девушкой?
– Если повезет, останутся живы…
Донесся истошный Машин крик, выстрелы, и я понял, что не повезет, заорал:
– Сергеич, б…ь, отставить! – И рванул на место расправы, понимая, что поздно.
Обогнув остов машины, я рассчитывал увидеть два трупа и плотоядно скалящегося Сергеича, но опешил от неожиданности: Сергеич целился в Бергмана, который, весь в Машиной крови, поднимался из-под девичьего тела в светлых одеждах, как тот самый терминатор:
– Тетыща, сука, Бергман, нах! – объявил Пролетарий. – Вызываю, гнида, тебя на дуэль!
– Сергеич, остановись, идиот! – драл глотку я.
Макс дрожащими руками прицелился, но Лиза опустила ствол.
– Своих перестреляешь!
Рамиз тоже прицелился. То ли предвидя это, то ли так случайно вышло, Тетыща сместился, прикрываясь телом Сергеича. И куда делись его несовместимые с жизнью ранения? Или он умел притворяться мертвым, а то и имитировать смерть? Нет, его череп был деформированным, ребра разгрызенными…
И снова очередь. Охваченный жаждой крови, Сергеич расстрелял противника… А потом вдруг дернулся. Мгновение – Тетыща применил удушающий, закрывшись его телом. Сергеич не думал сдаваться, сучил ногами, пинался, брыкался и силился выдавить противнику оставшийся глаз.
– Я могу свернуть ему шею, как цыпленку, – сказал Тетыща и отбросил Сергеича, выронившего «Скорпион». – Но не сделаю этого, потому что не знаю, насколько ценен этот человек.
Рамиз все держал его под прицелом. Сергеич пучил глаза, хватал воздух, царапая землю. Тетыща, словно ничего не происходило, сел на корточки возле тела Маши. «Активность» ее равнялась нулю, и он это видел. Его собственная «активность» опустилась до 70% после выстрелов Сергеича.
– Только что ты умирал… – Это все, что я смог выдавить из себя, остальные молчали.
Женщины – ошалев от увиденного. Рамиз и Макс – ожидая моего приказа. А я… я как будто сдох. Сам превратился в терминатора, когда разум понимает, что творится ад, а реагировать нечем.
