Текст книги "Сентябрь 1939 (СИ)"

Автор книги: Даниил Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Сталин уважал и ценил исключительно преданного ему командарма – а тактичный, точно выверенный тон Шапошникова сумел погасить пожар ярости, что вот-вот выплеснулся бы на Берию! Погубив его совершенно верное и благое начинание… Подумав еще немного, хозяин кабинета ответил негромко, с легкой хрипотцой:

– Хорошо, Лаврентий. Но если вдруг кто из освобожденных тобой командиров сдастся и перейдет на сторону врага… Отвечаешь за них лично.

– Слушаюсь, товарищ Сталин!

– Остался последний вопрос, товарищи. Как преподнести народу начавшуюся войну? Немцы ударили первыми, ударили внезапно – но на территории Польши. Боюсь, не все граждане смогут верно понять, что мы шли защищать мирное население западной Белоруссии и Украины…

Вячеслав Михайлович Молотов поднял важный вопрос – но уже уставший от бесконечных обсуждения вождь ответил просто:

– Вот именно это мы и объявим народу. Красная Армия вошла на территорию исконных областей УССР и БССР, захваченных белополяками. Она вошла туда для защиты наших братьев от германского нацизма – но была вероломно атакована врагом, рвущимся к границам СССР! И теперь мы обязаны постоять за наших людей и нашу землю… А поэтому эта война для нас – за Отечество. Отечественная война…

– Вторая – или все-таки третья?

Берия задал неизбежный вопрос – ведь Второй Отечественной называли прошлую войну с германцами в самом ее начале. И пусть теперь ее величают «империалистической» или просто «германской» – но ведь старшее поколение еще помнит переломный 1914-й год, изменивший все…

Немного подумав, Сталин коротко ответил:

– Ни вторая, ни третья. Чувствую, что легкой победы над немцами не будет – с обеих сторон такие силы схлестнуться… Великие силы. Так что и война будет Великой… Великой Отечественной.

Глава 18

…– Каковы результаты воздушных ударов, Герман?

Геринг, предпочитающий не тянуться в неформальной обстановке деловых обсуждений, на этот раз поднялся из-за стола, демонстрируя отменную выправку кадрового офицера. В тон был и официальный доклад, зачитанный хорошо поставленным командирским голосом:

– Мой фюрер! С воздуха атакованы колонны большевиков, следующих к Лембрегу, Бресту и Стрыю. Враг понес значительные потери, движение по шоссе Тарнополь-Лемберг полностью парализовано, целиком уничтожен передовой отряд русских танков, следующих к Стрыю.

Фюрер довольно заулыбался, наслаждаясь хорошими новостями – однако генерал-фельдмаршал от авиации не побоялся омрачить радость своего вождя. В конце концов, он был изначально против войны с советами!

– Однако наиболее эффективен был именно первый удар по врагу, мой фюрер. Авиация большевиков ожидаемо оказала сильное, упорное сопротивление; неприятный сюрприз для нас – у русских уже принята на вооружение «крыса» с пулеметно-пушечным вооружением.

Геринг недобро покосился на невозмутимо улыбнувшегося в ответ Канариса, после чего продолжил:

– Самолеты большевиков из дерева и перкаля загораются после первой же точной очереди – но русские дерутся с упорством и яростью фанатиков; как и в Испании, были зафиксированы случаи воздушных таранов… И если первый налет люфтваффе прошел успешно, то последующие два обернулись большими потерями, мой фюрер. Всего за этот день огнем вражеской ПВО и истребителями большевиков сбито двенадцать стодевятых мессершмитов… И неожиданно много двухмоторных стодесятых, сильно уступающих «крысам» в маневренности – семь истребителей. Учитывая же незначительное число Ме-110 на фронте, считаю целесообразным избежать их дальнейшего участия в боях с русскими.

Герингу действительно удалось поубавить радость невольно заерзавшего на стуле хозяина вагона, чье лицо исказила недовольная гримаса.

– Это все потери наших самолетов, Герман?

– Нет, мой фюрер. Целиком уничтожены два звена штурмовиков «Хеншель» из пяти самолетов, а в воздушных боях сбито двадцать семь бомбардировщиков – и еще четыре «юнкерса» подбиты огнем с земли. Следует также учесть, что все сбитые самолеты были представлены моделью Ю-87, наиболее эффективной при штурмовке вражеских колонн… Это восьмая часть всех имеющихся у нас пикировщиков – и это практически в полтора раза больше, чем сбито поляками за весь сентябрь! В свою очередь, нами уничтожено около сорока красных «крыс».

Пальцы на руке хозяина вагона заметно дрогнули – но пока что он сумел сдержать рвущиеся наружу эмоции.

– Герман… Почему так высоки потери среди бомбардировщиков? Разве вчера я не приказал обеспечить их достаточным истребительным прикрытием? И разве сегодня утром ты не получил разрешение переправить истребительные авиагруппы от границы с Францией?

Геринг резко кивнул – с каким-то даже рывком:

– Так точно, мой фюрер – и приказ выполняется. Но чтобы перебазировать несколько авиагрупп, нам требовалось разработать маршруты движения, определить как время перелетов, так и очередность дозаправки на промежуточных аэродромах в Германии… В настоящий момент большая часть истребителей с французской границы уже переброшена в Польшу – и завтра я планирую использовать против врага две сотни «хейнкелей», прикрыв их равным числом «мессершмитов»! Причем эта армада пойдет против большевиков второй волной – а в составе первой атакует еще две сотни стодевятых. Очевидно, большевики вовремя заметят их и поднимут свои истребители в воздух… Но после воздушного боя, когда русские будут вынуждены посадить оставшиеся самолеты на дозаправку, по врагу ударит вторая волна – уже в составе бомберов. Наконец, третьей волной пойдут пикировщики – они обрушатся на аэродромы противника, местоположение которых определят наши дальние разведчики, проследив за выходящими из боя «крысами»… Кроме того, еще сотню «хейнкелей» и Ме-110 я предлагаю бросить на Лемберг. Правда, прежде стоит предложить полякам ультиматум о сдаче города и изгнании из него большевиков… А вот если они откажутся – сжечь его, сравнять с землей, словно Гернику!

Глаза генерал-фельдмаршала хищно блеснули. Поведав сперва плохие новости, он с легкостью маневрирующего истребителя избежал гнева своего вождя – представив ему завораживающий в своем масштабе план «удара возмездия». И ведь фюрер, воодушевленный речью своего друга, уже был готов позволить ему варварскую бомбардировку и уничтожение Лемберга – однако тут поднялся с места Канарис:

– Мой фюрер! Прошу вас тщательно подумать о целесообразности бомбардировки Лемберга. Это древний немецкий город, в нем осталось множество архитектурных памятников периода австрийского владычества. Наконец, в Лемберге нет достаточного количества военных целей, чтобы просто сравнять его с землей! Наоборот, в городе укрылось огромное число гражданских беженцев – по предварительным оценкам, до ста тысяч человек…

Хозяин вагона прервал главу абвера ленивым жестом руки:

– Вильгельм, разве стоит нам беспокоиться о каких-то там славянах? Это уже унтерменши, число будущих рабов итак избытычно… Тем более, что большинство беженцев – это еврейская грязь, спасающаяся от доблестных зольдат рейха! А город? Город мы после отстроим.

Канарису осталось лишь подобострастно кивнуть, принимая волю своего вождя – а последний уже обратился к Кейтелю:

– А что расскажет нам генерал-полковник? Чем порадуете нас, Вилли?

Начальник верховного командования вермахта прокашлялся, тщательно прочистив горло – после чего, поднявшись, начал свой доклад:

– В настоящий момент зафиксированы три очага столкновений с русскими – Стрый, восточные подступы к Бресту, Лемберг. Несмотря на то, что передовая группа русских, следующих к Стрыю, была уничтожена с воздуха, танкисты большевиков все же вышли к городу. Они действовали без поддержки пехоты и в целом, несли значительные потери – но все же сумели закрепиться на окраинах. Однако в настоящий момент я считаю, что сил двадцать второго армейского корпуса вполне достаточно, чтобы измотать большевиков в обороне. Пятая же танковая дивизия нанесет фланговый удар с севера и зайдет красным в тыл – перерезав русским пути снабжения.

Хозяин вагона согласно кивнул, одобряюще улыбнувшись Кейтелю.

– В районе Бреста на настоящий момент столкнулись лишь передовые отряды противника и наша разведка. Потеряно несколько броневиков и пара легких танков – но эта стычка никоим образом не повлияет на ход сражения. Гудериан будет действовать разумно – перейдя к обороне у Бреста, он измотает наступающие части большевиков. В то время как его собственные танковые клинья нанесут сходящиеся удары на флангах… А в получившемся котле мы легко разобьем большевиков и вынудим их к сдаче.

И вновь довольный кивок фюрера. После чего последовал вполне ожидаемый – но такой неприятный для генерал-полковника вопрос:

– А что там у Лемберга, Вилли? Как показала себя в боях с русскими 2-я танковая дивизия? Господствующие над городом высоты уже захвачены?

Канарис и Геринг заметно напряглись, обратив напряженные взгляды в сторону Кейтеля; последний, немного побледнев, с усилием вытолкнул застревающие в горле слова:

– Вторая дивизия панцерваффе разбита, мой фюрер. Русские «Микки-Маусы» имеют лишь противопульную броню – но вооружены сильным противотанковым орудием. Они в высшей степени эффективны против Т-1 и Т-2, на равных дерутся с Т-3 и даже Т-4… Кроме того, враг выстроил крепкую оборону, закопав свои танки и пехоту в землю. Ни воздушный налет, ни сильный артобстрел этой обороны не подавил; кроме того, летчиками не был обнаружен сильный резерв врага из более, чем двух десятков танков – а также польский бронепоезд. Введение резервов врага в бой, совпавшее с ответным налетом русских бомбардировщиков, отбросило наших танкистов и мотопехоту – хотя схватка в тот момент шла уже на высоте… И я подтверждаю слова генерал-фельдмаршала: русские дерутся с упорством фанатиков. В ближнем бою с панцерами их пехота не бежала – а жгла наши машины бутылками с зажигательной смесью и гранатными связками.

Хозяин вагона буквально побагровел от негодования, услышав о поражении своих танкистов. Заметив это, Кейтель поспешил довольно бравурно и даже несколько пафосно завершить доклад:

– Тем не менее, мой фюрер, большевики будут разгромлены – завтра восемнадцатый армейский корпус начнет штурм Лемберга, а удар пехоты поддержат оставшиеся танки 2-й дивизии.

Быстрый взгляд в сторону вождя позволил генерал-полковнику определить, что последний все же немного успокоился – хотя он был совершенно точно недоволен услышанным. Тем не менее, Кейтель решился озвучить самое важное:

– Мой фюрер! Я прогнозирую победу во всех трех сражениях с большевиками. Однако считаю необходимым отметить, что запасов топлива и танковых снарядов, как и прочих боеприпасов, выделенных на Польскую кампанию, совершенно точно недостаточно для ведения войны с советами. Да, мы можем использовать трофейные польские пушки и запас снарядов к ним – а также боеприпасы подходящих калибров к нашим орудиям. Равно, как и винтовочные патроны польских «маузеров», а также захваченное у поляков топливо… Однако трофеев все равно не хватит для развертывания широкомасштабного наступления по всему фронту; в силу чего считаю целесообразным нанести удар именно по Украине, перебросив корпус Гудериана на юг – естественно, уже после разгрома большевиков под Брестом. Я уверен, что до наступления осенней распутицы мы сумеем занять Киев и богатые, плодородные земли Украины, добравшись до Днепра – после чего русским можно навязать мир наподобие «Брестского».

Хозяин вагона, однако, лишь криво усмехнулся:

– Никакого перемирия или мира теперь быть не может, Вилли. От русских нам нужна лишь полная капитуляция! Или ты забыл, что большевики нарушили условие «Брестского мира» спустя всего восемь месяцев – начав воевать против наших зольдат как раз на Украине? Они использовали подаренное им время для передышки, чтобы создать собственную армию – и теперь также используют перемирие, чтобы без лишних сложностей провести мобилизацию… Нет, нужно бить их сейчас, пока враг слаб! Выпуск боеприпасов форсируют на заводах, пусть набирают новые смены и работают круглосуточно – я дам требующиеся указания. А топливо? Топливом нас обеспечат румыны.

Фюрер бросил красноречивый взгляд в сторону Гесса – и тот несколько даже рисовано, вальяжно кивнул. Ведь Чемберлен с радостью принял все условия немцев, вступающих в войну с большевиками – и дал указание лишить всякой поддержки румынского монарха Кароля II… А также потребовал от находящихся в Румынии представителей польского правительства не признавать захвата восточных областей республики большевиками – и ни в коем случае не разрешать своим воякам драться против немцев заодно с русскими. Также были даны гарантии и о воздушной неприкосновенности западной границы рейха…

…Пуля ударила под ключицей, не сломав кости и не задев легкого. Простое, не опасное для жизни ранение? Да как бы не так… Антибиотиков в настоящий момент нет НИГДЕ, запас антисептиков – того же стрептоцида – ограничен. А любая пуля вбивает в рану волокна грязной гимнастерки и вспотевшей майки под ней… И удалить все нитки с первого раза крайне проблематично. Следовательно, нагноения и воспаления мне обеспечены – к тому же ни поляки, ни даже наши собственные медики пока еще не убедились в том, что первичный шов после ранения зачастую ведет к осложнениям.

Хорошо было бы предупредить об этом наших врачей – хотя бы на уровне дивизионного или бригадного медсанбата можно приказ дать. Ведь положен же медсанбат в бригаду⁈ А уж там распространить передовой опыт в РККА, что без Финской кампании (и Ленинградских госпиталей в тылу фронта) может и не утвердиться в 39-м… Ага – а еще командирскую башенку на Т-34, и чтобы к 43-ему возобновили выпуск «тридцатьчетверок» с длинноствольным орудием калибра пятьдесят миллиметров. А еще…

Еще бы выжить неплохо. Хотя бы просто выжить. А где сейчас находится дивизионный медсанбат… Все равно неизвестно.

В очередной раз я прихожу в сознание после тяжелой дремы ближе к рассвету… И первое, что я чувствую – это ноющая, пекущая боль в груди. Хочется пить – но после этого хочется и в туалет, а поход для отхожего места в настоящий момент вызывает такие трудности… Альтернатива – металлическое судно, что приносят молоденькие медсестры.

Лучше бы немолодые мужики-санитары – хотя бы не так сильно стеснялся… Но все имеющиеся санитары заняты эвакуацией раненых.

А раненых очень много…

Ловлю себя на мысли, что мне еще повезло при падении с «Паджериком» – на адреналине боль не так чувствовалась, да и отключился я практически сразу… Раненые ведь нередко продолжают вести бой – потому что адреналин притупляет боль, потому что не отпускает напряжение схватки.

Потому что в бою или дерись – или умри.

Но в окопе зенитчиков я отключился быстро, поймав в грудь тяжелую пулю полноценного винтовочного калибра – не пистолетную или с «промежуточного» патрона, а именно винтовочную, маузеровскую. Входное отверстие вроде небольшое, аккуратненькое такое – но на выходе пуля вырвала добрый клок мяса из спины. Так что лежать сейчас приходится на животе… Потом я пришел в себя уже в госпитале, перед операцией – потом наркоз, вроде полегчало.

Но наркоз постепенно отпускает – и мне становится все жарче, муторнее, тяжелее… То проваливаюсь в забытье, где мне чудится всякий бред, что лишь иногда сменяется склоняющимися надо мной лицами родных. То вновь прихожу в себя в наполненной больничными ароматами палате с совершенно пересохшим горлом. Едва хватает сил попросить принести попить – а заодно уже и попоить… Тонкие, нежные девичьи пальчики придерживают мою голову, аккуратно поднося стакан с водой к губам – а от белокурой медсестрички сладко пахнет недорогими духами.

Эти прикосновения приятны – но были бы еще приятнее, если бы этой же самой девушке не приходилось после выносить из-под меня утку с мочой. И потому сперва я стесняюсь просить попить, потому что это неизбежно приведет к очередному свиданию с судном… Но ведь печет так, что в конце концов я срываюсь на полукрик-полустон, прося еще сладкого теплого чая.

Ах да! Пока медсестра находится в палате, я никак не могу заставить себя сходить в туалет – вот просто не могу расслабиться, и все. Со страхом размышляя о том, что есть вообще не буду – или же заставлю себя дойти до нужника во чтобы то мне не стало…

А ведь это еще мне не стало по-настоящему плохо! Первый день после ранения, и свежий шов еще не загноился.

Думал, что меня положат с Дубянским – но его в палате нет, и где сейчас находится раненый в плечо начальник штаба, я не знаю. Вдвоем-то ведь было бы не так тоскливо и муторно… Умирать-то я передумал. Вот в горячке боя пожертвовать собой было даже как-то логично, что ли. В конце концов, я ведь сделал все от себя возможное, правда? И теперь все мое послезнание обнулилось, а как дальше крутанет маховик истории – то уже никому на земле неведомо.

Да, геройская смерть тогда казалась едва ли не выходом – но сейчас, когда мне стало особенно худо, жить вдруг хочется куда сильнее. Смысл? Да сколько угодно смыслов – хотя бы ради парней, служащих под моим началом. Сохранить как можно больше бойцов – для отцов и матерей сохранить… И младших командиров – для их жен и деток.

Ведь в ходе Великой Отечественной наши старшие командиры с потерями особо не считались. И комбаты да полковники, лично в атаках не участвовавшие, не утруждали себя фланговыми обхватами и хитрыми ударами… Когда небольшие штурмовые группы хорошо подготовленных и вооруженных бойцов наступают под прикрытием всех возможных средств усиления. Так воевать начал только Чуйков в Сталинграде – да и то его опыт переняли по всей армии, дай Бог, к 45-му… Немцы умели (умеют!) выстроить крепкую оборону в несколько эшелонов, прикрывая ее отдельные узлы продуманной системой огня. Одни их только скорострельные пулеметы способны выкосить атакующий батальон со станков! А там обязательно включатся и минометы, и вражеская артиллерия, и имеющиеся в пехотных частях штурмовые орудия… Последних, слава Богу, пока еще нет – но к 40-му году уже появятся.

А в ходе советских наступлений враг упрямо цеплялся за каждую вторую высоту, за маломальские деревеньки – или узенькие, но илистые речушки. И ведь немцев упрямо били в лоб! Не всегда конечно, но в большинстве случаев именно в лоб – с соответствующими потерями…

Вот и хорошо бы на уровне своей бригады (хотя бы на ее уровне!) научиться драться с врагом, сберегая людские жизни. А уже там наработанный опыт можно как-нибудь распространить через средства печати в виде тех же статей-заметок… Или брошюр – как у Чуйкова в 1943-м.

Да и если на то пошло – командирская башенка на Т-34 ведь также вещь нужная. Опытный образец танка уже существует – и было бы неплохо донести до Кошкина сию простую мысль, если на то пошло…

От неторопливых размышлений меня вновь сморило – но тут в палату стремительно вошел, буквально ворвался высокий плечистый кавалерист с туго перетянутой портупеей и шашкой на левом боку. На правом покоится кобура с наганом… Синие галифе, черные сапоги – а в петлицах крепкого командира (лет сорок пять ему или около того) виднеется один красный ромб. Комбриг?

– Здравствуйте, Яков Сергеевич.

– И тебе не хворать, Петр Семенович… Ну, заварил ты кашу – а мне все ж таки придется ее расхлебывать!

Глава 19

…– Не обессудь, но твои танки, пушечные броневики и батарею «сорокапяток» мне придется раздербанить. ПТО прикроет высоту 374, «бэтэшки» и пушечные «БА-10» раскидаю с северного и западного направлений – по одной, самое большое две машины на батальон поляков. В резерве остается бронепоезд, оба моих полка – и химические танки по три штуки на полк. Сам понимаешь, лишними не будут! Против бронетехники вражеской слабы, сам говоришь, всего на тридцать пять метров струя бьет… Но ежели с живой силой доведется схватиться, то тут-то они фрицам покажут! Ну и моя артиллерия против пехоты в основном годна.

Шарабурко, присев на стул напротив, вещает короткими, рубленными фразами, активно жестикулируя так, словно рубит рукой воздух – настоящий конник, одно слово! Как оказалось, комбриг сумел дойти до Львова за прошедшую ночь – но не рискнул брать с собой уцелевшие «бэтэшки» моей бригады. Во-первых, само шоссе разбито, во-вторых, следуя в обход, по пересеченной местности (да еще и ночью, без света фар!) танки могли и не выдержать скорости всадников. Ну, а в-третьих, Голиков пока еще не сумел толком организовать тыл; подвезенный бензин запасают для машин 10-й танковой, вооруженной Т-28. А вот собственный танковый полк Шарабурко, приданный 5-й кавалерийской, безнадежно отстал на марше и только-только добрался до Тарнополя… И очередной марш-бросок тот бы просто не одолел.

Так что комбриг привел с собой два из трех оставшихся полков – хотя третий, в сущности, разделили между двумя первыми, закрыть потери после бомбежки немцев. Со слов Якова Сергеевича, на шоссе прошедшим днем творилась форменная мясорубка… Кроме того, красноармейцы 5-й кавалерийской пригнали двенадцать уцелевших «полковушек» на конной тяге. К слову сказать, Шарабурко не прав – бронебойные снаряды короткоствольных «полковушек» вполне себе годны и против имеющейся у немцев бронетехники… До тридцати миллиметров за полкилометра – не так и мало! Но в целом решение придержать «полковушки» в резерве абсолютно верно.

Кстати, Яков раскидал по своим полкам и всех приданных мне кавалеристов – уцелевших в прошедших боях.

– Сегодня заваруха намечается, будь здоров! Немцы вон, Сикорскому и Лангнеру ультиматум выдвинули – оставьте город или начнем штурм! Да еще красных выбивайте своими силами… Лангрен вроде даже заколебался. Но он как бы старший над всеми – однако, на самом деле никем не командует! Стоит во главе участка фронта, которого уже нет – и руководит войсками, что уже разбиты. Остался только Львов – но во главе Львовского гарнизона Сикорский!

Крепкий комбриг с оглушительным смехом хлопнул себя по колену – после чего добавил, широко улыбаясь:

– А Сикорский не дурак – понимает, что мои кавалеристы сей же миг его запасников разгонят, одной конной атаки хватит!

Тут Яков Сергеевич, бывший донбасский шахтер и ветеран еще Первой Мировой, приосанился – и с изрядным самодовольством огладил действительно потертую рукоять шашки. Что вызвало у меня невольную улыбку…

– Однако Сикорскому, что называется, «кинули леща» – наше командование предложило ему возглавить «польскую народную армию» в статусе верховного командующего. Ну, взамен бежавших генералов… В Кремле-то молодцы! Не чухаются, времени на экивоки не теряют – теперь всем польским военнопленным предоставят выбор: или идешь в народную армию, сражаться за родину с немцами. Или добро пожаловать в лагеря военнопленных! Холодно и голодно, зато не убьют – трусам самое оно… Ну, а коли смелый – винтарь в руки и в окопы, с германцами воевать.

Пожалуй, я перебил Шарабурко впервые за время нашего общения – шумный, энергичный и жизнерадостный кавалерист вещает без умолка:

– А что сам Сикорский, Яков Сергеевич? Предложение принял?

Комбриг самодовольно улыбнулся:

– Взял время подумать. Но уже по лицу было понятно, что рад – и явно не против примерить новенькие золотые погоны на плечи…

Я вновь невольно улыбнулся – ведь получилось же, ПОЛУЧИЛОСЬ! Война началась – теперь уже официально объявленная, де-факто и де-юре. И началась она в куда более худших для немцев условиях, чем 22-го июня 1941-го… А в «Кремле-то» действительно не чухаются – вон, как быстро выкатили предложение Сикорскому! Я мыслил в очевидно верном направлении, когда общался с бригадным генералом и «прикармливал» его различными посулами. Впрочем, ничего нового я не придумывал – ведь в схожих условиях в реальной истории начали формировать «армию Андерса», а потом и «народное войско польское». Единственное, что удивляет – это тот факт, что московское руководство даже не попыталось заключить договора с бежавшим польским правительством…

Хотя, возможно, его сейчас никак и не заключишь. Бежавшие политики еще не оформили «польского правительства в изгнании» – а ведь сам факт их бегства сделал возможным ввод РККА в восточную Польшу. По крайней мере, дал логическое обоснование… Ведь раз бежали – то утратили легитимность, верно? Ну и потом – как выйти на связь с беглецами, если те находятся то ли в Румынии, то ли уже держат путь во Францию… А «народную армию» нужно формировать уже сейчас – пока война с фрицами в Польше в самом разгаре.

Вопрос только один – как на это среагируют наглосаксы и следующие в кильватере Чемберлена французские политики? В реальной истории Черчилль вывел армию Андерса из СССР через Иран, чем здорово подгадил Сталину – ведь тогда шли тяжелейшие бои в Сталинграде. С другой стороны, тот же Черчилль утерся и запросто проглотил тот факт, что границы Польской республики крепко перекроили – и сама Польша стала «красной».

Но это в реальной истории – после разгрома Франции и битвы за Британию, после морской войны в Атлантике и коренного перелома на Восточном фронте. Наконец, после открытия «Второго фронта» союзниками… И во главе английского правительства стоял лидер партии войны с Германией – а не тот, кто вскормил ее Австрией, Чехословакией и Польшей, как дорогого и горячо любимого бойцовского пса…

От размышлений меня оторвал легкий хлопок по плечу:

– Да не куксись ты, Петруха! Считай, тебе крепко повезло – за твою «самодеятельность» ведь могли запросто и голову с плеч. И Голиков тебя уже снимал – а тут приказ из Москвы, оставить на бригаде, не двигать! Разве что я наконец-то до Львова добрался и принял командование сводной группой на себя – как изначально и было задумано Костенко… А в остальном – ведь ты, получается, был прав. Мы думали, немцы слово сдержат – а немцы вон как подло ударили!

Тон веселого комбрига переменился, взгляд стал тяжелым – а пальцы рефлекторно сжались в кулаки… Решившись чуть разрядить обстановку, я невесело усмехнулся, аккуратно поведя левым плечом:

– Да я бы не сказал, что легко отделался.

– Хах… Ну это война, Петруха – что тут скажешь? Война никого не щадит – и не спрашивает, кто там простой красноармеец, а кто бригады и дивизии в бой водит…

Словно в ответ на слова Шарабурко за окном вдруг взвыла сирена воздушной тревоги. Комбриг подскочил, словно ошпаренный:

– Ну, бывай Петруха. Пошел я кашу твою расхлебывать!

– Смотри не подавись!

Яков улыбнулся – и кивнул мне, на мгновение замерев в дверях. Спустя секунду за стеной послышались быстрые, торопливые шаги – а в палату заглянула медсестра, удивительно похожая на молодую актрису Магдалену Мельцаж из фильма «Тарас Бульба»:

– Пойдемте, пан генерал. Я помогу вам спуститься в бомбоубежище…

…– Господи помоги…

Как и многие молодые советские командиры, старший лейтенант Чуфаров был комсомольцем и кандидатом в партию. И естественно, он также был очень далек от религии, веры и Бога. Религия – это опиум для народа, а мы строим прекрасное светлое будущее! Этакое Царствие Божье на земле… Люди в городе в это искренне верили. А вот на деревне уже не особо – после коллективизации, «головокружения от успехов» и вспышек голода тридцатых годов. И на деревне все еще молились – в основном бабы, но бывало, что и мужики становились перед иконами.

Потому что голод – голод это страшно. И жить приходится не в «светлом, прекрасном будущем» – а здесь и сейчас, на земле. За счет которой молодое советское государство это самое будущее и строит – ударными темпами проводя индустриализацию и наращивая военную мощь!

Но это на уровне государства – а когда собственные дети увядают на глазах, поневоле встанешь к иконам и начнешь горячо молиться… Ну или за вилы схватишься, или обрез из-под полы достанешь, что еще с гражданской остался. Вот только крепка советская власть – так за горло схватить может, что никакой обрез не выручит! Одно только и остается – к иконам встать, уповая на Божью милость…

Сибиряк из уральского Кыштыма, Федор Чуфаров крепко верил в мудрость партии, а о перегибах коллективизации слышал лишь краем уха – реальной обстановки на деревне он не знал. Да и сами сибиряки больше лесом питаются, чем с худой земли – это же не белгородский чернозем! Зато в тайге и зверя добыть можно, и птицу дикую, и грибов с орехами в ней не счесть… Правда, в училище были деревенские ребята – но их политруки крепко держали в кулаке; попробуй лишнее слово сказать! А когда Федор служить начал, голод и перегибы на местах вроде бы сошли на нет, деревенским стало дышаться полегче, как-то вольнее… Зато какова теперь мощь танковых войск РККА? А сколько самолетов поднимается в небо⁈

Вот только сегодня в небе надо Львовом «Сталинских соколов» что-то не видать – зато «коршунов Геринга» так много, что сердце невольно сжимается от ужаса… На Львов обрушилась целая армада германских самолетов, бомбящих город с высоты – они сбросили уже тысячи тонн фугасных, осколочных бомб. Удары некоторых отдаются за километр с лишним, жестко встряхивая укрытую в капонире «бэтэшку»! А многострадальную «Кортумову гору», как кажется, сравняли с землей – заодно перепахав снарядами высоту у Збоища. Сильно взрывалось и в районе железнодорожного вокзала – не иначе нащупали стервятники смелый польский бронепоезд… И конечно, немцы вдоволь проутюжили позиции польских пехотных батальонов на севере города и с северо-запада, где ляхи прилично так нарыли окопов.

Теперь же город вовсю горит. К небу поднимаются столбы многочисленных пожаров – немцы сбросили на жилую застройку зажигательные бомбы. Местным еще относительно повезло, что у них не так много деревянных построек – в противном случае жилые кварталы охватил бы не просто пожар! Там закрутились бы огненные смерчи, уничтожая все живое на своем пути – как в 1937-м в Гернике басков, что на севере Испании… Но и так конечно, мало никому не показалось.

Зенитчики, к слову, стреляли до последнего – но армаду в сотню самолетов несколько зениток и крупнокалиберных пулеметов остановить, естественно, не смогли. Может, сбили пару-тройку бомберов – после чего смелых польских зенитчиков закидали бомбами… Как устоять против такой мощи, как спастись⁈ Только на чудо в такой ситуации уповаешь.

Вот и срываются сами собой с губ заветные слова известной, как кажется, каждому русскому человеку молитвенной формулы – «Господи, помоги». Срываются с губ убежденного атеиста, комсомольца и кандидата в партию… Впрочем, разве атеизм – это не та же самая вера? Вера, что Бога нет?

Знанием на этот счет все равно ведь никто не обладает…

Что там творится в городе, в городских парках, где комбриг Шарабурко попробовал замаскировать своих кавалеристов, старший лейтенант не знал и знать не мог. Дымно-пепельные «грибы» многочисленных взрывов подняли в воздух непроницаемую взвесь пыли и дыма… А его собственную боевую машину с поврежденным орудийным стволом бросили на восточную окраину в единственном числе – не сколько даже крепить оборону единственного (и неполного) польского батальона, сколько морально поддержать запасников, подбодрить их. Все равно ведь для боя с танками покалеченная машина не годится – а вот проредить вражескую пехоту пулеметным огнем из капонира она еще как может! Как ни крути, но это готовая огневая точка – бронированная, с полным поворотом на триста шестьдесят градусов; такая много крови попьет атакующему врагу… И это понимают как поляки, так и сам Чуфаров.