Текст книги "Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию"

Автор книги: Даниэль Кац

– О чем ты разглагольствуешь, безумный? – перебила его Вера. – Время ли сейчас шутки шутить?

– Я не шутил. Это Библия. Просто пришло на память, когда разговор зашел об этом Тейтельбауме, – сказал Беня. – Вам надо было видеть этого человека. Вы бы не поверили своим глазам. Он умер незадолго до Первой мировой войны от предупредительного выстрела какого-то таможенника на границе между Польшей и Литвой.

– Не завирайся, старик, – сказала Вера. – Тогда не было ни Польши, ни Литвы, ни границы между ними.

– Не было? Где же они были? Откуда же они так, вдруг, появились на карте?

– Я хотела сказать, они не существовали как государства, – сказала Вера.

– Ты еще, может, скажешь, что Тейтельбаум жив? Уж конечно, мне лучше знать. Он мертв-мертвехонек. Да я о нем и не печалюсь.

– Помолчи, дай нам подумать, что взять с собой.

И они думали, эти три поколения евреев, что взять с собой в дорогу, в изгнание. У них не было опыта бегства. У еврейских женщин в Польше из столетия в столетие лежали наготове в углу узлы на случай бегства. Где-то была даже напечатана на идише брошюра под названием: «Что следует знать каждой еврейской женщине», одна глава которой посвящена указаниям на случай подготовки к бегству морским путем, но никто не позаботился привезти такую книгу в Финляндию. Плавания в лодке Вера боялась больше, чем антисемитов, Мери, моя мать, не знала, что и подумать, но боялась за своих детей, сердце моей сестры Ханны сжимала железная рука Геца фон Берлихингена. Беня глядел на них и хлопал глазами. Он подошел к комоду, достал из одного ящика русскую газету от 1905 года, сел и стал читать в разделе «Право» новости, которые много раз читал до этого.

«Во время житомирских погромов, 24 апреля, в Троянове были убиты десять еврейских юношей, шедших на помощь своим соплеменникам. Об этом рассказывает восемнадцатилетний Яков Митновецкий, который уцелел и был доставлен в еврейскую больницу в Житомире: „Нас было четырнадцать человек, мы направлялись из Чуднова в Житомир. В Троянове нас окружила шайка подонков, они отняли у нас все, что у нас было, и набросились на нас с топорами и плетями. Я видел, как мои товарищи замертво падают наземь, один за другим.

Затем на место прибыл городовой – нас к тому времени осталось в живых четверо. Городовой приказал доставить нас в больницу в Житомире, но по пути туда нас вырвали из рук наших защитников и снова избивали и истязали. Меня связали и привезли к какому-то священнику. Он умолял их оставить меня в покое. Но эти подонки только смеялись, вытащили меня из дома и снова били. Тогда наши охранники заявили, что отвечают за наши жизни, поскольку городовой приказал им доставить нас в Житомир. Ну, если так, то мы отпускаем его, но сперва пусть этот жидовский пес увидится в последний раз со своими дружками.

Меня в бессознательном состоянии доставили к моим товарищам. Очнулся я от того, что мне на голову вылили ведро воды, и обнаружил, что лежу в луже крови. И тут я увидел десять трупов моих товарищей… Один валялся в крови без головы, у другого был вспорот живот, у третьего отрублены руки… Я потерял сознание и очнулся только тут в больнице“».

«И это в моей старой доброй России… – подумал себе Беня. – А чего только не рассказывают про немцев… Некоторые утверждают, что все гонения на евреев в России и Польше лишь мелкие придирки по сравнению с тем, что творят немцы в Европе…»

Он взглянул на жену и невестку, на внуков и сказал:

– Уезжайте, милые мои женщины, и пусть кто-нибудь благословит вас, спасет и поможет вам в Швеции, стране Трех корон, которая не воюет и, даст Бог, убережется от войны… Ну а я остаюсь, как уже сказал, достану свой сербский пистолет, сниму со стены дробовик Вильгельма Ку-ку, заварю чай и усядусь в кухне ждать. Если они придут – у меня указательный палец давно уже скрючен, не придется и сгибать, чтоб нажать на спуск. А не придут – пойду спать. А то и в Хельсинки отправлюсь. Сыт по горло здешним антуражем.

– Где тебе управиться с оружием, стар ты уже! – сказала Вера. – Шел бы лучше сразу спать, уже поздно. Никто сюда сегодня не придет. А может, и вообще никогда..

– Но если придет, я готов. Солдат, он и в старости солдат. Я вовсе не жажду убивать, но и меня не изрубить на куски топором.

– Что ты мелешь? Кто тебя собирается рубить топором?

– На свете всякое бывает, людям всякое взбредает на ум.

– Хватит чушь-то пороть. Укороти свою фантазию, – прошипела Вера.

– Ты не знаешь, какие вещи случаются на свете, женщина, – вскипел Беня. – Не знаешь, сколько зла в людях, как это знаю я, так что укладывай свои пожитки и не раздражай меня.

– А ты не мешай нам, – ответила Вера.

– Если б только мы знали, что брать с собой, – вздохнула мать.

– Лишь самое необходимое, разумеется, – сказала Вера.

– Когда с тобой два маленьких мальчика, необходимо столько вещей, что не уместятся в целый вагон…

– Ну а ты, Ханна, что ты возьмешь с собой?

– Ничего, – тихо ответила Ханна.

– Не придуривайся, уж конечно, ты хочешь что-то взять с собой, – сказала мать.

– Нет, ничего, – печально повторила Ханна.

– Не горюй, – ласково сказал Беня. – Вот увидишь, со временем все устроится. Подумай об Арслановых, Вера, вспомни, что с ними было и как потом повернулась их судьба…

– И как же она повернулась? – спросила Мери.

– Какие такие Арслановы? – спросила бабушка.

– Ну как же, – сказал Беня. – Юнус и Кара Арслановы, татары из Казани. А теперь живут в Хювинкяя. Наше нынешнее положение похоже на их тогдашнее. Так похоже, что перепутать можно.

– Вот ты и перепутал, – сказала Вера.

– Да нет. Сейчас расскажу… – сказал Беня, садясь. – Значит, так. Арслановы были родом из Казани. Бежали от большевиков. Бросили дом и процветающую пушную контору. Ну, за ними по пятам шли красные…

– Кто их заставлял бежать? – спросила Мери.

– Никто, невестушка, никто. Но так или иначе, они бежали. Им не раз приходилось худо, но они таки живыми добрались до Крыма. Там, в севастопольской гавани, собрались тысячи, десятки тысяч людей, в таком же положении, что и они, – русские, греки, немцы, евреи. Все пытались сесть на пароход. Арслановым сесть не удалось. Юнус Арсланов был тщедушный, страдавший сахарным диабетом человек, и не было у него ни золота, ни драгоценностей; был только мешок рублей, но ни одного капитана рубли не интересовали. Ни на какой пароход он не попал, и его семейство тоже.

– Бедняги, – сказала Мери.

– Как-то в одном кабаке он расплакался на плече у какого-то плешивого крымского татарина, – продолжал Беня, – правоверного праведного мусульманина. Беда Арслановых глубоко тронула его. Татарин этот был контрабандист и владел небольшим парусным суденышком. Он всплакнул заодно и пообещал перевезти Арслановых через Черное море в Турцию, как только установится погода. Арсланов целовал его в щеки и обещал отдать все свои рубли и серебряные украшения, но тот отказался. У него было лишь одно желание, но он не сказал какое.

– Какое же? – полюбопытствовала Ханна.

– Он не сказал. Однажды на рассвете он пришел в гостиницу Арслановых – они жили в гостинице, – разбудил их, вывел в гавань свое суденышко и пустился, с помощью Аллаха, в плавание по Черному морю. Ветер был попутный, никто не обращал на них внимания. Они шли и шли себе под парусом, вышли в открытое море, скоро и берег Крыма исчез из виду. Морской простор, попутный ветер, дышалось свободнее, Арслановы благодарили судьбу, Аллаха и татарина и спросили его, что он хочет за переезд. И вот посреди Черного моря татарин соизволил заговорить. Пожелал взять в уплату дочь Арслановых.

– Какой ужас! – воскликнула Ханна.

– В ужас пришли и сами Арслановы. Они пытались торговаться, артачились и возражали. Арсланов предложил взять вместо дочери жену, однако татарин не соглашался, начал сердиться, обозвал Арслановых неблагодарными и под конец пригрозил повернуть обратно и сдать их красным. Потом передумал и пригрозил утопить их всех, и себя вместе с ними, потому что не будет ему жизни без дочери Арслановых. Что вы на это скажете? Не позавидуешь и положению Арслановых.

– Ну и что же из всего этого вышло? – спросила Мери.

– Дочь, ее звали Гайде… – хотел было продолжить Беня, но Вера перебила его:

– У Арслановых в Хювинкяя нет дочери с таким именем!

– Ну да, больше нет, – сказал Беня.

– Я бы на ее месте не пошла за старого плешивого татарина, – сказала Ханна. – Лучше утопиться.

– А старый рыбак-северянин тебе сгодится? – спросил Беня. – Холостяк, честный и порядочный, владеет домом и избушкой с зеленой мебелью…

– Не стращай девочку, она и так хандрит, – сердито сказала Вера, увидев, что Ханна побледнела.

– Ну вот, – сказала Мери. – Все вещи уложены.

– И все слезы выплаканы, – сказала Вера Арье, вернувшемуся от рыбака. – Когда отправляемся?

– Ночью, если не будет луны.

Однако ночь была лунная. Следующим вечером Беня, Арье и Ёрник Тартак допивали остатки вина, к ним присоединился и Вильгельм Ку-ку, принесший две бутылки самогона, которые припасал на черный день.

– Кончится это когда-нибудь? – спросила Вера в кухне у Бени.

– Кончится, и очень скоро. Видишь ли, тут есть одна закавыка, – ответил Беня.

– Какая?

– Ничего не выходит с отъездом.

– Как так?

– У Вильгельма мало горючего.

– Какого горючего?

– Для лодки, керосина.

– Господи Боже, а мы-то укладывались, рыдали и вообще готовились! Теперь вроде бы в самый раз отправляться. А под парусом лодка не ходит?

– Ходит. Да только на море затишье вот уже три дня.

– Ну так я нашлю вам ветер… бурю… потоп… – взбешенная, сказала Вера и ушла к себе в комнату.

Беня только плечами пожал.

В ту же ночь поднялся сильный восточный ветер, он задирал на женщинах юбки и повалил одну старушку… Беня что-то бормотал про колдовские штучки, мужчины целый вечер пили, и Вильгельм Ку-ку не держался на ногах.

КЕРОСИН

Мы так и не отплыли в Швецию в ту ночь, когда Вера подняла сильный ветер, а на следующий день он стих. Вильгельм Ку-ку предложил ждать до тех пор, пока не удастся раздобыть горючего, чтобы хватило туда и обратно. Но он понятия не имел, где его раздобыть. В то время с керосином было туго, и даже рыбакам выдавали одну кружку по пятницам.

Контрабандист Тартак, который вроде бы остался жить у нас, заявил, что, возможно, через несколько дней достанет керосина, сколько нужно, если у нас найдутся деньги, чтобы вложить в столь сомнительное предприятие. Другой возможности не было, и Ёрник Тартак отбыл, уповая на свои неведомые связи, а мы остались ждать.

Ждали день, еще полдня, Ёрник не возвращался. Вместо него явился живший в деревне русский военнопленный, помогавший деревенским в разного рода работах, а Вильгельму Ку-ку – чинить сети и солить рыбу. Звали его Семен, он был высокий, тощий, жилистый мужик из Средней России, по матери наполовину мордвин. Доброжелательный и смышленый, он навострился с улыбкой петь издевательские куплеты про финских охранников и своих хозяев прямо им в лицо, а те, естественно, ничего не понимали.

– Отличный малый, и поет здорово, – сказал Ку-ку.

Бене как-то раз довелось услышать, как Семен поет куплеты про своего жирного и тупого хозяина. Беня рассмеялся и заговорил с Семеном по-русски. Семен поначалу испугался, решив, что Беня разоблачит его перед хозяином и другими деревенскими, однако Беня просто пригласил Семена к нам домой. Дома Вера встретила его хлебом, простоквашей, рыбой и блинами.

После этого Семен стал часто бывать у нас. Дело в том, что он мог почти свободно передвигаться по деревне, и деревенские обращались с ним вполне по-человечески. Его счастье, что он попал в эту деревню: в других местах с русскими военнопленными обращались очень плохо. В лагерях они умирали голодной смертью.

Он харчевался у нас, помогал Бене и Вере по хозяйству, носил меня на плечах и аккомпанировал на губной гармошке моей сестре, когда она что-то напевала.

– Ему хорошо у этой толстой вдовы Оллас. Там больше сотни овец, двенадцать дойных коров. Там с голоду не помирают. А иной раз и рюмку поднесут, сам видел, – не без зависти рассказывал Вильгельм Ку-ку. – Между делом небось и трахнет хозяйку.

– Кого-кого?

– Да все ту же вдову Оллас, что владеет подворьем. Ходит слух по деревне.

Семен ел овощной суп, и Вера спросила, правда ли, что в Советской армии есть женские части. Семен сказал что-то по-русски.

– Что он говорит? О чем он рассказывает? – полюбопытствовал Арье.

– У него брат и две сестры, – перевел Беня. – В его родном городе пятнадцать башен…

– Каких таких башен?

– Надо полагать, в городской стене, – высказал предположение Беня.

– Сколько башен? – спросил Арье.

Беня перевел его вопрос Семену.

Семен с минуту считал по пальцам.

– Четырнадцать, – сказал он наконец.

– Четырнадцать башен, – перевел Беня.

– Похоже, сначала-то маленько преувеличил, – усмехнулась Вера.

В тот же вечер с пустыми руками возвратился Ёрник Тартак.

– Похоже, на этот раз не повезло, – сказал Арье.

– Ты думаешь? – хитро спросил Ёрник.

– Так ведь керосину нет?

– Нет, но скоро будет, – возразил Ёрник.

– Когда?

Однако Ёрник не пожелал сказать. Да он и не знал. Он лишь призывал всех сохранять спокойствие и сам оставался спокойным.

– Что новенького слышал? – спросил Арье.

Ёрник немного подумал, затем сказал:

– Слышал, будто финские части СС не справятся даже со школьниками. Но говорят, скоро прибудут новые части.

– Эх, был бы керосин, – озабоченно сказал Арье.

– Я же сказал – будет.

– Ты на все сто уверен? – спросил Арье.

– Нет.

– Но задаток уплатил?

– Вынужден был.

– Есть ли хоть малейшая вероятность, что за эти деньги мы получим керосин? – со вздохом спросил Арье.

– Наверняка получим, – ответил Ёрник, – если только можно полагаться на слово человека.

– Смотря какой человек, – сказал Беня.

– Ну, человек как человек… – уклонился от ответа Ёрник.

– Да ты, часом, не купил ли опять водки? – ужаснулась Вера.

– Мне ли покупать вино? Как сказано в Библии:

 
Не смотри на вино, как оно краснеет,
как оно искрится в чаше, как оно ухаживается ровно:
Впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид;
Глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное;
И ты будешь, как спящий среди моря и как спящий на верху мачты.
Били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал. Когда проснусь, буду искать того же.
 

– Посмотрите, как он ханжит, – сказала Вера.

– Я чту Писание, но я не праведник. Праведником был мой старший брат…

У него я научился всему, что знаю о Библии. Он читал ее вслух, и не только на иврите, как читают многие, мало что понимая, кроме «аминь» да «Авраам», он читал ее и по-фински, так, что и мне было понятно и кое-что западало в память. Таким праведным и ученым был мой брат, что его послали в Иерусалим в школу раввинов и он стал великим раввином, самым великим у нас в стране.

– Не было у нас в стране великих раввинов, – сказала Вера. – Был только мясник, что ходил на вечерние курсы, да сапожник-самоучка…

– Из брата мог бы выйти великий раввин, – упорствовал Ёрник, – да только не попустил Господь. Из моего брата Менделя раввина не получитесь – ни великого, ни малого.

– Почему? – спросил Арье.

– Он сломался, бедняга, что-то пошло не так… Не выдержал…

– Чего не выдержал? – спросила Вера.

– Дайте же мне говорить и не перебивайте на полуслове… Так вот… Не выдержал… Запил…

– Как? Учась на раввина? – удивилась Вера.

– Ну, дело было так, – сказал Ёрник и начал рассказывать.

Менделя послали в Иерусалим вскоре после окончания Первой мировой войны, когда турок оттуда вышвырнули и хозяевами в городе стали англичане. Мендель прибыл в Иерусалим, доложился в школе раввинов и отправился на поиски жилья. Казалось бы, подыскать жилье такому приличному, в чистом платье, внушающему доверие молодому человеку нетрудно; любой хозяин смело сдал бы ему любую комнату, даже девичью светелку и девицу в придачу. Однако Мендель не мог найти квартиру, то есть квартир сдавалось предостаточно, но он их не находил! Не мог найти те, которые ему подбирали жилищные маклеры: не находил домов, в которых должны были быть квартиры, и даже не всегда находил улицы, где должны были быть дома. Он заплатил пять монет за пять адресов, по которым должны сдаваться квартиры. Он бродил по городу, пытаясь отыскать только что переименованные улицы, только что снесенные дома… Вот, кажется, нашел наконец улицу Возроптал-народ-в-пустыне, а это, оказывается, нынче улица Никто-не-может-избежать-своей-судьбы, хотя на карте значится как Не-пожелай-дома-ближнего-своего… Мендель неразлучно таскал с собой тяжелую дорожную сумку и скоро взмок от пота.

В сумке были Библия и тома комментариев к ней, научные труды, словари и разные другие книги, a книги весили немало.

И вот он, Мендель то есть, стоит посреди улицы Сделай-себе-кисти-на-краях-одежд-твоих и не знает, куда обратиться. Красивые дети со звонкими голосами играют вокруг него в игры на деньги медными монетами времен императора Нерона. Старый марокканский еврей, приехавший в Иерусалим умирать, но все еще живой, высоко поднимая ноги, переступает через головы детей и предлагает купить крендели, крича на идише в польском варианте: «Купите бейгелах! Бейгелах! Бейгелах!» А по другой стороне улицы идет усатый араб с подносом на голове, полным чего-то липкого и сладкого, невидимым под слоем мух, и кричит: «Зум-зум, вуз-вуз, свежие, вкусные, недорогие!» И Менделя чуть не тошнит, когда он представляет себе, как кладет в рот такой лакомый кусочек.

Собравшись с духом, он бросается к продавцу газет и кричит ему в ухо: «Мне нужна комната!» И тут все разрешается словно чудом: продавец газет с улыбкой говорит: «Я знаю человека, у которого есть комната» – и отводит Менделя к сапожнику-арабу. «У вас есть комната, эфенди?» – говорит продавец газет. «Слава Аллаху, у меня есть комната», – говорит сапожник. «Этому еврею нужна комната», – говорит продавец газет. «У него нет комнаты?» – жалостливо спрашивает сапожник. «У него нет комнаты. У вас есть комната, не так ли, эфенди?» – «Есть, есть у меня есть комната», – довольный, повторяет сапожник. И продавец газет говорит Менделю: «Ну вот, вот человек, у которого есть комната» – и уходит, довольный проделанной работой.

Мендель глядит на сапожника, сапожник глядит на Менделя.

– И вы тоже найдете комнату, если будет на то воля Аллаха, – утешает его сапожник, но Мендель не понимает по-арабски.

После этого Мендель попал в бывший немецкий квартал. Здесь действительно когда-то жили немцы, однако они выехали вместе с турками, когда Англия получила мандат на Палестину. Немцы уехали, но остались их дома. Некоторые из них напоминают добротные буржуазные дома Центральной Европы с крутыми крышами из красной черепицы и высокими дымовыми трубами. И тут случилось так, что один из полученных Менделем адресов оказался действительным, ибо в одном из домов ему и вправду предложили комнату внаем. Дом был построен шашлыкмахером Фердинандом Хинце, однако теперь в нем жил Рубин Рубин, который недавно переехал из Молдавии в Палестину, сам не зная зачем.

Мендель прошел маленьким заросшим сорняками садом мимо птичника с курами и гусями и постучался к Рубину в дверь. Дверь открылась, и на пороге показался хозяин, он был в нижней рубахе, почесывал свой круглый живот и недоверчиво глядел на Менделя.

– Добро пожаловать, – пробормотал он на румынском идише и жестом пригласил Менделя пройти в дом. – Мы люди простые, – для верности добавил он.

Его жена в волнении сновала взад-вперед.

– Откуда изволили прибыть, молодой человек? – спросил Рубин.

– Из Финляндии, – ответил Мендель.

– Из Финляндии, из Финляндии… из какой такой Финляндии?

– Ну, из Суоми… из страны Суоми… Из Суоми…

«Бедняга заикается», – подумал Рубин и многозначительно посмотрел на жену,

После короткого разговора Рубин Рубин повел Менделя за дом и показал ему маленький побеленный арабский домик, едва видный за обвивавшими его гирляндами дикого винограда. Он был намного меньше бюргерского дома Хинце – Рубина, в нем была всего лишь одна комната. У этого арабского дома были почти метровой толщины стены и сводчатая крыша. Два маленьких окна были расположены так высоко и так глубоко упрятаны в стену, что дотянуться до них можно было, лишь встав на стул. Это была довольно мрачная конура, единственной мебелью в ней были железная кровать, стол, пропахший сыром шкаф и стул, едва державшийся на трех ножках, поскольку четвертую отгрызли термиты. Понятное дело, ни туалета, ни умывальной комнаты в доме не имелось, удобства находились во дворе за домом.

Мендель был несколько разочарован, но Рубин заверил его:

– Дом хороший, летом в нем прохладно, а зимой тепло… Запрете эту дубовую дверь, и никто вас не побеспокоит. Будете как в другом мире. Сможете изучать Тору и Гемару, Мишну и даже санскрит. При закрытой двери вы ничего не слышите и никто не слышит вас.

Так вот и вышло, что Мендель остался жить в этой конуре.

– Что он за человек? – спросила Рубина жена.

– Говорит, что не пьет, – сказал Рубин.

– Не пьет? – повторила жена и саркастически воздела руки. – Боже милостивый! Он не пьет. Я не езжу на велосипеде, а он не пьет!

– Должно быть, он хотел сказать, что не пьет спиртного, – пояснил Рубин.

– Мне-то что за интерес, чего он не пьет? – спросила жена. – А есть-то он ест?

– А еще он не курит, – объявил Рубин.

– Праведник. Ну а как насчет женщин? – продолжала жена.

– Малке, золотко, как-никак он порядочный человек…

– Он мужчина. Надо было спросить. Что, если он начнет водить сюда женщин? Да скажи ему, чтоб он и близко не подходил к нашей Дворе…

– Помилуй! Дворе всего двенадцать лет…

– Вот именно!

Им не о чем было беспокоиться. Мендель и вправду был серьезный и порядочный молодой человек: не пьет и не курит, лишь усиленно штудирует священные тексты, усердно учится и хорошо успевает в школе раввинов, ежедневно утром и вечером ходит в синагогу, тем более в субботу. Свое черное платье и белую рубашку содержит в чистоте. По мнению супругов Рубиных, он невозможно скучный, нелепый, как жираф, молодой человек, но они им довольны.

В день рождения барышни Дворы Мендель подарил ей Библию с серебряным обрезом. Рубин долго придумывал отдарочек и в конце концов извлек из своих запасов бутылку венгерской сливянки, полученную от кого-то в качестве ханукального подарка.

– Спасибо, но я не пью, – снова уверил его Мендель.

– Ничего, – сказал Рубин, – выставишь гостям.

Мендель вежливо поблагодарил и спрятал бутылку в самое потаенное место в шкафу.

В конце недели семья Рубиных отправилась в Петах-Тиква навестить мать жены. Рубин Рубин зашел к Менделю и объяснил, как кормить кур и гусей, потому что кому-то надо же было кормить их, пока он в отлучке. Мендель пожелал ему счастливого пути и попросил передать привет старой госпоже. Рубин вышел во двор к ожидающей его семье, тщательно прикрыл за собой тяжелую дубовую дверь и по рассеянности запер ее на наружный замок. Затем все, галдя, двинулись к железнодорожной станции и сели на восемнадцатичасовой поезд.

Мендель был в прекрасном расположении духа, когда они отбыли, ибо это означало, что он может работать в тишине и покое. Он вновь углубился в толкования Талмуда и исследовал место, где обсуждалось, что хотел сказать Господь фразой: «Если у тебя будет кто нечист от случившегося ему ночью, то он должен выйти вон из стана и не входить в стан». Мендель читал ученые толкования и догадки о том, что может случиться с человеком в стане в ночное время, пока ему не стало жарко и он не пошел открыть дверь. Но, к своему удивлению, не смог. Дверь была заперта. Он стал искать ключ, но вспомнил, что ключ остался снаружи. Немного подумав, он сел и продолжил чтение. Затем подошел к двери и стал колотить в нее. Это не помогло. Дверь не поддавалась. Никто его не слышал. В эту минуту Рубины ссорились в купе поезда.

Мендель съел хрустящий хлебец и стал молиться. Четыре часа спустя он начал оглядываться вокруг, словно ища чего-то. Посуды, хотя бы кружки, у него не было никакой. Он попытался влезть на узкий подоконник, но это ему не удалось… Он посмотрел в угол комнаты. Сливного отверстия в каменном полу не было. Он посмотрел на свои сандалии и подосадовал, что не купил резиновых сапог, он посмотрел на свой портфель и снова пошел трясти дверь.

Туг он вспомнил, что кое-какая посуда в комнате у него есть: бутылка со сливянкой. Мендель достал из шкафа бутылку. Посудина подходящая. Но полная. Мендель оглянулся вокруг, ища, куда бы перелить вино. Посуды не было. Справившись по Библии, он решил, что сперва можно было бы выпить вино. Мендель вынул пробку и, удивляясь незнакомому запаху, понюхал сливянку. Затем, осторожно зажав нос, сделал первый глоток. Он закашлялся и покраснел. Но другого пути не было. Он закрыл глаза и сделал второй глоток…

Соседи нашли Менделя в углу комнаты, где он валялся совершенно пьяный и нараспев читал мафтир на текущую неделю.

– Нечего сказать, хорош будущий раввин, – говорили они Рубиным. – И ладно бы только налил шары, так ведь еще и ведет себя безобразно… Пустая бутылка посреди комнаты, а рядом лужа мочи. Можете себе представить…

– А ведь, казалось бы, такой порядочный, набожный… Ну да теперь-то видно, – сказали Рубины и не захотели держать такого жильца.

Мендель нашел себе другое жилье, но сбился с пути истинного и, что хуже всего, уже никогда на него не вернулся.

– Он завелся, – пояснил Ёрник. – Пристрастился к сливянке. Его все чаще тянуло ее отведать, поначалу он тайком прикладывался к бутылке, затем стал форменно пьянствовать, и в конце концов его вышибли из школы. Только ему-то что! Его засасывало все глубже – сливянка в Палестине дешева. Так вот и не получилось из него ни раввина, ни кантора, ни хотя бы служки при синагоге, – вздохнул Ёрник. – От пьянства он и погиб, мой младший брат Мендель.

– Какая жалость, когда многообещающий молодой человек сбивается с пути и погибает, – растрогавшись, сказала Вера.

– Пьянствовал-то он долго, а умер только в прошлом году, – уточнил Ёрник. – Ему удалось все же кое-как встать на ноги, он проворачивал всякие гешефты и в конце концов основал туристическую контору. Но он таки был пьяницей, жалким существом. Выпивал по бутылке сливянки в день.

Вечером, когда они сидели за чаем, в дверь постучали и в комнату вошли двое немцев – капрал и младший сержант. Они вежливо поздоровались, сняли фуражки и сказали:

– Grüss Gott! [18]18
  Мир вам! ( нем.)


[Закрыть]

– О Господи! – прошептала Вера.

Беня побледнел, а Арье от изумления словно прирос к полу.

– Wir suchen einen Pilken [19]19
  Мы ищем некоего Ёрника ( нем.).


[Закрыть], – сказал капрал, парень с веснушчатой физиономией.

– Einen Herrn Pilka… etwas… Tatar? [20]20
  Некоего господина Ёрника… он вроде бы татарин? ( нем.)


[Закрыть]– уточнил младший сержант.

Арье потянулся к своему ранцу.

– Чего они хотят? Кого ищут? – в ужасе спросила Вера.

– Скорее всего, меня, – невозмутимо произнес Ёрник.

–  Ach, da Sind Sie ja… gut [21]21
  Ах, вы здесь… хорошо ( нем.).


[Закрыть], – улыбаясь, сказал сержант и дал Ёрнику знак следовать за собой. – Verzeihen Sie [22]22
  Простите ( нем.).


[Закрыть], – сказал он, оглядываясь.

Арье сунул руку в ранец и вытащил оттуда наган.

– Никто никуда отсюда не пойдет, – дрожащим голосом сказал он, показывая немцам наган.

Те побледнели и прижались друг к другу.

– Куда вы хотите… его… увести? – спросил отец, побагровев.

– Убери пушку, дружище, – ужаснулся Ёрник. – Они ко мне.

– Не уберу, – сказал отец, взмахивая наганом, – только через мой труп…

–  Was ist los? [23]23
  В чем дело? ( нем.)


[Закрыть]– прокукарекал веснушчатый сержант.

– Ну чего ты разоряешься? – рассвирепел Ёрник. – Ты же хотел керосина. Вот они и принесли тебе керосин. А-а-а… керосин?

– Ja, ja, Petroleum [24]24
  Да, да, керосин ( нем.).


[Закрыть], – с жаром подтвердили немцы. – Wir haben für diesen Herrn Petroleum gebracht… [25]25
  Мы принесли керосин для этого господина… ( нем.).


[Закрыть]– Они указали на Ёрника.

Арье опустил наган и, ошеломленный, поглядел на Ёрника Тартака:

– Ты купил керосин у немцев?

– У кого ж еще? – удивленно произнес Ёрник.

Но мы все равно не смогли отплыть на лодке в Швецию.