Текст книги "Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию"
Автор книги: Даниэль Кац
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Даниэль Кац
Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию
Персонажи этой книги не имеют ничего общего с действительностью, как не имели с ней ничего общего при жизни [1]1
Читатели должны иметь в виду, что в силу избранного автором иронического жанра зачастую ничего общего с действительностью не имеют также исторические факты и имена, которые он приводит в книге. ( Прим. ред.)
[Закрыть]
1
БЕНЯ МАНЕВРИРУЕТ
Мой дед Беня был головастым коротышкой полутора метров ростом, когда разразилась Русско-японская война, чуть ли не самая бессмысленная из всех войн. Он был унтер-офицером царской армии, и от него потребовали, чтобы он убивал маленьких, аккуратных, отважных японцев. Военный министр царя Николая неофициально пригласил дедушку к себе и сказал:
– Беня, отечество в опасности и требует, чтобы вы убивали этих злобных япошек.
«Это империалистическая война, – усмехнулся про себя дедушка. – А я человек маленький».
Когда он был еще меньше ростом, в маленькую деревушку – не то Хлебск, не то Хлобск – к востоку от Полоцка, что в Витебской губернии, пришли казаки. Пришли казаки, а деревушка была совсем захудалая: в ней жили около двухсот крайне бедных евреев, которые зарабатывали на жизнь тем, что перепродавали друг другу ношеные вещи и торговали контрабандным пасхальным вином. Кроме них, неизвестно почему, в деревне застряли кое-кто из Ротшильдов, по большим праздникам они занимались благотворительностью и устраивали азартные игры. Это было своего рода искусственное дыхание с меркантильной подоплекой, призванное обеспечить бедным родственникам голодное существование. Грудные младенцы раньше времени приучались обходиться черным хлебом с луком. Они ползали по полу между ногами собак и взрослых и сосали моченную в вине тряпицу.
Примерно половину жителей деревни составляли белорусы. Они работали на земле пана Высоцкого и, добродушно поплевывая, чесали у себя за ушами. Некоторые занимали у евреев-богачей деньги и арендовали у пана клочок земли. Евреи не имели права владеть землей. Иногда белорусы, не в состоянии погасить долг, озлоблялись и отводили душу, учиняя маленькие погромы и убивая несколько десятков бедных евреев. Однажды группа молодых евреев, организовав отряд самообороны, отправилась в Палестину и отомстила арабам кровной местью за злодеяния белорусов.
Итак, пришли казаки, и сельчане заперлись с детьми дома. Казаки захватили моего деда, которому было тогда десять лет; мать его умерла, отец был в ссылке в Сибири, и дед оставался на попечении, кстати сказать очень дурном, какой-то тетки. Дед один-одинешенек играл на дороге, когда казаки окружили его и увели с собой, заключив соглашение с теткой, деревенскими старейшинами и раввином и уплатив, уж не помню кому, компенсацию в несколько рублей. Кроме того, увели еще четырех или пятерых еврейских мальчишек и троих дедов, которых застали на кладбище за азартной игрой. Царю нужны были солдаты, перебирать не приходилось. То, что дед был мал ростом, внушало некоторые сомнения казачьему офицеру, однако сумасшедшая тетка сумела уговорить его: дескать, этот недостаток не на всю жизнь. Отец Бени, контрабандист, в детстве тоже был на редкость мал ростом, однако подрос, и, когда у него ломался голос, в нем было без малого два метра.
А может, тетка просто врала. Когда по возвращении из сибирского плена отец деда, мой прадед, приехал в Хельсинки к своему сыну Бене, прохожие на улице оборачивались и глядели ему вслед, думая: «Вот на редкость долговязый и безобразный еврей». Когда он вошел в дом деда, ему пришлось нагнуться в дверях, а когда полгода спустя он умер от нервного потрясения, во всем Хельсинки для него не нашлось достаточно вместительного готового гроба, и гроб пришлось заказывать. Причем в спешном порядке, потому что у евреев, в отличие от христиан, не принято любоваться целую неделю на покойника, они за милую душу хоронят его на следующий же день. Умер так умер. Впоследствии я еще вернусь к моему прадеду.
Что и говорить, деду пришлось немало претерпеть из-за своего малого роста, особенно после того, как его определили в военное училище в Кронштадте. Туда свозили мальчишек из всех уголков России, сирот и полусирот, детей заключенных, ребят с дурными наклонностями из воспитательных заведений, отпрысков мелких сельских дворян, заблудившихся в лесу при сборе ягод.
Беню затолкали в барак, где проживали четверо смирных полнотелых татарчонка – Умар, Юнус, Мунир и Тахир, четверо крепышей украинцев из-под Киева, несколько калмыков, трое мальчишек-ингерманландцев с льняными волосами, часто сидевших в каком-то оцепенении, неподвижно сцепив пальцы. И наконец, в северном углу барака ютились двое кряжистых угрюмых еврейских мальчика в ермолках из Дагестана.
Дагестанцы едва умели связать по-русски несколько слов, их родного же языка никто не понимал. Антон Антонович Деятников, знаток алтайских языков, профессор Петербургского университета, лично приходил в барак послушать тарабарщину дагестанцев и положил ее в основу научного исследования, в котором устанавливал заимствования из осетинского языка, определял образование глагольных видов, близкое к кабардинскому, и многочисленные черты сходства с астраханским диалектом татарского языка. Эти ребята никогда толком не учились русскому языку, зато обладали прирожденным искусством владения оружием. Винтовка в их руках превращалась в дополнительную часть тела, некий органический придаток, пропорционально росту ответвлявшийся от их длинных угловатых фигур. Они любили стрелять из различных винтовок; пальба была единственным занятием, которое могло заставить их мрачно ухмыльнуться. После стрельбы они обычно оглашали воздух черкесскими военными песнями.
В жизни бедняги деда сложностей было более чем достаточно. Во-первых, он был самый маленький ростом, во-вторых, он был еврей, в-третьих, он был самый маленький ростом еврей. Его третировали. Калмыки ездили на нем верхом, ингерманландцы угрожали ножами, татары хлопали по заду. Да и дагестанцы глядели на него недобрыми взглядами и ощеривались, что-то бормоча себе под нос. Плохое было житье у деда, малышки Бени.
«Плохое у меня житье, – скорбно размышлял он. – Но в сущности, все нормально. Подставить другую щеку? Не ведают, что творят».
И все же он иногда пробовал шутить, ибо по натуре был оптимистом. Должны же ребята выместить на ком-то свою агрессивность. Быть может, таким путем человечество предотвращало войны? Однако мало-помалу семена возмущения прорастали в его сердце, и он думал: «Вот вырасту, черт подери, таким же большим, как отец, тогда и возьму их в оборот, и все калмыки полягут, как трава, а украинцев и прочих отлуплю поленом…»
Шли годы, он подрастал как мог. Однако другие ребята подрастали быстрее. В то время как он подрастал на два сантиметра, другие подрастали на три. Он рос равномерно и был в точности на треть меньше других. К каким только ухищрениям он не прибегал! У дежурного по кухне он просил добавки, а у фельдшера желтых таблеток. Каждый вечер целый час висел со связанными руками на турнике, подвесив к ногам тридцатикилограммовые гири. Ничто не помогало. Он рос медленнее других, и тут ничего нельзя было поделать. «Медленно так медленно, – думал он в полные надежды мгновения, – ведь и отец рос медленно, но дольше других, пока не обогнал их. Может быть, и я тоже…»
В четырнадцать лет он набрал полтора метра роста и перестал расти. Другие тем временем расти не переставали. Дед потерял терпение и проклял отца. Потом у него возникло подозрение, что его отец не был ему родным отцом, что он, Беня, ублюдок. Тогда он заодно проклял и мать за то, что она сблудила с каким-то недомерком.
Глумление со стороны товарищей не прекращалось, и дед перестал улыбаться. Злость и печаль переполняли его, и, упав духом, ища утешения, он стал ходить по субботам в солдатскую синагогу. Утешения в синагоге он не нашел. Господь Бог представлялся ему бородатым великаном-варягом, с высоты своего роста он с суровым и обвиняющим видом злыми глазами рассматривал его, маленького и ничтожного.
«Чего рассматриваешь, черт бы тебя побрал, – злился дед, – сам же меня таким создал».
И тут на помощь пришли дагестанцы.
В день Нового года они явились в синагогу и, оставив в прихожей свои кинжалы, вступили в сумрачное святилище, сели у восточной стены и стали наблюдать ритуалы богослужения, которые так отличались от знакомых кавказских обычаев. Дед подошел к ним и вложил им в руки молитвенники. Они с недоумением взглянули на молитвенники, на деда и грубыми голосами присоединились к распеву. Все смолкли и смотрели на них – все, кроме деда, который пел вместе с ними. Так они ревели с полтора часа и стали друзьями. Но больше в синагогу они не заходили.
Дагестанцы взяли деда под свою личную защиту. Они отхлестали двух украинцев, которые подвесили деда за подтяжки на вбитом в стену крюке, чтобы тот дрыгал ногами всем на потеху. Они пригрозили калмыкам, что отрежут им уши, если те еще раз посмеют прокатиться на нем верхом, и своими жуткими заклинаниями нагнали страху на остальных мучителей. В конце концов деда оставили в покое.
В знак благодарности дед читал им Библию. Дагестанцам нравились эти истории, в которых сыны Израиля избивали аммонитян, эдомитов, ханаанеев и прочих. Они хлопали в ладоши и называли Иисуса Навина Кабир-Джигитом, что означает Великий Наездник. Со временем ими заинтересовались и калмыки. Им также хотелось послушать историю о Великом Наезднике. Дед, ничтоже сумняшеся, сажал в седло всю библейскую рать, и с его подачи эти гунны Древней Иудеи непреодолимым валом катили по земле Ханаанской, губя и сжигая все на своем пути. Татары вспоминали древние предания о великой татарской державе, которая облагала данью Москву, пока Иван Грозный в гневе своем не положил этому конец.
Украинцев интересовала интрижка царя Давида с женой Ионафана и священный блуд царя Соломона с четырьмястами женами, но по-настоящему, так, что дыхание перехватывало, они восторгались лишь переживаниями, которые доставляли сестрам Оголе и Оголибиде размеры членов египетских и ассирийских господчиков. Дед шел строго по тексту, ничего не прибавляя и не убавляя: он был еще совсем неискушенный в таких делах. Зато один из ингерманландцев привел по памяти замечательное предание о прегрешениях жителей Содома. Он прошел через весь свой ингерманландский хлев, от быка до ягненка, затем переместился в птичник и, к своему изумлению, обнаружил в углу конюшни трех животных, обитателей библейских мест: верблюда, оселота и тапира.
Популярность Бени росла. У него был располагающий голос с четкими интонациями драматического чтеца. Его просили почитать вслух и другие книги. Он читал «Детство» Толстого, «Отцов и детей» Тургенева, «Героя нашего времени» Лермонтова, Гончарова, «Так говорил Заратустра» Ницше, Маркса, Гомера. Затем кто-то донес на него.
Ему дали тридцать дней гауптвахты и двадцать ударов плетью за чтение вслух революционных и безбожных книг. Когда, отбыв наказание, он вернулся в барак, его встретили криками «ура», на руках внесли внутрь и предложили выпить. Затем снова попросили читать. Ведь целый месяц они жили в полном отупении, слушая лишь выдуманные истории с бабами да концерты, на которых публика только и знает, что преет да бздит. Дед согласился. Но они должны помочь ему. Он решил, что будет отчаянным, маленьким, но опасным.
Он попросил дагестанцев научить его бурчать и стрелять. Калмыки учили его ездить верхом без седла, татары – фехтовать, украинцы – плясать, финны – ругаться.
«Человеку маленького роста нужно оружие подлиннее», – подумал дед и пошел переговорить с фельдфебелем.
– Господин фельдфебель, человеку маленького роста нужно оружие подлиннее.
– Что ты там плетешь, Иуда, замухрышка этакий?
– Господин фельдфебель, все солдатские сабли одинаковой длины.
– В наблюдательности тебе не откажешь, маленький Соломон, сабли и вправду одинаковой длины. Почему? Я скажу тебе почему. Потому что солдаты в царской армии равноправны. Видишь ли, ты, недоростыш, христоубийца, мы не проводим никаких различий между доблестными защитниками Великой России.
– Но ведь я такой маленький…
– И значит, хочешь саблю покороче? Это не пройдет. Царю не нужны оловянные солдатики. Только сабля делает тебя солдатом. Сабля – школа мужчин. Терпи. Надо терпеть. Все пойдет к черту, если не будешь терпеть. Солдату, который не умеет терпеть, грош цена, скажу я тебе. Или ты думаешь, что будешь втискиваться между ног врага и устраивать ему обрезание, дурак? Хе-хе… Это не пройдет, если будем воевать с турками, что будешь тогда обрезать?
– Господин фельдфебель, я хочу саблю подлиннее, хотя бы на треть подлиннее, иначе как еще я смогу доставать врагов родной земли?
– Черт тебя побери, Авраамов мизинчик, ты это всерьез? Ну, говори! Я не слепой, вижу, ты что-то затеял, знаю я эти еврейские штучки, говори прямо, выкладывай…
– ???
– Ничего не затеял? Если нет, то тут есть над чем подумать. Приходи снова завтра, жиденок. У вас всегда какая-нибудь чертовня на уме. Скажешь, не так? Нет? Ну а я вот что тебе скажу. Я человек доброжелательный. Спроси у крымского татарина, спроси у мертвого турка. Хо-хо-хо. В Болгарии в семьдесят восьмом, в Шипкинском ущелье…
Дед получил-таки более длинную саблю. Она волочилась за ним при ходьбе, однако в результате упорных ежедневных тренировок из него вышел опасный фехтовальщик – опасный для противника, для окружающих и самого себя. Дагестанцы пытались учить его стрелять голубей влет, однако, несмотря на их доблестные старания, научиться стрелять влет он не сумел. Голубей нелегко стрелять, даже когда они находятся на земле, голубь нервная птица, он все время перебегает с места на место. Помимо того, под руководством калмыков Беня учился ездить верхом. На первых порах ему было чуточку страшно, потому что лошади были такие высокие, что приходилось вставать на стул, чтобы взобраться лошади на спину. Лошади относились к нему благожелательно, потому что он был такой легкий, и не особенно капризничали. Вскоре он настолько преуспел в учении, что получил собственного коня, которому дали кличку Моисей Мендельсон. Моисей Мендельсон, культуртрегер.
Он набирался сил, упражняясь в борьбе, которой учили его ингерманландцы. Освоил все приемы: бросок прогибом, бросок с захватом руки, бросок подворотом, захват шеи, перекат, переворот, мост, полунельсон – и щипки, если зазевается судья. Дед получил звание армейского мастера по борьбе в легком весе. За два года он накачал себе приличную мускулатуру, став самым видным мужчиной во взводе. Он отпустил усы и отработал огневой взгляд, охотно фотографировался, позируя обнаженным до пояса в трико или военной форме с заранее подобранным фоном. На таких фотографиях он выходил чуть ли не двух метров ростом.
Эти фотографии и сыграли решающую роль в судьбе моей бабки. Некоторые из них дошли до Хельсинки и попали в ее руки. Ей понравился симпатичный атлет, и она вступила с ним в переписку. В любви они объяснились по почте.
Деду было тогда восемнадцать лет. Он умел, перекувырнувшись в воздухе, вскочить сзади на спину Мендельсону. Он был в звании младшего унтер-офицера, в течение трех лет получал армейское музыкальное образование и официально значился трубачом императорской кавалерии.
Он ходатайствовал о переводе в Великое княжество Финляндское в Хельсинкский Императорский кавалерийский полк, ибо решил жениться на моей бабушке.
Ходатайство удовлетворили, но сперва надо было сдать экзамен. В экзамен входило исполнение первой части концерта для трубы Генделя. Беня терзал корнет, упражняясь, и за год перепахал всю первую часть концерта… Ему казалось, он был готов к серьезному испытанию.
Однако чрезмерный оптимизм подвел его. На экзамене на него напала боязнь, и он сбился на первых же тактах. Та-та-а-та-та-тата-та-та Генделя превратилось в та-та-та-та-та Первой симфонии Малера.
– Олух царя небесного! – воскликнул председатель экзаменационной комиссии Гарбаев. – Что с вами? Крайне удивляюсь на вас, молодой человек. Ведь вас зовут Беня, постыдились бы, ведь вы принадлежите к народу, который дал миру Антона Рубинштейна, Феликса Мендельсона, Гуго Вольфа…
Аккомпаниатор пианист фон Шпален был уязвлен.
– Господин майор, осмелюсь заметить, композитор Вольф родом из немцев Поволжья.
– Немец или еврей – не все ли равно? – проревел славянофил Гарбаев. – Прародитель Габсбургов Рудольф был еврей-лавочник из Эльзаса.
Потрясенный фон Шпален прикусил губу.
– Что касается вас, Беня, – ничтоже сумняшеся, продолжал Гарбаев, – вы… вам полная труба…
Так дед был переведен на новое место службы.
Когда он прощался с товарищами, на глазах у всех стояли слезы. Дагестанцы заунывно тянули свои песни и подарили деду на память посеребренный сербский маузер (тот самый, из которого Беня нечаянно прострелил бабушке челюсть. Пуля вышла через правую щеку, не оставив следа). Сам Беня был потрясен и со скорбью в сердце повторял про себя: «Partire è ип ро’morire» [2]2
Кто уезжает, тот почти умирает ( ит.).
[Закрыть].
Мне никогда не рассказывали, что подумала бабушка, впервые увидев Беню на причале Катаянокка. Бабушка была женщиной рослой. Надо полагать, ее мысли были весьма противоречивы: «Но как же фотографии?.. Меня обманули… такой ужасно маленький… ах, бедненький… как мне его жалко… ах, был бы он чуточку выше ростом… а как же он… или, может, в постели он не такой уж маленький?.. наверно, придется мне самой брать его на колени…»
Дед побледнел, в глазах у него помутилось, в висках стучало. «Какой же я осел, не учел, что может так обернуться. Все пропало. Потерял ее еще до того, как обрел», – думал он, потрясенный.
С полчаса они стояли неподвижно, молча рассматривая друг друга. Вокруг них, выкрикивая ругательства, шныряли уличные мальчишки. Ленин замышлял в Цюрихе великие дела. Мимо них прогрохотал товарный состав. Они не шелохнулись. Кто сделает первый шаг? И в каком направлении?
«Недостаточная информированность при первом контакте, – размышлял про себя социолог, случайно оказавшийся на месте действия, – может привести к кумуляции девиаций ожидания, которые, согласно гипотезе двух фаз, не могут беспрепятственно возникать в результате общего развития системы намеков и которые на основании динамики групп не могут быть сформированы внешними, объективными критериями».
Он бросил на Беню злой взгляд, с состраданием ткнул бабушке в живот бамбуковой тростью, пожал плечами и пошел своим путем.
Первое движение сделал дед. В данной ситуации это был единственно верный ход. Он прикрыл свой фланг конем, пригрозил королеве пешкой, встал на цыпочки, поцеловал бабушке руку, на какое-то время задержал ее в своей руке и поглядел на бабушку печальными глазами. Все это время он драматически молчал. Внезапно он отпустил ее руку, отступил на два шага назад, встал по стойке «смирно», отдал честь, быстро повернулся, словно для того, чтобы спрятать слезы, и решительно зашагал по направлению к казарме, полоща полами шинели и волоча саблю по земле. Бабушка, оторопев, осталась стоять на причале. Она смотрела вслед удаляющейся фигуре дедушки, которая, казалось, увеличивалась в размерах и становилась все осанистее. Пожалуй, она была немножко влюблена.
С месяц дедушка не давал о себе знать. Однако он любой ценой решил завоевать любовь бабушки. Бабушка произвела на него впечатление, и не только своим ростом. Она была красивая женщина. Блондинка, со вздернутым носиком, ласковыми глазами и целыми зубами. Дедушка строил хитросплетенные, полные драматизма планы. Он пошлет бабушке рысенка, который напомнит ей о льве. На ошейнике золотыми буквами будет выгравировано его имя: «Беня».
«Она умная женщина, – думал тезка рысенка, – она поймет эту символику: маленький и мягкий, зато с львиным сердцем в груди…» Нет, он тайно подстроит бабушке заболевание холерой, а затем спасет ее. Либо сбросит бабушкиного рысенка в воду и спасет его. Да-да. А когда рысенок вырастет, спасет бабушку от когтей рыси…
«Ах, – в отчаянии думал дедушка, – к этой женщине так просто не подступишься». Он боялся, что бабушка высмеет его, что бы он ни сделал, что бы ни сказал.
Прошел целый месяц, а дедушка так и не придумал подходящего к случаю плана. Но, сам того не подозревая, он придумал кое-что получше. И в данном случае промедление дало наилучший эффект.
Необычное поведение дедушки удивило бабушку, и она напряженно ждала, что же он предпримет дальше. Поскольку он ничего не предпринимал, первой ее мыслью было: «Должно быть, бедняжка испугался, когда увидел, какая я высокая и красивая, ему это в голову не приходило, и теперь он не осмеливается познакомиться».
Но вот прошли две недели, и в ее сердце закралось сомнение: а вдруг все обстоит как раз наоборот? Вдруг она не понравилась дедушке? Вдруг он разочарован, и причиной тому не только разница в росте?.. Вдруг дело в чем-то другом?
Прошли еще три недели, и бабушка полностью уверилась в том, что у дедушки есть другая женщина, гораздо более красивая и внушительная ростом, чем она. Бабушка в испуге подбегала к зеркалу, подолгу смотрелась в него. Она состригла свои чудесные белокурые волосы, рассматривала свои голубые глаза, рассматривала зубы, она улыбалась им, делала кокетливые па, принималась восторженно кружиться, ее острые груди рассекали воздух, она кружилась и кружилась. Шелковая юбка приподнималась над полом, открывая точеные лодыжки и голени. Она качала бедрами, изящно прижимала руки к груди и голове и спрашивала зеркало:
Зеркало на мгновение мутнело и затуманивалось.
Бабушка хотела во что бы то ни стало определенности. И вот она обратилась к своему поклоннику, который сидел в это время в кресле и читал «Новый мир»:
– Мишка, я хотела тебя спросить…
Мишка обернулся.
– Просто так… не то чтобы меня это очень уж волновало… – Тон ее был надменным и небрежным. – Как по-твоему, Мишка, я красивая?
Мишка, не поднимая глаз, наклонился почесать за ухом маленькую рысь, которую тоже звали Мишка:
– Милая, красивее тебя нет женщины на свете. И не сомневайся!
У бабушки камень с сердца свалился. Рысь вздрогнула. Мишка поднял глаза. Бабушка бросила на него благодарный взгляд, подошла, поцеловала его в ухо, в оба уха, но дедушку забыть не могла…
Неделю спустя дедушка поил Мендельсона в Тёёлёнлахти близ дома Карамзина, надеясь хотя бы мельком увидеть крейсер «Аврору». Но не только это занимало его. Как бы встретиться со светловолосой женщиной с высокой грудью, по которой тоскует его сердце? Беня пустил лошадь бродить в зарослях камыша, а сам присел на траву покурить.
«На женщину всегда можно произвести впечатление, – думал он, скручивая цигарку. – Вот только подходец надо иметь. Ездить ли вокруг нее верхом, стоя на спине лошади, или наигрывать на трубе серенады у нее под окном? Излагать ли толкование Талмуда Маймонидом или убить генерал-губернатора? Что она об этом думает? Да и думает ли она вообще? Сперва надо узнать женщину, на которую хочешь произвести впечатление. Вот в чем загвоздка. А как ее узнать? Безвыходное положение! И есть хочется».
Дедушка рассеянно шел по лужайке вслед за жирными утками. Утки некоторое время шли гуськом. Дедушка размышлял над своими отношениями с бабушкой. Утки наддали ходу. Дедушка снял ремень брюк. Ему вспомнилась женщина, которую он видел во сне. На дорогу, поднырнув под изгородь, выбралась утка. Дедушка сделал из ремня петлю. Во сне он снял бюстгальтер с любимой. Он крался за уткой и легонько покусывал соски женской груди. Утка испугалась. Дедушка облизал губы и набросил петлю ей на шею. Утка неистово забила крыльями. Когда дедушка был готов просунуть руку между бархатом живота и шелком трусов, утка с криком бросилась ему под ноги. Брюки сползли на землю. Он рассердился и рывком затянул петлю. Кряканье прекратилось, крылья дернулись еще несколько раз, кислород перестал поступать в мозг, глаза выкатились из орбит, вся жизнь утки с быстротой молнии промелькнула перед глазами дедушки. Он поднял глаза и увидел женщину, она шла к нему, задыхаясь, со слезами на глазах. Бабушка!
Она остановилась в нескольких метрах от дедушки и утки. В зарослях камыша прошуршала лошадь. Издалека донесся ритмичный марш бастующих рабочих. Печальный маленький солдат, спущенные брюки, задушенная утка, милая ласковая женщина, морской конек, дисциплинарный устав, декабристы… Нелегко быть евреем…
Дедушка Беня протянул утку женщине, та прижала ее к груди, тихо всхлипывая. Дедушка с достойным видом подтянул брюки и зашпилил их английской булавкой. Ему вспомнились дагестанцы, он побледнел, вытащил саблю из ножен, осмотрел ее, подержал на весу. Бабушка все еще всхлипывала. Дедушка взглянул на нее. Бабушка покачала головой. И тут дедушка вспомнил бессмертное любовное стихотворение Пушкина. Он вложил саблю в ножны, в его голосе сквозила безмятежная самоотрешенность:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем…
Тут голос дедушки прервался от волнения. И очень кстати, ибо он забыл продолжение. Бабушка охнула, отбросила утку, пала перед дедушкой на колени и поцеловала его. Дедушка подхватил невесту на свои сильные руки и понес ее к берегу, где лошадь как раз выходила из воды. Вскоре после этого началась Русско-японская война.
