Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 2"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

С точки зрения общества, то, что мы делаем, плохо; с точки зрения природы, то, что мы делаем, есть удовлетворение наших естественных желаний». Александр начинал в литературе с трех рассказов, героини которых вне общественных и моральных условностей жили своей страстью. Он завершал свое творчество, декларируя права женщин.

Пруссаки между тем уже не на Рейне, они в Эльзасе и Лотарингии. 2 сентября Наполеон Малый капитулировал в Седане. 4 сентября в Париже провозглашена Республика. Узнав об этом, Александр ничего не сказал, он закрыл глаза, и две слезы скатились по его щекам. В результате очередного приступа его практически парализовало, это скорбное зрелище надо было скрыть от всеобщего обозрения. 12 сентября дочь и Адольф Гужон везут его в Нёвиль-ле-Дьепп, в местечко под названием Пюи, где у младшего Дюма была вилла[184]184
  По мнению Робера Абсира (Histoire de Puys pres Dieppe, без имени издателя, 1980), Пюи открыла Жорж Санд и рекомендовала это место младшему Дюма, который стал там первым дачевладельцем. Дом он купил в высшей степени неудобный: «Окна не закрываются! В кровати собачий холод. <…> А уж что касается умывания и прочего!..» – записывает в августе 1866-го Жорж Санд в своей записной книжке (см. «Три Дюма», opus cite, pp. 341 et 342). С тех пор младший Дюма выстроил там себе новую виллу, не бог весть какого вкуса. После оккупации немцами в 1940–1944 годах она пришла в такой упадок, что в 1949-м оставалось ее лишь взорвать.


[Закрыть]. Что же это была за болезнь? Цирроз, на мысль о котором наводил раздутый живот, исключается, поскольку другие симптомы его не подтверждают. Сифилис весьма мало вероятен, хотя младший Дюма его предполагает: «Отца привезли ко мне полностью парализованным. Скорбное зрелище, хотя подобной развязки можно было ожидать. Не доверяйте женщинам, вот вывод». Отсюда и последующие протестантские проповеди в пользу оздоровления нации, пораженной распутством, этим «вибрионом», разрушающим живые силы до такой степени, что становятся возможными поражение и Коммуна! Что касается Александра, то, основываясь на свидетельствах его современников, а также на изучении последних его фотографий, врачи сегодня выдвигают две гипотезы. Очевидно, то был диабет, вызванный ожирением и полнокровием, гипертония повлекла за собой поражение сосудов, откуда дрожь, различные инфекции, ларингит и нарыв, а затем и неподвижность до следующего приступа, от которого ему уже не оправиться. Либо же он страдал недостаточностью функций щитовидной железы, откуда дрожь, отеки лица и рук, подавление деятельности мозга, блуждающий взгляд, неодолимая сонливость. Но безусловна гипертония, как и у Мари-Луизы, спровоцировавшая серию сосудистых кризов[185]185
  Интересно отметить, что случай Александра разделил мнения двух известных докторов, к консультации которых мы прибегли. Доктор Жак Алуш склоняется к диабету толстых, а доктор Мартин Винклер – к гипотиреазу (недостаточность функции щитовидной железы. – Примеч. пер.)


[Закрыть]. Но как бы то ни было оба его законных наследника не станут описывать его прикованным к постели, хотя и надо было «иногда помогать ему, как ребенку». Напротив, его конец они представят безболезненным, спокойным, христианским, то есть приличным.

Приехав в Пюи, он говорит сыну: «Я хочу умереть у тебя». Затем он якобы выразил желание в последние свои минуты видеть священника, что полностью противоречит его свободомыслию, проявленному много раз в последние годы. Но так или иначе, находясь в глубокой коме, он был соборован. Зато можно считать весьма вероятным, что в какой-то момент он действительно напомнил о своем желании быть похороненным в Виллер-Котре, рядом с Генералом и Мари-Луизой. Что и было сделано в 1872 после временного погребения на кладбище в Нёвиле, раскинувшемся над дьеппским портом. Таким образом, по свидетельству младшего Дюма, последние три месяца жизни Александра были спокойными. Конечно, в основном он спит, работать ему не хочется, и чаще всего он играет в домино со своими внучками. Но если он парализован, как же передвигает он кости, – спросим мы. Да все в том же прекрасном настроении. «Он никогда не терял ни разума, ни даже остроумия», – напишет младший Дюма своему другу. И вот вам доказательства: два луидора лежали у его постели на ночном столике. Однажды он взял их и сказал, показывая сыну: «Все говорят, что я был мотом; ты даже написал об этом пьесу. Видишь, как все заблуждаются? Когда я впервые приехал в Париж, в кармане у меня было два луидора. Взгляни… Они все еще целы». В другой раз младший Дюма сказал ему, что горничная считает его очень красивым. Улыбнувшись, Александр отвечал: «Не разуверяй ее», реплика вполне в его духе, которой очень хочется верить.

Пюи расположен в долине между двумя холмами. Места стоянок пещерного человека, несколько рыбацких хижин и современные виллы. Вилла младшего Дюма банальна и, по его собственному свидетельству, напоминает «железнодорожный вокзал». Построена она на западной стороне холма, и вид оттуда открывается ни с чем не сравнимый. Комната Александра выходила на море. В сентябре при хорошей погоде его кресло выносили на террасу. В октябре и ноябре это было уже невозможно из-за дождей и бурь, и он оставался в доме. О чем он думал, если сознание еще не покинуло его? О вторжении пруссаков во Францию? О своем друге Гарибальди, сражающемся с ними в Бургундии во главе итальянского легиона? О своем неисчислимом, по выражению Гюго, творчестве? Он не знает, что однажды исследователи[186]186
  Речь идет о Реджинальде Хэмеле и Пьеретт Мете и об их чудесном и необходимом «Словаре Дюма» (Dictionnaire Dumas).


[Закрыть] займутся переписью его произведений. И получат 646 известных названий, не считая «Жака Простака», 4056 главных персонажей, 8872 второстепенных, 24 339 эпизодических, целый город в 37 267 жителей, порожденный Александром.

6 декабря 1870 пруссаки вошли в Дьепп. Накануне в десять часов вечера умер Александр. Через сто двадцать два года некий молодой человек заплачет, дочитав последнюю страницу «Графа Монте-Кристо». Что случилось? – спросит обеспокоенная мать.

– Ничего! Я просто не хочу, чтобы оно закончилось.

Париж – Нёвиль ле Дьепп – Пюи

Александр Дюма
ЖАК ПРОСТАК

КОММУНЫ
(957–1374)

Есть во Франции разумное существо, которое до поры до времени никак себя не проявляет, ведь и земле надо вспороть кожу, чтобы получить урожай.

Речь о французском народе.

В VII, VIII, IX веках искать его бесполезно. Он не показывается. Как будто даже и не шевелится. Жалоб его не слышно.

А между тем, в это время он повсюду, и по нему ходят ногами. Его попирают. Именно он возводит королевские дворцы, крепости для баронов и монастыри для монахов.

Три власти тяжким бременем лежат на нем.

Короли, сеньоры, епископы.

И вдруг к 957 году, то есть шестьдесят лет спустя после того, как во Франции обнаружились национальные интересы, заставившие на выборах предпочесть Эда Карлу Простоватому, странная, невероятная и неслыханная молва распространяется в сердце Франции.

Будто бы епископ Камбрейский, вернувшись в свой город после посещения короля, нашел ворота запертыми.

Жители организовались в коммуну.

Хотите ли знать, что такое коммуна? Писатель XII века Гибер де Ножан расскажет нам об этом в истории своей жизни.

«Ну так вот, – говорит он, – что понимали под сим мерзостным и новейшим словом. Оно означает, что сервы отныне станут платить своему господину полагающийся ему оброк лишь раз в году, а ежели совершат они какое преступление, то поплатятся за него лишь незначительным штрафом. Что до иных денежных поборов, кои принято было взимать с сервов, так они совершенно упраздняются».

Как раз этого и попытались добиться жители Камбре в отсутствие своего епископа.

Вы прекрасно понимаете, что достойный прелат никак не мог согласиться с подобной гнусностью. Он вернулся к императору, изложил ему суть дела, получил от него войско из немцев и фламандцев, с ним и вернулся в мятежный город. Войско было большое. Коммуна силу еще не набрала. Многие из тех, что вошли в организацию, испугались собственной смелости. Убоявшиеся жители открыли ворота.

Епископ вернулся в город с триумфом.

И тут начались ужасные репрессии. Епископ, в ярости и унижении оттого что его не хотели впустить, приказал своим войскам освободить город от мятежников. Воины повиновалось с тем большей легкостью, что были они чужеземцами и недругами. Они преследовали заговорщиков даже в церквах и святых местах, а когда солдаты устали убивать, они стали брать пленных. И рубили им руки и ноги, вырывали глаза или вели к палачу, чтобы заклеймить им лоб каленым железом.

Однако посеянная в людских сердцах живая воля к свободе лишь в редких случаях не дает всходов.

В 1024 году камбрейцы предпринимают новую попытку освобождения. И вновь церковные власти при поддержке власти императорской эту попытку пресекают.

В 1064-м жители опять берутся за оружие, но и на сей раз оружие вырвано из их рук.

Наконец, в 1108-м, воспользовавшись волнениями, последовавшими за отлучением Генриха IV Германского от церкви и принуждением этого императора вернуться к его внутренним делам, камбрейцы восстанавливают свою трижды разрушенную коммуну, да так прочно и разумно ее организуют, что она послужит моделью для других городов, которые предварят этим последовательным и локальным освобождением свободу всеобщую.

Во Франции того времени зрелище города, единственного из всех пожинающего плоды подобной свободы, вызывало огромное волнение. Отсюда и суждение современника:

«Что же могу я сказать о свободе этого города? Ни епископ, ни император не вправе повысить подати, никакая дань не может взиматься с него, наконец, никакое войско не может быть приведено под стены его, если только оно не приглашено защитить коммуну».

Здесь автор толкует нам о правах, потерянных церковью. А вот какие права приобрел народ:

«Горожане Камбре объединились в своем городе в коммуну. Из собственного числа и путем выборов они избрали восемьдесят присяжных. Последние всякий день собираются в городской ратуше, дабы заниматься делами коммуны, разделив меж собой административные и юридические функции. Каждый из присяжных за свой счет обязан содержать слугу и верховую лошадь, чтобы в любой момент и без промедления перемещаться туда, где обязанности, связанные с его должностью делают его присутствие необходимым».

Как мы видим, то был первый опыт демократического правления, возникший во Франции. Первая пядь земли, плодоносящей от пролитой народом крови. Камбре сделался священным городом всех городов. Иерусалимом свободы.

И при виде этого маяка, вознесшегося среди них, при свете его поднимаются и другие города. За Камбре последует Нуайон, но уже с гораздо меньшими трудностями: первые роды были самыми тяжелыми. Епископ Нуайона Бодри де Саршенвиль, человек образованный, здравомыслящий, справедливый, понимает, что рождается новый порядок, что дитя уже слишком окрепло, чтобы можно было его удушить, и что гораздо разумней проследовать впереди успеха, нежели дождаться его и всецело ему подчиниться.

Итак, в году 1108-м, за несколько дней до восшествия на престол Людовика Толстого, он организует собственное движение, собирает всех жителей города и представляет собранию, состоящему из работного люда, купцов, ученых грамотеев и даже рыцарей, свой проект Хартии, объединяющей горожан и предоставляющей им право избирать своих присяжных, гарантирующей им незыблемое право на собственность и объявляющей их подсудными лишь муниципальным магистратам.

Сразу же видно, что Хартия предполагала гораздо больше свобод, чем имели мы сами в недавно прошедший период. Период, во время которого муниципальный совет несколько напоминал старинных присяжных, с той, однако, разницей, что возглавлял его мэр с королевскими полномочиями.

Именно эту коммуну взошедший на престол Людовик Толстый призвал выразить ему свое одобрение, ибо Нуайон расположен как раз в той части Пикардии, которая принадлежала королю Франции.

Кстати, отметим попутно допускаемую почти всеми историками ошибку, вследствие которой Людовику Толстому приписывается честь освобождения коммун.

Когда Людовик Толстый оказался на троне, четыре коммуны уже были свободны: в Камбре, в Нуайоне, в Бовэ и в Сен-Кентене.

Стало быть, это еще одна ложь, бесстыдно обслуживающая Хартию Людовика XVIII в той ее части, где она приписывает королю самую мысль об освобождении, хотя за сто шестьдесят лет до восшествия короля на престол мысль эта клокотала в сердцах нескольких французских городов.

Слушайте дальше: в 1302 году, 10 апреля, запомним эту дату, ибо это начало национальной эры, акт рождения буржуазии во Франции, итак, в 1302-м, то есть сто девяносто четыре года спустя после признания Людовиком Толстым Нуайонской коммуны, Филипп Красивый, только что купивший Монпелье у короля Якова, этого блудного сына, часть за частью продающего свое добро, Валансьен, который сблизил его с королевой прекрасной Фландрии, состоящей в родстве с англичанами, Керси с его невозделанными, гористыми и сухими землями, зато открывающими дорогу в Аквитанию. Филипп Красивый, отнявший золото и жизни у евреев, Филипп Красивый, чеканивший фальшивую монету, Филипп Красивый, изобретший фиск, этот ненасытный гигант, прожорливый циклоп, людоед, постоянно требующий свежего мяса, Филипп Красивый, исчерпавший, наконец, все свои ресурсы, этот самый Филипп Красивый 10 апреля 1302 года созывает Генеральные Штаты.

Уже не Штаты духовенства и дворянства и не только с Юга, как это было полвека назад при Людовике, но и Юга, и Севера, Генеральные штаты, представляющие три сословия: духовенство, дворянство и городскую буржуазию.

Конечно, народ позвали сюда с единственной целью – попросить у него денег. Но прежде у него ведь и не просили, а просто брали. Стало быть, прогресс налицо.

На сей раз Филипп Красивый просил денег на войну с Папой. Как известно, войну он выиграл. Колонна, наемник на французской службе, дал Бонифацию XIII пощечину своей железной перчаткой и одним ударом сбил с него тиару.

Три года спустя местом пребывания Папства стала Франция, а беззаветно преданный Филиппу Красивому Бертран де Готт, продавшийся королю в лесу Сен-Жан д’Анжели, становится в Авиньоне Папой под именем Клемента V.

Народ с печалью наблюдал за этой религиозной и политической революцией: уж слишком был он нищ. Один из университетских грамотеев осмелился слишком громко заикнуться об этой нищете и был повешен. Одной бедной бегинке (бегинка – монашенка. – Примеч. пер.) из Меца было откровение о возмездии дурным королям, и ей сожгли ноги.

Как видим, у народа появились уже и защитники, и пророки.

Девять лет спустя дело уже не ограничивается повешенным студентом или замученной бегинкой. Упразднен Орден тамплиеров, пятьдесят четыре рыцаря отправились на костер, сложенный на острой оконечности острова, где возвышается сегодня статуя Генриха IV.

В 1314 году Филипп Красивый умирает, оставив после себя трех сыновей, трех братьев, ни один из которых не будет иметь детей и, поцарствовав, умрет, как умрут Франциск II, Карл IX и Генрих III, как умрут без наследников Людовик XVI, Людовик XVIII и Карл X.

В 1328-м на трон восходит Филипп де Валуа. Он выигрывает битву при Касселе, терпит поражение при Креси, собирает Штаты, устанавливает налог в четыре денье с каждого ливра, наблюдает печально известную эпидемию черной чумы, сильно сократившую население, выкупает Монпелье и Дофине, женит сына на наследнице Булони и Оверни и умирает во время свадебных торжеств.

Королевство бедствует, но увеличивается в размерах.

Иоанн всходит на престол в 1350-м. Терпение, народ скоро появится вновь.

В 1351-м Иоанн созывает Штаты.

Ему надо добиться от них права на безбедное царствование, однако горожане выставляют встречные условия.

Дабы добиться своего, Иоанн вынужден пообещать:

горожанам Нормандии – запретить междоусобные войны;

ремесленникам Труа – исключительное право на производство узкого полотна и головных уборов;

хозяевам мастерских в Париже – упорядочения заработной платы рабочим, слишком завышенной в результате чумы и вымирания населения.

В последнем случае жители Парижа выступают в качестве самостоятельной силы, а не как депутаты. Они собираются на собрание, названное Приемная для горожан, и свое согласие королю на установление цен дают лишь в обмен на его обещание, что люди короля не будут больше уносить из домов, где их размещают на постой, матрацы и подушки.

Через пять лет Иоанн будет пленен в битве при Пуатье, и дезертиры до самого Парижа разнесут весть, что во Франции нет больше ни короля, ни баронов, все убиты или взяты в плен.

Дофин, понятие, существующее во Франции со времен Карла V, был девятнадцатилетним юношей, бледным, тщедушным и слабым, далеко не храбрецом: с поля боя он побежал первым с криком: «Спасайся, кто может».

Народ парижский понимал, что рассчитывать можно лишь на самого себя. Купеческий старшина Этьен Марсель встал во главе. Его истинно народный гений все замечает и все предвидит. Куют и вытягивают цепи с внешней стороны старых стен Филиппа Августа, ибо от переизбытка населения они того и гляди треснут по всем швам. Воздвигают еще одну линию стен. Запасаются боеприпасами для имеющихся в наличии пушек и для машин, которые еще только в процессе изобретения. И, наконец, возводят на укреплениях семьсот пятьдесят дозорных будок.

Этот гигантский труд был проделан за три года.

Однако для исполнения его нужны были деньги, а чтобы получить деньги, следовало созвать Генеральные Штаты.

На сей раз депутаты требовательны, как никогда. Они согласны платить, но желают знать, что сталось с теми сокровищами, которые достались в наследство от прежнего королевства и были собраны в качестве десятины, незаконных поборов, налогов и разного рода иных вымогательств, лежавших на них тяжким бременем и тем не менее не обеспечивавших ни достойного жалованья трудящимся, ни охраны и защиты королевства.

Вы видите, как у народа начинают резаться зубы, и он их показывает.

Несмотря на точность поставленных вопросов и категорический тон, узнать удалось не слишком много, разве что среди королевских офицеров не оказалось ни одного честного, а король пожаловал однажды какому-то из своих рыцарей пятьдесят тысяч экю.

Итак, Париж был спокоен и укреплен, но остальное королевство гибло. Дороги были во власти разбойников, деревни – ареной бесконечных боев. Англичане и наварцы грабили наперебой. Дофин решил, что настало время вернуть себе место правителя королевства. Он заявил, что намерен править и обойдется без опекунов. Чтобы выручить деньги, он принялся продавать должности, да только они никак не продавались. Он покинул Париж, чтобы усмирить воюющую провинцию. Она была в огне. В первом же городе, куда он явился, его чуть было не похитили разбойники. Дофин убрался восвояси, известно, что он привык подчиняться ситуации, посему и вернулся в Париж – прятаться.

Он тоже решил прибегнуть к помощи Генеральных Штатов. В результате, начиная с 1358 года без Штатов он не имеет права ни на что. Штаты назначают его регентом. Теперь они станут действовать, прикрываясь его именем.

Тем временем происходит событие, вызвавшее в Париже необычайное волнение.

Дофин, которому по-прежнему не хватает средств и который от продажи должностей и подделки денег богаче как будто не стал, сей дофин купил двух лошадей, заплатить за которых позабыл. Продавец, имя коего Перрен Масе, случайно встречает на улице Нсв-Сен-Мерри Жана Байе, казначея, останавливает его и просит дать цену за своих лошадей. Либо из нежелания, либо от отсутствия денег Жан Байе платить отказался. Завязывается ссора, и Перрен Масе убивает Жана Байе и прячется в церкви Сен-Жак ля Бушри, у которой есть право убежища. Маршал Франции Робер де Клермон, благородный сеньор Жан де Шалон и парижский прево Гильом Эр преследуют убийцу, пренебрегая правом священного места на убежище, вытаскивают его из церкви, тащат на площадь Шатле и там вздергивают, предварительно отрезав кисть.

Епископ выступает с протестом: налицо нарушение церковной неприкосновенности, но все, чего ему удается достичь, это выдачи тела Перрена.

Оно было погребено с соблюдением всех надлежащих процедур в Сен-Мерри.

Этьен Марсель присутствует на заупокойной службе.

Дофин – на похоронах Байе.

Два короля было в Париже: короля аристократов звали Карл, короля горожан звали Марсель.

Заметим, что пока что во всем этом никак не замешаны крестьяне. Пока что борются между собой лишь королевская власть и городские граждане.

Терпение!

Вернемся на какое-то время в Пуатье.

Все важные господа, взятые в плен после битвы, договорились с победителями о выкупе. Все это были люди чести, и на их честь по праву полагались противники. Посему английские рыцари позволили им вернуться во Францию за договоренной суммой.

Кто же заплатил за все эти прекрасные позолоченные доспехи, гербы и эмблемы, покореженные в Пуатье?

Крестьянин.

Кто будет платить обещанный сеньорами выкуп?

Опять крестьянин.

Однако суммы выкупа были весьма значительными, а крестьянин был беден. Господа велели продать все – мебель, лошадиные упряжки, вплоть до плугов.

Когда же у крестьянина не осталось ничего, кроме собственной кожи, его обвинили в том, что он закопал свое золото, и, требуя, чтобы он сказал, где именно, ему плетью эти куски его собственной кожи сдирали с плеч и сжигали на подошвах.

Париж был охвачен террором, а деревня – отчаянием. В Париже горожане пожертвовали Собору Парижской богоматери свечу длиною в целый город.

В деревне крестьяне перестали спать. Те, кто жил поблизости от реки, ночевали на островах или в лодках подальше от берега.

В некоторых местностях, в особенности в Пикардии, бедные люди вырывали землянки, которые сохранились до сей поры, и в них прятались. Но и в этих норах доставала их охота, как кроликов, и выкуривала, как лисиц!

Если же случалось какому-нибудь доброму христианскому сердцу или благородному уму дать понять аристократам, сеньорам, дворянам, что они играют в игру не только жестокую, но и опасную, то им отвечали:

– Ба! Чего можно ждать от Жака Простака?

Жаком Простаком они смеха ради называли крестьян.

И, наконец, доведенный до крайности, пухнущий с голоду, разъяренный нищетой Жак Простак взбунтовался.

Страшной была эта война Жака, или Жакерия, как вам угодно будет ее назвать.

Проявление невыразимого отчаяния, за которым последовали невероятно жестокие карательные меры.

Так продолжалось целый год. Целый год Франция горела в огне и тонула в крови. Жак встал под ружье. У него были свои капитаны. У него был даже свой король: по имени Гильом Каль.

Они палили замки, убивали их обитателей, резали младенцев. Дьявольский расчет, имеющий целью уничтожить также и честь знатных людей, побуждал их оставлять в живых женщин и девушек, которых они насиловали.

Так создавалась новая раса, двухцветная, как те шапочки, наполовину красные, наполовину синие, которые они носили, смешанная раса дворян и вилланов.

В конце концов дворяне объединились и общими силами уничтожили Жака. Карл Скверный (имеется в виду Карл V Мудрый. – Примеч. пер.) захватил в плен его короля и надел ему на голову корону из раскаленного железа.

Однако Жак Простак успел показать, на что он способен.

В ночь с 31 июля на 1 августа 1358 года Этьен Марсель был убит людьми дофина в тот самый момент, когда он сдал ворота Сен-Дени тому самому Карлу Скверному, который надел на голову короля всех Жаков корону из раскаленного железа.

Дофин мог царствовать спокойно, и через шестнадцать лет, когда он вот уже десять лет, как был королем, нашел, наконец, свободное время, чтобы построить Бастилию.