Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 2"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Ты знаешь, крошка моя дорогая, что мне и хотелось девочку; скажу, почему. Я больше люблю Александра, чем Мари; Мари я не вижу и раза в год, а Александра вижу столько, сколько захочу. И вся любовь, предназначенная для Мари, перейдет к милой моей крошечке Микаэлле, которая сейчас лежит под боком у мамочки, а мамочке я не велю вставать и выходить, пока не приеду». Молодой пятидесятивосьмилетний отец торопится впрок заготовить несколько статей, инструктирует своих сотрудников и секретаря Адольфа Гужона, дабы «l’Indipendente» продолжала выходить в его отсутствие, и уезжает знакомиться с дочкой. Это миниатюрная копия своей матери, тоже не слишком хорошенькая, но с прекрасными глазами, и Александр совершенно растаял взяв ее на руки, он ее обожает, она станет утешением на склоне лет его, когда он займется ее воспитанием… Он будет видеть ее еще реже, чем Мари. Он вернется в Неаполь, Эмилия приедет к нему в мае, а Микаэлла с кормилицей нанесут визит лишь в следующем году. В 1863 году Александр расстанется с Эмилией. Может быть, она слишком настаивала на замужестве? Или обманывала его, что можно предположить на основании одного из писем Александра? «Прощаю тебя, потому что ты не хотела причинить мне боль. Просто в нашей жизни произошел несчастный случай. Он не убил моей любви, я люблю тебя, как прежде, но только так, как любят потерянную вещь, как любят мертвое, как любят тень». Микаэллу ни один из родителей при ее рождении не признал. И «вещица» торопится теперь выполнить все формальности, дабы Александр, опередив ее в этом, не отобрал у нее ребенка. Он, со своей стороны, готов узаконить положение Микаэллы при условии, что полгода она будет проводить у него. Эмилия отказывает ему и этим лишает Микаэллу ее доли в правах, состояния, которое она могла бы получить после смерти Александра. Микаэлла проживет жизнь в стесненных обстоятельствах. Тщетно будет умолять о финансовой помощи своего сводного брата. И на сей раз на младшего Дюма не следует слишком сердиться, так как он был просто осажден просьбами такого же рода, исходящими от «пятисот детей», не признанных Александром.

Гарибальди не слишком засидится на своем острове. В феврале 1861 года он возвращается в Парламент, где яростно критикует выжидательную политику Кавура. Большинство населения в папском государстве склоняется в пользу объединения страны, и, если бы не присутствие французских войск, армия Пия IX была бы тотчас изгнана. Александр, не прекращавший поддерживать в своей газете взгляды своего друга, весьма помог ему яростным памфлетом «Папа перед лицом Евангелий, история и здравый смысл». Он начинает полемикой с орлеанским епископом Феликсом Дюпанлу, который заподозрил, и не без оснований, Наполеона Малого в двойной игре по отношению к мирской власти Папы. Александр же, напротив, эту власть оспаривает, опираясь на Евангелия, в частности, на Евангелия от Матфея и от Марка. Он вспоминает о преступлениях и разврате пап на протяжении всей их истории, об их постоянных интригах, ведущихся с иностранными государствами и направленных против единства Италии. Пий IX, следовательно, должен довольствоваться областью духовного, а Рим должен стать столицей нового государства. Само собой разумеется, что Александр был немедленно запрещен Ватиканом.

Первый номер «l’Indipendente» вышел 11 октября 1860 года, издание продолжалось до 18 мая 1861-го. Подшивка этой газеты пока что недоступна, но, руководствуясь итальянскими названиями статей[161]161
  Общество друзей Александра Дюма во главе с Аленом Деко осуществило недавно гигантское предприятие, заказав в Неаполе фотокопии шестнадцати тысяч страниц газеты и опубликовав в 1992 году (см. примечание № 158) «Указатель» статей, подписанных Александром в l’Indipendente, названия которых переведены с итальянского на французский Мириам Пенацци.


[Закрыть], можно получить представление о ее направленности, тем более, что некоторые из этих текстов были напечатаны и во французских газетах, хотя и невозможно в точности утверждать, что речь на обоих языках идет об одних и тех же статьях, а не об их вариантах. Это будет «ваша газета», пообещал Александр – Гарибальди, и слово свое сдержал, посвящая целые колонки личности своего друга и изложению его взглядов, в частности, по поводу светской власти папы. Исторические беседы соседствуют со статьями, посвященными современности – выборам, новому министру, итальянскому единству, «как его понимает «l’Indipendente». В 1835 году, во время краткого своего пребывания в Неаполе Александр определил этот город как «сенсационный», теперь же, живя в нем будничной жизнью, он находит в нем меньше сладостности. Он обличает его пороки: страшную бедность, «нищенство во всех слоях общества», «сведение счетов», «политические убийства». Непоследнее место занимает в статьях и литература. Здесь можно найти как старые тексты, например, «Паскаль Бруно, или Прогулка в парке Аренанберга», без сомнения, заимствованный из «Впечатлений о путешествии в Швейцарию», так и новые, вроде «Мадам де Шамбле», романа, начатого в 1857 году, прерванного в результате поездки в Россию и возобновленного в связи с недавней смертью Эммы Маннури-Лакур.

С мая 1861-го по май 1862 года газета не выходит. Александр пал духом? Скорее, испытывает финансовые трудности. Для борьбы с ними он становится акционером некой фабрики по производству расписанного стекла. О результатах этой его деятельности ничего неизвестно, но можно поспорить, что они не имеют ничего общего с умозрительными и сногсшибательными мечтаниями Александра. Конец 1861 года он проводит в трудах по созданию десятитомной истории «Неапольских Бурбонов». На расстоянии он общается с неким Кальве, ставшим владельцем и управляющим новым «Монте-Кристо» в Париже. С января по октябрь в этом издании, выходящем дважды в неделю, Александр печатает романы с продолжением – «Мадам де Шамбле», «Волонтер 92», беседы о ситуации в Неаполе, описывает историю похода Тысячи в «Одиссее 1860». Тем временем Гарибальди вновь начинает действовать. В марте 1862-го он встает во главе Освободительного движения и проповедует против папы в «Евангелии Святого карабина». Два месяца спустя ему не удается попытка захватить Трентино-Альто-Адидже, и он возвращается на Юг, высаживается в Калабрии вместе со своими волонтерами, вступает в бой с войсками Виктора-Эммануила, терпит поражение, получает ранение и попадает в плен в Аспромонто. Чтобы поддержать его борьбу, Александр снова начинает выпускать «l’Indipendente».

«Раны Гарибальди», «Гарибальди в Палермо», «Гарибальди в Риме», «Раненный Гарибальди – пленный Гарибальди», «Да здравствует Гарибальди!» – таковы названия статей, легко позволяющие угадать их содержание. Однако Александр не довольствуется лишь тем, что воспевает героя, он чувствует себя облеченным высокой миссией: «Два зла разъедают человеческое общество: внизу – нищета; наверху – коррупция. Гюго оплакивает нищету; я обвиняю коррупцию». И «l’Indipendente» одновременно с «Монте-Кристо» заполняется текстами, обличающими бандитизм в сельской местности и Каморру в Неаполе. Пользуясь в течение нескольких месяцев услугами Каморры, Виктор-Эммануил в конце концов попытался взять власть в городе в свои руки. Мы предполагаем, что Александр одобрил тогда эти попытки чистки, предпринятые Сильвио Спавента в 1861 году и генералом Марморой в 1862-м. Но напрасный труд, благодаря сговору с полицией и продажности политиков, Каморра продолжает повсюду царить единолично, в том числе и в тюрьмах. Александр не упускает, однако, случая обнародовать механизм этой власти, постоянно делая попытки нарушить закон молчания. И вот уже снова он оскорблен, оклеветан, почту его перлюстрируют, за ним самим шпионят его слуги, ему угрожают физически. Одна статья 1862 года, озаглавленная «Fuori lo straniero» («Вон, чужеземец!») как будто пересказывает некий эпизод, изложенный в «Литературных воспоминаниях» Максима Дю Кана. Этот писатель и большой любитель путешествий был членом Генерального штаба Гарибальди во время завоевания Неаполитанского королевства. Его осведомители, «которые не скупились на информацию, когда эта информация могла нас заинтересовать и хорошо оплачивалась», предупредили, что готовится демонстрация против Александра, по всей вероятности, по наущению Каморры. Перед дворцом Кьятамоне удвоена охрана. Александра в известность не ставят, и он «со своим обычным пылом» рассказывает Дю Кану о раскопках в Помпеях. И вдруг крики: «Долой Дюма! Дюма – в море!» Они исходят из толпы примерно в триста человек, несущих впереди «барабан, китайские музыкальные инструменты и знамя с цветами Италии». Войска быстро разогнали демонстрацию, Дю Кан отправился за новостями. «Когда я вернулся во дворец, Дюма сидел, закрыв лицо руками. Я похлопал его по плечу, и он взглянул на меня; глаза его были мокрыми от слез, он сказал:

– К неблагодарности Франции я уже привык, от Италии я ее никак не ожидал».

Освобожденный от каких бы то ни было моральных обязательств по отношению к обеим этим странам, он соглашается стать во главе IX крестового похода, который должен выставить турок из Албании, Фессалии, Эпира и Македонии. «Мы выгоним [их] сначала из четырех провинций и затем отшвырнем до Константинополя, а из Константинополя, может быть, сбросим в Босфор.

Если все пойдет, как я предполагаю, ты сможешь встретиться со мною в Константинополе, а не в Неаполе», – пишет он младшему Дюма. В 1862–1863 годах несколько статей в «l’Indipendente» как будто рассказывают о приготовлениях к этой новой эпопее. По другим источникам[162]162
  А именно Alexandre Dumas, opus cite, pp. 410 et 411.


[Закрыть], в октябре 1862 года, когда угасает «Монте-Кристо» в Париже, Александр получает из Лондона письмо от «Греко-албанской хунты», возглавляемой Его Королевским Высочеством принцем Георгом Кастриоти Скандербергом: «Сударь, вы можете сделать для Афин и Константинополя то же, что сделали для Палермо и Неаполя.

Передовой дозор рождающихся наций, вы удвоите ваши усилия в тот день, когда настанет последний бой христианства против Корана.

Сударь, национальная реформа, во главе которой не оказывается такого гения, как вы, дабы идея овладела массами, подобна локомотиву, лишенному машиниста». Александру стоит лишь сказать, и вот уже идет обмен почтой, обсуждаются организационные и финансовые проблемы, и Александр отдает свою шхуну на новое благородное дело. В марте 1863 года Скандерберг предлагает ему командовать Армией Балканского Освобождения. В какой-то момент Александр чувствует себя реинкарнацией Генерала. Соответственно он предлагает и сыну: «Не хотелось бы тебе поучаствовать в Албанской кампании? Могу предложить пост моего адъютанта». Ответ младшего Дюма неизвестен, но он, безусловно, был отрицательным. Александр размышляет: ему скоро шестьдесят один год, Д’Артаньян умер, будучи куда моложе, и, все хорошенько взвесив, он решает атаковать неверных не с передовой линии, а биться с ними на посту, тоже достаточно важном – суперинтенданта военных складов христианской армии на Востоке. Но в этот момент его вызывают в неаполитанскую полицию: Его Королевское Высочество Скандерберг оказался просто крупным мошенником и скрылся с кассой хунты.

Гарибальди в тюрьме, дело итальянского единства не окончено, Каморра сильна, как никогда, и Александр просит Василия собрать багаж. В начале марта 1864-го он возвращается в Париж, везя с собой свой шедевр «Сан-Феличе» и истеричную певицу по имени Гордоза.

УТОЛЕНИЕ ГОЛОДА
(1864–1870)

– Ба! Люди, подобные нам, господин маршал, – сказал Арамис, – умирают, лишь полностью насытившись радостью и славой!

– Ах! – отвечал Д’Артаньян с печальной улыбкой, – все дело в том, что у меня больше нет аппетита, господин герцог.

«Сан-Феличе» и его продолжение «Эмма Лионна» – огромный роман в три тысячи страниц, публикация которого началась как будто бы в 1863 году в «l’Indipendente», до того как он стал выходить по-французски в «la Presse». Александр закончит его лишь в феврале 1865, но с самого начала он предчувствует, что работает над очень значительной книгой, не уступающей его другим шедеврам. И дабы не испортить в спешке, он даже решает ее перечитать, чего с ним давно уже не случалось. «Поддержи меня беседой о «Сан-Феличе», – пишет он в январе 1864 сыну, предварительно послав ему первый том[163]163
  Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, p. 505.


[Закрыть]. – Я ввязался в это дело, подобно Атласу, взгромоздившему себе на спину целый мир, но у Атласа было оправдание: ему этот мир навязали, я же сделал это по собственной воле.

Скажи Готье, что для него, и только для него одного, я делаю то, чего никогда ни для кого не делал: переписываю собственноручно, чтобы он был доволен стилем, так что, вместо заработанных трехсот франков в день, зарабатываю лишь сто пятьдесят. Посчитай-ка, во что выльется его должок при общем объеме в три миллиона букв.

Передай также двум его малюткам, что если стиль предназначен их отцу, то им – вся живописность и любовь». Однако роман изобилует также и страстями: это страсть нежной страдалицы Сан-Феличе и революционера Палмиери; страсть бисексуальной королевы Марии-Каролины, разделенная между ее любовником Актоном и ее любовницей Эммой Лионна, более известной под именем леди Гамильтон; страсть Эммы и английского адмирала Нельсона. Но гораздо важнее то, что в романе говорится о завоевании Неаполитанского королевства войсками Бонапарта и о провозглашении эфемерной и бесплодной республики в 1799. Как это ему свойственно, Александр более свободен в своем вдохновении, когда располагает действие во времени, только что изученном, в данном случае – времени Неаполитанских Бурбонов, что позволило ему, более чем через шестьдесят лет снова в последний раз вернуться к судьбе Генерала, заключенного в тюрьму, там отравленного и вышедшего оттуда почти инвалидом. Другими сопутствующими факторами были: глубокое, в течение трех лет погружение в жизнь города, столь любимого и ненавистного, и радужные воспоминания о Каролине Унгер. Некоторые эпизоды «Сан-Феличе» уже фигурируют в «Corricolo» или в очерках о путешествии 1835. Например, история с кровью святого Януария, которая из-за присутствия французов не обратилась в жидкость – скверное предзнаменование. Генерал Шампионне тогда пригрозил расстрелом всем священникам собора, если чудо не свершится, как свершается оно всякий год, и, разумеется, оно свершилось. Или чудесный пассаж, рассказывающий о казни итальянского адмирала Каракчиоло. Будучи осужден к смертной казни, он попросил для себя расстрела. Нельсон же настоял, чтобы его повесили, и с борта своего корабля наблюдал за казнью в подзорную трубу.

«– Расступитесь, друзья мои, – сказал Каракчиоло морякам, выстроившимся шпалерами, – из-за вас лорду Нельсону плохо видно».

С певицей Гордозой не все так удачно, как с «Сан-Феличе». Это «молодая женщина, довольно хорошенькая», по мнению Габриела Ферри[164]164
  В этой части мы будем постоянно прибегать к книге Габриеля Ферри «Последние годы Александра Дюма 1864–1870», Paris, Calmann-Levy, 1883, 347 р.; Матильды Шоу «Знаменитые и безвестные. Воспоминания о моей жизни», Paris, Fasquelle, 1906, XII – 344 р. Другие источники, касающиеся связи Александра с Гордозой: Alexandre Dumas. Sa vie intime. Ses oeuvres, opus cite, pp. 252–254; Alexandre Dumas, opus cite, pp. 416–419; Quid de Dumas, opus cite, p. 1309.


[Закрыть], «щуплое чернявое существо, утопающее в огромном облаке белого муслина», по мнению Матильды Шоу. Оба этих друга Дюма сходятся на ужасном характере дамы. Она была замужем за австрийским бароном, который, прежде чем бросить, бил ее и перевязывал поясницу мокрыми полотенцами, дабы охладить ее пыл. Нечего и говорить, как ненавидел Александр подобные способы воздействия. Вначале они поселяются в Париже на улице Ришелье, в доме 112, в том самом, где находится газетное издательство Моисея Милло, коего Александр обильно снабжал беседами на самые разнообразные темы в течение всего 1864 года. В мае они переезжают на виллу Катина на берегу Ангиенского озера по соседству с Матильдой Бонапарт и Эмилем де Жирарденом. Но Гордозу невозможно удовлетворить, в смысле вокала, разумеется. Напрасно Александр организует ей концерты и рецензии на них в газетах Милло, ее талант для всех сомнителен. Стало быть, необходимо заняться ее музыкальным образованием, и Ферри выступает тому объективным свидетелем: «С этого часа начался в Ангиене нескончаемый парад музыкантов всякого рода: преподавателей игры на фортепиано, пения, аккомпаниаторов – по большей части неизвестных, ищущих заработка, приехавших по воле случае или по рекомендации третьих лиц.

Они льстили ученице, признавали за ней необыкновенные певческие данные и предсказывали ей большое театральное будущее, если она будет следовать их советам.

Молодая женщина принимала эту лесть за чистую монету и оплачивала ее из кошелька Дюма.

В конце визита музыкант никогда не упускал случая добиться чести быть представленным знаменитому мэтру. <…> Автор «Трех мушкетеров» жал руку известному «Как бишь его» или прославленной «Как бишь ее» и в конце концов приглашал отобедать. И музыкант укоренялся.

После второго урока он уже оставался обедать в Ангиене без всякого приглашения.

На третий урок приводил с собой неимущего приятеля, который тоже оставался обедать.

Забавно, но Дюма нередко оказывался за своим обеденным столом в обществе музыкантов, которых он и по имени-то не знал!

– Я – жертва музыки, – улыбаясь, сказал он однажды другу, в ответ на его удивление по поводу этого нашествия горе-музыкантов».

Кроме того, по воскресеньям старые друзья и едва знакомые люди приезжали проветриться на воздухе и полакомиться вкусным завтраком. Неудобство состояло лишь в том, что у Гордозы была невинная привычка рассчитывать одного-двух слуг как раз в субботу вечером. А в тот день, когда она выгоняла разом троих, Александр вынужден был на следующий день сам вставать у плиты. Но если ее и нахлебников капризы он сносил с юмором, то гораздо сложнее было ему вытерпеть неблагозвучную ревность певицы. А ведь ему только шестьдесят два, и, как признался он Матильде Шоу, «Я держу любовниц, руководствуясь исключительно гуманностью; если бы я ограничивался лишь одной, она бы и недели не прожила». И надо было думать еще и о том, как утешить Гордозу, которая, несмотря на активное сопротивление, выказывает первые признаки одышки. Он возвращается в театр, подступы к которому и кулисы изобилуют юными дарованиями. В марте или в апреле следующего года Александр дает частные уроки пластики одной необычайно способной актрисе, и за этим занятием застает его неожиданно вошедшая в уборную Гордоза. Крики чередуются с немыми сценами, восхищенные зрители получают право бесплатно посмотреть второе представление. Вечером при полностью проданных билетах Гордоза биссирует сцену, используя, на сей раз, и битье посуды. Теперь уже черед Александра взорваться, он хватает хрустальный графин и разбивает его «в непосредственной близости от плеч дамы». Она, сохраняя достоинство, уходит из жизни Александра, захватив всю наличность из ящиков.

Эта мирная атмосфера расцвечена еще взаимной враждой двух новых секретарей Александра – Бенжамена Пифто, бывшего клерка у нотариуса и не нашедшего признания писателя, и Шарпантье, друга детства в Виллер-Котре. «Оба эти персонажа, – рассказывает Ферри, – тайно ненавидящие друг друга, подобно двум псам, ухватившимся за одну и ту же кость, – составляли совет Дюма, когда ему срочно нужны были деньги и он искал способа их раздобыть.

И тогда они выкладывали на стол фантастические деловые проекты, которые, как они говорили, непременно будут иметь успех, благодаря имени и влиянию мэтра.

Порою Дюма одобрял кое-какие из идей и побуждал их к началу действий, дабы воплотить оные. Они лихорадочно кидались на охоту, зная, что в случае удачи получат свою долю добычи. Эти типы дискредитировали автора «Трех мушкетеров» своим привычным попрошайничеством; они слишком наглядно свидетельствовали о тех стесненных обстоятельствах, в которых оказался Дюма в старости», не более стесненных, однако, чем в молодости. Год своей работы у Дюма Пифто в будущем обратит в звонкую монету, опубликовав не лишенный интереса текст «Александр Дюма без пиджака». Шарпантье, играя роль подставного лица Александра при возобновлении на сцене «Лесника», опустошит кассу театра и сбежит, унося с собой также и украшенные рубинами часы, которыми Александр страшно дорожил: то был подарок Фердинанда.

Но ничто не могло помешать Александру работать. В 1864, продолжая трудиться над «Сан-Феличе», он перерабатывает роман графини Даш «Две королевы» и «Айвенго» Вальтера Скотта через посредничество Виктора Персеваля. В своем предисловии к «Айвенго» Александр объявляет себя единственным переводчиком, что не следует подвергать сомнению, ибо по возвращении из Италии он действительно выучил английский. Сверх того, он инсценирует часть гигантских «Парижских могикан». Во время его пребывания в Неаполе, когда Империя, претендовавшая на «либерализм», произвела кое-какие незначительные реформы, теоретически признала право на забастовки, осуществила губительную экспедицию в Мексику и сохранила неизменной цензуру, «Могикане» были запрещены именно вследствие «аллюзий, сочтенных слишком либеральными». Александр прибег к вмешательству своих дорогих друзей Наполеона-Жозефа и Матильды Бонапарт и написал открытое письмо Наполеону Малому[165]165
  Les dernieres Annees d’Alexandre Dumas, opus cite, pp. 25–27.


[Закрыть], текст высокого художественного уровня, хотя и двусмысленный, поскольку Александр проявляет в нем как свое политическое сознание, так и его отсутствие: «Сир, как в 1830 году, так и сегодня три человека возглавляют французскую литературу.

Эти трое: Виктор Гюго, Ламартин и я.

Виктор Гюго сослан, Ламартин разорен.

Меня нельзя сослать, подобно Гюго: нет ничего ни в моем творчестве, ни в моей жизни или моих словах, что давало бы повод к ссылке.

Но, подобно Ламартину, меня можно разорить, и меня и в самом деле разоряют.

Не могу понять, какой недоброжелатель натравливает на меня цензуру.

Мною написано и опубликовано тысяча двести томов. Не мне оценивать их с точки зрения литературы. Переведенные на все языки, они разошлись так далеко, куда только доходит сила пара. И хотя из всех троих я менее всего достоин, в пяти частях света книги мои снискали мне наибольшую популярность, возможно, именно потому, что один из троих – мыслитель, другой – мечтатель, я же только популяризатор.

Из этих двенадцати сотен томов не найдется ни одного, который не мог бы прочесть самый что ни на есть республиканец, рабочий из предместья Сент-Антуан, или же юная барышня из квартала Сен-Жермен, наиболее целомудренного из наших кварталов.

Так вот, Сир, в глазах цензуры я при этом отъявленный имморалист.

На протяжении двенадцати лет цензура последовательно запрещала:

«Исаака Лакедема», купленного газетой «Constitutionnel» за восемьдесят тысяч франков.

«Нельскую башню», после того как она была сыграна восемь раз, и это veto длится уже семь лет.

«Анжелу» – после трехсот представлений (veto длится шесть лет).

«Молодость Людовика XIV», которая была сыграна лишь за границей и которую собирались играть во Французском театре.

«Молодость Людовика XV», принятую к представлению в том же театре.

Нынче цензура запретила «Парижских могикан», премьера которых должна была состояться в будущую субботу. Возможно, в скором времени она запретит под тем или иным благовидным предлогом «Олимпию Клевскую» и «Бальзамо», над которыми я работаю в данный момент [неважно, что это не совсем так].

Я не прошу уже ни за «Могикан», ни за другие драмы; я только хочу заметить Вашему Величеству, что за шесть лет Реставрации при Карле X, за восемнадцать лет царствования Луи-Филиппа ни одна из моих пьес не была ни запрещена, ни приостановлена [кроме «Антони»], и только Вашему Величеству, Вам одному, скажу, что мне представляется несправедливым наказать более чем на полмиллиона единственного драматурга, в то время как столько людей, не заслуживающих этого имени, пользуется помощью и поддержкой!

В первый и, скорее всего, в последний раз я взываю о них к принцу, которому имел честь пожать руку в Араненберге, в Гаме и в Елисейском дворце и который, увидя меня прилежным новичком на дорогах ссылки и тюрьмы, никогда не видел меня просителем Империи!» В результате ценой незначительных купюр «Могикане» с успехом были сыграны.

В конце 1864 году «неудачливый импрессарио» Мартине организует выставку Делакруа и предлагает Александру прочесть там лекцию о своем великом друге, умершем год назад. Александр по-прежнему верил в гений художника. Но признание не было взаимным. Делакруа, любя Александра как человека, весьма прохладно относился к его творчеству. Конечно, в его «Дневнике»[166]166
  Эжен Делакруа, «Дневник», Paris, Plon, 1893–1895, tome II, pp. 114–117. Следующая цитата взята из того же тома, стр. 249 и относится к 17 октября 1853 года.


[Закрыть] в сентябре 1852 он мог записать, что лишь благодаря Александру преодолевает скуку своего пребывания в Дьеппе: «Сегодня утром вышел противу привычки в половине восьмого. Я принялся за чтение Дюма, который позволил мне скоротать время вне берега моря. <…> Вернувшись, читал моего дорогого «Бальзамо». <…> Без Дюма и его «Бальзамо» я был бы уже на дороге к Парижу». Однако по поводу творчества Дюма в целом он выносит суровый вердикт: «В сравнении с Вероном Дюма представляется великим человеком, и я не сомневаюсь, что таково и есть его мнение на свой счет. Но кто такой Дюма и почти каждый пишущий сегодня рядом с таким чудом, как Вольтер, например? Что такое перед его великой ясностью, блеском и простотой разом эта необузданная болтовня, бесконечная череда фраз и целых томов с россыпью хорошего и отвратительного вперемешку, где все безудержно, неумеренно, вне закона и беспощадно по отношению к здравому смыслу читателя! Стало быть, Дюма вполне зауряден в том, как распорядился он своими способностями, изначально необыкновенными; все они похожи друг на друга… И бедная Аврора [Жорж Санд] не уступает ему в аналогичных же недостатках, сосуществующих с высокими достоинствами. Ни тот, ни другой не трудятся, но не лень тому причиной. Они и не могут трудиться, то есть убирать лишнее, уплотнять, упорядочивать. Нужда писать по столько-то за страницу – вот роковая причина, все еще разрушающая самые мощные таланты. Они зашибают деньгу, умножая количество томов; шедевр нынче невозможен». В том, что касается Санд, я полностью согласен, но «Сан-Феличе» – как раз тот шедевр, который вновь дает неопровержимое подтверждение гениальности Александра. Кстати, все это ему не столь важно, и, поскольку «Дневник» Делакруа начнет выходить лишь в 1893 и Александру пока что неизвестно, что думал о нем великий художник, он произносит свою речь в переполненном зале, и вот как рассказывает об этом Ферри: «Появление на эстраде Дюма во фраке и белом галстуке было встречено громом аплодисментов.

Женщины особенно обращали на себя внимание живостью их энтузиазма.

Лекция представляла собой беседу с большим количеством историй о жизни, картинах и художественных битвах Делакруа, беседу, выдержанную в тоне остроумного добродушия, столь свойственном Дюма и помогающем ему немедленно найти общий язык с аудиторией!

При выходе из зала тысячи дружеских рук искали пожатия его руки». Даже если он и вышел из моды в салонах, число его читателей не переставало возрастать в народной среде. Свидетельство тому – успех этой первой лекции, как и многих последовавших вслед за ней в провинции и за границей.

Закончив «Сан-Феличе» в начале 1865, Александр никак не мог решиться расстаться с одной из главных своих героинь – Эммой Лионна. Чарующая женщина, начавшая с ничего, потом куртизанка, леди, жена посла Гамильтона, любовница королевы Неаполя, возлюбленная Нельсона, от которого она родила дочь, и окончившая свою жизнь тем же, чем она ее и начала, то есть нищетой. Все это дало толчок к написанию «Воспоминаний фаворитки», еще одной прекрасной книги. К сожалению, никак невозможно подобным же образом охарактеризовать несостоятельных «Парижан и провинциалов», которых Александр сочинил совместно с Шервилем, закончив на этом свое с ним сотрудничество. В шестьдесят три года он сохранял как будто прежнюю физическую силу и прежнюю работоспособность. И, однако, впервые столь совершенный механизм его интеллектуального функционирования начинает давать сбои. Жюль Нориак как раз в это время начинает выпускать ежедневную газету «Les Nouvelles», и «неожиданный успех» заставляет администрацию газеты не постоять «перед любыми расходами»[167]167
  Les Nouvelles, № 21, среда 11 октября 1865.


[Закрыть]. Надо сказать, что «до сих пор пятисантимные газеты жили печатанием неизданных произведений второстепенных авторов». Ну так вот, на сей раз обещан неизвестный роман Александра – «Граф де Море»[168]168
  Кое-какие результата библиографических изысканий: «Граф де Море» в виде романа с продолжением выходил с 1865 по 1866 год. В 1946 году les Editions universelles опубликовали в Париже неполную версию романа под заглавием «Красный сфинкс», то есть Ришелье, ибо именно так называл его Мишле, заявив в предуведомлении без подписи, что в распоряжении издательства находится рукопись, «бесспорно принадлежащая Дюма», рукопись, представленная как абсолютно не известная, датируемая издателем 1865 годом и найденная в бумагах Женни Фалькон, которой Александр нанес визит во время своего пребывания в России в 1858 году. Дело даже не в добрых намерениях издателя. Первым названием «Графа де Море» был действительно «Красный сфинкс», и Александр не дал себе труда его изменить, когда дарил рукопись Женни Фалькон, вне зависимости от того, приезжала ли Женни в Париж, или рукопись была ей переслана в Москву. И так как к 1946 году «Граф де Море» во Франции еще не был издан отдельной книгой, издатель искренно верил, что имеет дело с неизданным «Красным сфинксом». Для большей рентабельности издания издатель предложил рукопись газете France-Soir, которая печатала с продолжением именно под этим названием «краткую версию, ограничивающуюся лишь основными эпизодами». Лишь через два года «Граф де Море» будет опубликован полностью (Paris, S.E.P.E., 1948, imprimerie Renoird, 2 volumes, illustrations de Maurice Sauvayre). В своем введении Роже Жирон не ставит под сомнение существование рукописи под названием «Красный сфинкс», подаренной «Г-же Т…, урожденной Фалькон» и «вышедшей замуж за представителя русской аристократии», который не оказался Нарышкиным, хотя Александр все равно посвятил книгу именно ему «в память о королевском гостеприимстве». Рукопись останется в семье Женни Фалькон. После 1917-го ее потомки, видимо, эмигрировали во Францию, и именно у них директор Editions universelles как будто бы и приобрел рукопись в 1944 году. Но Роже Жирон обнаружил, что текст «Красного сфинкса» не полон (три части вместо четырех) и что именно этот текст и был опубликован в les Nouvelles с 17 октября 1865-го по 23 марта 1866-го, а позднее в преемнике этой газеты «Мушкетере II» под названием «Граф де Море». Таким образом, издательство S.E.P.E., наконец-то, представило полный текст романа.


[Закрыть], особенно заманчивый еще и потому, что действие его разворачивается в период после «Трех мушкетеров» и до начала «Двадцати лет спустя». Роман начинает печататься, все увлечены. И вдруг что-то разлаживается. Как пишет Ферри, «текст его представлял собой лишь длинные пассажи из мемуаров Понти, Делапорта и других исторических документов XVII века.

Фельетон оборачивался обычной компиляцией – без действия, без перипетий.

Читатели «Nouvelles» возроптали. Нориак, в свою очередь, обратился к Дюма.

Тот пообещал поработать над текстом; но он потерял нить повествования и так и не смог ее найти».

Александр тогда не придал большого значения этому случаю. У него масса других планов. Как всегда, мощь его творческой потенции неотделима от мощи потенции сексуальной. Прогнав Гордозу, он в своей меблированной квартире на улице Сен-Лазар снова прибегает к услугам проституток. Известно, что платные любовные отношения позволяют сохранять душевное равновесие. Но было бы удивительным, если бы Александр и здесь обошелся без излишеств. Матильда Шоу пришла однажды его навестить. Слуга показал ей на открытую дверь рабочего кабинета Александра. Александр в нижнем белье из красной фланели восседал на кресле. «Со спины видна была молодая женщина, сидящая частично у него на плече, частично – на спинке кресла. Другая молодая женщина видна была с лица и помещалась на ручке кресла; третья, и последняя, сидела на меховом ковре у ног Дюма. Все три, пренебрегая устаревшими нормами нашей цивилизации, одеты были, как прародительница наша Ева до свершения первородного греха!»

Он арендует здание Гран-театр паризьен около Лионского вокзала. Не так уж важно, что летом там душно, что паровозные свистки заглушают голоса актеров, а движение поездов то и дело угрожает обрушить декорацию: народную драму следует играть в рабочем квартале. Он возобновляет «Лесников» с Клариссой Мируа в главной роли, той самой, что семь лет назад впервые сыграла эту детективную пьесу в Марселе. Огромный успех. Шарпантье, его подставное лицо, похищает кассу. Актерам нечем платить. Дабы компенсировать им потери, Александр организует гастроли в пригородах и в провинции. Конечно же, он не упускает случая сыграть пьесу и в Виллер-Котре, ведь именно там и происходит действие пьесы и именно там основал он когда-то свой первый театр. И Негр простодушно упивается овациями. С еще большей простотой и простодушием он в гостинице преображается в повара и сам готовит ужин для актеров, а сотни людей толпятся за окнами, чтобы присутствовать при этом действе.

В ноябре в сопровождении своей дочери Мари и племянника Альфреда Летелье он гастролирует с лекциями в австрийской империи. Глупо было бы даже и предполагать их неуспех. Из всех стран, которые он посетил, предпочтение он отдавал Венгрии. И неудивительно. Когда он присутствовал на первом заседании Академии в Пеште, «при моем появлении весь зал поднялся и на фоне аплодисментов трижды прокричал национальное приветствие. <…> Если бы Парижская Академия имела бы хоть какие-то отношения со своей сестрой – Академией в Пеште и если бы слышала она эти аплодисменты, она бы со стыда сгорела»[169]169
  «По Венгрии», in les Nouvelles, 1 janvier – 12 fevrier 1866.


[Закрыть]. Общество пожарников дарит ему почетный меч. Городской театр играет «Капитана Пола». За ужином «бедный водопей» должен выдержать «с венгерским вином, самым горячительным из всех существующих вин, двадцать пять тостов и на каждый ответить». Во славу знаменитой его теории, которая в подобном поединке отдает пальму первенства непьющим перед пьющими, «я устоял перед моими венгерскими собутыльниками». Хотя предшествующий его опыт тут явно не помешал: «Раз устояв перед собутыльниками грузинскими, можно уже не опасаться никаких других». И, черт побери, как же были желанны проститутки на берегах Дуная! «Как будто бы вся красота, которую искал повсюду и очень редко находил в самых разных местах, сосредоточилась здесь, среди этих жриц Венеры».