Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 2"

Автор книги: Даниель Циммерман

В Париж он возвращается в январе 1866. Гонкуры в своем Дневнике[170]170
  Edmond et Jules de Goncourt, Journal; Memoires de la vie litteraire, Paris, Charpentier, 1887–1896, tome III, pp. 19 et 20, a la date de 14 fevrier 1866.


[Закрыть] записывают: «Посреди разговора белогалстучный, беложилетный, огромный, счастливый, как преуспевающий негр, входит Дюма-отец. Он приехал из Австрии, был в Венгрии, Богемии. Рассказывает о Пеште, где его драмы играли на венгерском языке, о Вене, где император предоставил ему для лекции зал в своем дворце, говорит о своих романах, о своей драматургии, о своих пьесах, которые не хотят ставить в Комеди-Франсез, о запрещении его «Шевалье де Мэзон Руж», об одной театральной привилегии, которой он никак не может добиться, и потом еще о ресторане, который он хочет открыть на Елисейских полях.

Я, огромное я, переливающееся через край, но блещущее остроумием и забавно приправленное детским тщеславием».

Вместе с Мари он переезжает в дом номер 107 по Бульвару Мальзерб, рядом с парком Монсо и готовится к новой театральной битве: премьере «Габриела Ламбера» 16 марта. Сценарий на основе романа 1844 года принадлежал Амадею де Жаллэ, Александр сделал окончательную редакцию. Как обычно, героя, занимающегося подделкой документов, милует Луи-Филипп, но на сей раз как будто и речи нет о проявлении горячей благодарности автора к королю-груше. Директор театра Амбигю-Комик Шилли не поскупился ни на актеров, ни на оформление, и Александр совершенно спокоен:

«Я уверен в моей пьесе; нынче вечером мне на критиков наплевать».

Увы, он говорил об этом слишком громко, премьера прошла бурно, газеты уничтожили пьесу, она выдержала лишь двадцать три представления. Александр опечален, искусство умирает во Франции, и спасти его могут отнюдь не оперетки Оффенбаха, надо, стало быть, срочно воссоздавать Исторический Театр. И он пишет к своим «знакомым и незнакомым друзьям во Франции и за границей». В этом открытом письме, широко опубликованном в прессе, он объясняет, что если и нет у него денег, то зато имеется в наличии солидный капитал популярности и симпатий. И чтобы обратить его в чистоган, он вспоминает историю Алкида [одно из имен Геракла. – Примеч. пер.], воскликнувшего в доме, который вот-вот должен был рухнуть:

«– Либо я подопру потолок, либо он меня раздавит.

Потолок рухнул, и, подобно Портосу, этому атлету новых времен, античный герой был погребен под его обломками.

Драматическое искусство во Франции рушится, и в то время как все бегут от красоты и простоты, я, столь же самонадеянный и безумный, как Алкид, говорю:

– Уж лучше, как Алкид, попытаться удержать дом от разрушения, чем, как Самсон, разрушить храм, будь он даже храмом филистимлян.

Пусть те, кто верит, что драматическое искусство по-прежнему там, куда привели его люди 1830 года, придут ко мне и скажут:

– Мы хотим два билета в новый Исторический Театр, чтобы снова рукоплескать тому, чему рукоплескали когда-то, и чтобы сыновья наши могли аплодировать тому же, чему аплодировали их отцы!

И пусть они подпишутся на приемлемую для них сумму, дабы то, что пока существует лишь как проект, то есть мечта, стало бы реальностью, то есть свершившимся фактом.

Пока не будут собраны по подписке пятьсот тысяч франков, ни один взнос не будет сделан, и поскольку взнос этот будет передан одному из самых известных в Париже банкиров, все расходы должны производиться лишь мной одним, тогда в случае неудачи проекта вся ответственность падет лишь на меня одного.

Пусть каждый из моих знакомых и незнакомых друзей поможет мне своими собственными средствами и средствами своих друзей, и сим воздастся мне за сорок лет беспрестанного труда, дающего право на несколько этих, возможно, слишком горделивых строчек, подписанных моим именем!» Память о крахе Исторического Театра еще жива, и почти никто денег не дает. Некоторым утешением служит скромная складчина учащихся Политехнической школы. «Это облегчило осознание полного равнодушия, с которым широкая публика отнеслась к его проекту, – отмечает Ферри. – Равнодушие к его призыву нанесло ему удар; он увидел в нем знак снижения своего влияния, популярности, значимости». Другой признак потери авторитета – неуспех «Новых мемуаров. Последние любовные увлечения», опубликованных в газете Моисея Милло «Soleil». Это были в основном тексты 1855 года, написанные для Эммы Маннури-Лакур, которые Александр даже не дал себя труда перечитать. В результате смерть Мари-Луизы, например, он относит к прошлому семнадцатилетней давности, тогда как на самом деле прошло уже двадцать восемь лет. Бывшие дорогие читатели вовсе не в восторге от перепутанных между собой историй – любви к Изабелле Констан, жизни Жерара де Нерваля, их совместного путешествия в Германию, дружбы с Наполеоном-Жозефом Бонапартом. 22 марта 1866 года «Новые мемуары» начинают печататься на первой странице, на самом видном месте. В последующие дни они отступают уже на третью страницу, потом на третью с переходом на четвертую по соседству с «Делом Леруж» Габорио. 4 мая публикация остановлена, как раз на похоронах Фердинанда. Ах, как хотелось бы, чтобы эклога принцу из Орлеанской династии была бы прервана цензурой Наполеона Малого.

Но так просто Александра не устранить. Он становится главным редактором в «Les Nouvelles». В ноябре он преобразует это издание в «Мушкетера II», без особого, впрочем, успеха, и уже в апреле 1867 газета перестает выходить. Что касается любовных увлечений, то, когда в «Новых мемуарах» он называл их «последними», это означало скорее «самые недавние». В данный же момент хорошенькая двадцатилетняя Сатюрнина является к нему – выразить свое восхищение. В доказательство она предлагает прочитать наизусть целые страницы из «Графа Монте-Кристо»[171]171
  Quid de Dumas, opus cite, p. 1246.


[Закрыть]. Поскольку у нее при этом прекрасный почерк, Александр берет ее на службу – вот, кто сменит, наконец, всех этих секретарей-пьяниц, мошенников и бездельников, которых он терпел всю свою жизнь. Параллельная его связь с Олимпией Одуар[172]172
  idem, p. 1310.


[Закрыть] кажется странной лишь на первый взгляд. Ей тридцать шесть, она рассталась со своим мужем-нотариусом, обожает путешествовать, играть в любительском театре и недавно написала «Войну мужчинам», в которой делит последних на мужчин-бабочек, мужчин-комаров, мужчин-жаворонков и мужчин-уток. Неизвестно, каков анималистский статус Александра, но воинствующая феминистка никак не могла не подпасть под чары того, кто любил женщин как в реальном, так и в воображаемом мире, и так сильно, что в произведениях своих отдавал им лучшие роли.

В ушедшем году закончилась Гражданская война в Соединенных штатах Америки. После убийства Линкольна Соединенные штаты устанавливают на освоенном континенте определенный порядок. По-прежнему осуществляя геноцид индейцев, изобретя Ку Клус Клан специально, чтобы помешать бывшим рабам участвовать в голосовании, они почтительно просят французов покинуть Мексику. Наполеон Малый подчиняется в феврале 1867 года, а его марионеточный император Максимилиан ровно через четыре месяца будет расстрелян. В Европе войска Бисмарка 3 июля 1866 года разбивают австрийцев при Садове, королевство Ганновер становится прусской провинцией. 19 июня Италия тоже объявляет войну Австрии с целью освобождения Венеции, Гарибальди и его волонтеры берут Тренто. Как всегда, Александра лихорадит, вот уже месяц, как он находится на театре военных действий. Дабы быть поближе к передовой, он уезжает из Флоренции в Болонью[173]173
  idem, p. 1230.


[Закрыть]. В вагоне первого класса в сопровождении военной охраны он 25 июня прибывает в Феррару. В тот же день итальянская армия терпит при Кустоце сокрушительное поражение, хотя теряет вдвое меньше убитыми и ранеными, чем австрийцы[174]174
  Sergio Romano, Histoire de l’Italie du Risorgimento a nos jours, Paris, Seuil, 1977, pp. 50–53.


[Закрыть]. По заключенному перемирию, Гарибальди должен покинуть Тренто, единство Италии вновь становится невозможным, Александр возвращается в Париж.

Молниеносная победа Пруссии и ее территориальная экспансия чрезвычайно его беспокоят. По всей видимости, он согласен с английским министром иностранных дел Дизраэли в том, что отныне война между Бисмарком и Наполеоном Малым становится неизбежной[175]175
  Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 29, p. 3691.


[Закрыть]. Эта мысль диктует ему в конце 1866 роман «Белые и голубые» с подзаголовком «Пруссаки на Рейне». В начале романа – несколько страниц о Нодье, памяти которого посвящена эта книга. Первая треть ее производит сильное впечатление. Речь идет о приключениях тринадцатилетнего Нодье в Страсбурге и в Эльзасе в 1793, в то время как Гош и Пишегрю сдерживают, а потом отбивают натиск врага. По ходу дела Александр, хотя и будучи противником Робеспьера, набрасывает замечательный портрет Сен-Жюста. Однако потом он сворачивает с дороги, чтобы не сказать сбивается с пути. Восхождение Бонапарта, война в Вандее, экспедиция в Египет, это уже не роман, а чередование сцен из истории, впрочем, приходящихся весьма кстати и не заставляющих читателя скучать.

Зато гораздо более удался ему «Прусский террор», который начал выходить как роман с продолжением с августа 1867 и ради которого Александр предпринимает в марте короткое путешествие в Германию. Он посещает Франкфурт, место битвы при Садове, где были разбиты австрийцы, и при Лангензальце, где капитулировал король Ганновера. Это еще одна превосходная книга, лебединая песнь писателя, и совершенно непонятно, почему она с 1907 года не переиздавалась[176]176
  Сошлемся на издание «Прусского террора» в издательстве Le Vasseur, volume 24, pp. 3–99.


[Закрыть]. Конечно, в момент создания единой Европы название может показаться устаревшим, но зато необычайно современен язык, точны и динамичны мизансцены, мощно и выразительно написаны персонажи. Вообразите себе, дорогой читатель, что Д’Артаньян жив. Теперь его зовут Бенедикт Тюрпен, он офицер французской армии и студент в Гейдельберге. Он «владеет рапирой, пистолетом, палкой, шпагой, саблей, кулаками». Вместе с тем он талантливый художник, наделен отличным чувством юмора и чуть-чуть хиромант. В Берлине, будучи во власти ксенофобии (навязчивый страх перед незнакомыми лицами. – Примеч. пер.), он на террасе кафе читает вслух из Мюссе: «Мы получили ваш немецкий Рейн» (из стихотворения Мюссе «Немецкии Рейн», ответа на «Рейнский гимн» – «Им его не видать» немецкого поэта Николая Беккера. «Рейнский вопрос» был в 1840 году связан со спорами Франции и Пруссии о Рейнской провинции. – Примеч, пер.). Возмущение толпы, и Фредерик фон Белов, благородный прусский офицер, спасает Тюрпена от ее гнева. Тем не менее, прежде чем подружиться, они дерутся на дуэли. Пруссия захватывает Ганновер. Тюрпен в битве при Лангензальце проявляет чудеса храбрости, но спасти королевство ему не удается. Потом мы снова видим его в битве при Ашаффенбурге, ознаменовавшей падение Франкфуртской республики. Пруссаки входят в город и грабят его. Страшный генерал Штурм облагает его налогом сначала в четырнадцать, затем в двадцать пять миллионов флоринов. Напрасно фон Белов, возглавляющий генеральный штаб, пытается противостоять жестокости своего начальника. Штурм наносит ему удар хлыстом и отказывается принять его вызов на дуэль. Обесчещенный Белов пускает себе пулю в лоб. Тюрпен клянется за него отомстить.

Это написано в лучших традициях Дюма, в прекрасном сочетании современного и исторического видения событий, в особенности, когда он предупреждает о нарождающемся конфликте: «Кто не бывал в Пруссии, не может даже вообразить себе ту степень ненависти, которой достигают пруссаки по отношению к нам. Самые трезвые умы затуманены сей болезненной навязчивой идеей. Популярным в Берлине министром можно сделаться лишь при условии, что ты предусматриваешь скорую возможность войны с Францией. Оратор не может подняться на трибуну без того, чтобы всякий раз не запустить во Францию одну из тех тонких эпиграмм или намеков, с помощью которых можно так легко манипулировать немцами из Северной Германии. И, наконец, ни один поэт не должен обойтись без какого-нибудь антифранцузского ямба под названием «Рейн», «Лейпциг» или «Ватерлоо». Уже через три года эти обязательные условия дадут свои плоды.

Последний шедевр Александра стоит рядом с его последней любовью. Это Ада Менкен, американская еврейка тридцати лет[177]177
  Кроме «Последних лет Александра Дюма», источниками служат: Alexandre Dumas, opus cite, pp. 426–427; les Trois Dumas, opus cite, pp. 358–363; Quid de Dumas, opus cite, pp. 1310–1312.


[Закрыть]. Брюнетка с голубыми глазами, как и Белль Крельсамер, она полиглот, поэтесса, лектор, специализирующийся на творчестве По, приятельница Марка Твена и Уолта Уитмена. Работала в театре статисткой, актрисой, танцовщицей, была журналисткой и натурщицей. В мужьях у нее побывали музыкант, боксер и импресарио. Очевидно, этот последний помог ей сделать конный аттракцион, в котором она являлась почти обнаженной. В четвертый раз она вышла замуж, чтобы ребенок, которым она была беременна, родился в законном браке, и на следующий же день после свадьбы отбыла на пароходе в Европу. Большая почитательница романов Дюма, она поклялась себе встретиться с ним и соблазнить его. Сначала она проводит некоторое время в Англии, где с триумфом выступает в «Мазепе», сделанном с пугающим реализмом. Известно, что сей гетман голым был привязан к необъезженной лошади, так вот, Ада галопом выезжала на сцену в полукафтане телесного цвета, прикованная к лошади цепями, отличный номер, браво, бис!

В Париже она демонстрирует разнообразие своих талантов в «Пиратах саванны». Она галопом выезжала на сцену в трико телесного цвета и т. д. Дюма явится аплодировать ей в Гэте, придет поздравлять ее за кулисы, а она на американский манер бросится к нему на шею и расцелует. Они афишируют свою связь. Дюма-сыну это не слишком нравится, он пеняет отцу, Александр возражает: «Несмотря на свой преклонный возраст, я нашел Маргариту, для которой играю роль твоего Армана Дюваля». Справедливый намек на «Даму с камелиями». В один из редких своих визитов к отцу Дюма-сын застает его в рабочем кабинете, он увлеченно пишет, а колени его оседлала Ада, репетиция может ведь происходить и без костюмов; наконец-то приоткрылась нам завеса над тайной литературного творчества: теперь понятно, почему у «Прусского террора» столь бодрый ритм. В ужасе младший Дюма бежит.

Обнявшись, они позируют фотографу Льеберу. Существует несколько снимков. Александр то в сюртуке, то в одной рубашке, Ада же запечатлена с обнаженными руками, приоткрыта и ножка, однако, не более, чем на сцене. Свои снимки Льебер напечатал в виде почтовых открыток, разумеется, с согласия Александра, который был должен ему небольшую сумму денег. Вполне безобидное история почему-то провоцирует возмущение почти викторианской общественной морали. Дети Дюма задыхаются от ярости. Мари обегает все магазины, чтобы изъять фотографии из продажи. Младший Дюма терзает Александра, который в конце концов вынужден уступить и возбудить дело против Льебера. Ему отказывают в иске, он выкупает негативы, тем дело и кончается. Осталось письмо, адресованное Дюма-сыну все понимающей Жорж Санд, которая, само собой разумеется, в жизни не была причастна ни к одному скандалу: «Как вам, должно быть, неприятна вся эта история с фотографиями! Но ничего не поделаешь! С возрастом обнаруживаются печальные последствия богемного образа жизни. Какая жалость!» Остались также сии возвышенные стихи молодого Верлена, предвестники его «Галантных празднеств» 1869:

 
С мисс Адой рядом дядя Том.
Какое зрелище, о Боже!
Фотограф тронулся умом:
С мисс Адой рядом дядя Том.
Мисс может гарцевать верхом,
А дядя Том, увы, не может.
С мисс Адой рядом дядя Том,
Какое зрелище, О Боже!
 

Ада должна уехать на гастроли. В Австрию, потом снова в Англию, в июле 1868 они встречаются с Александром в Гавре. Опять прощание: Александр должен остаться в Гавре, чтобы прочесть несколько публичных лекций, она же – вернуться в Париж, где возобновляют «Пиратов саванны». Однако, едва приехав, она заболела и 10 августа умерла от острого перитонита. На Пер-Лашез ее провожали лишь грумы, горничная, несколько актеров и ее любимая лошадь.

Любовь к Аде, весь предшествующий ее смерти год вернули Александру утраченные силы. В июне по случаю возобновления «Эрнани» Александр пишет в газетах все самое лучшее об этой пьесе, Гюго горячо его благодарит. 5 октября настает черед «Антони»: его возобновляют в Театре Клюни. Публика в зале молода и полна энтузиазма, пятьсот человек после спектакля провожает Александра до экипажа. И вот он уже снова мечтает об Историческом театре, рискуя скомпрометировать себя перед властями. Он пишет Наполеону Малому[178]178
  Alexandre Dumas et son oeuvre, opus cite, pp. 471–473.


[Закрыть], что готов при минимальных затратах спасти гибнущий Императорский театр Принца: «<…> Сир, я беру на себя обязательства написать и поставить, израсходовав от 30 до 40 000 франков, пьесу большого стиля (эти 30 или 40 000 тысяч франков как раз и пойдут на постановку) либо о Республике, либо об Империи, и все это, руководствуясь тем патриотическим чувством, которое имел честь выразить Вашему Величеству в своем последнем письме. [Александр как будто бы информировал тогда короля о выходе «Прусского террора», и Наполеон подписался на «La Situation», газету, в которой печатался этот роман.] Его Величество соблаговолит увидеть спектакль, и если он понравится, выделит народному Одеону субсидию в сто тысяч франков.

Этот театр, Сир, будет театром литературы, и, более того, точки зрения окраинного люда.

Сир, позвольте попытать счастья в этом последнем усилии вернуть жизнь усопшему, чья смерть неизбежна, а жизнь может быть полезной. Поручите мне именем Цезаря сказать Лазарю: Встань! и он восстанет достойным Франции и Вас.

Теперь, Сир, пусть рассудит Ваше Величество; я же готов утверждать, что мой сценический опыт, патриотизм и добрая воля, подкрепленные 30 или 40 тысячами франков Вашего Величества, сотворят чудо.

Убежден, что, если бы я попросил их для себя в награду за долгую литературную борьбу, которую я вел, вы бы мне не отказали. Не откажите же Театру, который носит имя Вашего Сына, и это принесет им обоим счастье.

Имею честь являться с вашего соизволения

Автора Цезаря

Нижайшим собратом». Наполеон Малый менее чувствителен к лести, нежели король-груша. Или еще скупее его. Пусть так, Александр не прекращает стараний. Когда умер «Мушкетер», он в феврале 1868 создает «Д’Артаньяна» и заполняет выходящую через день газету беседами о табаке, бешеных собаках, Кине, династии Валуа или обществе любителей пряностей. Поскольку это ни у кого не вызывает энтузиазма, газета через пять месяцев перестает выходить, и Александр моментально начинает издавать ей на смену Театральную газету, еженедельник, который продержался не намного дольше. По мотивам своего романа «Мадам де Шамблей» он пишет драму в память об Эмме Маннури-Лакур еще до кончины Ады Менкен. Пьеса проваливается весной, но осенью возобновляется и имеет большой успех. В июне он едет в Гавр по случаю промышленной и морской выставки. Лекции его привлекают массу людей, и он читает их также в Шербуре, Кане, Дьеппе. Эмилия Кордье живет в районе, где некий Эдвард делает ей ребенка за ребенком. Александр увиделся со своей восьмилетней дочерью. Ада возвращается из Англии, короче говоря, полное счастье. Через два месяца после смерти Ады настает очередь Лауры Лабе. Александр так с ней и не повидался. Четырьмя годами раньше в момент своей женитьбы младший Дюма побуждал родителей урегулировать, наконец, их отношения[179]179
  les Trois Dumas, opus cite, p. 364.


[Закрыть]. Достойная старая дама мило улыбнулась: «Мне уже за семьдесят и вечно нездоровится; живу я скромно с одной-единственной служанкой. Г-н Дюма перевернет вверх дном мою маленькую квартирку».

Зима была тяжелой. Снова долги, заемы, ростовщики, судебные исполнители. Всех слуг он уволил, за исключением кухарки Мари и верного Василия, а мебель, картины, безделушки продал. Необходимость прибегать к услугам проституток в качестве стимулятора интеллектуальной деятельности финансовой стабилизации не способствовала. «Подружки» округляли свой гонорар, опустошая ящики. «Хоть бы одну монетку в двадцать франков мне оставили!» – жаловался он Матильде Шоу, посмеиваясь. Однажды она застала его в кабинете совершенно больным. «Как ты кстати! – сказал он. – Я нездоров; мне нужен мой отвар, а дозваться никого не могу… Бросили меня одного… И подумать только, что мне надо ехать в гости!.. Будь добра, посмотри в ящиках моего комода, не найдется ли там сорочки и белого галстука». Она нашла лишь две неглаженные ночные рубашки и побежала по магазинам, но ни в одном не оказалось вещей такого гигантского размера. Наконец, под вывеской «Рубашки для Геркулеса» она обнаружила белый пластрон в красную крапинку. Лишь Александр способен был надеть подобное художественное изделие. Со своей светской вечеринки он вернулся веселым: «Они приняли это за намек на мою дружбу с Гарибальди».

Здоровье его ухудшалось. Хронический ларингит, вечно затекшие ноги, живот «раздулся до такой степени, что, казалось, у него начинается водянка», – отмечает Ферри, приступы неудержимой сонливости, руки дрожат, и он уже не может писать. Инсценировку первой трети «Белых и Голубых» он диктует своему новому секретарю Виктору Леклеру в то самое время, когда в начале 1869 года возрождается республиканская партия. «Либеральная» империя отменила необходимость предварительного разрешения для прессы, и оппозиционные газеты процветают[180]180
  Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 29, p. 3677.


[Закрыть]. Самый большой тираж у «La Lanterne», сатирического еженедельника Рошфора, испытанного бонапартиста, написавшего: «Я выбираю Наполеона II, это мое право. Какое правление, друзья мои, какое правление! Никаких контрибуций, никаких бессмысленных войн, ни разорительных цивильных листов, ни министров, совмещающих по пять-шесть должностей!» В подобной ситуации премьера «Белых и Синих» 10 марта в Шатле, где кричали «Да здравствует Республика!», где пели Марсельезу, запрещенную с момента провозглашения Империи, не могла не закончиться триумфом.

Неделей раньше Александр присутствует на похоронах Ламартина, еще одного каторжника на принудительных литературных работах, осужденного на них за долги. Они никогда не были связаны узами дружбы, но восхищались творчеством друг друга. Из титанов XIX века в живых оставался лишь Гюго на своем острове и Александр со своим разрушенным здоровьем. Он борется с болезнью, диктуя неоконченного «Гектора де Сент-Эрмин», «Сотворение и искупление, или Таинственный доктор» и его продолжение – «Дочь маркиза»[181]181
  le Docteur mysterieux, Paris-Geneve, Ressources, 1980, premiere partie: 319 p., deuxieme partie: 311 p., введение Никола Вагнера. По поводу «Дочери маркиза» сошлемся на издание Le Vasseur, volume 14, 92 p.


[Закрыть], большой и превосходный роман, в котором мы обнаруживаем многие дорогие Александру темы: гипнотизм, Революция, идеальная любовь со счастливой развязкой – последний раз в литературе. Здесь он провозглашает также свое отречение от христианства, не переставая верить в «господство разума над материей». А также во всемогущество педагогики. Доктор Мере находит в глухом лесу девочку-полуволчонка. «Все созидательные попытки Жака Мере [таинственного доктора] кончились неудачей; но, как мы уже сказали, он стремился сотворить существо, себе подобное. При виде этой слабоумной девочки [она-то и есть дочь маркиза], в которой только и было человеческого, что физический облик, он снова возгорелся прежней мечтой. Подобно Пигмалиону, он влюбился в статую, но не из мрамора, а из плоти, и вслед за античным скульптором возымел надежду вдохнуть в нее жизнь». Через тысячу триста страниц он женится на своей Галатее.

В то же время в «Таинственном докторе» Александр утверждает приоритет воли. Что касается его собственной воли, то самое меньшее, что по этому поводу можно сказать, ее хватало, чтобы продолжать интенсивно работать даже тогда, когда силы и способности его пошли на убыль. Доктор Пиорри порекомендовал ему морской воздух, и лето 1869 он проводит в Роскове со своей кухаркой Мари и, конечно, с секретарем Виктором Леклером или же Адольфом Гужоном, который оставался в Неаполе, чтобы продолжить издание «Indipendente», и который будет при Александре до самой последней минуты[182]182
  По поводу последнего года жизни Александра сошлемся, кроме труда Ферри, на «Трех Дюма», opus cite, pp. 364–372; на «Александра Дюма, гений жизни», opus cite, pp. 522–525 и на Quid de Dumas, opus cite, pp. 1245 et 1246.


[Закрыть]. Где те времена, когда матушка Озере устраивала в Трувиле раблезианские пиры?! Здесь же совершенно нечем потешить желудок, тем более при отсутствии денег. Мари жалуется на черствый хлеб, плохое мясо, слишком сухую фасоль и в конце концов берет расчет. К счастью, «добрые души Роскова объединились в стремлении нас накормить», – пишет Александр дочери Мари. Один несет омара, другой пару макрелей, третий предлагает окуня и барабульку, «так что мы, убоявшись умереть с голода, оказались в состоянии открыть продуктовую лавку». Кроме того, почитатели Александра по очереди приглашают его обедать. «В этом старании угодить мне было нечто такое, что трогало до слез». Но только есть совсем не хотелось. Для аппетита «бедный любитель воды» просит дочь прислать ему водки и абсента. У него больше нет желания разговаривать, осталось лишь желание писать, и он затевает книгу, о которой давно мечтал – «Большой кулинарный словарь». Закончить работу он не успеет, ее доделает… Анатоль Франс.

По возвращении в Париж бедность и физическая немощь усугубляются. Василий закладывает в ломбарде последние ценности. Зимой 1869/1870 Александр уже почти не выходит. Отекшее его лицо становится смертельно бледным. Он худеет, хотя живот остается раздутым. Непроходящий нарыв во рту мешает ему говорить. «Мозг делается отяжелевшим, ленивым, – отмечает Ферри. – И мысли являются туда туманные и тяжеловесные». И когда он лишается последних иллюзий относительно своего состояния, Александра поражает глубокая депрессия. Он плачет, и Ферри слышно, как «из уст его вылетают слезные жалобы». Отчаяние, мрак охватывают его, он предвидит бурный конец века и в который раз не ошибется. Сомнения в собственной значимости охватывают его, он перечитывает свои книги. Однажды сын застает его погруженным в чтение «Трех мушкетеров».

«– Ну как? – спросил я его.

– Это хорошо.

– А «Монте-Кристо»?

– «Мушкетеров» он не стоит».

В другой раз, рассказывает Ферри, Александр признался, что чувствует себя «на вершине надгробия, сотрясающегося так, как будто фундамент его уходит в песок». Сын успокаивает его. Сам он, богатейший человек, благодаря своему умению экономить и откладывать деньги, апологет буржуазной морали, столь долго находившийся на содержании Александра, оказал ему минимальную финансовую помощь лишь после того, как Василий, исчерпав все иные средства, явился тайком просить у него милостыню. Александр принимает только близких своих друзей. Весной он проявляет последние признаки жизни. «Таинственным доктором» прощается с литературой. «Большим кулинарным словарем» завещает своим дорогим читателям одну из самых больших радостей своей жизни. Ему остается лишь радоваться солнцу и воздать должное всему тому, что питало его ненасытную потребность в творчестве и позволило без ведома самих этих стимуляторов стать величайшим рассказчиком всех времен.

С марта до конца августа 1870 он путешествует в сопровождении Адольфа Гужона. Сен-Жан-де-Люз, Мадрид, Биарриц, где он узнает об объявлении войны Пруссии 19 июля, Баньер-де-Люшон. Не имея об этом достоверных сведений, мы можем все же предположить, что именно в это время диктует он «Роман Виолетты»[183]183
  «Роман Виолетты», Paris, Mercure de France, 1992, 162 p., издание подготовленное и осуществленное Клод Шопп. По мнению Реджинальда Хэмела и Пьеретт Мете (Dictionnaire Dumas, opus cite, pp. 756–758), данное произведение перу Александра не принадлежит: «Для нас совершенно очевидно, что ни стилистические фигуры, ни грамматические обороты, ни описания, ни частота употребления определенных слов, ни сам способ изложения не принадлежат ни Дюма, ни Готье», поскольку книга приписывалась также Теофилю Готье. Клод Шопп же неукоснительно доказывает как раз обратное: автор – Александр Дюма, а образ Виолетты вдохновлен Анриеттой Лоранс, одной из его любовниц перед отъездом во Флоренцию. Мы присоединяемся к мнению Клод Шопп тем охотнее, что текст продиктованный, то есть разговорный всегда значительно отличается от структуры текста изначально письменного. Добавим также, что Шопп не устанавливает даты написания романа, но полагает, что он был написан после пребывания в Неаполе, то есть начиная с 1864 года. Лично я отдал бы свой голос за 1870 год исходя из жизненной и творческой биографии Александра.


[Закрыть], единственное свое эротическое произведение. Редкой элегантности Предисловие несет на себе отпечаток улыбчивой меланхолии. После своей смерти Александр видит себя не в каком-нибудь раю, но на «планете Марс, гражданином которой становится».

«Счастлив ли он? – спросят те, кто оплакивает его на земле, – ведь он покинул нашу юдоль слез.

– Так нет же! Вовсе не счастлив и скучаю здесь, несмотря на явные преимущества жизни на планете, исследованием которой я занят в настоящий момент.

На меня находят приступы сплина, заставляющие обращать в прошлое алчущий взгляд; и как раз под воздействием одного из воспоминаний вынужден я сегодня взять в руки перо, дабы зафиксировать прошедшее на бумаге» исключительно для «тех, кто понимал, любил и использовал в жизни приятную науку, имя которой – Наслаждение».

Итак, возвращение в год 1830, время, когда рассказчик, молодой писатель, живет на пятом этаже дома на улице Риволи, напротив Тюильри. Насчет того, переехал ли он туда, чтобы находиться поближе к своему дорогому Фердинанду, ничего не говорится. Живет он с любовницей, которая «чрезмерно и преждевременно растолстев, сердясь на свою раннюю тучность и не зная в точности, кого же обвинить в собственной избыточности, <…> способна была, вследствие невыносимости своего характера, сделать несчастным всякого, кто окажется рядом» – нежное воспоминание об Иде! Самое время появиться Виолетте. Ей едва исполнилось пятнадцать, как Изабелле Констан, она тоже девственница и тоже недолго ею останется. Рассказчик занимается ее воспитанием: педагогические наклонности развиты у Александра необыкновенно. Убиваясь по поводу того, что ей понравился спектакль «Антони», «аморальная пьеса, которую маленьким девочкам смотреть негоже», он дает ей уроки теории размножения, иллюстрациями к которым служат рисунки детородных органов, двуполости с показом гермафродитов в искусстве и в жизни, что неминуемо приводит его к изложению истории Сафо. Наивная Виолетта и не предполагала, что возможна любовь между женщинами, отсюда необходимость практических занятий, тем более что рассказчику и самому весьма любопытно присутствовать при подобных шалостях, поскольку прежде он видел «девиц, предающихся подобным упражнением лишь ради денег». Теперь понятно, почему у Александра всегда была потребность в большом количестве проституток одновременно. Последующий сюжет развивается исключительно вокруг любовных похождений Виолетты с одной женщиной, потом с другой, с двумя, тремя и т. д. Однако гораздо более небанальной для того времени выглядит следующая защитительная речь рассказчика:

«– Рождаясь при сотворении мира, женщина, – продолжал я, – бесспорно получила от Создателя такие же права, как и мужчина, в частности, право следовать своим природным инстинктам.

Мужчина начал с семьи, у него появилась жена, дети; объединившись, несколько семей составили племя, пять или шесть племен вместе образуют уже общество. Обществу этому необходимы какие-то законы. Если бы сильнее оказались женщины, то и по сегодняшний день мир жил бы согласно их воле, но более сильными оказались мужчины, и они стали хозяевами, а женщины – рабами. Один из навязанных хозяевами законов – целомудрие для девушек, другой – постоянство для женщин.

Диктуя свои законы женщинам, мужчины оставили за собой право удовлетворять свои собственные страсти, не задумываясь над тем, что свободно предаваться этим страстям возможно лишь в случае, если женщины не станут выполнять предписанные им законы.

Пренебрегая спасением, женщины дали мужчинам счастье; те же заставили их этого стыдиться. <…> В результате некоторые из женщин взбунтовались, спрашивая себя: Что дает мне общество в обмен на навязанное мне рабство? Замужество с мужчиной, коего, возможно, я и не полюблю, который возьмет меня в восемнадцать лет, конфискует в свою пользу и сделает на всю жизнь несчастной? Я предпочитаю остаться вне общества, свободно следовать своим прихотям и любить того, кто мне понравится. Я стану женщиной природной, а не общественной.