Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 2"

Автор книги: Даниель Циммерман

Кто может похвастаться, что прочел все написанное Александром? Исчезнувшая рукопись «Жака Простака», разумеется, не числится ни в одной библиографии. Однажды поступило известие, что она присутствует в каталоге торгов, на которые выставлена одиннадцатая часть библиотеки Даниеля Сикля, полковника и тем не менее знаменитого библиофила: достаточно было пробежать список сокровищ, содержащихся в этой одиннадцатой части, чтобы понять, что полковник располагает еще и другими богатствами, кроме продающихся. Не оставалось ничего другого, кроме как собирать всю имеющуюся наличность, заниматься вымогательством среди родных и близких, любезно улыбаться директору своего банковского агентства, учесть, что налоговое управление охотно дает ссуду под десять процентов, и, наконец, очутиться в Отеле Друо в сопровождении двух очаровательных телохранительниц. Одна из них, несмотря на юный возраст, уже старый завсегдатай аукционов, к великому счастью неофита, совершенно не способного ориентироваться в этом мире со странными ритуалами в оркестровке оценщика и зазывалы. Начали с буквы А, пытаемся узнать, каков список авторов, он – длинный. Неизданное письмо Бодлера к матери развязывает денежные страсти, присуждают налево, в то время как справа устрашающего вида ведьма визжит о своих правах первенства от имени Национальной библиотеки. Позднее подобный же скандал возникает вокруг рукописи Тристана Корбьера, теперь уже зловещий вампир рычит о правах первенства библиотеки Морле. Очень хочется уйти, потому что, конечно же, где-нибудь в зале притаились и гномы, представляющие библиотеку Виллер-Котре. Настает очередь произведений Александра, чаще всего это оригинальные издания, например, в мраморной обложке, как будто меньше удовольствия можно получить от чтения обычного карманного издания. Вот рукопись «Сорока пяти», и продемонстрированный нами стоицизм прямо пропорционален сумме, которой мы располагаем. Наконец, с затаенным дыханием слышу: объявляют «Жака Простака». Очаровательная телохранительница делает знак крикуну, что она хочет рукопись за любую цену, невыразимая двусмысленность взглядов, он улыбается ей глазами. Цены набирают высоту, но все же не слишком далеко выходя за пределы разумного, и, слава богу, милая дама из Национальной библиотеки уже исчерпала свой кредит, а симпатичные библиотекари из Виллер-Котре им и вовсе не располагали. Подписываю чек, с пробелом, поскольку нужно будет заплатить еще за права, и, ах! рукопись у нас в руках, бежим из Друо, едем, конечно, не в метро, где нас непременно ограбят орды расхитителей Культуры, а в такси. Шофер настолько преисполнен уважения к двум очаровательным телохранительницам, что даже не пытается завязать разговор.

Отданный под эгиду «Мишле, этого великого историка, великого поэта, который, если не знает, то угадывает», манускрипт – в отличном состоянии и переплетен в чистую кожу, без сомнения, стараниями доктора Форези. Он содержит сорок шесть страниц, бледно-голубых и большого формата, пронумерованных и подписанных: Алекс Дюма. Каллиграфический почерк в полной гармонии с коричневыми чернилами, практически без помарок, с этими фантастическими заглавными буквами вдруг, посреди слова, отсутствие пунктуации, если не считать нескольких тире, – все это само по себе произведение искусства. На форзаце фраза по-итальянски свидетельствует, что «Жак Простак» подарен Александром доктору Форези в 1851 году, что двадцать два года он находился в руках «C.L.», прежде чем его получила в подарок 17 февраля 1873 года в благодарность за оказанную услугу знатная дама Витторина Альтовити д’Авила де Тосканелли. Вторая пометка, тоже по-итальянски, уточняет, что 15 июля 1920 года Марио Форези, наверняка потомок доктора, идентифицировал «C.L.» как французского художника Шарля Лефевра, находившегося в Италии в 1850–1860 гг. Вполне вероятно, что полковник Сикль приобрел рукопись либо у Марио Форези, либо у его наследников. Остается проблема датировки. В той мере, в какой Александр отсылает нас к февральской революции, «Жак Простак» должен быть написан между 1848 и 1851 годами. Но если он был написан до государственного переворота, непонятно почему Александр его не опубликовал, в то время как ему так нужны были деньги, не говоря уже о том, что дарить неизданную рукопись – совсем не в духе того, кто был так жаден до материальных подтверждений своей писательской славы. Есть основания даже предполагать, что если бы он пережил цензуру Второй империи, то попытался бы вернуть себе рукопись и опубликовать ее.

Переписанная на машинке, рукопись насчитывает восемьдесят пять страниц, что соответствует книжке в сто страниц форматом в одну двенадцатую листа или в одну восемнадцатую по нормам времени, и остро ставит проблему пунктуации. Мы пытались влезть в шкуру Рускони или другого секретаря Александра и использовать, как в XIX веке, обильные точки с запятыми. Но отказались от этого, потому что показалось, что текст дышит в другом ритме. Тогда мы прибегли просто к точкам, и сразу получилось следующее:

«Существует во Франции некое разумное существо, которое в течение определенного времени остается недвижным, как земля, измученная насильственными жатвами, раздирающими кожу ее.

Это народ французский.

Напрасно вы будете его искать в VII, VIII, IX веках. Он как будто нигде и не показывается: его не видно. Он как будто не двигается: не чувствуешь движения. Он как будто и не жалуется: его не слышно.

В те времена он повсюду. Но только его попирают ногами. Его топчут. А он строит дворцы королям, крепости баронам, монастыри монахам». Продолжение, дорогие читатели, на страницах данного издания.

СТРАНСТВИЯ АГАСФЕРА
(1852–1868)

Младший Дюма недолго остается в Брюсселе вместе с Александром. Он вскоре возвращается в Париж, где «Дама с камелиями» 2 февраля 1852 года обеспечит ему славу, подобную славе его отца, правда, в чуть более раннем возрасте, после «Генриха III и его двора». Но этим точки соприкосновения и ограничиваются. Вальми романтической революции возвещал конец монархии божественного права. Пьеса же младшего Дюма с ее фарисейским морализмом, напротив, знаменовала собой в области искусства украшенное мишурой начало диктаторского режима, который вскоре осудит за оскорбление нравов Бодлера и Флобера.

Месяц прожив в гостинице, Александр переезжает в двухэтажный дом номер 73 на бульваре Ватерлоо[110]110
  Источники, касающиеся пребывания и творчества Александра в Бельгии: «Беседа о сущности объяснения» в книге «Заяц моего деда», edition Le Vasseur citee, volume 17, pp. 180 et 181; «Случай с совестью», см.: Propos d’art et de la cuisine, edition Le Vasseur, volume 24, pp. 29 et 30; Alexandre Dumas et son oeuvre, opus cite, pp. 427–433; Alexandre Dumas, opus cite, pp. 307–308 et pp 381–386; les Trois Dumas, opus cite, opus cite, pp. 261–272; Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 419–440; Quid de Dumas, opus cite, p. 1305.


[Закрыть]. Роскошно его обставляет, в кредит, разумеется, и делает местом встреч для маленькой колонии французских политических ссыльных. Поскольку Алексис близок к завершению своей эмансипации, Александр нанимает Жозефа, «бельгийского слугу в полном смысле этого слова, то есть рассматривающего всякого француза как своего кровного врага». Рускони и Эдмон Виело остались в Париже, и, следовательно, Александру нужен и секретарь; в лице Ноэля Парфе, бывшего депутата, высланного с женой и ребенком, находит он настоящее сокровище. «Никогда никого еще не называли вернее, – сказал о нем Шарль Гюго. – Имя ему – веселость, фамилия – мудрость». Сорок лет, тонкие усики, небольшая бородка, «всегда в черном, что никогда не выглядит, как траур», он быстро становится гораздо большим, чем просто переписчик. Наделенный всей полнотой власти эконом, он решается навести порядок в финансовых делах Александра. В общем ему это удалось, и нет никакого сомнения в том, что не будь государственного переворота, этот представитель народа мог быть признан лучшим экономистом Франции.

«Время шло быстро и незаметно, особенно для меня, так как я добровольно выбрал ссылку в этом прекрасном городе Брюсселе. Каждый вечер или почти каждый вечер большой салон на улице Ватерлоо, 73 собирал кое-кого из друзей, друзей сердца и друзей двадцатилетней давности: Виктор Гюго царствовал здесь безраздельно, Шарра, Эскиро, Ноэль Парфе, Гетцель, Пеан, Шервиль», к которым можно добавить Паскаля Дюпра, Эмиля Дешанеля, Луи Лоседа, Шарля Пласа, Армана Тестелена, Этьена Араго и многих других. «До часа, двух часов ночи сидели за чайным столом, беседуя, болтая, смеясь, иногда и плача.

Я обычно в это время работал, и только на два-три часа в вечер спускался со своего второго этажа – вставить слово в общую беседу, как путешественник, дошед до берега реки, бросает веточку в ее воды.

И разговор увлекал за собою слово, как поток увлекает веточку.

Потом я возвращался к работе». О чем Александр не говорит, настолько это кажется ему само собой разумеющимся, так это об открытом столе для всех этих ссыльных, как правило лишенных средств к существованию. В этом домашнем ресторане речь шла не о милостыне, но о минимальной плате в 1,15 франка за обед, то есть по цене обычной дешевой харчевни. Эконом Парфе удивленно поднял брови и повысил тариф до 1,50 франков, последняя цена, что позволило свести дефицит этого открытого и роскошного стола до 40 000 франков. Почти отверженный Гюго, которому жена его высылала лишь 300 000 франков, использует эту нежданную удачу на двести процентов, пользуясь полным пансионом в течение десяти дней с льготным тарифом в 2,50 франков за обед и ужин. Но поскольку он только обедает и не настолько мелочен, он платит по счету не 1,25, а 1,50. Будучи настоящим барином, он дает остаток суммы Жозефу в качестве чаевых. Все это не мешает ему устроить роскошный прощальный банкет для ссыльных республиканцев, когда его изгоняют из Бельгии. Александр – один из тех, кто провожает Гюго до Антверпена, чтобы посадить на судно, направляющееся в Англию. Он последним пожимает ему руку. Гюго вспомнит об этом с волнением. Когда в ноябре 1854 года Александр посвятит ему свою драму «Совесть», Гюго ответит ему в «Созерцаниях»[111]111
  Les Contemplations (V, 15), Oeuvres completes, publiees sous la direction de Jean Massin, Paris, le Club francais du livre, 1971, tome IX, p. 277.


[Закрыть]:

 
С морских берегов благодарю того, кто возвращается
На речной берег, где пребывают траур и покой,
Того, кто с головы, лучом осиянной,
Корону снял и бросил призраку отсутствия,
Того, кто среди славы и волнений посвящает
Свою драму недвижной и бледной трагедии!
 
 
О, друг, я не забыл антверпенской набережной,
Ни стойкой группы дорогих друзей, все более сплоченной,
И лбы их чистые, и ты, и та толпа.
И вот уже качается в волнах челнок, который должен
Меня до парохода довезти, последнее и долгое объятье.
Я поднялся на нос дымящего парохода,
Колесо взрезает волну, и мы кричим друг другу:
– Прощай! И вслед за тем в ветрах, в волнах и водах
Я, стоя на борту, ты, стоя на набережной,
Вибрируя, как две лютни, ведущие свой диалог,
И пока мы можем видеть друг друга, мы всматриваемся
Один в другого, как будто обмениваемся душами;
А корабль плывет, и земля убывает;
Меж нами горизонт, не видно ничего;
Туман спускается и покрывает безбрежное море;
И вот уже ты вернулся к твоим блестящим, ослепительным,
Бесчисленным трудам, в счастливый, яркий день;
Я же погружен в зловещее безмолвие ночи.
 

У каждого гения свои причуды. Во исполнение «каторжных литературных работ» Александр, как Бальзак, ставит себя в ситуацию, когда надо беспрерывно выплачивать долги. Для Стендаля литература была реваншем за посредственную дипломатическую карьеру. Для Рембо во всех смыслах – нарушением привычного хода вещей. Гюго выбрал путь политической непримиримости, и что ему оставалось делать на своем одиноком острове, как не писать? И вот он уже на восемнадцать лет погружен в «зловещее безмолвие ночи», освещенное лишь «Возмездиями», «Отверженными», «Человеком, который смеется», «Тружениками моря» и «Легендой веков».

«Несчетны» у Александра не только его произведения. В прошедшем году у него родился маленький Анри, результат его связи, о которой мало что известно, с Анной Бауэр, замужней дамой. Знает ли вообще Александр об этом рождении? Ничто не позволяет говорить об этом с уверенностью. Во всяком случае, никогда не проявил он ни малейшей заботы об этом втором сыне, который невероятно на него похож внешне и который, в отличие от младшего Дюма, станет социалистом и коммунаром. Высланный вместе с Луизой Мишель и Рошфором в Новую Каледонию, амнистированный в 1880 году, известный литературный критик и посредственный драматург, он породит будущего академика Гонкура, примет сторону Дрейфуса в его деле и поддержит Золя. Его сводная сестра Мари приедет жить в Брюссель в 1852 году и невероятно усложнит существование Александра. До этого момента ему как-то удавалось сдерживать стремления мадам Гиди и Изабеллы Констан одновременно покинуть Париж. Он мог поманить первую путешествием в Германию, а вторую поездкой в Италию, сдержав оба обещания в течение лета. Ему важно было также позаботиться о том, чтобы ни та, ни другая не встретились у него с «прекрасной кондитершей» с бульвара Ватерлоо. Ее тоже звали Мари, она торговала пирожными, было ей лет двадцать-двадцать пять, брюнетка «с глазами испуганной газели» и, по свидетельству Шервиля, в меру глупенькая. Про нее рассказывают, что достаточно было Александру пристально на нее посмотреть, как она тут же впадала в сомнамбулический сон. Это свидетельство находит поэтическое подтверждение у Жерара де Нерваля, проездом посетившего Бельгию[112]112
  Gerard de Nerval, Oeuvres completes, tome II, Paris, Gallimard, La Pleiade, 1984, p. 117.


[Закрыть]: «Он [Александр] гипнотизирует истеричку булочницу и доводит ее до удивительных конвульсий, о которых она при пробуждении ничего не помнит. Она достойна жалости, если он ее не погубит прежде, но есть все основания полагать, что погубит, и в собственном доме».

Отныне Александр должен прятаться от дочери, чтобы иметь возможность утешать «прекрасную кондитершу». Дело в том, что Мари ненавидит всех любовниц Александра вместе взятых и в особенности Изабеллу Констан. Напрасно уверяет ее Александр, что любит ее больше всех: «Я люблю тебя больше всего на свете, даже больше любви». Напрасно пытается сделать из нее свою сообщницу и позабавить: «Я вернусь с госпожой Гиди. Если портрет Изабеллы все еще висит в моей спальне, сними его». Мари желает быть единственной парой своему отцу. Достойная наследница Мари-Луизы, она на все реагирует, как обманутая женщина, устраивает сцены ревности, упрямо дуется и намеренно совершает бестактности. Отсюда рыдания мощной госпожи Гиди и молчаливое отчаяние хрупкой Изабеллы. Александр устраивает ей скандалы, прощает, умоляет: «Я так люблю тебя, дорогое мое дитя, что одно лицо твое может вселить в меня радость или печаль. Имей же мужество не огорчать меня в эти три-четыре дня, когда она [Изабелла] будет здесь». Все происходит как раз наоборот, и Александр снова в ярости: «Узнаю во всех твоих колкостях гибельные требования мадемуазель Анны в отношении девушки, которая имела несчастье быть моложе и красивее ее». Что это за мадемуазель Анна? Это не Анна Бауэр, которая была замужней дамой, но кто-то другой, возможно даже, какая-нибудь актриса, откуда и идет «мадемуазель». Порою чувствуешь себя совершенно беспомощным, когда пытаешься распутать клубок бесконечных сексуальных связей Александра!

Гораздо проще следить за его творчеством, «в счастливом, ярком дне». Сразу по прибытии в Брюссель он сел за «Графиню де Шарни», продолжение «Анж Питу», но для этого ему совершенно необходима «История французской революции». «Дело в том, что Мишле – это мой человек, мой историк. Никто до сих пор не подумал приписать мне его соавторство; ну так вот, если мне его не дают в качестве такового, заявляю во всеуслышание, что я его беру». Поскольку труда Мишле не оказалось ни в одной книжной лавке Брюсселя, Александр пишет в Париж, чтобы ему его прислали. В ожидании книжки он занимается своими «Мемуарами» и подумывает о том, чтобы использовать воспоминания о собственном детстве, например, в сельских романах, вступив тем самым в соперничестве со своим достаточно недавним, но тем не менее великим другом Жорж Санд. Первый случай представился ему, благодаря прочитанной новелле Хендрика Консьянса «Новобранец», переведенной с фламандского. Он просит у автора разрешения частично воспользоваться его сюжетом. Получив согласие вместе «с небольшой книжкой в сотню страниц», Александр пишет пять томов под названием «Консьянс простодушный», отдавая дань уважения фламандскому писателю (Консьянс – в переводе совесть, сознание. – Примеч. пер.), хотя звучит это название по крайней мере двусмысленно. Это история молодого крестьянина, уроженца Арамона, расположенного неподалеку от Виллер-Котре, взятого в армию помимо его воли и ставшего героем по недоумию, что напоминает роман Гриммельсхаузена «Симплициссимус». Консьянс замечен Наполеоном, потом слепнет и спасен от слепоты совместными усилиями его невесты Мариет и искусного врача. Он возвращается в деревню, но ферма его разгромлена казаками и вот-вот ее отберут за долги. К счастью, Наполеон, возвращаясь из Ватерлоо через Виллер-Котре, в романе оказывается гораздо менее черствым, чем в «Мемуарах», что позволило ему узнать Консьянса и дать ему необходимую для уплаты долгов сумму плюс орден Почетного легиона. Небезынтересно отметить, что друг Гюго и ссыльных республиканцев испытывает потребность представить дядюшку нового в скором времени императора как своего рода «Бога из машины», так он его называет. Кстати, как раз в это же время, в начале 1852-го, он дает согласие на возобновление своей пьесы «Наполеон Бонапарт» 1831 года, и если дело и срывается, то лишь из-за того, что театр Амбигю-Комик отказывается выплатить ему гонорар в тысячу франков. Только ли потребность в деньгах заставляет его дополнить наполеоновские Жития? Возвращаясь к литературе, надо сказать, что «Консьянсом простодушным» Александр хотел потягаться с «Чертовой лужей» Жорж Санд. И это ему удалось: оба романа милы и имеют большой успех. Что толку, если Мари Дюма опять недовольна: «Дорогой отец, у тебя слишком мало таких книг, как «Консьянс». За исключением тех моментов, когда он ей навязывает своих любовниц, Александр ни в чем не может отказать «своему дорогому дитяти с голубыми глазами»[113]113
  Некоторые биографы приписывают просьбы о книгах, подобных «Консьянсу простодушному», младшему Дюма. Однако в Предисловии к «Екатерине Блюм» (издание Le Vasseur, volume 20, p. 4) Александр, обращаясь к своему «дорогому ребенку», прямо говорит: «Тебе лишь через двадцать лет суждено узнать, что значит, когда исполняется сорок». Младший Дюма родился в 1824-м, Мари Дюма – в 1831-м, и ей, стало быть, к моменту написания «Екатерины Блюм» двадцать два года.


[Закрыть]. И в следующем же году дарит ей «Екатерину Блюм», оглушительный успех и за тринадцать лет до «Дела Леруж» Габорио первый детектив на французском языке.

Здесь возможны возражения некоторых специалистов в детективном жанре: ведь первым детективом было «Темное дело» Бальзака в 1841 году. Разумеется, если принять, что политический заговор и похищение важной персоны являются детективным сюжетом, но и в этом случае, опускаясь в глубины истории литературы, можно поставить рядом с Бальзаком опять-таки Александра, написавшего в том же 1841-м «Шевалье д’Арманталь» на подобную же тему. Но если считать главным разрешение некой загадки в центре сюжета, то Александр, бесспорно, снова первый. Уже в 1844-м, когда «Украденное письмо» По еще не переведено, он в «Графе Монте-Кристо» выводит камерного детектива аббата Фариа[114]114
  По поводу аббата Фариа-детектива читайте замечательное исследование Francis Lacassin in Passagers clandestins, Paris, Julliard, 1992, pp. 71–93.


[Закрыть], который, занимаясь психоанализом с Эдмоном Дантесом, открывает ему все пружины заговора, жертвой которого он пал. В «Екатерине Блюм» он выводит детектива-следователя. Декорация та же, что и в «Консьянсе простодушном»: Виллер-Котре и окрестные леса, та же смесь персонажей реальных и вымышленных, папаша Кнут-Девиолен и его лесники, аббат Грегуар и его сестра. За Екатериной Блюм ухаживает Луи Шолле, богатый лесоторговец, и Александра, должно быть, немало позабавило вывести в этой роли друга своей юности, опередившего его самого в благосклонности Луизы Брезет. Однако Екатерина Шолле предпочитает Бернара Ватрена, сына главного лесника. Соперничество двух молодых людей, ревность Бернара, который под влиянием коварного Матьё и в состоянии опьянения решается убить Шолле. Он выслеживает его в лесу, но, увидев, отказывается от своих намерений и бежит, бросив на месте свое ружье. Шолле находят умирающим. Оружие и побудительные причины – все указывает на Бернара. К счастью, лесник Франсуа по следам на земле и по коре деревьев умеет определить возраст и вес прошедшего здесь кабана. Он начинает свое собственное расследование на месте преступления, не пользуясь даже лупой, в отличие от какого-нибудь Шерлока Холмса. Обнаруженные им следы вкупе с психологической западней, поставленной предполагаемому убийце, позволяют заподозрить Матьё, польстившегося на золото Шолле. Бернар и Екатерина женятся, а Шолле, которому Александр дал возможность выжить, присутствует у них на свадьбе.

Возвращение в материнский лес посредством этих двух романов и «Мемуаров» вызывает у Александра некие библейские и мифологические воспоминания, которыми так сильно было отмечено его детство. Он, множество раз определявший себя самого как «Вечного жида литературы», чувствует готовность перевоплотиться в этого персонажа, чтобы написать роман-эпопею «Исаак Лакедем», «труд всей [своей] жизни», идею которого он продал двадцать два года назад книготорговцу Шарпантье и выкупил ее у него обратно два года спустя, «не в силах бороться против подобного сюжета». Вначале он наивно полагал, что обойдется восьмью томами, но теперь предусматривает уже восемнадцать, ибо речь идет о «религиозной, социальной, философской драме, прежде всего развлекающей, как и все, что я делаю, но и христианской, евангелической [sic]. От Байрона без его сомнений до обязательного утешения. Вмешивающиеся в человеческую жизнь ангелы. Главные герои: Христос, Мария-Магдалина, Пилат, Тиберий, Агасфер, Клеопатра, Прометей, Октавия, Карл Великий, Витекинд, Велледа, Мерлин, фея Мелузина, Рено, три феи, Тор, Один, Валькирии, волк Флёрис, Смерть, папа Грегорий VII, Карл IX, кардинал Лотарингский, Екатерина Медичи; среди них вымышленные персонажи, а также Наполеон, Талейран, двенадцать маршалов, все современные короли, Мари-Луиза, Гадсон Лоу, тень римского короля, будущее, мир, каким он будет через тысячу лет – Силое, второй сын Бога – последний день Земли, первый день планеты, которая должна прийти ей на смену.

Все это кажется вам безумием, но это и есть универсальная эпопея, представляющая собой не что иное, как историю мира, начиная с титана Прометея и до ангела, возвещающего Страшный суд»[115]115
  Письмо Александра от 26 марта 1852 года английскому издателю Sinnett, опубликованное Шарлем Глинелем в Revue hebdomadaire от 19 июля 1902 г.


[Закрыть]. Из предусмотренных девяти-десяти тысяч страниц написана была лишь, если это слово здесь годится, примерно тысяча. Были ли у Александра соавторы? Поль Лакруа хвастался, что принимал в этом участие, но если обратиться к его «Плану мемуаров Агасфера, предложенному Александру Дюма»[116]116
  Библиотека Арсенала, Фонд Лакруа 13 426. Идея исследовать заметки Поля Лакруа принадлежит Анри Клуару (см. примечание 93).


[Закрыть], то мы найдем там лишь пять страничек текста с весьма конкретными указаниями типа: «Предваряющий Пролог к Страстям. Иудаистское общество при римлянах. Магдалина. Страсти. Вечный Жид» и подобным образом сквозь века вплоть до «Эпилога: Новый Мессия Силое – достигший совершенства мир, ополчившийся против Бога. Новые страсти Господни. Конец мира, тьма и холод. Новое творение. Вечный жид как последний человек старого мира и первый человек нового». Интерес этого зачаточного эпилога состоит в том, что Лакруа в нем никак не связан ни с сатирическим «Вечным жидом» Гете, ни с антиклерикальным романом Эжена Сю, но близок к столь же атеистическому, как у Сю, «Агасферу» Эдгара Кине. Кстати, вполне вероятно, что Александр мог прочесть этот роман, вышедший в 1833-м, то есть как раз тогда, когда он вел переговоры с книготорговцем Шарпантье об аналогичном сюжете. И вовсе не исключено, что свои огромные познания Кине мог передать ему и лично. В самом деле, историк либерального толка, уволенный при Гизо, депутат-республиканец, изгнанный после государственного переворота и отказавшийся от амнистии, когда она последовала, он вернется во Францию лишь в 1870 году, а все эти годы живет в Брюсселе, в одно время с Александром.

Но так или иначе «Исаак Лакедем» просто ошеломляет уровнем культуры и представляет собой настоящее пиршество для чтения. Ни малейшего религиозного чувства, но аромат первозданной сказки. Странно, что эта великая книга недоступна современному читателю, разве что в очень старых и редких изданиях[117]117
  Здесь мы ссылаемся на издание Le Vasseur 1907 года, том 9, 130 страниц (примерно по 11 000 знаков каждая). Последнее, столь же редкостное издание «Исаака Лакедема» принадлежит Bibliotheque mondiale, Lyon, 1956.


[Закрыть]. В момент начала работы над ней Александр настолько поглощен ее сюжетом, что пишет директору «Constitutionnel» следующее: «[Моей копии], стало быть, вам долго ждать не придется: я больше не сочиняю, я просто себе диктую». Если для его собственной газеты «le Mois» ему диктовал Господь, то теперь мы с удовольствием можем констатировать, что он обходится уже без посредников. Странствия его по Истории и мифологии начинаются в страстной четверг года 1469-го на Аппиевой дороге, наводненной разбойниками. Исааку они, разумеется, не страшны, ибо он бессмертен. Между тем один из разбойников с ним очень мило обходится, и Исаак решает отблагодарить его, подарив сокровища, вовремя вспомнив, где они были зарыты шестнадцать веков назад. Другой разбойник не хотел уступить ему дорогу, и Исаак преподает ему урок стрельбы из гигантского лука, который никто из людей не мог натянуть, кроме него самого. Может быть, только Генералу это бы удалось. Исаак входит в Рим. Появляется папа, благословляет народ, начинает омовение ног тринадцати паломникам. Исаак заявляет, что недостоин этой чести и взамен умоляет, чтобы папа выслушал его исповедь, согласие дано. Исаак признается, что отмечен каиновой печатью. Папа отступает от него, Исаак умоляет его дослушать. Точнее говоря, Александр просит у читателя разрешения «поставить себя на место говорящего», и в этом немало преимуществ.

Возвращение к началу новой эры. Дабы его не обвинили в том, что он взял себе в соавторы Иоанна или Луку, Александр предпочитает написать пятое евангелие. И если в описании основных событий он не слишком отличается от своих святых собратьев, то гораздо больше внимания все же уделяет встречам Иисуса с Сатаной, предстающим здесь в качестве великого любителя Истории, и, кстати, любопытно, что он предсказывает будущее, в точности как Жозеф Бальзамо в «Графине де Шарни». Со своей стороны, Христос показан не столько божественным созданием, сколько человеком, наделенным сверхъестественными способностями. Не стоит и добавлять, что по сравнению с рассказами его собратьев рассказ Александра гораздо живее, наполнен диалогами, поразительными формулировками и взрывными репликами. По дороге на Голгофу Иисус просит у Исаака Лакедема дать ему напиться, помочь нести крест и отдохнуть на его скамейке. Во всем этом Исаак отказывает «фокуснику». И тогда Иисус осуждает его на вечные странствия вплоть до Страшного суда. Исаак берет свой посох, и нечего и пытаться коротко пересказать его странствия и встречи с Аполлонием Тианским, Медеей, кентавром Хироном, послужившим ему верховой лошадью, или сфинксом, которого он использует в качестве геликоптера для полета на Кавказ. Прометей все еще там прикован, и Исаак рассказывает ему о существовании нового бога. Счастливая весть для Прометея: он помог Зевсу победить Кроноса, то есть заменить одно верховное существо другим, и пришествие третьего может помочь ему преодолеть проклятие второго и, наконец, обрести смерть. Исаак согласен ему в этом помочь при условии, что Прометей скажет, как найти Парок. Прометей обещает. И Исааку ничего другого не остается, кроме как срубить все леса на кавказских горах, сложить из них огромный костер и в огне сжечь того, кто принес огонь людям.

Исаак снова снаряжает своего верного сфинкса в направлении к Беотии, поскольку он считает себя теперь Прометеем по отношению к новому богу и у него уже есть план, как с этим богом бороться. Благодаря сведениям, полученным от своего предшественника, он предпринимает путешествие к центру Земли, гораздо более увлекательное, чем описанное Жюлем Верном. Паркам там становится все труднее осуществлять свою работу из-за коченеющих ног, трясущихся рук, всех этих болезней, свойственных пожилым людям и мешающим им как следует вращать колесо и действовать ножницами и веретеном, ну да ладно, они знают, что им не так уж много и осталось. Исаак восстанавливает нить жизни Клеопатры, достаточно ее связать вновь, чтобы Клеопатра воскресла, и развязать, чтобы она снова превратилась в мумию. Снова садится он на своего любимого сфинкса, и в путь, в Египет. Там он проникает в гробницу Клеопатры, смотрит на засушенный труп, «потом, пожав плечами:

– О! – пробормотал он, – так из-за этой горсточки костей, которую я вижу теперь, Антоний потерял владычество над миром».

Он связывает нить. Клеопатра оживает, снова становится прекрасной. Исаак объясняет ей свой проект. Новый бог – его личный враг, и он отныне будет использовать любую возможность, чтобы сразиться с новой религией. Но «в одиночку человек ничего не может: для достижения цели ему необходим союз с другим гением», и прекрасная женщина прекрасно может послужить второй половиной гениального гермафродита. Клеопатра не торопится возложить на себя эти функции, ее интересует, сохранит ли она навсегда красоту и богатство, сможет ли вечно любить и быть вечно любимой? Исаак ей это обещает при условии, что она использует «все это как оружие против бога, который запретил любовь, могущество, богатство, молодость и красоту». Клеопатра соглашается, они выходят из гробницы. Она спрашивает, куда они идут. В Рим, чтобы наставить нового императора. Кто же это?

«– Юный принц, полный надежд: сын Агенобарба и Агриппины, Луций-Домиций-Клавдий Нерон… Ты станешь его любовницей, а я – его фаворитом. Я назову себя Тигеллином, а ты – Поппеей! Ну же, пойдем!»

И на этом все кончается, какое разочарование! Тем не менее и в этом виде «Исаак Лакедем» может восприниматься как попытка демистификации Нового Завета, аналогичная «Toledoth Yeshuh», этому евангелию гетто, питавшему антисемитизм Лютера, ярость Бейля или презрение Вольтера, для которого это была лишь «груда раввиновских бредней гораздо ниже «Тысячи и одной ночи»[118]118
  Lettres sur les Juifs in Melanges, Paris, Pleiade, 1965, p. 1212. За более полной информацией о Toledoth Yeshuh с пользой можно обратиться: Jean-Pierre Osier, l’Evangile du ghetto ou comment les Juifs se racontaient Jesus, Paris, Berg International, 1984, 174 p.


[Закрыть]. Тексты эти, составленные между II и X веками, по-иному рассказывают жизнь Иисуса. По их версии, Мария была изнасилована соседом, то есть речь шла либо об адюльтере, либо просто-напросто о проституции. Возмущенный рогоносец Иосиф уходит из дома. Иисус оказывается «бастардом», именно на этом настаивают все тексты, бездельником, осмелившимся критиковать Священное писание в присутствии своего учителя, преступление, караемое смертью! Это также и лицемер, называющий себя сыном Божьим и подкрепляющий это утверждение чудесами, тогда как на самом деле он не более чем обыкновенный фокусник, укравший из Храма письма, толкующие Имя Божье, откуда и его сила. И, следовательно, достаточно и Иуду наделить подобной же силой, чтобы он смог тем же оружием сразиться против Иисуса.

Был ли Александр знаком с какими-нибудь текстами из «Toledoth Yeshuh» или это просто совпадение? Возможно, что и был, ибо знания его огромны, он близко знаком с известным эрудитом и директором библиотеки Арсенала Полем Лакруа, а также мог получить один или несколько текстов от Эдгара Кине, атеиста и специалиста по истории религий. Так или иначе «Вечному жиду литературы» вскоре суждено повторить проклятую судьбу Исаака Лакедема. Империя провозглашена 2 декабря 1852 года. Роман начинает печататься в «Constitutionnel» через восемь дней после этого. В середине января газета предупреждает своих читателей, что «чувство приличия» вынуждает ее опустить всю историю Иисуса Христа. Кампания в печати против Александра, и «l’Univers» разве что впрямую не называет его евреем-богоубийцей: «В бесчестной профанации, которую позволил себе г-н Дюма, более всего удручает не скандальность, не безбожие и даже не святотатство, но глупость автора, выражение идиотического удовлетворения и простодушие, с которым он оскверняет вечную и восхитительную истину». Александр устремляется в Париж, куда уже несколько раз ненадолго наезжал и в прошедшем году. Он просит Наполеона-Жозефа Бонапарта заступиться за него. Бывший депутат-монтаньяр и оппозиционер по отношению к своему кузену принцу-президенту, он по-прежнему занимает антиклерикальные позиции, хотя и является сторонником Империи и ее высшим должностным лицом. Он охотно соглашается поехать вместе с Александром к министру полиции Мопа. Но какая-либо сделка с цензурой оказывается совершенно невозможной. Труд разорен, крылья летающего сфинкса перебиты, и вслед за ним рухнул и Исаак, Александру понадобится время, чтобы подняться вновь.