Текст книги "Как вы мне все надоели !"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Секунда – и пусто стало за столом. В почтенном старце Эрике такая прыть проснулась – одним прыжком у клетки оказался и спиной о прутья треснулся. Офицеры полицейские почему-то ближе к дверям отскочили.

– Это еще откуда?! – заорал судья, тыча издали пальцем в сторону клетки. – Кто бросил? Кто прятал? Всех обыскать!

– От клетки до стола и тяжелое не докинуть, не то что волосы! разумно возразил старший полицейский, подкрадываясь к столу. – Ты, судья Эрик, угомонись, а мы сейчас посмотрим, нет ли над столом какой потайной дырки.

Вынул шпагу из ножен и волосы на столе пошевелил острием. Ничего огнем не полыхнули, ядовитый дым не пустили...

Усмехнулся Жилло – хоть две недели свою дырку можете искать... Произошло обычное колдовство, и произошло оно вовремя.

Потом, как и следовало ожидать, все бурную деятельность развили. Послали за лестницами, стали зеленую ткань со стены сдирать, ножами в потолочные балки тыкать, судья пальцем указывал, полицейские тоже распоряжались. Волосы сквозь тряпочку отважно взяли и унесли на двор сжечь. Узников поскорее из загородки вывели и бегом-бегом в подземелье погнали.

На сей раз Жилло от лестниц и поворотов не обалдел. А даже более того – сходу, идя впритирку к стене, влетел за оконную портьеру в зале, да там и остался.

Сколько узников забрали из подземелья – столько и распихают по камерам, подумал он, недостачи не будет, шума не поднимут. Недостача обнаружится, когда за той интересной парочкой пожалуют, которая парик покойной госпожи лекарши прихватила вместе с зимним плащом стряпухи Маго.

Теперь бы следовало выбраться из самого Коронного замка в форбург, в ночлежку – время уже ко сну располагало. Но поди знай, где южная стена и где прилепившийся к ней форбург.

Долго проторчал Жилло за оконной портьерой из зеленого сукна. Хорошая была портьера, теплая. Но в конце концов выбрался он оттуда и короткими перебежками отправился форбург искать.

Хорошо, что вспомнил – ночлежка над конюшней расположена. Спрятавшись в южном замковом дворе, высмотрел, откуда оседланных лошадей ведут. Калитка была в стене – даже не очень высокая, вдобавок узкая, Жилло и в голову бы не пришло, что конь там протиснется. Подобрался он к калитке поближе, засел за мешками какими-то вонючими и стал ждать удобного момента.

Момент выдался не скоро. Темнело уже, когда в карете кто-то из Равноправной Думы прибыл. Ездил по неким равноправным делам, видать, и припозднился. Лошадей выпрягли, карету в сарай закатили, члена Думы в его апартаменты препроводили, и тут случилось недоразумение.

Остались в этом закоулке замкового двора только шесть упряжных лошадей и конюх, кучер – тот пошел в сарай с каретой разбираться. Пять лошадей спровадил конюх на конюшню и тут вышла заминка.

Крупный вороной мерин отказался в калитку идти. Видно, не раз там бока обдирал. Уперся – и хоть ты тресни! Половина мерина – здесь, половина – там. И передняя, скорее всего, кусается, а задняя – копытами уперлась и прицельно брыкнуть норовит, прямо конюху в пузо.

Конюх отвел мерина от калитки, сам туда прошел и его за повод тянет, а мерин – ну никак. Его бы сзади по крупу хоть хворостиной шарахнуть, да только не может один человек быть сразу и спереди, и сзади. Вот это и оказался удобный момент.

Вышел Жилло из укрытия и по конскому крупу – тресь кулаком. Мерин от неожиданности, поджавшись, сразу в калитку проскочил, во двор форбурга, а Жилло – следом.

– Спасибо, братец, – говорит ему конюх. – Эта скотина всю душу из меня вынула! Ты думаешь, это лошадь? Это нечистая сила, а не лошадь.

– Сдается мне, что не в карету твою нечистую силу запрягать надо, а под седлом держать, – отвечает Жилло, беря мерина с другой стороны под уздцы. – Это же по всем статям боевой конь. Ему в кавалерии место.

– Вот поди скажи это Равноправной Думе! – обернувшись на всякий случай по сторонам, шепчет конюх. – Я тоже считаю, что ему в драгунском полку место. А мне сказали – у нас не только люди, но и лошади равны, так что пусть таскает карету, чем он лучше упряжных лошадей!

За таким разговором они до конюшни дошли. Конюшня длинная, вдоль наружной стены форбурга. Конюх мерина в стойло повел, оставив Жилло у входа. Тот повертелся, повертелся – ну, не понять, как в эту ночлежку попадают, не по воздуху же! А тут и конюх вышел.

Видя, что мужичок принимает его за кого-то новенького из замковой обслуги, Жилло не стал ему говорить про ночлежку, это всегда успеется. А сказал вот что.

– Должно быть, ровный у этого злодея галоп. Охотно бы я его в манеже попробовал. Люблю этих скотов, прямо сил нет.

– В замковой конюшне служить – сердце кровью за них обольется, ответил конюх. – Кони замечательные, породистые – а их именно за это упряжными сделали. Равноправие! Какое может быть у лошадей равноправие? Вот сейчас на ночь глядя велено четырех лошадей седлать и выводить. Успели они поесть, успели отдохнуть? Никого это не беспокоит!

– Пойдем, помогу оседлать, – предложил Жилло. Была у него при этом и задняя мысль – не болтаться почем зря во дворе форбурга, мало ли кто туда сейчас заявится за четверкой лошадей.

Взяли они с конюхом тяжелые седла с торчков в бревне, потащили к стойлам и, беседуя негромко о лошадиных делах, седлать стали. Конюх обрадовался, что собрат по духу нашелся, стал жаловаться. Выезжает Равноправная Дума с помпой – каждому члену всякий раз запряжка в шесть коней положена. А всей дороги – с горы в Кульдиг съехать да обратно вернуться.

Тут во дворе форбурга голоса послышались, конюх откликнулся, Жилло насторожился – уж больно знакомым один голосок показался. Вышел конюх, ведя в поводу оседланного коня, Жилло следом прокрался, выглянул – точно. Полицейского офицера нелегкая принесла, одного из тех, что сегодня допрос вели и с золотыми волосами сражались. И еще трое с ним, и фонарь кованый, хитро устроенный так, чтобы на скаку не гас. Офицер, видно, главный сунул руку под конскую подпругу, рассердился, перетянуть велел, а потом, задрав коню поочередно все четыре ноги, ковырнул пальцем подковы.

– Если по дороге отвалится и конь подо мной спотыкаться начнет, в подземелье сгною, – предупредил конюха. – Дело государственное. За ночь обернуться нужно.

– Далеко собрались, братец? – спросил конюх. – Может, торбы с овсом возьмете?

– Незачем. До Полосатого мыса и обратно, да там еще попетлять придется, пока нужное место найдем. Нет, обойдемся без овса, до рассвета должны обернуться...

Очень не понравилось Жилло это путешествие. Уж не к лесному ли хутору направилась компания? Уж не снабдил ли их окаянный лекарь обещанной картой?

Подождали четверо, пока конюх еще трех лошадок вывел. Точно так же главный седловку проверил, копыта посмотрел. Жилло прямо зауважал служаку – знает свое дело.

– Ты смотри, спи не так, чтоб без задних ног! – сказал, садясь в седло, офицер. – А то приедем, свистнем – и будем ждать целую вечность, пока откроешь. Вот тоже удовольствие...

Оказалось, из форбурга наружу вели парадные, можно сказать, ворота, в которые воз с сеном бы проехал, и по другую сторону конюшни – неприметная калитка, вроде той, что соединяла форбург с Коронным замком. Так вот, выехали всадники через калитку и исчезли. Даже копыта не стукнули.

– Эй! Братец! Ты куда подевался? – шепотом позвал конюх Жилло.

Тот затаился. Очень у него нехорошо было на душе. Почему полицейский со свитой не может вернуться в замковый двор? Ведь у ворот всегда дежурит привратник, в любое время такую важную шишку выпустит и впустит. Зачем такие секреты? Что за баловство?

Конюх долго звать не стал. Как пришел разговорчивый человек, так и ушел. В самом деле, что за удовольствие – ночью на конюшне седлать лошадей для полиции? Для себя – другое дело.

У конюха на сеновале резиденция была оборудована. Туда он и отправился ночевать. А Жилло как забрался в пустое стойло, так и торчал там, пока не понял – все, замок уснул, форбург уснул, конюх храпит на всю округу, теперь приличному человеку и верхом покататься можно.

Из всех лошадей выбрал Жилло упрямого мерина. Даже порадовался, что его в ночную экспедицию не взяли. Чем-то этот вредный мерин ему полюбился.

Жилло с кавалерийскими лошадьми дела, конечно, никогда не имел – у старого графа приличных коней уже не водилось. И сам удивился тому, что брякнул про мерина. Брякнул, а оно правдой оказалось. Верхом он, конечно, гонялся. В последнее время – больше в воспитательных целях, чтобы молодого графа из-за книг вытащить. Да, хорошо жилось ему в Дундагском замке, тихо, мирно, и ведь даже подумывал жениться, и ведь женился бы, не понеси нелегкая молодого графа в столичный университет! Студиозус!..

А теперь – седлай упрямую скотину, вытаскивай ее в такую же узкую калитку, причем нельзя одновременно и за повод потянуть, и сзади кулаком треснуть! Прямо хоть конюха того добродушного буди...

Мучился Жилло, мучился, но выволок коня. Оказался в зарослях какой-то колючей дряни. Может, боярышника, а может, терновника. Тропинка узкая, извилистая, тоже вроде серпантина, плаща нет – противно... Полицейский с командой – те хоть в плотных плащах, все не так колко. И тропинку знают.

Очевидно, следовало довериться вороному мерину. Жилло так решил, что ему по этому склону приходилось не раз ночью подниматься и спускаться. Сел поудобнее, назад откинулся – ступай, лошадка! Мерин голову опустил и пошел петлять. Холм-то, на котором Коронный замок поставили, высокий. С него и по мощеной дороге ясным днем спускаться умаешься.

Как раз когда у Жилло последнее терпение окончательно лопнуло, вывез его мерин к подножию холма. Теперь оставалось вспомнить, с какой стороны Виго подвез его на телеге к Кульдигу. И развернуть коня мордой аккурат в ту самую сторону.

Тут вдруг замер конь, постоял, как каменный, и мордой мотать принялся. Как будто лезет ему в уши какая-то дрянь летучая. И Жилло насторожился. Звуки он услышал – заунывный такой свист. И шел этот свист сверху, от Коронного замка. Будто оседлал стену полуночный свистун и разучивает что-то такое... уж вовсе похоронное...

До чего не понравилась Жилло мелодия! Ему, к сожалению, с детства медведь на ухо наступил, в музыкальной гармонии графский слуга ни уха и ни рыла не смыслил. Простую песенку пропеть без конфуза – и то для него было непосильной задачей. А тут – отвращение проняло душу. Как будто ему всю жизнь не было безразлично, какую такую заунывность выводят на скрипках, виолах и новомодных виолончелях!

– Эй, коняшка, – обратился он к мерину. – Если тебя от этой дряни тоже с души воротит, то какого же лешего ты торчишь пнем, а не удираешь подальше? Ну-ка, братец мой с копытами, давай-ка сдвинь с места левое копыто, а потом сдвинь с места правое копыто, тебе и полегче будет!

Мерин как будто понял – чуть не с места в галоп поднялся. И поскорее понес Жилло прочь от этого противного свиста. Надо сказать, долго они от него удирали. Казалось бы, уже и Коронного замка не видать, а мерзость эта все уши сверлит. Еле отделались.

И вот идет коняшка для отдыха рысью, идет себе, идет – и самовольно переходит в легкий галоп. Ну, скучно ему рысить, веселый он по натуре! Жилло не вмешивается – коню виднее, как перемещаться, и только слушает дробь галопа – тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та... И высовывается из этой дроби мелодия, и опять в ней прячется, и опять возникает. Живая такая, упрямая – назло тому свисту. Сбился конь, поправился, а мелодия сбой этот живенько в себя вплела, будто так и надо. Впору запеть бедному графскому слуге, которому, может, даже и не один медведь лапой на ухо наступил, а все медвежье семейство. Отродясь не пел, а глянь ты – потянуло... Впрочем, ночь замечательная, травы и деревья пахнут, как сумасшедшие, звезды сияют, дорога пустая, слушать и критиковать некому. Можно и запеть...

– Стало небо бездонным, изумрудной – трава, опьянил аромат лесной, вот что сочинилось у Жилло, хотя он отродясь этим делом не баловался. Правда, знал, что такое рифма. Теперь требовалась строчка, чтобы кончалась рифмой к слову "трава". Раза три или четыре в жизни Жилло искал рифму – и всякий раз взмокал, будто пни корчевал. А сейчас две объявились сразу "дрова" и "права". Поэтому пришлось оборвать песню.

"Права" Жилло отверг сразу – на воспоминания о Равноправной Думе наводили. А "дрова" тут были вовсе ни при чем. Требовалась третья рифма и она пришла в голову внезапно, как то золото, которое выплеснулось из зеркала!

– Стало небо бездонным, изумрудной – трава, опьянил аромат лесной, а в ушах зазвенели золотые слова! – воскликнул Жилло, напрочь выбившись из ритма галопа. – Ничего себе!..

Сумасшествие продолжалось. В ушах действительно зазвенели слова. Он повторил их вслух.

– Все, кто любит меня, – за мной!..

Очень тут захотелось Жилло ущипнуть себя за задницу и проснуться в Дундаге, в теплой постельке. Из его рта песня вылетела! О чем, правда, непонятно. За мной? Куда – за мной? И кто его на этом свете любит, если любить законом запрещается?

Но от песни вроде и запахи лесные стали сильнее, и звезды – ближе, и был в ней золотой звон – может, подков, а может, радости.

Даже коню, видать, это художество понравилось – прибавил шагу. Ходко пошел. Разогнался тяжеловатым, но мерным галопом – поди останови!

Дорога к Полосатому мысу была для Жилло нелегкой еще и потому, что он, путешествуя на телеге с Виго, ни разу не обернулся. Не думал, что ему придется скакать тут ночью. А вот пришлось – и он совершенно не узнавал этих мест. Скоро ли поворот к лесному хутору, Жилло понятия не имел. Тропинка выбегала из леса под острым углом – ее и днем заметить было мудрено.

Увидев крыши поселка, Жилло понял, что проворонил-таки тропинку. Поехал обратно, на сей раз оборачиваясь – под одной из тех крыш спал Виго, спал и сны смотрел. А папочка носится вокруг на вороном мерине, и сказал бы кто папочке, зачем он это делает...

Поехал он рысцой, стало быть, да вдруг натянул поводья, потому что раздался в лесу волчий вой. Такой, что хоть уши затыкай.

Очевидно, песенка в Жилло тонкий музыкальный слух разбудила. Ввинтил он по пальцу в каждое ухо. Подождал чуток. Вынул пальцы – а вой словно повис над лесом. И вдруг крик раздался. Острый такой крик – до самых печенок проникающий.

Достал Жилло моряцкий широкий нож, поскакал на голос. Тут и тропинка утоптанная коню под копыта подвернулась. Мчится Жилло по тропинке – а ему навстречу глухой такой перестук. Конный, значит, и тоже – галопом. Свет мелькнул меж стволов. Конный с фонарем – из той полицейской команды, что ли?

Разогнался на узкой тропинке вороной мерин, разогнался и другой конь. Посторониться некуда – сшиблись грудь в грудь. Жилло из седла вылетел, в куст влетел, хорошо, не лбом в березу.

Высунулся – кони вдвоем среди тонкого осинника словно сцепились, бьются. Человек на тропе встает, шатаясь, фонарь поднимает и бежать пытается, да только ноги подкашиваются – здорово к земле приложился. А мимо Жилло проносится серая тень, другая, третья, четвертая... Волки! За человеком!

Бросился Жилло коня из осинника выпутывать. Тот ошалел, не дается. Вдруг там, куда волки понеслись, предсмертный крик раздался. Поздно, стало быть, на выручку скакать.

Вывел наконец Жилло на дорогу мерина и – в седло, и – к хутору. Что-то там было неладно.

Споткнулся мерин, шарахнулся. Посмотрел Жилло – вроде о человека споткнулся. Вроде о мертвого. Этого еще недоставало!

Еще дважды вот так спотыкался вороной мерин. Итого – четыре. Вся команда. Только люди. Лошадей звери не тронули. Интересные волки, однако...

Внезапно лес кончился, поляна в лунном свете явилась, черный кубик домика на ней, желтое окошко. Подъехал Жилло, смотрит – дверь раскрыта. Соскочил с коня, нож выставил, вошел...

А на него с пола Виго смотрит. Сидит мальчишка на полу, рукав грязной серой рубашки в крови, голову старухину на коленях держит.

– Сынок! – воскликнул Жилло. – Как ты сюда попал?

– Я же говорил, что она долго не проживет, – сказал ребенок.

– Кто тебя ранил? – хватая мальчишку за плечо и поворачивая к себе, спросил Жилло.

– Дядьки из города. Они не знали, что я здесь ночевать остался.

Мальчишка был поразительно спокоен.

– Ты зачем сюда ночевать пришел? – строго спросил Жилло, пытаясь поднять его на ноги. – У тебя что, своего дома нет? Пошли отсюда, я тебя домой отвезу, я на лошади. Вот чего выдумал – по ночам в гости ходить!

Но сын как-то небрежно от его руки освободился.

– Помнишь, я говорил, что она долго не проживет? – повторил мальчик. И уставился в лицо покойнице.

Жилло даже дрожь пробрала. Сопляк, от горшка два вершка, и мертвых не боится! Держит на коленях голову, кровь под него затекла, и ничего размышляет о чем-то своем, как ни в чем не бывало.

В груди у старухи торчал нож.

И, глядя на этот нож, Жилло понял, что никогда уже не узнает, как к ней попал королевский перстень. Хуже того – некому теперь сказать судьям, что лекарь действительно получил этот перстень много лет назад в уплату за лекарство. Вот зачем была ночная полицейская вылазка. И обречен на эшафот молодой граф, и обречена принцесса.

В дверном проеме появился волк. Он смотрел на Жилло тяжелым взглядом, как бы говоря – как, разве был еще один? Разве он уцелел? Ладно, это ненадолго.

Жилло вспомнил, что у него в руке нож, и встал в боевую стойку. Волк показал клыки. Вошел и сел с ним рядом еще один зверь. Просунулась между ними морда третьего. На хутор пришла вся стая.

Жилло закрыл собой ребенка. Трое волков подошли на шаг. Остальные остались во дворе.

– Не трогай его, Тармо, – сказал Виго, вставая и, в свою очередь, заслоняя Жилло. – Это совсем чужой человек. Я его знаю.

Волк сделал еще один шаг – и Жилло увидел у него на шее толстую серебряную цепь с медальоном.

– Я опоздал, – сказал Жилло, потому что звук речи, казалось, действовал на зверя успокоительно. – Я ехал за ними от Коронного замка, но заблудился. У меня не было фонаря. Слышишь, Тармо? Я знал, что они ищут старуху Мартину. Это все из-за перстня, Тармо, из-за королевского перстня, понимаешь, Тармо?

– Он все понимает, – ответил за волка Виго. – И они тоже опоздали.

А волк два раза с достоинством кивнул.

Встряхнулся Жилло. Это ж надо – волки тут у них по-человечески разговаривают! А зверь подошел совсем близко и мордой его руку снизу подтолкнул – вроде как направляя эту руку к мертвой старухе.

– Чего он от меня хочет? – спросил у сына Жилло.

– Ее похоронить надо, – объяснил Виго. – Они же сами могилу выкопать не сумеют. Я тебе помогу.

И уже ничего удивительного не было в том, что во дворе их ждал волк с фонарем в зубах. Жилло отыскал в сенцах лопату, Виго прихватил горящую свечу. Место для могилы выбрал Тармо – там, где на опушке рос пышный сиреневый куст.

– Они вместе эту сирень сажали, – объяснил Виго, который, как видно, хорошо знал историю этого странного семейства. – Бабушка издалека куст принесла.

Земля была мягкой, но работы хватило. Завернуть тело пришлось в одеяла – тут уж было не до гроба.

Понемногу начало светать.

Волки, что над могилой кружком стояли, стали потихоньку отступать к лесу.

– Ты не бойся, Тармо, – сказал мальчик волку. – Я буду приходить сюда. Я все знаю и помню. Я никому не дам тронуть ножи. И бутылку спрячу.

Опустился он на колени и обнял волка, зарылся лицом в жесткую пышную шерсть загривка. Волк вывернулся и лицо ему облизнул.

Встал Виго и долго смотрел вслед уходящим волкам.

– Один я теперь остался, – пожаловался он Жилло. – Они надолго ушли...

– У тебя мама есть, отец, – напомнил воспитательным голосом Жилло. Как же это один?

Но ребенок так на него посмотрел – все про маму и отца стало ясно.

Подумал Жилло – а не сказать ли правду? Подумал – и не решился.

Посадил он Виго на коня перед собой, повез к поселку. Уговаривал о бабушке не сильно тосковать – старенькая уж была, сам говорил – ей недолго жить осталось. Обещал, что волки ненадолго ушли – обязательно скоро вернутся. Говорил, как с маленьким, и самому было неловко, потому что иначе с детьми разговаривать просто не умел. Обещал, прощаясь, в гости приехать. Виго все это спокойно выслушал. Как над мертвой старушкой слезинки не проронил, так и теперь – ни словом, ни улыбкой не показал, хочет он видеть Жилло в гостях или без него прекрасно обойдется.

Расстались...

Выехал Жилло на дорогу, а куда податься – не знает. Может, не в Кульдиг ехать, а шхуну "Золотая Маргарита" искать? Может, и вовсе к волкам присоединиться? Чем им в лесу плохо живется? Тем более, что никакие это не волки...

Еще когда Жилло с молодым графом из Дундагского замка выезжал, остерегали их от оборотней, обманного озера и прочих страстей. Ну вот, извольте радоваться – стая оборотней. Настой то ли волчьей ягоды, то ли другой какой дряни, кувырок через воткнутый в землю нож... Наука нехитрая, если знать еще кое-какие тонкости. Не верил Жилло в оборотней, не верил, а они – вот, по лесу шастают! Единственного его сына с толку сбивают! И один, кажется, ждет его на дороге.

Действительно, вышел крупный зверь, сел, смотрит, Серебряная цепь... Тармо.

Конь побоялся подойти, Жилло слез, обе руки к зверю протянул.

– Ну, иди сюда, что ли? Ты мне что-то сказать хотел?

Подошел волк, обнюхал ему руки. Жилло на корточки опустился – поближе к суровой морде. Волк сел и в глаза ему уставился.

– Молчишь? Говорить несподручно? – усмехнулся Жилло. – Да, братец Тармо, еще неизвестно, что в этом государстве лучше – быть вольным, но немым, или говорящим, но равноправным... Это ведь ты – тот парень, которого думский лекарь лечил. Это ведь за тебя королевским перстнем заплатили. И бабушка твоя из-за перстня погибла – чтобы не помешала хорошего человека оклеветать. Вот так-то, брат волк. Теперь и графу моему, и принцессе одна дорога – под топор палача.

Волк уши насторожил.

– Поеду я в Кульдиг, Тармо, – решился наконец Жилло. – Может, что и получится. Правда, дело такое, что непонятно, с которого конца за него приниматься. Но знаю я, как пробраться в форбург, знаю, что в Девичьей башне потайная лестница есть снизу доверху. И знал бы ты, брат волк, что за красавица живет в этой башне и что у нее за коса, в руку толщиной! И глаза у нее серые, и брови тонкие вразлет, и вся она – как молодая соколица...

Вздрогнул волк, задышал часто, пасть приоткрылась, в глазах – мука! Хочет сказать – и не может!

– Ты знаешь ее, Тармо? – обрадовался Жилло. – Знаешь?

Волк кивнул мощной башкой.

– Как ее звать, Тармо? Кто она?

Но на такой вопрос волк ответить, понятно, не мог.

– Давно ты ее видел в последний раз? – подумав, спросил Жилло. Давно?

Волк мог ответить только "да" или "нет". Он кивнул – да, стало быть. Обрадовался Жилло – нашел-таки выход из положения!

– Ты знал, где она теперь?

Башка мотнулась из стороны в сторону – оказывается, нет.

– Она в вышивальной мастерской Коронного замка, это все равно что тюрьма, брат волк. Ты знаешь, почему она туда попала?

Опять – нет.

– Ладно, попробуем с другого конца, – решил тут Жилло. – Помнишь ли ты, брат волк, тот перстень, который за твое лекарство бабушка лекарю отдала?

Волк кивнул.

– А знаешь, что это за перстень, чей он?

Этого Тармо не знал. Не имел он понятия и о золотом цветке. Не спрашивал у бабушки, откуда этот перстень у нее взялся. Никогда не видел куска бархата с семью углами, на котором вышиты три таких цветка. Словом, унесла бабушка тайну с собой в могилу. На что посланцы Равноправной Думы и рассчитывали...

– Что же делать? – спросил Жилло волка. – Ну, что я могу сейчас сделать? Тебе-то хорошо, слоняйся целыми днями по лесу, птичек слушай, овечек из стада потаскивай! А мне?

Волк настойчиво глядел ему в глаза. Просил чего-то... Но что мог ему дать Жилло? Еды он никакой не прихватил, а что другое могло вдруг понадобиться лесному волку? Приблизил Жилло свое лицо к морде – может, чем меньше расстояние между глазами, тем легче волчья мысль перетечет в человеческую голову?

– Нет у меня ничего, брат волк... – грустно молвил Жилло. И вдруг понял – неправда это!

Было у него нечто, материальной ценности не имевшее. Это было знание! Он знал, что перстень – королевский. Он знал, что и цветок на камне – королевский герб. Он знал, что жива самая младшая из принцесс. Он знал, что красавица-соколица – заодно с принцессой. И еще – что летают в воздухе неизвестно чьи золотые волосы, внушая добрым людям – смутную надежду, а Равноправной Думе почему-то – ужас. Это было знание, которого равноправному населению страны не полагалось – это было тайное знание, тайная правда. И потому им следовало делиться со всеми, кто выламывался из общего ряда. Возможно, кого-то из них оно могло спасти.

И Жилло заговорил. Он говорил быстро и коротко, о самом главном. Волк слушал и еле заметно кивал. Если бы не видеть собеседников – ни дать ни взять, разговор двух мужчин. И наплевать, что один из них – в серой шкуре и с клыками.

– Ну вот, выговорился, легче стало, – сказал волку Жилло. – И даже ясно мне, что следует предпринять. Есть еще человек, который знает правду о перстне, – ювелир, черти бы его побрали!

Волк зарычал.

– Ты согласен? – спросил Жилло. – Согласен. Это меня радует. Пусть старый мошенник хоть раз в жизни скажет правду. Это, конечно, потруднее, чем доносы писать. Жаль только, брат волк, что при нужде не смогу я тебя отыскать. Обидно-то как! А, волчара? Завыть мне, что ли? Бедолага ты мой лохматый, и тебе тяжко, и мне не легче...

Волк извернулся и скусил с цепи медальон. Осторожно взяв его зубами, поднес Жилло. Тот взял, открыл. Зеркальце внутри оказалось, крошечное и тусклое.

– И что же ты имел в виду? – озадаченно поинтересовался Жилло. Но волк, понятно, на такой вопрос ответить не смог.

Не хотелось им расставаться, а пришлось.

И отправился Жилло в Кульдиг – искать жулика-ювелира.

С конем морока вышла – нельзя было на нем среди бела дня в городе появляться. Конь видный был, могли признать. Оставлять в рощице, хотя бы той, где попугая хоронили, тоже опасно – непривязанный уйдет, а если привязать – так неизвестно, когда выйдет случай отвязать. И расставаться с мерином Жилло вовсе не хотелось.

Вот уж и высокие городские крыши показались вдали, вот уж и городские стены обозначились – а Жилло все еще не решил, как быть. Опять же, и спать после такой бурной ночки хотелось нестерпимо. А знал он, что бывали случаи, когда человек прямо в седле засыпал и коню под копыта валился. Быть этим человеком ему как-то не улыбалось.

И вспомнил Жилло про гавань, про кабачок моряцкий и вставшие на дыбы половинки баркасов. Вот где могли приютить коня. Моряки – народ вольный, вряд ли они художества Равноправной Думы одобрять и поддерживать станут. Тем более – они же не только местные, но и заморские, на Думу им начхать... Если там кто и признает коня – так промолчит.

Притом же и сочинился неплохой блеф.

Вызвал Жилло хозяина кабачка для тайного разговора. Привет от "Золотой Маргариты" передал. И сказал, что по уговору с капитаном вот он коня привел и оставляет. Что за конь, каково его славное прошлое – пусть хозяин у капитана спрашивает. Возможно, планы изменятся и от капитана поступят иные распоряжения – тогда он, Жилло, заберет коня. А вот и деньги на прокорм. Должно хватить.

Что на "Золотой Маргарите" породистых лошадей часто возили – весь Кульдиг знал. И что капитан какую-то свою личную торговлю затеял – тоже в порядке вещей. Так что тут Жилло не промахнулся – коня привязали у стены дровяного сарая, нашлось для него и сено.

Теперь можно было спросить колбасы жареной, если нет хорошей – хоть кровяной, хоть крестьянской крупяной, вина подогретого и забраться с завтраком в дальний баркас – тот, где справляли поминки по Дублону. Скамья широкая, там и парочка может с удобствами расположиться, не то что одинокий мужичок в расцвете лет и творческих способностей... вписаться в дугу, прижаться спиной изнутри к теплому от солнца борту баркаса... и спать, спать... спать...

Когда проснулся – солнце уже с другой стороны баркаса светило, не снаружи в борт, а вовнутрь, и не поднималось, а опускалось.

– Неплохо... – и Жилло присвистнул. – Отдохнул, называется! Вот балбес бестолковый! Вот олух царя небесного!

Это он сам себя так приветствовал. А что удивительного? Весь день в переживаниях да всю ночь в седле – тут и похлеще вырубиться можно, на целые сутки.

Побрел Жилло к хозяину кабачка. Тот, конечно, видел, что гость спать завалился, но он хозяином состоит, а не петухом – будить людей не его забота, вот разве кто нарочно попросит.

Выяснив разницу между хозяином и петухом, разжился огорченный Жилло моряцкой старой шляпой, проданной ему по дешевке, перекусил и отправился в Кульдиг. Нужно было Маго с Лизой объяснить, куда он подевался и где теперь корзина. Опять же, наверняка они сегодня лекарю с графом передачи не носили. Пусть хоть завтра...

Подошел Жилло к лекарскому дому – а там в окнах свет, к дверям карета подъезжает и из нее почтенный человек выбирается, а его Кабироль встречает и под локоток вводит. Вернулся, стало быть, господин лекарь? Подпрыгнул Жилло, заглянул в окно. Да...

Очень хорошо он понял, что означает это возвращение. Недаром, видно, судья Эрик старался. Пошла лекарю его обработка на пользу...

Решил тогда Жилло с черного хода в дом пробраться и хоть про графа узнать – тихонько, неприметненько, чтобы лекаря не скомпрометировать. Пусть хоть слово, хоть полслова – что там решили?

Взошел Жилло на три ступеньки, к черному ходу ведущие, а дверь как распахнется. Выскочил кто-то и с треском ее за собой захлопнул. Жилло успел соскочить со ступенек и к стенке отлетел. А по лесенке сбежала вниз Лиза с узелком. Обернулась, протянула руку, сжала кулачок и как будто в дверь что-то невидимое бросила.

А потом – быстрым шагом, размахивая узелком, так что шаль на ней парусом вздулась.

И это Жилло понял. Лекарь, видно, предупредил свою прислугу, что перстень королевский был молодым графом привезен, и никак не иначе. Маго, скорее всего, спорить не стала, к старости свое спокойствие дороже, а Лиза высказала, что было на душе, и поступила соответственно.

Улыбнувшись – потому что представилась ошарашенная народным красноречием рожа лекаря, – пошел Жилло следом за Лизой. Но она как завернула за угол, так и сгинула. Куда подевалась? Вроде все двери и калитки заперты, а летать ей не полагается... Хоть и ведьмочка. Встал Жилло на перекрестке – думать. Собирался-то он к ювелиру. Но ведь и так все ясно – предал лекарь графа и грозит ему гибель. Стоит ли идти в гости еще к одному предателю? Опять, как тогда, притворится, что перепуган, а сам даст какой-нибудь условный знак кому-то поблизости...

Жилло прикинул и так и этак. Доноса ювелир не заберет. Поклянется, что вот завтра же с утра за ним, не позавтракав, побежит – и прямиком в полицию. Значит, остается другой выход. Отвратительный, правда. Омерзительный, потому что с одной стороны – крепкий, здоровый, ловкий мужчина, в расцвете сил, вооруженный моряцким ножом, а с другой – старик, одолеваемый хворями и безоружный. Мысль о том, что ювелира неплохо бы того... к праотцам, так сказать... Эту мысль Жилло старательно гнал прочь. Он крови не любил. Он и на охоту-то в Дундаге не ходил.