Текст книги "Корзинка с бриллиантами"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Николенька, вам Ирина звонит!

– Иду, Анна Тимофеевна! – бодро отозвался Макаров и выскочил из комнаты.

– Полундра! – скомандовала Светка, – Мы с Алкой смываемся, ты остаешься. Скажешь, что мы сей секунд вернемся. Заставь его допить шампанское! И сама выпей!

– Ой, стойте, вы куда? – я вцепилась в Алку. – Вы же отсюда не выберетесь!

– Выберемся! Там простая защелка, я посмотрела, – и Алка запросто отцепилась от меня. – А ты сиди и жди Макарова!

Алке хорошо – она тренируется! На голову ниже меня, а мне, здоровенной тетке, ни разу не удалось с ней справиться… Похудею – пойду тренироваться, решено.

Но тут появился на пороге Макаров.

– Девочки, наш банкет кончается! – сказал он. – Ко мне гости едут. Так сказать, смена караула. Так что придется нам сегодня расстаться.

И он стал торопливо собирать фужеры.

Алка со Светкой растерялись. Этого предусмотреть они не могли. Оставалось сделать хорошую мину при плохой игре.

– Николай Ильич, да мы сами помоем! – первой очнулась Светка. – И порядок сейчас наведем! Алка, протри стол! Юлька, вытряхни в окно салфетку! Где здесь кухня-то?

Она страшно любит показывать, какая она хозяйственная, и поэтому всегда нами командует. А чуть что – вспоминает, что она старшая, что ей сам бог велел командовать маленькими.

– Кухня в конце коридора, – сказал Макаров, – только ничего вы там мыть не будете. Посуду моют хозяева. Вот вернусь со съемок – шампанское за мной.

– А эту бутылку мы вам оставим. Для гостей, – и тут Светка испытующе посмотрела ему в глаза.

Я, хотя и была в полном блэк-ауте, но заметила, что весь вечер между ними шла какая-то особая игра. Макаров обращался исключительно к Светке, а она пробовала командовать и им, даже не то, чтобы командовать, а ощупью определяла границы своей власти. Алка – та просто баловалась. И то, что Макаров сказал «шампанское за мной», относилось к Светке больше, чем к нам с Алкой, вместе взятым.

– Спасибо, – сказал ей Макаров. – Очень любезно с вашей стороны. В долгу не останусь.

И он вывел нас на лестницу. Дверь захлопнулась.

Мы молча смотрели друг на дружку.

– Прокол, – подвела итог Светка. – Пошли. Здесь нам больше делать нечего.

Она собрала двумя руками свою буйную гриву, всю из спиралей, обжала вокруг головы и стала некрасивая, как до химии. Потом резко подкинула волосы вверх и дала им упасть на плечи. Алка с завистью посмотрела на это облако. Она сто раз пыталась отрастить длинные волосы, и ее сто раз подбивали сделать очередную супермодную стрижку. Сейчас она вообще как новорожденный ежик.

– А интересно, – сказала Алка, – он клюнул или не клюнул? Ведь гости – это явление временное. Запомнил он, что Юлька богатая невеста, или не запомнил?

– Черт его знает… – задумчиво ответила Светка. – По-моему, прокол полный. Ведь нельзя опять все так подгадать – чтобы и корзинка с бриллиантами, и день рождения… Кто ж его дважды подряд будет отмечать?

– Юль, а ты чего молчишь? – спросила Алка. – Ты не обижайся, ладно? Кто же знал, что к нему приедут гости?

– Может, это и к лучшему, – пробормотала я с огромным облегчением.

Мы вышли на улицу. По крайней мере, одна польза от этого прокола была – я успевала домой до полуночи, и очередной скандал мог даже и вовсе не состояться.

Они посадили меня на трамвай. И только проехав две остановки, я схватилась за шею. На шее у меня висела керамическая роза.

Я выскочила из трамвая и помчалась назад. Похоже, что мы в суете оставили корзинку на подоконнике.

Не знаю, хватило бы у меня отваги опять подняться на шестой этаж и позвонить Макарову. Может, и хватило бы, но я увидела у тротуара светлую машину – похоже, «девятку». Это явно была машина генеральской дочки. Теперь, по крайней мере, я хоть знала, как ее зовут, – Ирина.

Поблизости я углядела телефон-автомат. Двушка у меня была – я набрала номер Алки. И выяснила, что у Алки корзинки нет, и что проклятая корзинка действительно осталась на подоконнике. Светка размахивала ею на фоне окна – она, видите ли, ловила бриликами лунный свет!

Выхода не было – я потащилась домой.

Надо было пораньше утром позвонить Макарову и объяснить ситуацию. Именно пораньше, а то даже неизвестно – когда и чем он отбывал на свою киносъемку.

Дома я вынула из пакета коробку с драгоценностями и простилась с ними. Пора было кончать эту игру в миллионершу. Я поняла, что настоящих миллионов мне не видать, как своих ушей, а ловушек Макарову я больше ставить не буду. Надо уметь проигрывать с достоинством.

Забрать у него эту корзинку несложно. Сделать вид, что я нашла коробку в бочке, тоже несложно. И пусть уж милиция разбирается, кто ее в эту бочку засунул!

* * *

Пока я принимала решение выйти из игры, пробило три часа ночи. Естественно, я все на свете проспала и ворвалась к себе в приемную без трех минут десять.

Первым делом я накрутила макаровский номер.

– Алло! Позовите, пожалуйста, Николая Ильича! – официальным голосом сказала я.

– Николай Ильич уже улетел. А кто его спрашивает?

– Это актерский отдел киностудии, – оглянувшись, не подслушивает ли начальство, соврала я. – Вы не в курсе, каким рейсом он улетел?

– Да, наверно, самым первым, – добродушно сообщил женский голос. – Я еще спала.

– Спасибо, извините за беспокойство.

Я положила трубку. Ситуация осложнялась. У моих ног стоял пакет, в пакете лежала коробка с драгоценностями, а сунуть ее в бочку я не могла – одной штуковины не хватало.

Я шустро печатала гарантийные письма, когда к приемную вошла Кремовская и антиподистка Вейнерт.

– Директор у себя? – спросила Кремовская. Я кивнула, продолжая печатать. Она заглянула в кабинет, но шеф трепался по телефону и помахал ей рукой – мол, погоди минуточку!

– Не хочется верить, что это Люба, – сказала Вейнерт. – Такая девчонка хорошая!

– Весь номер у них сволочной, и Любка эта – тот еще подарок из Африки! – возразила Кремовская. – Ты ее ребенка видела? Водит его в каких-то лохмотьях, прыщи какие-то у девчонки, болячки на ногах! Я-то как раз верю, что это ее работа. Она дежурила в ту ночь, подобрала ключи и похозяйничала в гримерке.

– Но она же говорит, что всю ночь была с ребенком в гостинице, – продолжала защищать Вейнерт. – Это нетрудно проверить.

– В том-то и дело, что трудно! – воскликнула Кремовская. – Никто не видел, как она уходила из цирка! А дежурная по этажу говорит, что в половине десятого напоила эту Лаську чаем, уложила, лекарство ей дала, и девчонка заснула! Тогда та ушла и больше там до утра не появлялась.

Я слушала этот странный разговор и кое-как тыкала пальцами в клавиатуру. Что-то стряслось. Спрашивать напрямую я не могла – Кремовская просто посмотрела бы на меня с недоумением и увела Вейнерт беседовать в другое место.

– И в гостиницу уже позвонить успели? – удивилась Вейнерт.

– Мы с Валерой первым делом туда поехали! – гордо сообщила Кремовская. – Когда нас позвали на конюшню, Гаврилов на нас наорал, что, мол, не имеем права, пока ничего не доказано. Потом Синицын побежал звонить в милицию, тому следователю, а мы с Валерой поехали в гостиницу. Я сама бы безумно обрадовалась, заверяю тебя, если бы в гостинице мне сказали, что Любу вечером или ночью там видели!

Тут дверь кабинета распахнулась, и шеф сделал Кремовской такой вальяжный жест – мол, входите!

– Марина Петровна! – обратилась я к Вейнерт, когда дверь захлопнулась. – Что там такое с Любаней?

– Глупость какая-то! – сердито сказала Вейнерт. – Утром к ней в шорную зашел Синицын – воровать печенье, не иначе. И увидел на полу сережку. Поднял, смотрит – золотая. Тут его как током стукнуло – побежал на манеж, а там как раз Кремовские репетируют! Он сквозь решетку им сережку тянет и спрашивает – ваша? Кремовская как заорет – моя! Ну, закрутилось… Сейчас следователь твою Любаню трясет.

– Но ведь Кремовские сами не знают, когда пропали драгоценности! – воскликнула я. – То ли в ночь на понедельник, то ли в ночь на вторник! А Любаня дежурила на вторник! А на понедельник…

– На понедельник дежурил Валера, а тому в шорную заходить незачем, у него своя каморка с топчаном, – сказала Вейнерт. – В общем, скандал. Все думали, что это в окно залезли. Оказалось – домашний вор завелся. Ничего нет хуже, чем домашний вор!

– Любаня не воровала! – решительно заявила я. – Она не могла украсть. Я точно знаю, что она ночевала в гостинице!

– Ты ее там видела? – спросила Вейнерт. – Или она тебе говорила, что ночевала?

– Говорила… – до меня понемногу стало доходить, что Любаня сама себе старательно вырыла яму. Она выскользнула из цирка незаметно, она в гостинице старалась, чтобы ее не видели, обратно в цирк она тоже проскочила утром, как мышка. – Но ведь можно спросить Лаську! Она-то скажет!

– Лаську уже перепугали до полусмерти, – хмуро сказала Вейнерт. – Любаня же ее привела, вот на нее и налетели. А у нее за время болезни дни перепутались! И вообще для нее что понедельник, что вторник – разницы никакой.

– А Гаврилов? – с надеждой спросила я. – Неужели он не вступился? Любаня же у него столько лет отработала!

– Года четыре… Вступился, конечно. Поскандалил. А что станешь делать, если сережка – на полу в шорной?

Я быстренько выключила машинку и сложила в кучу бумажки.

– Побегу к Любане! – сказала я. – Она не виновата!

Когда я ворвалась на конюшню, то обнаружила там в толпе служащих и артистов зареванную Любаню и дядю Вахтанга. Они ругались.

– Да не ночевала я тогда! – кричала Любаня. – Я сразу вслед за Бураковым вышла. Ты, дядя Вахтанг, тогда ходил администрацию запирать!

– Неправду говоришь! – отвечал ей дядя Вахтанг. – А кто ночью в сортир ходил?! Я же слышу – цок-цок-цок! Каблуки твои я хорошо слышал! Сперва в сортир, потом обратно!

– Какие каблуки, дядя Вахтанг?! Не было меня тогда ночью, понимаешь, не было! – твердила Любаня.

Я все поняла. Это были мои каблуки… Валерий Кремовский тем временем тихо разговаривал в сторонке с незнакомым мужчиной. Видимо, это и был следователь. Я каждый раз любуюсь, с каким вкусом одет этот самый Кремовский. И вообще он еще ничего. Говорят, он моложе ее то ли на пятнадцать, то ли на восемнадцать лет. Интересно, сколько же ему… Надо было выручать Любаню. Даже если я сейчас и притворюсь, будто выудила коробку из бочки, все равно возникнет вопрос, и даже два вопроса: как в шорную попала сережка и где корзинка с бриллиантами. А объяснить я никому ничего не смогу, только разревусь почище Любани.

Я посмотрела на того, с кем беседовал Кремовский. Впечатление приятное… Только я еще не забыла, как у мамки на работе почистили одну сумочку, а в ней лежала зарплата и еще что-то ценное. Следователь по очереди допрашивал всех, кто заходил в ту комнату, где была сумочка. Я после этого мамку весь вечер лекарствами отпаивала. Может, у них таких дураков и сволочей – только он один и есть, откуда мне знать? Может, так и полагается – повально всех подозревать и орать на людей, – а вдруг преступник не выдержит и расколется? Я еще раз посмотрела на этого весьма приятного мужчину и решила, что разговаривать с ним не буду, а сделаю вот что…

Напротив цирка есть остановка, а возле остановки телефон-автомат. Я выскочила и побежала к нему. Набрала директорский номер.

– Мне Кремовскую, пожалуйста! – не своим голосом сказала я.

Вся моя надежда была на то, что она еще не смылась из директорского кабинета. И действительно – шеф передал ей трубку.

– Здравствуйте, Кремовская! – как можно уверенно сказала я. – Вы сейчас будете меня слушать и ничего не отвечать, только да или нет. Я знаю, где ваши драгоценности, и хочу вам их вернуть. Вы согласны?

– Да, – нерешительно ответила она. Должно быть, не поверила.

– Там только не хватает одной сережки и еще кулона с розочками, ну, корзинки… – я начала сбиваться с гангстерского тона. – Корзинку я вам верну потом. А вы скажите всем, что драгоценности нашлись! А корзинку я верну, честное слово! Вы согласны?

– Да.

– Тогда… Тогда через пять минут подойдите к цирковой кассе. Там стоит мусорник с крышкой. На крышке будет сверток. Я не шучу! Просто возле кассы сейчас нет ни души и никто не помешает. Это самое удобное место. Вы подойдете к мусорнику?

– Да.

– И сразу же скажите всем, что вещи нашлись. Ну, вы их куда-то засунули… Или их подбросили. Через пять минут!

Я повесила трубку. Пакет с драгоценностями был при мне. Кремовская все равно быстрее меня не добралась бы до кассы. Я вынула сверток и на лету брякнула его на крышку мусорника. А потом выскочила и понеслась к вахтерке.

Я должна была убедиться, что Кремовская нашла сверток и отнесла его к себе в гримерную.

Из дверей администрации я видела, как она медленно идет к служебному входу, стараясь, чтобы прижатый к боку сверток выглядел как можно незаметнее.

Теперь я вроде бы исправила то, что натворила, и вернулась к машинке.

Но, когда я закончила возню с бумажками и понеслась за кулисы, Любаня опять ревела. К ней сунулась Ласька, схлопотала по заднице и подняла ор. Причем Любаня сидела в шорной на сундуке, а перед ней торчал Гаврилов и костерил ее на чем свет стоит. Словом, та еще симфония!

Костерил ее Гаврилов за дело. Конечно, он ни секунды не верил, что она польстилась на эти блестяшки. Но ведь могла же Любаня сказать ему по-человечески, что ребенок болен, и не шмыгать между цирком и гостиницей, как привидение!

– Марш отсюда! – сказал Гаврилов, увидев меня. – Тебя еще тут не хватало!

– Я не к вам, – отрубила я. – Я к Любане!

И решительно села к ней на сундук. Тогда Гаврилов повернулся и ушел.

– Из-за этого мента у нас репетиция погорела, – сказала Любаня. – Ну, что они за люди! Спрашивают одно и то же сто раз! Как будто я должна ему придумывать что-то новенькое! Долбо… несчастный!..

– Не реви, – сказала я Любане. – Найдутся эти побрякушки. Я тебе обещаю! Вот увидишь – сегодня же найдутся! И вся эта чушь кончится.

– Ага, кончится! Они все с ума посходили! Яшка, прибабахнутый этот! Тоже твердит, что я была в цирке! Он, видите ли, заходил в шорную, когда я спала! Представляешь? Конечно, если вставать в пять утра, то на ходу заснешь и черт знает что увидишь!

– А чего он утром у тебя в шорной забыл? – спросила я. – Зачем он туда совался? У него гримерка и реквизит не на конюшне, а на втором этаже! И этот свой гроб на колесиках он тоже здесь не держит!

– Послушай!.. – тут Любанины глаза вдруг округлились. – А что, если это – Яшка?

– Спер?

– Да! Он же первый приходит! Кремовская говорит, что я ключи подобрала! А ведь он тоже мог подобрать!

И тут я поняла одну чудовищно забавную вещь. Я второй день ношусь с этими дурацкими блестяшками, я уже половину растеряла, но ни разу не задумалась – а кто же их спер на самом деле? Кому, кроме меня, потребовались брилики, да еще в таком количестве?

Яшка это сделать не мог. Яшка пришел уже после того человека, который сунул коробку в бочку. Впрочем, откуда я знаю, когда он пришел? Я же вообще ничего не знаю, а спрашивать не могу. Вот даже следователю никто ничего толком не отвечает, а мне?

– Знаешь что? – сказала я Любане. – Давай лучше сюда бинты, я тебе скатать помогу. А ты шей оголовье. А то уедешь в воскресенье, так оно и останется недошитое.

– Уеду, как же! – буркнула Любаня. – А если они до воскресенья не найдут эти побрякушки? Куда я, к чертям, поеду? А у Колесниковых в следующую пятницу программа открывается! Вот не дождутся они меня, возьмут другого ассистента – что я тогда делать буду?

– Останешься с Гавриловым. Он же все равно другого конюха еще не нашел. Я сама объявление в газету давала – пришел какой-то шизофреник…

– Знаю, сама выпроваживала. А с Гавриловым не останусь. Лучше с голоду подыхать. Лучше я вообще из системы уйду.

Уйти из системы – это было серьезно. В цирковой системе Любаню поставили на очередь, и через несколько лет она уже должна была получить квартиру. А куда она без квартиры, да еще с ребенком? Под забор, что ли?

– Ну, вы уже столько лет ругаетесь, еще годик погрызетесь, – успокоила я и подумала, что вот Любаня смоется от Гаврилова, которого вдруг так крепко возненавидела, и через месяц забудет всю грызню, а я куда из дому смоюсь? Не писать же заявление – мол, прошу уволить из семьи по собственному желанию… У меня моя домашняя грызня – навечно.

– Хватит, – твердо сказала Любаня. – Пусть ищет другую дуру.

Не знаю, почему, но в цирке служащими по уходу за животными работают в основном женщины. Я имею в виду – конюхами. Просто эта должность в документах так заковыристо называется. И мы занялись бинтами.

* * *

Весь вечер я провела в цирке. Я ждала, когда же наконец Кремовская скажет, что коробка с драгоценностями нашлась. Эту коробку вполне могли ей подбросить с шести до семи, пока все в буфете. Опять же, в это время и Любаня в буфете, а я неотлучно при Любане. Я даже Эдика поймала, и он стоял при нас, чтобы в случае чего подтвердить – Любаня не бегала на второй этаж. Она вообще там появляется очень редко – если на конюшне чепе и нужно позвать Гаврилова. А чепе, кстати, и в этот вечер назревало – Любаня долго ходила вокруг Борьки и щупала ему живот. Конечно, ворчала на Гаврилова, который погубит хорошую лошадь. Борька меланхолично все это слушал и даже не попрошайничал.

Пришел Гаврилов, уже в синих джинсах и гусарских сапогах, но с доломаном через плечо. Я понимаю, ему жарко, но лосины у него – на грязных белых подтяжках, и это отвратительно. Наверно, я отошла в сторону главным образом из-за этих подтяжек, а не потому, что Гаврилов мог меня обругать.

– Погоняй лучше кляч! – крикнула мне Люба. – Погонялка вон там, на стене, на гвоздике!

Я и так знаю, где погонялка – рядом с огнетушителем. Вообще это такая процедура, которую увидишь только в цирке. Берется погонялка, это такой кнут, и ею осторожно пощелкиваешь лошадей по пузу, приговаривая:

– Гуляй, Борька! Гуляй, Санька! Гуляй, Хрюшка!

Кони топчутся, поводят боками, тужатся – они знают, что от них требуется. Они должны сходить на горшок, чтобы потом, во время представления, не оскандалиться в манеже. Когда они «погуляют», нужно похвалить, угостить морковкой и, конечно, убрать навоз.

Командуя лошадьми, я видела вход в зверинец.

Появилась Кремовская в черном бархатном халате. У цирковых такое особенное пижонство – эти черные бархатные халаты. Из-под него мелькали ноги в блестящих сапожках. Она вошла в зверинец.

Если бы она была там одна, я, наверно, тоже пошла бы, хотя боюсь этих тигров, как огня. Мне понарассказали всяких страшных историй – как тигр снял с человека скальп, как отъел руку, и так далее. В конце концов, я вернула коробку еще до обеда, почему же до сих пор она молчит? Но в зверинце наверняка были служащие, и вообще – как бы я об этом спросила? Нейтрально – мол, ничего не нашлось? И она окрысилась бы – а кто тебе, дуре, позволил лазить в зверинец? Кремовская недолюбливает меня, но Любаня говорит, что она недолюбливает всех женщин моложе сорока.

Первым Любаня седлает Хрюнделя. И я беру его и вожу по коридору. Потом в другую руку она дает мне Санькины поводья. Морды кивают и обдают мне руки горячим дыханием.

Хорошо…

Даже Гаврилов почему-то не ругается. Он надел и застегнул доломан. Кремовский в таком же пижонском халате, как у супруги, что-то ему рассказывает. Они старые приятели, начинали джигитами в одном номере, а потом Кремовского подобрала Кремовская. Тогда у него еще была другая фамилия. Он был у нее ассистентом, потом она ввела его в номер, и теперь они выступают вместе – она в золотистом фраке и в маленьком цилиндре, а он – в черном с золотом. Очень эффектно. Только я бы ни за какие эффекты не вошла в клетку.

Вот разве что ради Макарова… Гаврилов очень интересно садится на лошадь. Подходит, кладет левую руку на холку, заводит правую ногу чуть назад и делает резкий мах. Впечатление, будто нога летит под потолок и тащит его за собой. Раз – и он в седле. Два – опирается правой рукой о круп коня за спиной и отталкивается. Три – он уже стоит ногами на седлах и разбирает поводья.

– Хрюшка, Хрюндель, Хрюшенька, – говорю я. – Не подкачай, мальчик. Ладно?

Хрюшка кивает. Врет! Опять что-нибудь выкинет. Дело в том, что у Хрюшки мания величия. Он самый крупный и сильный жеребец на конюшне и вообразил себя вожаком табуна. А Гаврилов с этим не считается, и Хрюшка ему мстит. У них сложные отношения.

Гаврилов работает на Хрюшке высшую школу. Хрюшка – солист. Когда он идет испанским шагом, я балдею. Он высоко выкидывает ноги и сам осознает, насколько красив. Гаврилов у него на спине – какой-то чужеродный элемент. Остальные лошади в это время – как кордебалет. Они по команде кружатся и опускаются на колено, это называется «а жну». [3]3
  « А жну!» – (франц. a genoux– на колени) – команда дрессировщика, по которой животное опускается на передние ноги, поджимая их под себя.


[Закрыть]

Когда Хрюшка попрошайничает, он тоже высоко поднимает ногу – однажды чуть меня по носу не съездил. Но сколько я с ним нянькаюсь, никогда он даже не ущипнул – думаю, это враки, что цирковые лошади кусаются, вот щиплются – это да.

И вот Хрюшка прискакал с манежа, я повела его шагать. А к форгангу уже подкатывали вагончики переходной клетки. Это целый туннель от зверинца к манежу. Из одного вагончика торчала полосатая лапа. Вернее, свисала, там внизу есть щель, и когда в переходнике перед вторым отделением уже полно тигров, лапы висят отовсюду.

Из-за Хрюшкиной спины я выглядывала на Кремовскую. Она и ее красавец муженек готовились к выступлению. Кто знает, может, артисты перед выходом на манеж действительно в таком состоянии, что им все до фени? Любаня шагала Саньку и Ромку. Вот тоже дикое словечко – шагать лошадей! Они тут в цирке издеваются над русским языком как хотят. Кремовская посмотрела на нее, но не подошла и ничего не сказала. Может, она собиралась всем все сказать после выступления?

Началось второе отделение. Конечно, Гаврилов мирным путем с конюшни не убрался. Выругал Любаню, что седла свалены, как попало, она огрызнулась – пусть берет второго конюха, она и так вкалывает за двоих. На такое количество лошадей положено двое служащих. И хорошо, что добрые люди приходят иногда помочь.

– Помощница! – сказал ехидно Гаврилов, глядя на меня. – Ох, будь я твоим отцом, я бы с тебя сало-то согнал!

Я фыркнула – папочка-миллионер у меня на этой неделе уже был, теперь вот объявился папочка-наездник. Точно – надо женить Гаврилова на мамке, он ее быстро в чувство приведет. Это она только на меня орать мастерица, с Гавриловым ей не справиться!

– Послушай, ты ко мне в контейнер сегодня лазила? – спросила Любаня.

– Когда? Мы же весь день друг за дружку держимся! Если бы я лазила, ты бы это видела.

– Кто-то перерыл весь контейнер, – сердито сказала Любаня. – Не иначе, бриллианты искал!

– Может, Гаврилов?

– Не-е, Гаврилов только в кастрюлю лазит и в сундук.

У Любани есть здоровенная эмалированная кастрюля, литров этак на двадцать. В ней лежат гвозди, кусачки, отвертки, молотки, прочие железяки. Вытаскивать что-нибудь из этой кастрюли – все руки себе обдерешь.

– Конкурирующая фирма?

В этой программе работают джигиты. И то их конюхи сопрут у Любани погонялку, то Любаня у них свистнет хвостик для шамбарьера. Они наплели этих хвостиков целую коробку, а Любаня так плести не умеет. Постоянно на конюшне конфликт из-за всякой мелочевки, но надо и отдать девчонкам должное – сегодня утром они, оказывается, решительно заявили, что не верят, будто Любаня попятила брилики.

– Нет, они бы все раскудлачивать не стали. Кто-то всерьез решил, что эти блестяшки у меня. А куда я их могу спрятать? Или на конюшне в контейнер, или в гостинице под кровать! Железная логика, тудыть ее…

– Ты следователю скажи, что контейнер растребушили!

– Думаешь, он мне поверит? Скажет, что я сама и расковыряла его. Он же не верит мне, как ты не понимаешь? Он убежден, что если я мать-одиночка и работаю за гроши, и если мне случайно подвернулся ключ от комнаты, где лежат брилики, то я не могу их не взять!

Я подумала – а действительно, если бы Любаня выудила из бочки эту коробку, как бы она поступила? Все мы умеем красиво говорить, но когда у тебя в руках – настоящие бриллианты, и ты можешь делать с ними, что душе угодно, как тогда? Причем эти проклятые бриллианты знают, к кому в руки лезть! Мне – когда я родилась, бабка с дедом сказали матери – нечего было нищету плодить! Или Любане – она же никогда дочке нового платья не купила, все – с чужого плеча, подружки ей сбагривают поношенные детские тряпки.

А если бы бриллианты выудил Макаров?

Ведь он многим нравится, я знаю, а выбрал именно генеральскую дочку на машине и в ажурных колготках за кварт. Но ему легче – он всегда может сказать сам себе, что это любовь. С бриллиантами такие выкрутасы невозможны.

Впрочем, девчонки так преподнесли меня в комплекте с папочкой-миллионером, что я вполне затмила бы даже маршальскую дочку. А что, если он обо всем догадался?!? Как хорошо мне жилось до этих проклятых бриллиантов…

Представление окончилось.

Любаня прибиралась на конюшне, я ждала. Ведь Кремовская обещала, что скажет, будто драгоценности нашлись. Сейчас был последний срок и самое подходящее время. Мол, пока с мужем слушали аплодисменты, коробка оказалась в гримерной. Принесли по крыше гаража, и все тут!

Не выдержав, я пошла наверх. У меня там не было решительно никакого дела, но я могла и просто так зайти в гримерку к Вейнерт. Она мне нравится, однажды я даже послала ей цветы. В театре это очень принято, а в цирке – не слишком. Она угостила меня кофе и вообще относится ко мне лучше, чем вся остальная программа. Еще я дружу с музыкальными эксцентриками Буйковыми. Они оба уже старенькие и симпатичные, и номер у них тоже старенький, но модный. Они даже по манежу ходят медленно, а танцуют вальс. И когда седенький Георгий Антонович обнимает Риту Степановну и они кружатся, как в старом кино, зал замолкает, а у меня щиплет в глазах. Ведь все видят, какие они старенькие, и как им трудно делать даже эти несложные трюки, и все всё понимают…

Они меня любят потому, что у них две дочки, обе поздние, и обе работают в других коллективах, а встречаются с ними очень редко. И они страшно тоскуют по дочкам, а молодежь на них не обращает внимания, и поэтому им кажется, что дочкам они тоже больше не нужны. И они всегда со мной такие веселые и ласковые, что я думаю – а может, если бы я была у мамки поздним ребенком, она тоже ко мне относилась, как Буйковы? Вот было бы здорово…

Я пошла к Вейнерт и рассказала ей, что у Любани копались в контейнере. Вейнерт сказала, что у нас в цирке не конюшня, а проходной двор, и еще удивительно, что оттуда ничего ценного не пропало. В нормальных цирках есть двери и есть замки, а у нас – полный коммунизм: приходи, кто угодно, и бери, что угодно!

Я ждала совсем другого. Я так надеялась, что она скажет – чушь какая-то, пойди успокой Любаню, только что заходила Кремовская и сказала, что ей подбросили коробку с драгоценностями.

Но Кремовская не заходила. А то бы уже весь цирк гудел.

Я столкнулась с ней в коридоре. Она шла к лестнице. Через плечо у нее была сумочка размером с почтовый конверт. За ней шел Кремовский – руки в карманах великолепной куртки, нос вверх. Я искренне пожелала ему свалиться с лестницы.

Самое скверное – я даже не знала, где они живут. Не в цирковой гостинице, это точно. Сперва они вроде взяли номер «люкс» в «Глории». Потом вроде сняли квартиру у каких-то алкашей, прямо с мебелью. Но у алкашей был второй комплект ключей, и из-за этого случилась какая-то история. То ли алкаши нагрянули не вовремя, то ли что-то унесли, не помню. И после этого Кремовские опять собирались в гостиницу. А собрались ли?

Был один способ как-то это выяснить. Вслед за Кремовскими я побежала к вахтерке и стала клянчить ключ от директорского кабинета. Естественно, соврала, что оставила там папку с документами, которые мне нужно до завтра перепечатать.

Мне дали этот ключ на пять минут.

А у директора на столе, под стеклом были телефоны всех артистов программы, это я точно помнила. Вернее, не всех, а тех, кто жил не в цирковой гостинице. Буйковы, например, сняли комнату у какой-то старушки. Телефон Кремовских там тоже был, но я не могла по нему определить, гостиница это или квартира. Одно было ясно – Кремовские живут где-то недалеко от цирка. А другое было неясно – это телефон, имеющий практическое значение, или уже устаревший? Я его запомнила. И минут через пятнадцать позвонила.

Трубку взяла Кремовская.

– Добрый вечер, – не своим голосом сказала я. – Драгоценности у вас. Почему вы никому об этом не сказали?

– Добрый вечер, – с насмешкой ответила она. – А в чем, собственно, дело?

– Дело в том, что мы так не договаривались.

– А как мы договаривались?

Она явно издевалась надо мной!

– Мы договаривались, что вы получаете коробку и говорите всем, что ее вам подбросили.

– Там кое-чего не хватало, – сказала Кремовская, и я поняла, что она дома не одна.

– Не хватало золотой корзинки с бриллиантами. Но я ее верну чуть позже.

– Вот тогда и будем разговаривать.

И она положила трубку.

Конечно, она привыкла справляться с тиграми и думает, что справится с кем угодно! Я представила себе ее лицо. Она сейчас иронически и высокомерно усмехается. Сила на ее стороне. Это анонимной звонильщице от нее чего-то надо, а не наоборот. Вернуть сегодня корзинку – это было совершенно невозможно. Не полезу же я в окно шестого этажа, даже твердо зная, что блестяшка – на подоконнике. А что-то предпринять надо. Кремовская будет молчать, как рыба, следователь будет трясти Любаню… Кремовская будет молчать… И тут у меня в голове забрезжило нечто.

Я подставила Любаню. Хотела я этого или не хотела – это уже другой вопрос. Если блестяшки не найдутся, она, наверно, не сможет уехать в Симферополь и все ее ассистентское будущее рухнет. И ее всю жизнь будут подозревать. Драгоценности должны найтись! Чего бы мне это ни стоило!

И стоить это, кстати, будет недорого!

И заодно я так проучу Кремовскую, что она долго будет помнить!

А главное, что сама же подсказала ход.

Я заберусь в ложу и подремлю до полуночи. А потом вскрою ее гримерную и найду коробку. И она даже пожаловаться никому не сможет. Потому что она же никому вечером не сказала, что драгоценности нашлись! А утром их уже не будет.

Вскрыть гримерку – «Это элементарно, Ватсон!» У меня примерно такие же ключи от квартиры, как те, что висят в вахтерке на стенде. И еще я умею открывать замки шпильками.

Так что главное – план есть. Остается действовать.

А о том, что коробка – в гримерной, и сомнений быть не может. Она довольно большая, эта коробка. И Кремовская не могла ее незаметно вынести из цирка – я же следила за ней. Скорей всего, она затолкала коробку в какое-нибудь неподходящее место.

Делать нечего – я найду это место.

* * *

У нас напротив фортанга две большие ложи – директорская и правительственная. Конечно, никакое правительство к нам не ходит, но ложа так называется. И она комфортабельнее директорской – там есть предбанник с диваном и столиком, вешалка и прочий комфорт. Вся беда в том, что ее запирают, а директорская ложа так и стоит открытая. И мне придется коротать время в директорской ложе.