Текст книги "Корзинка с бриллиантами"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Он повернулся ко мне и сказал тонким голоском, явно передразнивая интонации:

– А вы позвоните на студию и спросите, как найти Ирину Логвинову, вам каждый скажет!

Я уставилась на Гаврилова с восхищением.

– Вот этим ты сейчас и займешься! – уже своим голосом продолжал он. – Возьмешь в приемной большую телефонную книгу – и валяй! А когда узнаешь ее телефон, будем действовать дальше. Только не тяни с этим. Поняла? Мы сегодня же должны вернуть корзинку.

– Вернем, а дальше что? – я действительно не знала, что с этой корзинкой можно сделать дальше, не в милицию же ее нести…

– Пойдем с корзинкой к Кремовской, – решительно сказал Гаврилов, – и заставим ее признаться, что драгоценности нашлись. В противном случае нам и до милиции добежать недолго…

– Я не пойду в милицию! – опять на меня напал перепуг.

– Никто и не заставляет. Но Кремовская, кажется, тоже не заинтересована в том, чтобы ты носила ее побрякушки в милицию. Она что-то затеяла… только я не могу понять что. Если она прячет драгоценности от Кремона, то, раз уж они вернулись к ней, не проще ли отдать их кому-нибудь из родственников? Или вообще положить в сейф в директорском кабинете?

– Но ведь если Кремон их теперь стянет, его сразу же поймают и драгоценности вернутся к ней, – сказал я.

– Если начнется такая склока, Кремон может на нее и в суд подать, потому что она присвоила отцовское наследство. Впрочем, ну их в баню. Хоть бы они и вовсе сгорели, эти побрякушки, но чтоб перед этим все поняли, что Люба тут ни при чем. И как можно скорее. Вот что главное.

– Когда милиция найдет вора, – без особого оптимизма молвила я, – всем и так станет ясно, что Любаня ни при чем.

– Предположим, вора найдут, но когда? – резонно спросил Гаврилов. – Пока они там будут бегать со своими отпечатками пальцев и прочей мурой, да еще, чего доброго, возьмут с Любани подписку о невыезде, в Симферополе начнет работать новая программа. Колесниковы подождут ее, подождут и возьмут другого ассистента. А для нее это – шанс, понимаешь? Да еще за спиной все шепчутся – а вдруг действительно она?.. Люба должна в воскресенье вылететь в Симферополь. А преступника милиция пусть потом ловит, сколько угодно. Бог в помощь!

– Вы что, не хотите, чтобы его поймали? – спросила я.

– Все они хороши и все друг дружку стоят! – с неожиданной злостью ответил Гаврилов. – Все, пришли. Я иду первый, ты – через две минуты. И звони на телестудию немедленно.

Он перешел улицу и вошел в цирк. Я прошлась взад-вперед и уже шагнула с тротуара на проезжую часть, как вдруг отдернула ногу и отпрыгнула в сторону.

Прямо на меня шли наша бухгалтерша Рубцова и Александр Кремон.

* * *

Кремон вел Рубцову в кафе напротив. А я как раз не завтракала. Если я не позавтракаю, я не человек. Я буду смотреть на мир голодными глазами и думать только о яичнице. И, в конце концов, все равно я бы сейчас отправилась перекусить.

Естественно, я пошла за ними в стояк. Они взяли кофе, а я – кофе и пирожки. Но я встала так неудачно, что не слышала их разговора. Поняла только, что Кремон жалуется, а Рубцова его утешает.

Все-таки Кремон здорово постарел. А может, на снимке он был просто хорошо загримирован. Вороные кудри выглядели убого – слиплись они, свалялись, что ли? Широкое лицо, которое на той фотографии улыбалось от уха до уха, тоже как-то смялось, обвисло, как говорит Алка, потеряло товарный вид. Да и вообще он не был похож на артиста. Так выглядят старые инженеры у мамки в конторе, которые уже даже собственным женам не нужны… ага, я поняла, в чем дело. У Кремона был удивительно неухоженный вид. Как будто он вообще не моется и не чистит одежду. Что бы это значило?

Жалуясь, Кремон забывал про кофе и размахивал руками. А Рубцова, утешая его, не забывала отпивать кофе, и вообще никакой скорби у нее на лице не было.

Тут я сообразила, что ведь Кремон меня не знает. Это я его видела ночью возле цирка, а он-то меня не видел! И я нахально подошла к ним и встала так, что Рубцова оказалась ко мне спиной, а Кремон – лицом. Теперь я по крайней мере могла услышать часть его причитаний и заесть их своими пирожками.

– И вот я уже заказал музыку классному композитору, – возбужденно рассказывал Кремон, – мне уже шьют костюмы в театральной мастерской. Я достал такой материал! Я уже репетирую степ. Это будет номер супер-класса. На прощание я всем им покажу, кто такой Александр Кремон! Верочка, я же знаю, что буду работать этот номер два года, не больше, но я должен его сделать, я с ним переспал, я его вижу… У меня будет пьедестал – как шляпа канотье, такая же шляпа будет на голове. Я выйду в жилетке и белых брюках, это будет настоящее ретро…

– Теперь все работают настоящее ретро, Саша, – сказала Рубцова. – И степ бьют тоже многие.

– Нет, это будет не такой степ, – убежденно отвечал Кремон, – это будет джазовый степ! Я верну на манеж настоящий джаз!

– Уже давно вернули, Саша.

– Нет, этого еще не было – джаз на моноцикле. Я готовлю сюрприз. Сценарий блестящий. Сперва небольшой джазовый проигрыш, пистолет – и в форганге появляюсь я. На мне длинное черное пальто с поднятым воротником, руки и в карманах. Я – старый безработный артист, холодно, льет дождь, я никому не нужен… Вдруг в музыке – ритм. Я начинаю выбивать степ, прямо в пальто, а под пальто спрятан моноцикл, понимаешь, это пальто и создает образ, и прячет моноцикл…

– Понимаю, – Рубцова допила кофе. – Спасибо тебе за кофе, Саша. Только ничего у тебя здесь, боюсь, не получится. Тебя не возьмут в наш цирк на репетиционный период. И никто тебе тут реквизит заказывать не станет. Я как бухгалтер тебе честно говорю – цирк в прогаре, я-то это знаю! Еле людям зарплату платим. А ты про номер экстра-класса! Тут, того и гляди, начнем цирк по ночам сдавать под дискотеки!

Я обалдела! Дискотеки в цирке! Ну, ва-аще улет!

– Я денег не прошу. В моей семье как-то не принято побираться, – гордо сказал Кремон. – Если бы я получил то, что мое по праву, я бы выпустил номер мгновенно! Мне приходится торопиться, Верочка, через два года я растеряю половину трюков, я ведь уже не мальчик, Верочка… Галка – я не хочу ее ругать, Верочка, она обыкновенная женщина, большего от нее требовать нельзя, она просто маленькая женщина, которая цепляется за любовника, тряпки и побрякушки… да, так вот… Галка сыграла комедию. Я это знаю точно. Наши фамильные сокровища у нее, вся эта история с кражей – липа, клянусь тебе! Я это знаю! И девчонке той, конюху, они хорошо заплатили, чтобы она пока все взяла на себя. Думаешь, я не знаю, как это делается? Я знаю, Верочка, я знаю, почем теперь такие вещи…

– Пойдем, Саша, – предложила Рубцова. – У меня дел по горло.

– А когда моя мачеха Галина Константиновна кончает репетировать? – осведомился Кремон. – Я уже беседовал с ней намедни… Хорошего – понемножку. Случайно сталкиваться нам вроде бы и незачем.

– А ты и не столкнешься, – пообещала Рубцова. – Пойдем ко мне в бухгалтерию, ты там посидишь, я тебе газету дам. А потом я схожу за кулисы и узнаю, где Кремовские.

Я спряталась за чью-то спину, пока Рубцова и Кремон проходили мимо. И я унюхала, что от Кремона разит спиртным. Может, это был коньяк, а может, и что другое, я так детально не разбираюсь. Но одно я знаю точно – плохо, когда человек пьет с утра, а потом начинает рассказывать, какой у него будет прекрасный номер, и как он с этим номером объездит весь мир. Я такого путешественника в цирке уже видела. Он работал служащим по уходу у дрессировщиков Рамазянов, и он действительно любил животных, за это его и держали, но вот врал он спьяну, как барон Мюнхаузен!

Рубцова повела Кремона к себе, а я вслед за ними проскочила на свое рабочее место. Стоило мне открыть телефонную книгу на той странице, где телестудия, как раздался звонок.

Это вполне могла быть мамка. Я подумала, что, пожалуй, лучше с ней объясниться по телефону, чем дома. Тут ведь и трубку положить можно, если что. Но это была Светка.

– Слушай! – заорала она. – У тебя чего, совсем крыша поехала? Где ты была?

– Где была, там меня больше нет, – гордо и лаконично ответила я и отнесла трубку подальше от уха, потому что Светкины вопли и так были здорово слышны.

– Твоя мамахен совсем умом повредилась! Она же к нам до трех ночи звонила – она была уверена, что ты у нас, только не хочешь подходить к телефону. Моя мамахен в конце концов твою послала!!!

Это была плохая новость. Из нее следовали две неприятности. Первая – что моя матушка возненавидит Светку и ее семейство, а Светка на какое-то время станет у нас дома персоной нон грата. Вторая – что Светкина маман с такой же любовью теперь будет относиться ко мне. Все это – дела временные, обе наши старушки через месяц уймутся… может быть…

Конечно, с мамкой разговор будет – не приведи бог. Но если она уж настолько мне не доверяет – пусть ведет к гинекологу! Однажды Светка своей такое сказала – но ее мамуля не захотела позориться, и напрасно – она узнала бы про свое чадо много нового и интересного.

Мне надоело, что меня каждый день оскорбляют. Я ведь вообще не скандалистка и очень спокойная. Алка говорит – флегма, как все толстые люди. Я ведь даже могу по пальцам сосчитать, сколько раз в жизни целовалась! Но мне надоело… просто надоело…

– Юль, Юль, а мне-то ты хоть скажешь, где была?

– В цирковой гостинице, – я хотела было соврать, как задумала, что провела бурную ночь, но вдруг что-то внутри возмутилось и помешало. – Там компания собралась, а потом мы не смогли вызвать такси, и мне пришлось остаться. Как видишь, все очень просто.

– Действительно, просто, – согласилась Светка, – только поди объясни это твоей мамахен!

– Да-а… – согласилась я. – Этого ей сам Господь Бог не объяснит. Она начнет вопить – почему я домой не позвонила?! А какое там домой? Я и опомнилась-то в третьем часу!

– Пили? – как мне показалось, с завистью спросила Светка.

– Ага, коньяк. Слушай, Светильда, а ты не могла бы ей позвонить? Сказать, что я нашлась, а? А то она будет искать меня в цирке – и ты ж понимаешь…

– Я позвоню и скажу, что ты в ужасе от содеянного! – пообещала Светка. – И сразу же положу трубку, а то и мне достанется.

– Давай, я потом тебе перезвоню.

Я стала набирать подряд все телефоны телестудии, но без всякого результата. Черт их знает, может, они, как мы, работают только по вечерам. Тоже, видимо, артисты… и я вспомнила Кремона.

Естественно, я сорвалась с места и понеслась разыскивать Гаврилова. И я нашла его возле форганга, где доска объявлений. Он там разговаривал с Кремовским. Кремовский только что кончил репетировать и еще был в тренировочном костюме. А говорили они про гавриловскую пятку.

– Ты допрыгаешься, – сказал Кремовский, качая головой. Сейчас он не был похож на Макарова, еще и потому, что Макаров тонкий и стройный, а у этого под тренировочными штанами обозначился живот. На манеже-то он так одевается, что живота не видно, а на репетиции сойдет и с животом.

– Уже допрыгался, – ответил Гаврилов. – Когда я соскакиваю в манеж, поверишь ли, в бедре отдает, как будто гвоздь загнали.

– А какого черта ты в манеже соскакиваешь? – резонно поинтересовался Кремов-ский. – Я бы на твоем месте оставшиеся представления «почту» не ездил, а работал только «свободу». И барьеры брал бы как нормальный человек, сидя. Ты же навернешься к чертовой бабушке.

– Плохо, что когда я в растяжке, ахилл чувствуется, – пожаловался Гаврилов и для выразительности еще потрогал ногу над пяткой, там, где ахиллово сухожилие.

– Отработай ты эти раза просто в седле, тогда и с такой высоты прыгать не придется, – советовал Кремовский.

– Нет, без «почты» это не номер, а так… видимость, – возразил Гаврилов. – Ну, подумай, кто у нас теперь ездит «почту», да еще без цигли? [4]4
  Цигля(правильнее цигель) – прочный шнур (трос, ремень), применяется в номерах конной акробатики. Прикрепляется к сбруе лошади. Держась за цигель, наездник приобретает устойчивость.


[Закрыть]Наверно, только я один такой дурак. А «свободу» выводят все, кому не лень.

То, что он ездит сразу на двух лошадях, и называется «почта». А когда лошади сами танцуют в манеже, это «свобода». И Гаврилов прав – «свободу» я только в нашем цирке уже дважды видела, и еще по телевизору, а «почту» – впервые.

– Вот циглю, кстати, ты мог бы пристегнуть, – заметил Кремовский. – Если что – ведь повиснешь на поводьях и грохнешься. А цигля – это надежно.

– Это позор на мою седую голову.

Насчет седой головы он соврал – этим и не пахло. Пока.

– Хотя бы перед барьерами, – настаивал Кремовский. – А ну как не вовремя пятку прихватит? Грохнешься под копыта – тут тебе и череп проломят. Ты же с первой пары рухнешь аккурат под вторую, и сразу по тебе пройдется третья. Ну, пристегни ты эту циглю! Так, для гарантии! Потом незаметно возьмешь ее. Никто не заметит, что между поводьев затесалась цигля! Свои – и то не заметят!

Цигля – это ремень такой, он пристегивается к седлу. За него держатся джигиты, когда едут стоя, а Гаврилову это действительно ни к чему. Но Кремовский прав – у него теперь пятка с сюрпризами, не надо рисковать…

Они продолжали спорить, и я отошла в сторонку, не упуская их из вида. Я искала Любаню – и нашла ее. Она появилась передо мной неожиданно красивая. Во-первых, она не успела переодеться в свою фуфайку образца тысяча девятьсот четырнадцатого года, а во-вторых, стоит женщине надеть что-нибудь новенькое, пусть даже заколку для волос, как она от радости и гордости хорошеет.

На Любане была очень милая полосатая кофточка.

Раньше я этой кофточки не видела и, конечно, заинтересовалась.

– Дашь примерить? – спросила я.

– Конечно, что за вопрос. Сейчас переоденусь, а ты мерь.

Любанины вещи мне обычно впору, хотя фигуры у нас разные. У нее грудная клетка узкая, а сама грудь – наверно, седьмого размера, а у меня грудь пока не очень, а грудная клетка, наверно, широкая – потому что на ней тоже слой жира. В общем, итог и у нее, и у меня одинаковый.

– Откуда такая прелесть? – спросила я в шорной, где мы, пихаясь, переодевались.

– Купила.

– У тебя же денег не было! Еще вчера! – удивилась я.

– Ну, чтобы у меня совсем-совсем денег не было, такого со мной не бывает. Разжилась…

– Отдавать же придется!

– Не придется.

Я выскочила из шорной и побежала к форгангу, у нас там стоит большое зеркало для артистов. Мне было интересно, стройнят меня такие полосы или не стройнят. Гаврилов с Кремовским уже толковали про чью-то зарубежную поездку. Цирковые о чем ни заговорят – все сведут на заграничные гастроли, кто поехал, у кого сорвалось и кто чего оттуда привез.

Кремовский с интересом посмотрел, как я кручусь перед зеркалом. Я встретила его взгляд и вдруг подумала – любопытно, а где это Любаня вдруг разжилась деньгами? Причем такими, которые не придется отдавать? То, что в цирке все перехватывают друг у дружки то десятку, то сотню, это уже закон природы. Но ведь отдают, и более того – тот, кто влип в долги, нудит всем встречным и поперечным, что вот он получит в аванс столько-то, а из них отдавать вдвое больше, и жить ему, бедняге, вовсе не на что. И все про всех в итоге знают – кто кому должен и до какого числа брал.

Конечно, Кремон спьяну порол чушь. Кремовские не могли заплатить Любане, чтобы она взяла на себя кражу. Это уж совсем нелепо и неправдоподобно. Любаня же не прибабахнутая, чтобы за какие-то рубли вешать на себя уголовщину с риском вообще подсесть на несколько лет! Но она не сказала мне, откуда деньги, – значит, ей ни к чему, чтобы я об этом знала. Будь это долг – она бы последовала традиции и назвала заимодавца, да еще с восторгом по поводу его милосердия… стоп… Да ведь в эти последние дни, когда все сидят уже на чемоданах, никто никому ничего одалживать не станет, наоборот – все срочно возвращают долги, потому что разъезжаются в разные стороны. Мухаммедовы едут в Минск, Костанди – в Иваново, Буйковы – в Куйбышев. Кремовские и еще несколько номеров едут в Калинин… а Гаврилов?.. В пьяном трепе Кремона есть только одно рациональное зерно – Любаня знает что-то этакое, чего не должен знать никто, по крайней мере пока, и вот за это ей действительно могли дать деньги. И это могла сделать старая ведьма Кремовская! Вот… картина понемногу начинает складываться… ох, черт бы их всех побрал…

Я побрела назад, в шорную, снимать кофточку и возвращать ее Любане. Гаврилов поймал меня за руку.

– Опять ты тут носишься! – строго сказал он. – Марш к себе в приемную! И чтоб я тебя больше не видел на конюшне!

Я поняла, что это он меня посылает звонить на телестудию.

В шорной Любани не было. Я нашла ее возле открытого контейнера, где она воспитывала ревущую Лаську.

– Сто раз тебе говорила – не лазь по контейнерам, не путайся под ногами, не шныряй под лошадьми! – орала Любаня. – Ты не ребенок, ты наказание! Сто раз говорила! Тебя что, выпороть надо, чтобы ты наконец поняла?!

Увидев меня, Ласька немедленно обняла меня за ногу и заревела еще громче.

– Из контейнера ее выудила, – пожаловалась Любаня. – Сколько можно? Ну, скажи ты мне на милость, что ты забыла в этом растаком контейнере? Все твои игрушки в шорной!

– Может, и в тот раз Ласька шарила в контейнере? – спросила я. – Может быть такое?

– Не может! – решительно ответила Любаня. – Она ведь только кастрюлей интересуется, а тогда все перешерстили… Юлька!.. Опять! Опять кто-то контейнер обыскивал!

– Ты что-то путаешь, – неуверенно сказала я. – Все же аккуратно сложено..

– Я не так складываю! Во второй раз, Юлька! Они что, рехнулись все? Милиция эта придурковатая не унимается, какой-то сукин сын в контейнере хозяйничает… Может, я действительно эти бриллианты попятила, а? Во сне? Может, я лунатик?

Она схватила коробку с лошадиной аптекой.

– Гляди! Я нарочно банку с мазью оставляла сверху, чтобы Гаврилов все не перерыл. А она – вон где…

– По-моему, он вечером лечил Борьку, – напомнила ей я. – Ну, сунул не туда…

– Не-е, я ему за это разгон дала, он теперь все на место кладет! – похвасталась Любаня. – Господи, и как мне этот коллектив надоел! Думала, умотаю в Симферополь спокойно – так тут еще эта кража…

Мы не заметили, как на зычный Любанин голос сбежались джигитские конюхи, Валера, Эдик, униформист Ефимов, еще кто-то… а за ними я даже не увидела, а почувствовала Гаврилова. И пока Любаня всем объясняла насчет банки с мазью, я протиснулась к нему.

– Это шарил вор, – шепнула я. – Он же не знает, что камушки вернулись к Кремовской.

– Два вора, – поправил Гаврилов. – Шарили-то дважды.

– Один. С первого захода не нашел, решил еще попробовать.

– Два. Тогда тоже аптеку перерыли, а в ней и вообще спрятать трудно, все коробки открываются. Вот разве в мазь затолкать…

Я представила, как анонимный вор копается в вонючей мази, и фыркнула.

– Удивительно, Любанину комнату в гостинице еще не трогали! – вдруг додумалась я. – Все контейнер да контейнер…

– А что? Могут и до комнаты добраться, – согласился Гаврилов. – Ну, давай, звони этой самой Ирине! Живо! Тут и без тебя весело.

Я поскакала в приемную и схлопотала нагоняй от зама. У меня, видите ли, куча работы, и я заперла приказы в столе, и сунула куда-то ключ, а он теперь не знает, видите ли, где меня искать! Все очень просто – а не таскайте у меня из стола хорошую бумагу, тогда я не буду его запирать. Я эту бумагу по рупь шестьдесят пять покупаю на свои деньги, она по крайней мере белая и плотная, а на той желтой, которую мне выдают здесь, печатать даже неприятно, она от одного взгляда мнется.

Я работала, время от времени набирала номера телестудии и думала о Любане.

На ее месте я бы тоже сделала все возможное, чтобы уйти из конюхов в ассистенты. Если у нее ничего не получится с Колесниковыми и Гаврилов за эти оставшиеся два дня не наймет второго конюха, ей придется сопровождать лошадей в товарном вагоне. Я люблю лошадей, но не представляю, как можно ехать с ними в одном вагоне. И это еще летом! А Любане приходилось так ездить и зимой. А у нее Ласька. Тогда Ласька оставалась с бабкой, но теперь у Любани с семьей конфликт. Ребенок в одном вагоне с лошадьми, кошмар какой-то… Правда, девка к ним привыкла, так и шныряет под копытами, но может и дошныряться.

Позвонила Светка.

– Знаешь, что она мне сказала? – сходу начала она. – Я ей говорю, что Юлька была с компанией в цирковой гостинице, а она мне – я так и думала, сегодня же пойду в цирк и разберусь, что там в гостинице по ночам за компании! Представляешь?

У меня все внутри встало дыбом. Она еще будет ходить в цирк и разбираться! Мне тут только ее и недоставало! Она явится, с нее станется! И выяснит, что я провела ночь в гавриловском номере. Ну, что же… может, и к лучшему. Тогда она раз и навсегда перестанет беречь мою нравственность и девственность! Господи, ну почему чужой дядька, поймав меня при попытке взлома двери, мне поверил, а родная мать вообще ни в чем не верит? И почему, когда я влипла в передрягу, для меня было проще рассказать все, ну почти все, чужому дядьке, а не ей? Я ведь даже не подумала, что в беде нужно бежать к самому близкому человеку. Это все вранье – насчет самого близкого человека. Она сейчас собирается опозорить меня на весь цирк – такое только враг может придумать.

И первая мысль была – предупредить Гаврилова. Лучше всего, чтобы он ее встретил и нейтрализовал. Но я не могла соваться к Гаврилову, не узнав телефона генеральской дочки. Пришлось опять тупо вертеть диск и слушать длинные гудки.

Честно говоря, мне было не до работы. Вторичный обыск контейнера, естественно, растормошил все мои извилины. И я опять стала искать преступника по методу Шерлока Холмса. Это можно было делать, не отрываясь от машинки. Итак…

Номер первый – дядя Вахтанг плюс алкоголик Кремон. Дядя Вахтанг в ту ночь дежурил. Кремон был у него в гостях. Непонятно только, зачем они сунули коробку в бочку.

Номер второй, третий и так далее – те, чьи окна выходят на крышу гаража. Только они и могли ночью залезть в цирк.

Кремовские были в Москве.

Яшка пришел утром, его видел дядя Вахтанг и, возможно, дежурная в цирковой гостинице. Но если виновник торжества – дядя Вахтанг, он может насчет Яшки чего-нибудь соврать… нет, Яшку он подставлять не станет, по Яшке можно часы проверять… Поехали дальше. Большая гримерка джигитов Мухаммедовых. Джигиты считают себя вольными стрелками, женат только Салават. Боюсь, что у остальных пяти никакого алиби.

Костанди. Муж и жена. У них маленький ребенок, вряд ли они ночью будут лазить по крышам, хотя… она – с ребенком, он – на крыше! Очень просто.

Буйковы. Нонсенс! Буйковы на крыше! Держите меня, я падаю… да их же и не было тогда, они даже на представление не успели.

Шестая гримерка… да черт же побери, кто в шестой?

То, чем я занималась, было отвратительно. Я методично подозревала людей в преступлении. Я искала причины – и, что ужасно, находила их. И Мухаммедовы, и Костанди, и Яшка, и Буйковы живут очень даже небогато. Они все со дня на день ждут тарификации. А пока получают чуть ли не по пять рублей за выступление. Это – гроши. То есть, может, для простого человека – и не гроши, но у цирковых особые траты. Они, во-первых, постоянно ездят в Москву, в главк, а если не будут ездить – то тарификации никогда вообще не будет, и отправят работать не в хороший город, а в какую-нибудь Тьмутаракань, и в хороший, выездной коллектив они не попадут. Вот оболтус Гаврилов не очень-то в Москву ездит – так и за границу не попадает, а номер у него классный. Любаня, наверно, еще и потому уходит от Гаврилова, что с ним за границу не разбежишься. А потом – реквизит и костюмы. Их должна оплачивать дирекция, но обычно артисты шьют за свои деньги – так всякой волокиты меньше. Ну, большой групповой номер – тот, конечно, государство одевает и обувает. А солисты сами крутятся. И с этой точки зрения самый опасный, наверно, прибабахнутый Яшка. Он готовит номер экстра-класса, ему пьедестал нужен с какими-то лампочками и электрифицированный, ему эскизы костюмов нарисовали – космический скафандр, наверно, дешевле обойдется.

Наверно, Гаврилов прав, не наше дело искать вора, пусть его милиция ловит, наше дело – выручить Любаню. Но ведь интересно все-таки…

* * *

В конце концов я узнала ее телефон. А звонил Гаврилов, потому что я категорически отказалась. Я не представляла себе, что скажу ей. И поэтому он устроил мне настоящий допрос. Не знаю, понял ли он, что там, в макаровской комнате, происходило на самом деле. Но это, в конце концов, уже не так важно.

– Позовите, пожалуйста, Ирину Логвинову, – сказал официальным голосом Гаврилов. И она ответила, что Логвинова у телефона.

– Здравствуйте, Ирина, – продолжал Гаврилов. – Я звоню вам по довольно странному делу. Видите ли, речь пойдет о Николае Макарове, извините, но я случайно оказался в курсе ваших дел и забот… Ближе к делу? Ладно. Видите ли, у меня есть племянница, своеобразная девица, да… Семнадцать лет, и все такое… Она там, в театре, в каком-то клубе состоит… знаете? Ясно…

Он прикрыл трубку и прошептал мне: «Она от вашего клуба в нечеловеческом восторге!»

– Ну вот, Ирина, извините, я не знаю, как по отчеству… Хорошо. Моя племянница и еще две такие же театралки были в гостях у Макарова. Да, втроем… Наверно, ему было просто неловко послать их к чертовой бабушке, извините… И племянница забыла там одну довольно ценную вещь – золотой кулон. Откуда я знаю? Баловались девчонки, меряли по очереди, не заметили, как оставили где-нибудь под чайником… А этот кулон племянница взяла дома без спроса. Естественно, обнаружили, скандал, рев, все такое… Она – в театр, а Макаров уехал на съемки. Тогда она побежала ко мне. Извините, уже пришлось кое-когорасспросить, чтобы выйти на вас… Ведь вы нам поможете? Нужно только попасть в комнату к Макарову и взять кулон… да, конечно, только в вашем присутствии!

Я поняла, что у нее действительно есть ключ от квартиры, и на меня накатили противоречивые чувства: с одной стороны, это было великолепно, а с другой – значит, у них с Макаровым все очень серьезно… И теперь хоть ясно, почему его за полгода трижды показывали по телевизору.

Пока я маялась противоречиями, Гаврилов договаривался насчет встречи. И оказалось, что это возможно только в воскресенье, потому что мы чудом застали Ирину у телефона – ее ждет машина, и она со съемочной группой через десять минут выезжает в какой-то колхоз на два дня. Гаврилов пробовал клянчить, но бесполезно. На том они и расстались.

– В шесть часов возле макаровского дома, – сказал мне Гаврилов. – Запомнила?

– Запомнила… – и тут я поняла, что ни за что на свете не останусь наедине с этой Ириной. Лучше пусть корзинка так и лежит на подоконнике. – И вы тоже успеете. Как раз между представлениями.

– Переодеваться и разгримировываться? – недовольно спросил он. – Еще чего выдумала.

Для этой процедуры вполне хватит одного человека. Можно подумать, он гримируется! Так – сунет палец в красный грим и пошлепает по щекам. Макаров утверждает, что этот актерский грим по девяносто копеек делают на собачьем сале. У меня тоже есть такая коробка, только я им не пользуюсь, мою рожу румянить незачем. А как пользуются остальными цветами, я просто не знаю.

– Нет, – убежденно сказала я. – Не пойду одна.

– Пойдешь.

– Нет.

– А ну-ка, говори прямо, – сходу врубил он, – чего вы там не поделили с этой Ириной Логвиновой?

Я онемела. Это было прямое попадание. И молчала, пока он не понял, что другого ответа на этот вопрос не будет.

– Значит, боишься одна? – спросил Гаврилов.

– Нет… Просто не пойду.

– Дура девка, – беззлобно сказал он. – Ну, возьми с собой кого-нибудь из подружек. Тех, с кем ты там была.

Этого только недоставало!

– Нет. Пойдемте вместе, а? Я не могу взять их с собой.

– Чего-то ты финтишь, – заметил Гаврилов, – следы какие-то заметаешь… племянница! В шесть? До семи справимся?

– Справимся! – завопила я. – Это же на подоконнике! Возьмем и уйдем!

– А если этой штуки нет на подоконнике? – вдруг спросил он. – А если ваш Макаров нашел ее и сунул куда-нибудь от греха подальше? Что мы тогда будем делать?

Я развела руками. О такой возможности я не подумала.

– С тобой все ясно… – буркнул он. – Ты всегда впутываешься во всякие дурацкие истории или это – первая?

– Первая, – честно призналась я. – И хотелось бы, чтобы последняя. Она мне уже надоела.

– И мне хотелось бы.

Я его понимала. Чем бы ни кончилось милицейское расследование, обнаружится, что вещички взял кто-то из программы. Имя, звание – это уже неважно. Важно, что до воровства унизился артист. Раз уж на то пошло, то и дядя Вахтанг – бывший артист. То есть для Гаврилова – человек его круга, более того – его касты. Это безумно неприятно. Неприятно выяснить, что человек, рядом с которым живешь в цирковой гостинице, да еще вместе переезжаешь из города в город, – вор, ворюга. Даже если знаешь, что вряд ли с ним когда-нибудь вместе будешь работать, то… И тут я вспомнила Кремона.

– Я сегодня Кремона видела! – выпалила я ни к селу ни к городу. – Он с нашей Рубцовой кофе пил в стояке напротив!

– Врешь! – оживился Гаврилов.

– Ей-богу, не вру! Я его по снимку узнала! И еще слышала, о чем они говорили! Он репетирует уникальный номер – джаз на моноцикле! У него уже костюмы заказаны, и музыка, он хочет через наш цирк заказать реквизит.

– Ясно… – пробормотал Гаврилов.

– И если все это так, то ему срочно нужны деньги, и вы были правы, когда говорили, что он имеет к краже прямое отношение…

– В том-то и дело! – воскликнул Гаврилов. – Ты же сама говоришь – если все это так. Он этот джаз на пьедестале в виде шляпы уже десять лет готовит. И костюмы десять лет назад уже были заказаны, и музыка… Всей этой истории – аккурат десять лет. Он артист разговорного жанра, понимаешь?

– Вот оно что… – я даже скисла. – Вообще-то мне сразу не понравилось, что он с утра поддатый…

– Это для него нормальное явление, – объяснил Гаврилов, – по крайней мере, когда он в простое. Деньги ему действительно нужны, но не на номер. Про больную жену он никому рассказывать не станет. Такой он заковыристый человек. Разве что дяде Вахтангу. Выпьют бутылку водяры на двоих и начнут вспоминать прошлое и жаловаться на болячки. Они тогда вечером, наверно, тоже были под градусом. Чтобы Сашка Кремон встретился с дядей Вахтангом и не поддал – такого быть не может.

– Наверное, – согласилась я. – Он очень уж дико махал руками.

– А к Рубцовой приставал с байками, чтобы перехватить двадцатку, – продолжал Гаврилов. – Это в его духе. Ну и куда же он потом девался?

– А он в бухгалтерии сидит, ждет, пока уйдут Кремовские.

– У него что, дела в цирке?

– Откуда я знаю? Он только не хочет встречаться с Кремовскими.

– Знаешь, это все как-то связано между собой, – задумчиво сказал Гаврилов. – То, что он не хочет больше видеть Кремовских, и то, что Кремовская скрывает возвращение побрякушек.

– Очень может быть, – дипломатично ответила я. Все-таки по части логики у Гаврилова было слабовато. Он скорее практик, чем теоретик. Вот рассекретить генеральскую дочку – это у него здорово получилось. А держать в голове все детали той странной истории с драгоценностями было выше его сил, да и моих, наверно, тоже. Во всяком случае, я сразу видела его ошибки. Кремон не хочет видеть мачеху, потому что уже успел с ней поругаться, и только. Я и восемнадцати лет не живу на свете, а знаю, что пьющие люди рассуждают очень примитивно. И мотивы их поступков – до такой степени на поверхности, что один алкаш убил собственную бабушку. Оказалось – ему просто нужно было взять ее кошелек с деньгами. И тогда я поняла, что люди бывают разные. Для меня убийство бабушки ради кошелька – белиберда какая-то, а для него любовь к недосягаемому образу – еще большая белиберда, и никогда мы друг друга не поймем. Он – одноклеточный и мыслит соответственно, а я многоклеточная, за что и расплачиваюсь.