Текст книги "Корзинка с бриллиантами"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Я пошла на галерку посмотреть, как будет работать прибабахнутый Яшка. Он идет вторым номером. На манеже он мне страшно нравится. Он так смотрит вверх на свои мячики, что я тащусь!

По фойе навстречу мне шли Кремовские – она в потрясающем плаще и в невероятных темных очках, и он – в белой куртке и в белых брюках.

Глядя на Кремовскую, никогда не скажешь, что ей пятьдесят четыре года. Когда она выходит в манеж в золотистых лосинах и таком же коротеньком фраке, в сапожках, с хлыстиком, все балдеют. Правда, на ней пуд косметики, и за те три месяца, что она здесь, я ни разу не видела ее без парика. У нее их штук десять!

А Кремовский – это вообще уникум. Я впервые увидела мужчину, который, женившись, взял фамилию жены. И вообще он чуть ли не на двадцать лет ее моложе. Чушь невероятная! Любаня говорит, что он женился не на ней, а на ее аттракционе. Она унаследовала аттракцион от покойного мужа, а потом вышла замуж за этого чудика и сделала из него человека. Так говорит Любаня.

Я верю, что в Кремовскую можно влюбиться. Хотела бы я в пятьдесят лет иметь такую фигуру! И вообще однажды Алка где-то вычитала афоризм: «Лучше быть красивой сорокалетней женщиной, чем некрасивой двадцатилетней».

Кремовские ушли переодеваться и вообще готовиться к выступлению, а я забралась наверх и действительно получила огромное удовольствие от Яшкиной работы.

Но я не поглядела в авизо [2]2
  Авизо– служебное расписание, вывешиваемое за форгангом для сведения артистов и персонала, указывающее время и очередность выхода номеров в манеж, либо во время представления, либо во время репетиционного времени.


[Закрыть]и не знала, что из программы выпал один номер. Не смогли выбраться из Москвы Буйковы, музыкальные эксцентрики. Обычно артисты ездят в Москву на понедельник и во вторник прибывают к представлению, а они не достали билетов.

Это я узнала уже потом, а когда после Яшки отработал коверный и зазвучала гавриловская музыка, я испугалась – надо же бежать за кулисы и помогать Любане! Но я сразу же поняла, что, не видя меня поблизости, она попросила помочь кого-нибудь из униформы. И осталась наверху.

Гаврилов выезжает очень эффектно – стоя на двух лошадях сразу. Лошади несутся галопом по кругу, а он стоит, как ни в чем не бывало, потом лошади расходятся чуточку в стороны и между ними пробегает третья лошадь, и так далее. Очень красиво начинается номер. И Гаврилов в синем гусарском костюме с ментиком издали выглядит совсем неплохо. Публике неизвестно, что он маленький, вредный и от него разит аптекой.

Каждый раз, когда в финале номера Гаврилов, стоя на лошадях, прыгает через барьеры, мне хочется зажмуриться. Я не понимаю, как он на них удерживается. Лошади несутся попарно – две первые несут Гаврилова. И потом все лошади уносятся за кулисы, а он на полном скаку спрыгивает в манеж и вскидывает вверх правую руку, будто выстреливает.

Но этого я ожидать не стала. Я побежала к Любане.

Конечно, мне следовало бы позвонить домой и сказать, что я цела и невредима. Но я не сделала этого днем, а сейчас звонить хотелось все меньше и меньше. Я понимала, что она там волнуется, – но, в конце концов, она наверняка уже сто раз звонила Светке, а со Светкой я сегодня говорила и сказала, что переночевала в цирке. Видимо, она и мне звонила, но поди прозвонись, когда у нас сплошные междугородние звонки!

Финал номера – трудное для Любани время. Все лошади чуть ли не одновременно прибегают с манежа, надо их поймать и водить, это шесть-то штук, потому что Хрюшка и Ромка прибегают раньше. Мы водим их, пока не остынут, а потом ставим в боксы, водим сразу по два жеребца, а они никак не угомонятся после представления, и иногда так и висишь на уздечке.

Я догадываюсь, что ей поможет униформист Эдик. Ему девятнадцать, он хочет быть клоуном, а пока тренируется, ухаживая за мной. Он думает, если покажет мне репризу с воображаемым шмелем на пятачке между конюшней и зверинцем, то я так сразу и побегу с ним целоваться в пустую столярную мастерскую!

Эдик уже водил Хрюшку с Ромкой. Я поймала Борьку, взяла Хрюшку у Эдика и стала шагать с ними по широкому коридору. Сорок шагов, поворот назад, сорок шагов, поворот назад. С Борькой у меня дружбы не получилось, он вообще странный, почти не попрошайничает, а Хрюшка, естественно, узнал меня и стал баловаться – останавливаться и хватать меня губами за рукав. Я завертелась в поисках миски с сухарями. Обычно Любаня ставит подкормку на большой контейнер в коридоре, но может и на ковер, который перед гавриловским номером скатывают, и он лежит на тачке у форганга.

И тут подбежал Гаврилов с шамбарьером.

Он схватил Хрюшку под уздцы, оттащил его в сторону и стал лупить шамбарьером. Хрюшка шарахался и приседал на задние ноги. Я обалдела.

– Сволочь! – кричал Гаврилов, да так, что его наверняка слышали в зале. – Останавливаться будешь, да? Останавливаться ты мне будешь! Так тебя!

Он стукнул Хрюшку ногой по крупу, отскочил, чтобы еще ударить, но тут я опомнилась.

– Не смейте! – крикнула я и встала между Гавриловым и Хрюшкой. – Не бейте его! Он не виноват!

Гаврилов замахнулся на меня шамбарьером. Я так и думала, что ударит. Но если бы он меня ударил, ему бы это даром не прошло! Я бы на него в суд подала! Я не Любаня, которая допускает всякие мерзости.

Гаврилов замахнулся, но, видя, что я не отстраняюсь, медленно опустил шамбарьер.

– Люба! – крикнул он. – Возьми Хрюнделя! И чтоб я эту дуру на конюшне больше не видел!

Пока не подбежала Любаня, мы так и стояли: Хрюшка – забившись в угол, Гаврилов – со свирепой рожей, и я – между ними. А его дурацкие приказы мне до лампочки. Он через неделю уезжает. Жаль только Хрюшку. В плохие руки попал.

Подождав, пока Люба уведет жеребца, я медленно пошла прочь с конюшни. И проходя мимо лестницы, ведущей на второй этаж, остановилась. В цирке делалось что-то странное. Народ галдел.

– …и побежал звонить в милицию! – услышала я.

* * *

Оказалось, я правильно сделала, что не спешила домой. У нас разворачивались кошмарные события.

Дело в том, что цирк старый и стоит впритык между двумя домами. За цирком довольно большой двор, а к цирковой стене пристроен гараж. И окна шести гримерных выходят на этот гараж.

То есть с крыши гаража запросто можно попасть в гримерную.

Конечно, ворота во дворе постоянно заперты. Но в том-то и беда, что на крышу гаража проще всего попасть не со двора, а из обоих соседних домов. У них окна лестничных клеток как раз над этой крышей.

Сколько я помню, постоянно, когда приезжает новая программа, а их уже три сменилось, это четвертая, вся цирковая администрация первые две недели ходит вечером между гримерными и орет, чтобы окна на ночь закрывали! И трагическими голосами перечисляет все оконные кражи за последние двадцать лет. Там и магнитофоны, и норковые манто, и вообще все на свете!

Казалось бы, поставьте вы на эти дурацкие окна решетки, и делу конец! Так нет же – поставили однажды, и сами артисты возмутились. Сидим, говорят, в этом цирке с утра до ночи, как в тюрьме, а тут еще решетки! Окна освободили, и на следующую неделю у кого-то благополучно попятили сумку с импортным барахлом. Но это было еще до меня.

На сей раз пострадали Кремовские. Главное, они два дня в цирке не были. В воскресенье отработали и ускакали в Москву ночным поездом. А сегодня прилетели тем самым самолетом, на который не попали Буйковы. Так что даже непонятно, когда их обокрали – в ночь с воскресенья на понедельник, в понедельник или в эту ночь. Влезла какая-то скотина в окно, все переворошила и унесла не более не менее, как коробку с золотом и всякими украшениями. А плейер, кожаную куртку и всякое тряпье даже и трогать не стала.

То есть вор, видимо, собирался взять и плейер, и куртку, и еще какую-то мелочевку, все это лежало в одной куче на столе. А потом он нашел в кофре коробку. И остальное уже показалось ему незначительным.

С одной стороны, надо быть феноменальной дурой, чтобы держать такие вещи в цирке. А с другой – где еще Кремовская могла держать эту коробку? В гостинице, где каждый день в номер приходит убираться горничная? Или нет, они же, кажется, квартиру сняли у каких-то алкоголиков… Куда ни кинь – все клин. Причем, что характерно, в коробке, кроме золота, были всякие дешевые блестяшки. И даже интересно, как вор догадался, что в этой куче мишуры есть и что-то стоящее?

И вот я проторчала в цирке весь вечер. Видела и рыдающую Кремовскую, и ее свирепого муженька, который твердил, что он сто раз предлагал ей оставить драгоценности у тети в Москве. А ей, понимаете ли, никак нельзя выходить в манеж без бриликов в ушах! Видела милицию. Видела, как все лазили на крышу и прыгали возле тех окон. С них на крышу спуститься легко, а обратно вскарабкаться – уже не очень. Во всяком случае, для Гаврилова это сложная задача. Дело осложнялось тем, что в понедельник и сегодня с утра на этой крыше многие загорали. Она в заветренном месте, когда солнышко, там очень здорово загорается. Если там и остались следы, то их давно затоптали.

Наслушавшись всяких детективных соображений, я наконец побрела домой – навстречу очередному скандалу. И скандал, конечно, состоялся. Почему я не вернулась сразу же домой?! А я не могла вернуться. Как она этого не понимает?

И неужели я не соображаю, что у нее мог быть инфаркт?! Какая я все-таки неблагодарная скотина!!! Однажды Светка сказала мне так: «Все ваши скандалы объясняются очень просто – ты ей мешаешь. Она еще молодая женщина, ей пожить хочется, а тут ты, как бельмо на глазу. Она еще с подружками по ресторанам бегать хочет и мэнов кадрить! Она, может, уже себе кого присмотрела, а домой привести не может – из-за тебя!»

Я не знаю – вряд ли ей нужен любовник… У меня такое ощущение, что она без этого прекрасно обходится. Скорее, ей нужен муж, чтобы все было, как у людей. Я же вижу, как она у себя на работе разговаривает с мужчинами! Она не хочет им нравиться, вот что. Во всяком случае, после этого Светкиного выступления я стала очень внимательно за ней наблюдать. Ни отчима, ни просто мужчину я пока на горизонте не увидела. А жаль – может, она наконец-то переключилась бы с меня на кого-то другого? Бывают же чудеса на свете, а?

Наконец мы устали грызться и сели пить чай. А потом легли спать. И, уже засыпая, я вдруг поняла, что знаю что-то очень важное. Я вспомнила того человека и бочку с овсом. Вспомнила – и поняла, что они мне не приснились.

Конечно, я не заснула. Я вспоминала подробности, но подробностей не было. Появился силуэт, сунул руку в бочку, и все тут. Рост – непонятный. Я же лежала и смотрела снизу. Толщина – непонятная. Если бы у него пузо трехведерное было, или там горб, я бы заметила. А так – две руки, две ноги, тулово и голова… голова… а волосы? Я задумалась – эта прическа могла быть и мужской, и женской. Опять же – в брюках теперь ходят и мужчины, и женщины. Даже я иногда хожу, хотя они мне противопоказаны. Но юбка так надоедает, кто бы знал!

Я засыпала и просыпалась раз десять.

Утром я сказала мамке, что мне сегодня в девять, надо кое-чего поделать, и увеялась. Вообще я не люблю рано вставать, но тут уж так торопилась, так торопилась, что даже на улицу выскочила радостно, хотя там было прохладно и начинался дождь.

Когда я влетела на конюшню, там никого не было. Я, озираясь, подкралась к бочке и запустила туда руку по плечо. Трудно было прокопаться сквозь тяжелый овес, но я ввинтилась в него и действительно что-то нашарила. Овсинки забивались под ногти, но я ухватила это что-то, скользкое и неприятное, и с трудом вытащила на свет божий. Это оказался полиэтиленовый пакет, а в нем сверток.

Я забралась в шорную, на сундуке осторожно вынула сверток из пакета и развернула его. Внутри была дешевая пластмассовая коробка, а в коробке!..

Конечно, там было много и всякой дряни, блестки, сломанные брошки, мотки люрекса и прочая чушь. Но я понемногу выбрала из кучи настоящие вещи. Между прочим, их было не так уж и много. Три красивых кольца, сережки с какими-то желтыми камушками и просто золотые, цепочка с медальоном, отдельно кулон с маленькими зелеными камушками, браслет от часов, а сами часы были почему-то выломаны, и еще цепочка с маленькой золотой корзинкой. Корзинка была сделана очень искусно – такой крошечный изящный барельеф, и из нее торчали три цветка и два бутона, ну, и ветки с листьями, разумеется. Все это было с булавочную головку величиной – сомкнутые лепестки бутонов, крошечные листочки. А в сердцевинах трех распустившихся роз было по маленькому бриллианту. Как они блестели, когда я их подставила солнцу! Ой, как они блестели!

Я опять сложила все это добро в коробку и задумалась – а как с ним быть дальше. Можно было, конечно, немедленно отнести в милицию. Но я не могла расстаться с этими штучками. Я вдруг поняла, почему из-за них так рыдала Кремовская. Вот держишь в руках трехрублевую эту дурацкую коробку – и ощущаешь себя женщиной! Роскошной женщиной, которой все на свете по карману. Я впервые поняла, зачем нужны дорогие украшения.

В общем, ни в какую милицию я не пошла. То есть, я знала, что завтра или послезавтра отнесу все это по назначению, и мне еще спасибо скажут. Причем напишу в показаниях почти правду – помогая Любане, полезла с миской не в ту бочку с овсом. Еще скажите спасибо, что не скормила ваши брилики Хрюшке!

Я хотела хоть день быть хозяйкой бриллиантов, изумрудов, и что там еще блестело в золотой оправе. Ведь это в первый и последний раз в жизни.

У меня был с собой большой пакет. Я опять завернула коробку, сунула ее туда и отнесла к себе, в приемную. И до самого обеда, печатая и отвечая на звонки, чувствовала себя королевой!

Обедать я пошла к Светке. Пакет я взяла с собой.

Не доходя десяти шагов до дверей ее конторы, я вдруг безумно захотела надеть цепочку с золотой корзинкой. Это же не цирк, тут никто не знает про кражу. И так обидно было бы целый день проносить в сумке эти десятки тысяч рублей! Конечно, от сознания, что вот иду я, не красавица, не генеральская дочка, но вот в этом пакете с полуоторванной ручкой у меня целое состояние, тоже было здорово приятно, но мне хотелось большего. Чтобы вот было так – иду я, в кофтенке своей простенькой, в старой джинсовой юбке, в курточке летней, а на шее – блестяшка такая махонькая. И никто из прохожих не подумает, что это бриллианты. Но вот ударит солнце, они загорятся, и кто-нибудь наверняка остолбенеет.

Я прямо на прилавке закрытого газетного ларька выкопала из пакета цепочку с корзинкой и надела ее.

Дальше я шла как королева. Чушь какая-то – оказывается, эти побрякушки здорово меняют походку…

Светка первым делом уставилась на корзинку.

– Это у тебя что такое? – спросила она.

– Так, в цирке дали поносить.

– Ишь ты, играют… Юлька! Это же совсем как бриллианты!

– Это и есть бриллианты, – спокойно ответила я. – Мне одна заслуженная артистка дала выпендриться. На пару дней.

– Юлька… – прошептала Светка. – Юлька, я знаю, что мы сделаем с этими бриллиантами!

И тут мне стало страшно.

– Пошли лучше обедать, – торопливо сказала я. – Бриллианты все равно завтра возвращать. Ничего ты с ними не сделаешь.

– Сделаю! – воскликнула она. – Становись в очередь, возьми мне гуляш с гречкой и компот. А я побежала!

И она действительно побежала. Вернулась она, когда гуляш уже остыл, а я доедала ореховый крем. Конечно, мне крем противопоказан, но настроение из-за корзинки было безумно праздничное, и я решила, что раз в жизни могу себя побаловать.

– Порядок! – доложила она. – Я сейчас звонила Алке. У нее есть бутылка шампанского. Сегодня сбудется вековая мечта человечества!

– Коммунизм, что ли, наступит? – поинтересовалась я, уже догадываясь, что она затеяла.

– Ага! Коммунизм! Юлька, – тут Светка взяла меня за руки, – ты только не бойся. Мы с Алкой все берем на себя. Ты только проглоти то мы для тебя разжуем, ладно? Понимаешь, Юлька? Это твой единственный шанс!

И она прикоснулась пальцем к золотой корзинке.

* * *

Я позвонила директору и принялась врать, что вот съела какую-то дрянь в соседней столовке, мне плохо, меня рвет, и можно я сегодня не вернусь на работу?

Оказалось, можно. Потому что – кому я такая дохлая нужна?

Светка потащила меня к себе домой, и мы устроили погром в их шкафу.

– Я знаю, что у тебя с твоей маманей пары приличных трусиков на двоих нет, – сказала Светка. – Не стыдись, ты в этом не виновата. Когда рожают детей, надо думать, во что их потом одевать.

Вообще-то она была права…

Мы подобрали мне трусики и лифчик из имущества Светкиной мамы. Правда, и то, и другое было маловато. Потом Светка выкупала меня и обработала импортным мылом и импортным шампунем. В довершение картины она закрутила мне волосы и сделала прическу, от которой сама пришла в недоумение. Наверно, мне гладкие волосы все же идут больше, чем эти ненормальные спирали.

– Я поняла нашу роковую ошибку, – мрачно сказала Светка. – Нужно было сделать тебе мелировку.

– Нет, не нужно, – решительно сказала я, зная, что Светкина мама осветляет себе волосы и у них дома наверняка есть перекись водорода. – С мелировкой меня домой не пустят.

– Отсталая у тебя маманя, – ответила Светка. – Весь мир ходит с мелировкой, одна она еще сопротивляется.

– Она видела вблизи Викину мелировку, и ей этого надолго хватило, – объяснила я.

С Викой действительно получился тяжелый случай. Парикмахерша перестаралась, и вместо слегка осветленных прядок голова оказалась, как у зебры, в черно-белую полоску. Зрелище действительно вышло незабываемое. Мне такие эксперименты настрого запретили.

Вообще я не знаю, о чем она думает. Если теперь женщины делают именно такие прически, значит, современным мужчинам эти прически нравятся. Разве я неправа? А кому же, в таком случае, должна нравиться я? Доисторическим мужчинам, что ли? Так они уже не годятся к употреблению, как говорит Алка. Странная позиция у моей матушки. Недавно разворчалась, чтовот туфли за семьдесят рэ мне подавай, а она имела выходные за двадцать. Господи ты боже мой, ну почему она помнит все цены, которые были двадцать лет назад? Теперь и цен-то таких нету!

Мне удалось убедить Светку, что с прической все в порядке, и она побрызгала меня мамиными французскими духами, то ли «Диореллой», то ли «Диориссимо».

За всей этой суетой мы как-то забыли посмотреть на часы и чуть не опоздали в театр. Во всяком случае, Алка с шампанским ждала нас не меньше пятнадцати минут. И когда мы наконец просочились в служебный буфет, на меня накатила жуть. Это потому, что мы взяли по кофе и по пирожному и на несколько минут замолчали. Я наконец-то поняла, что сейчас произойдет.

Они решили поймать Макарова. Сблефовать и заманить в ловушку. И весь день и они, и я сама твердили, что нельзя упускать последний шанс, а теперь я взмолилась – хоть бы он от этой ловушки увернулся! Ну, не может быть, что он купится на такую дешевку! Не может и не должно этого быть!

Меня усадили за столик с краю, напротив пустого стула.

– Все время держись за корзинку, – сказала Алка. – Тряси ее, кусай ее, лишь бы он заметил.

Специально для этой чертовой корзины Светка надела на меня свою кофточку с декольте.

Лифчик был мал, кофточка тоже, я боялась посмотреть на собственную грудь – так она выглядела странно и вызывающе. Я знала, что если Макаров на нее посмотрит, я умру от невероятного стыда.

Мы исправно держались за чашки с остывшим кофе целых полчаса. И Алка уже забеспокоилась, что, наверно, они там у себя в гримерке пьют растворяшку с кипятком из термоса. Я отчаянно верила в безнадежность этой затеи. Макаров не мог клюнуть на кусочек золота с дурацкими блестяшками. Он на это не способен!

И вдруг я увидела, что Алка широко улыбается.

– Здравствуйте, Николай Ильич! Садитесь к нам!

Вот и все, очень просто, «Садитесь к нам!» – и он уже опускается на стул. Почему я не могла раньше, хотя бы месяц назад, вот так же небрежно позвать его – он же сел бы рядом!

Мы просто не заметили, как он вошел и взял кофе. А вот когда он с чашкой направился к себе в гримерку, Алка его углядела. Я вся закаменела – хоть бы он сказал, что торопится! Но он сел. Похоже, что в этот вечер нам везло, только я уж была не рада такому везению.

– Пируете? – спросил Макаров, подсаживаясь к Алке, но глядя на меня. Он наверняка увидел корзинку, и я подумала – интересно, если я покраснею, грудь тоже покраснеет?

– Пируем! У нас сегодня праздник! Выдающееся событие! Юлька родилась! – загалдели милые подруженьки. – Восемнадцать исполнилось, надо же, а? Во старуха!

– Поздравляю! – сказал мне Макаров. – Лет до ста расти нам без старости! А почему именинница такая печальная?

– Стареть не хочет, – брякнула Светка, но Алка немедленно повернула разговор в русло нашего сценария.

– Будешь тут печальной! – ответила она с таким видом, будто мне в день рождения вообще нужно рыдать в три ручья. – У Юльки что ни юбилей, то одно расстройство. Бывают же на свете сумасшедшие родители!

– Да, такого дурного папулю только поискать! – энергично включилась Светка. – Посудите сами, Николай Ильич, на кой Юльке эта побрякушка? На кой ей эта корзина?

– На шее носить, – неуверенно сказал Макаров и действительно очень внимательно посмотрел на корзинку и на бриллианты. – Юля, вам что, не нравится эта штучка? Конечно, не шедевр зодчества, но как дамское украшение – вполне!

Светка от этой критики обалдела и растерялась, но Алка ринулась в атаку.

– Конечно, не шедевр, – высокомерно сказала она. – От теперешних ювелиров шедевров ожидать не приходится. Просто все эти золотые выкрутасы – оправа для бриллиантов. Это действительно брилики, не верите? Юля, покажи Николаю Ильичу! Да не так, а пробой кверху! А то он не поверит, что это золото. Для золотой эта штучка великовата.

Я взяла корзинку на ладонь и протянула Макарову. Он, к счастью, не стал тянуться через весь стол.

– Но если так, ваша корзиночка стоит бог весть сколько тысяч, – заметил Макаров. – Ничего себе подарочек!

– А он ей только такие и дарит, – ухватилась за фразу Алка. – Он же ее с матерью бросил, а теперь совесть заговорила! На семнадцать лет он Юльке кольцо с изумрудом подарил, а на шестнадцать…

– Серьги! – воскликнула Светка. – Серьги с крошечными бриликами! Только мать запрещает ей все это надевать. Так и держит дома под замком. Говорит – приданое! Эту корзинку только сегодня позволила нацепить, а вечером отнимет и спрячет!

– Правильно делает! – заявил Макаров и отхлебнул кофе.

– Юлька у нас невеста с приданым! – пошла напролом Алка. – А ведь по ней не скажешь, правда? Тысячу рублей за побрякушку этот папуля отдать может, а полтораста за зимние сапоги – дудки!

– Он считает, что драгоценности – это всегда деньги, – с величайшей обидой за меня в голосе добавила Светка. – Он считает, что о Юлькином будущем он позаботился! А прочее ей пускай мать покупает! У самого дача с огородом – хоть бы когда клубники привез с этого огорода! У него же других детей, кроме Юльки, нет и не предвидится!

Мне стало так грустно, будто у меня действительно зловредный папочка-миллионер, который держит меня в черном теле. И одновременно я поразилась актерскому мастерству своих подружек. Нахватались, однако, бегая в театр!

– Юлька, не дуйся, – приказала Светка. – Николай Ильич! Ну, скажите ей хоть вы! Вас она послушает!

– Юля! – сказал он. – А ну, посмотрите на меня!

Он смотрел на меня ласково и весело. Я поняла, что если бы он хоть раз в день смотрел на меня так, я была бы самая счастливая на свете, ничего больше, только смотрел вот так.

– Николай Ильич, а что вы делаете после спектакля? – нахально спросила Алка.

– Домой иду, – несколько удивившись, ответил Макаров. – Ужинать и спать. А вы что, решили меня пригласить в ночной бар? Смотрите, девочки, выпить я могу много, придется бриллиантами расплачиваться!

– Чтобы мы за вас платили?! – гордо возмутилась Светка.

Они с Алкой перефыркнулись. Это у них здорово получается. Макаров с интересом посмотрел на Светку и усмехнулся.

– У меня-то сейчас просто нет денег, чтобы вас куда-то пригласить, – сказал он ей. – Я завтра на съемки уезжаю. Вот приеду богатый, тогда…

– А все-таки надо бы выпить шампанского, – тоном светской дамы произнесла Алка. – И за ваши киносъемки, и за Юлькино светлое будущее. Да вы не бойтесь, никуда нас вести не надо! У нас есть бутылка шампанского, только мы не хотим ее здесь вытаскивать. Тогда нас отсюда точно попросят!

– Шампанское – это, конечно, неплохо, – размышляющим голосом сказал Макаров. – Только, право, неловко… Чтобы девушки угощали взрослого человека…

– А у вас, оказывается, есть предрассудки? – лихо поинтересовалась Алка. – Не думала!

– Николай Ильич, ну, миленький, ну что же вы?! – заворковала Светка, заглядывая ему в глаза. – Это же так здорово – три ма-а-ахонькие девочки и один совершенно взрослый гениальный артист! Четыре человека на всего одну бутылку шампанского!

– И куда же мы с ней пойдем? В ближайшую подворотню? – ехидно спросил Макаров. – К Юле, насколько я понимаю, нас с этой бутылкой не пустят.

– Ко мне тоже не стоит, – сказала Алка и скорчила гримасу. Макаров посмотрел на Светку.

– Мои предки тоже нас не поймут, – загадочно улыбаясь, добавила Светка. – Но не будем портить Юльке день рождения…

– Выходит, ко мне? – удивился Макаров. – Мои соседки рехнутся! Я же в коммунальной квартире живу, девочки!

– А мы всего на четверть часика! Мы же быстренько! Нас никто не услышит! Мы тихо, как мышки! – загалдели на два голоса мои дорогие подруженьки. Они очень музыкально умеют галдеть.

– Ох, девки, что вы со мной делаете! – воскликнул Макаров. – Ладно, бес с вами. Только не торчите у служебного входа. И марш отсюда, а то я из-за вас выход провороню!

Он сорвался со стула, одернул сюртук и исчез.

– Ф-фу! – вздохнула Алка. – Юлька победила!

– Еще по кофе! – приказала Светка. – Тебе сегодня предстоит бессонная ночь.

* * *

В конце концов, однажды это должно произойти, думала я, сколько же можно выжидать. И девчонки правы – пусть это произойдет сейчас и с ним. Неизвестно, когда еще представится такой случай.

Правда, если я и этой ночью не приду домой, то завтра утром найду на лестнице чемодан со своими манатками. Перспектива неприятная. Но с мамкой я потом как-нибудь помирюсь.

Мы стояли на другой стороне улицы, против служебного входа, и подруженьки в оба уха накачивали меня бодростью и оптимизмом. Они утверждали, что Макаров клюнул, что он та-а-ак смотрел на мою корзинку с бриллиантами! Я попробовала спросить у них – а что потом? Даже если наутро в нем проснется совесть и он сделает мне предложение (один шанс из миллиона!), то как мне расхлебывать все это вранье? И ладно бы он на меня смотрел, а то на корзинку!

Тогда они меня спросили, чего же я в конце концов хочу. Хочу ли я быть сейчас с Макаровым? А если нет – чего же я здесь торчу? И не пора ли мне домой к маменьке? Чай, заждалась?

Если бы я знала, чего я хочу!

Он вышел и прямиком направился к нам. И мы пошли к нему домой. Я знала, в каком доме он живет, не знала только, что во дворе. Это нужно войти в подъезд, пройти его насквозь и пересечь наискосок потрясающе вонючий дворик. Там – другой подъезд, вернеее – черная лестница того же дома. И по ней-то мы и поднялись на шестой этаж в гости к Макарову. Это была длиннющая коммунальная квартира. И он жил в самом конце коридора. У него была маленькая узкая комната, почти без мебели. Жутковатый дворик, чьи ароматы я почуяла, подойдя к окну, и эта сырая комната, и вообще… Он мог клюнуть на генеральскую дочку и на золотую корзинку! Ужасно, невероятно, только человек, живуший в таких нечеловеческих условиях, может не выдержать и клюнуть на папеньку-миллионера. Я вдруг поняла, в чем дело. Все мы выдерживаем испытание на прочность до определенного момента. А потом ломаемся. Мне страшно не хотелось, чтобы и Макаров сломался.

Подруженьки тоже как-то притихли в этой комнате. Они живо отыскали посуду и сервировали столик. Теперь следовало осуществить самое сложное – после шампанского им незаметно смыться, а мне остаться. Светка велела мне выпить побольше, чтобы расслабиться. К этому я морально приготовилась, но не могла представить себе, как Светка с Алкой будут наощупь выдираться из этой коммуналки. Макаров говорил про каких-то соседок-старушек, – представляю, с каким восторгом они будут выпроваживать моих заблудившихся подруженек.

Этими соображениями я развлекала себя, чтобы не думать – а что будет потом. Я видела такие эпизоды в кино. Только там и он, и она хотели этого и знали, как себя вести. И это было красиво. Я же не представляла, как это может произойти именно со мной. Он подойдет, поцелует… еще поцелует… Но не может же взрослый человек целоваться всю ночь подряд, это же не Эдик-униформист! Он начнет раздевать меня… с кофточки! Ну, это еще не страшно. А когда же он сам разденется? В кино он раздевает ее, а потом – бац! Он уже без ничего. И что мне делать, пока он будет раздеваться?..

Они разлили шампанское и спросили, о чем я задумалась. Потом мы чокнулись, выпили, и Светка стала требовать, чтобы Макаров непременно меня поцеловал. Я прямо не узнавала ее. Выпила она хорошо если полфужера, а шуму подняла на целую бутылку. Потом она скорчила мне рожу, и я поняла – она притворяется подвыпившей, чтобы ей больше было позволено. И Алка тоже притворилась.

– Погодите, девки, погодите! – сопротивлялся Макаров. – Сперва надо спросить Юлю, она-то сама этого хочет?

Я молча сделала шаг к нему. Хочу я ли этого? Если честно – только этого я и хочу. Больше мне пока ни к чему. Я хочу, как Керубино у Бомарше, унести на своем лбу счастья на целую вечность.

Он взял меня за плечи. Я ощутила легкий запах – грима и одеколона. Я совсем близко увидела его лицо, и тоненькие мелкие морщинки, и запавшие глаза, и светлые пушистые брови… Надо было подставить щеку. Я подставила губы, и он легко прикоснулся к ним своими губами. Свершилось. Губы у него были теплые и сухие.

Краем глаза я заметила, что Светка с Алкой отступили к двери. Наверно, думали, что сейчас он поцелует меня по-настоящему? Но он отступил и посмотрел на них так, что они вернулись к столику.

Вообще они – молодчаги. И оделись попроще, чтобы я на их фоне сверкала. Светка – в материнский свитер, совсем необъятный, а Алка – вообще в старые штаны, хотя штаны ей не очень идут, она маленькая. А ведь тряпок этих у Алки завались, у нее-то и батя, и мамка на нее одну вкалывают.

За столиком они опять подняли галдеж. На поцелуй он не клюнул – так они выкинули ему старую приманку, цепочку с корзиной. Светка потребовала корзинку примерить, потом ее нацепила Алка, а мне в декольте повесили Алкину керамическую розу, и она мне пришлась больше по душе.

– Хоть вечер походить в бриликах! – трагически взывала Светка. – Когда еще доведется! Жаль, никто не видит!

Макаров смотрел на нас и смеялся. Мы действительно затеяли очень смешную возню вокруг корзинки. И тут в коридоре зазвонил телефон. Макаров насторожился. Действительно – в дверь постучали.