Текст книги "Корзинка с бриллиантами"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Ну, тогда я пошел, – вдруг вспомнил Гаврилов. – До вечера.

– Вы в гостиницу?

– Сперва – обедать, потом – в гостиницу, подремать. И у меня там книжка хорошая лежит, Яшка дал. Пикуль, про Потемкина.

– «Фаворит»?

– Она самая. Пока.

Он вышел из приемной, и я опять села за работу. Но день выдался какой-то нерабочий. Во-первых, я не выспалась, зевала и делала ошибки в каждой строчке. А во-вторых, всем вдруг понадобился директор. Вейнерт пришла к нему жаловаться, что перед выступлением джигитов одну лошадь постоянно ставят за кулисами возле ее реквизита, тринки [5]5
  Тринка(совр. назв. подушка) – реквизит, приспособление для устойчивости и упора тела нижнего акробата в икарийских играх, номерах антипода и эквилибра с ножной лестницей, представляет собой короткое ложе, с одной стороны круто поднимающееся вверх, а другой стороной устанавливаемое на поверхность манежа.


[Закрыть]с золотыми звездами и на позолоченных ногах. Тринку все время сдвигают к стенке, она трется, ноги гнутся, позолота летит к черту. А инспектор манежа от нее, Вейнерт, отмахивается. Буйковы пришли узнать, не изменилась ли у них разнарядка, они в Москве хлопотали, чтобы изменилась, они хотят в тот коллектив, где работает одна из дочек. Эдик пришел получить выговор – он вчера зазевался и не вовремя убрал с манежа реквизит от клоунской репризы. И, конечно, это было уже не впервые. Дирижер оркестра сцепился с супругами Костанди из-за темпов. И вся эта компания галдела у меня в приемной, совершенно не давая работать.

Я выключила машинку, заперла стол и вышла. У меня было скромное намерение – пока они галдят, сходить попить кофе в цирковой буфет. Я бы и попила, но вдруг увидела дядю Вахтанга. Он шел по фойе к выходу, но как шел?

Он крался и озирался!

Конечно, это все было не настолько уж комично – ну, пробирается по фойе пожилой человек, которому не хочется с кем-то встречаться. Может, этот пожилой человек еще и выпивши – тогда ему не хочется встречаться с директором, замом и прочим начальством. Но когда дядя Вахтанг через двери для зрителей выбрался из цирка, меня словно черт дернул выглянуть в окно, у нас здоровенные окна в фойе, от пола до потолка. И что же я увидела? Одновременно с дядей Вахтангом из служебного входа вышел Кремон и стал вертеть головой. Вдруг он увидел что-то этакое, выкрикнул не слышное мне слово и устремился в погоню.

Тогда я, естественно, выскочила через ту же дверь, что и дядя Вахтанг. На улице я столкнулась с Кремоном.

– Извините! – сказал он и понесся дальше. Я поняла – он преследует дядю Вахтанга. Но какого черта?

Маневр дяди Вахтанга тоже был ясен – за углом у нас здоровенный универмаг, и, раз уж к остановке вовремя не подали автобус, дядя Вахтанг хочет нырнуть в толпу. А потеряться в нашем безумном универмаге – плевое дело. Там прилавки и секции выстроены в виде художественного лабиринта. И не захочешь, а заметешь следы.

Кремон тоже исчез за углом. Он, наивный, еще не знал нашего универмага.

Но эти-то чего не поделили?

Я, соображая, вернулась в цирк, встала в очередь за кофе и пошла звать Любаню. Она как раз копалась в сундуке со сбруей.

– Циглю велел пристегнуть, – мрачно сказала она. – А он хоть спросил – есть у нас эта цигля? Сколько с ним работаю, ни разу ее не видела. Вот разве приспособить?

Она вытащила из кучи длинный ремень, уже здорово потертый.

– Приспособь! – ответила я. – А то он навернется. Ты же видишь, как он теперь хромает. Хрюшка дернется, он наляжет на больную ногу – и кранты.

– Сама знаю.

– Я очередь в буфете заняла. По кофейку?

– По кофейку!

В буфете мы обнаружили неожиданное явление – чету Кремовских. Пить и есть здесь они считают ниже своего достоинства – наверно, пришли кого-то искать.

– А все-таки он интересный мужик, – шепнула Любаня, показав глазами на Кремовского. – Посмотри, опять на нем новый костюм! С ума сойти можно – у него же этих тряпок больше, чем у нас с тобой вместе взятых. А какие фирмовые тряпки!

– Вкус у него есть, – согласилась я, – только очень может быть, что это не его вкус, а ее. Она его одевает так, как ей самой нравится.

– Но ведь ему к лицу, – сказала Любаня. – Во – рубашка к глазам, голубая, полоска на галстуке – к костюму…

– Женский почерк чувствуется.

Но я тоже посмотрела на Кремовского с интересом. Все-таки он похож на Макарова… или был похож. А для меня это много значит. Сейчас я видела его в профиль – и, ей-богу, сходство то возникало, то исчезало. Правда, Макаров одевается куда как проще. Ничего, женится на генеральской дочке – она его приоденет…

От этой мысли мне стало кисло.

Но тут уж я ничего не могла поделать. И Светка с Алкой тоже.

Попив кофе, я вернулась к себе в приемную. Там уже остались одни Буйковы. Они подарили мне шоколадку.

Шоколад мне противопоказан, он еще калорийнее, чем булочки. Но мне стало вдруг так грустно из-за Макарова, что я не могла удержаться. Стресс всегда отступает перед калориями.

Видя мою пасмурную физиономию, Буйковы осторожно спросили, не случилось ли чего, здорова ли я, и вообще. Они добрые, душевные, и хотела бы я, чтобы моя родная мать, увидев, что я хожу, повесив нос, спросила, здорова ли я. Она в таких случаях гонит меня выносить мусорник или мыть посуду.

И меня осенило.

– Очередная чушь, – ответила я. – Задержалась у подруги, не смогли вызвать такси, пришлось переночевать. А мама не верит, что я была в компании. Она бог весть что думает и сейчас явится разбираться в цирк.

– Почему же в цирк? – удивился Буйков.

– Потому что мы были в цирковой гостинице, – объяснила я. – А для нее что цирковая гостиница, что притон пьянства и разврата – одно и то же. Я не придумываю, это ее слова.

– Всякое бывает, – уклончиво сказал Буйков. – Ритуля, поможем девочке? Прикроем ее своими широкими плечами?

Он приосанился. В эту секунду я безумно любила его. Он мне годился в дедушки, но ведь дедушек тоже любят! У меня их два. Одного я вообще никогда в жизни не видела, а второй приезжал к нам три года назад, и что-то у них с мамкой никакой семейной идиллии не получилось. Да и какая там идиллия, когда пришлось жить в одной комнате втроем. А меня те дед и бабка даже никогда к себе не приглашали.

– Прикроем, – согласилась Рита Степановна. – Скажем, что Юля была у нас, пила чай и слушала наши истории. А потом мы ее уложили спать. Так, Юленька?

Я от радости даже не смогла ответить, а только закивала, как Санька, когда он попрошайничает.

– Когда твоя мама должна прийти? Сейчас? – спросил Буйков. – Ну, попробуем ее подождать. Немножко времени у нас еще есть. А если не дождемся – пусть подойдет перед представлением, мы ей все подробно обрисуем.

И они уселись рядом с моим столом, он – напротив, а она – возле меня.

– Но это еще не все, – сказала Буйкова. – У тебя еще какое-то беспокойство. Ну, давай, рассказывай. Я же вижу.

– Любаня, – призналась я. – Я сама не своя из-за Любани. Ее же подозревают, у нее эту сережку чертову нашли! А я знаю, что она ничего не брала!

– И мы знаем, – поддержал Буйков. – Милиция в конце концов разберется. Конечно, нервотрепка… Но Любаня еще день, ну, два подергается – и все выяснится. А Кремовской каково? Одним махом – все золото, все камни! Еще удивительно, что ее утром в больницу не увезли.

– Каким это утром? – удивилась я. Я же точно помнила, что истерика с Кремовской случилась вечером, но что она взяла себя в руки и кое-как, на транквилизаторах, отработала аттракцион. А чтобы на следующее утро с ней что-то случилось – я впервые слышала.

– Во вторник утром, – сказала Рита Степановна. – Ведь мы все про эту кражу знали, можно сказать, заранее.

Рот у меня сам собой открылся.

– Что ты пугаешь девочку! – воскликнул Буйков. – Дай лучше я сам расскажу. Смотри, ребенок побледнел!

Рита Степановна осторожно похлопала меня по щекам.

– Этот ребенок так просто не побледнеет, – сказала она. – Смотри, какие щечки хорошие, розовые! И грима не надо.

– Да, розовые! – кислым голосом проныла я, – Их со спины видать, эти розовые, они в зеркало не влезают!

Буйков расхохотался.

– Девчонки внушили? – сразу сообразил он. – А ты их, дур, больше слушай! Они такой румянец никакой косметикой не сделают.

Но я не стала набиваться на комплименты, а с нетерпением смотрела на Буйкову.

– Ну да, заранее, – повторила она. – Поэтому и на представление опоздали. Мы же договорились с Кремовскими одним самолетом лететь, дневным. Они обещали о билетах позаботиться. А когда мы их тете позвонили во вторник утром – спросить, когда встречаемся, тетя и говорит – да они давно улетели! Им, говорит, звонили и что-то такое сказали, что они занервничали и сразу собрались. И в аэропорт. Поскольку больше о себе знать не давали, то, наверно, улетели.

– И я говорю Ритуле, – вмешался Буйков, – это не иначе их предупредили, что в городе Кремон появился! Вот они и затрепыхались!

– А вы откуда знали, что это из-за Кремона?

– Да он же раз в год обязательно к Кремовской приезжает наследство делить! – усмехнулся Буйков. – У них такая семейная традиция. Только обычно Кремовская к этой встрече готова, а тут опростоволосилась – бриллианты в цирке, а она – в Москве. На дневной самолет мы, конечно, не попали. Прилетели уже в среду, а весь цирк гудит. Ритуля побежала к Кремовской, а та, оказывается, чуть на тот свет не отправилась.

– Ну что ты пугаешь! – накинулась на него Буйкова. – С чего ты взял, что на тот свет? Просто Галина перенервничала, и Валерик из аэропорта, когда приземлились, ее чуть ли не на руках домой доставил. Она его умоляла, чтобы он немедленно шел в цирк и забрал коробку с драгоценностями, а он – нет, я тебя в таком виде не оставлю. Лекарствами ее отпаивал. Потом она задремала, проснулась утром, слабость страшная. Он ее опять лечил, ни за что не хотел уходить. Сказал – да пропади они пропадом, эти блестяшки, твое здоровье дороже! Ну, вот они и пропали… Тоже, конечно, развлечение для пожилой женщины – ночью на самолете летать… Удивляюсь, как она после всего этого аттракцион отработала.

– Его бы и Юля отработала. Конечно, если бы рискнула войти в клетку, – сказал Буйков. – Животные старые, сами знают, что делать. По-твоему, Галина с Валериком подготовили хоть одного тигра? Все еще Кремовского работа.

– Миленький, ты неправ, – начала было Буйкова, но дверь кабинета открылась, выскользнул красный, как мак, Эдик, а директор привстал из-за стола и помахал рукой – мол, кто следующий, входите! И Буйковы поспешили к директору.

– Когда мама придет, пусть подождет нас, – шепнул мне Буйков. Он помнил, что обещал мне помочь. А у меня ноги под столом сами плясали – я должна была нестись к Гаврилову и рассказать ему новости.

* * *

– Ну вот, видишь, – сказал Гаврилов, – я же говорил, что это Кремон.

Но я этого не видела.

Я, собственно, прискакала к нему в гостиницу случайно. Выпрыгнув из приемной, я поняла, что не могу сейчас никуда нестись, что может явиться мамахен и ее нужно перехватить, но ноги сами вытащили меня из цирка. И тут возле входа притормозило такси и оттуда вышел прибабахнутый Яшка. Я кинулась к опустевшему такси.

Через три минуты я была в гостинице. Гаврилов действительно, как и обещал, валялся на тахте и читал Пикуля. Цирковые не очень любят читать, они больше развлекаются видиком. А еще ходят по театрам. Я как-то видела Кремовскую, собравшуюся в театр. На ней было такое платье, что зрители, наверно, смотрели не на сцену, а на Кремовскую – с золотыми цветами и драпировками какого-то сверхпарижского фасона. А туфли со строчкой из камушков под брилики! А парик! Это мы в цирке знаем, что она носит парики, но в театре-то этого не знают! Парик был лучше, чем настоящие красивые волосы. Это был цвет натуральной блондинки, очень живой, и грим, конечно, был подобран – лучше не надо. На Кремовской были очки-хамелеоны, так что морщины под глазами она удачно спрятала. И выглядела на тридцать лет.

– Я не к тому, что Кремон, а к тому, что Кремовские оказались в городе гораздо раньше, чем все думают, – ответила я.

– Ну, и какое же это имеет значение?

– Не знаю. Пока не знаю. Но ведь и никому не известно, что они делали все утро и весь день. Может, они встретились с Кремоном? Может, он их искал? Может, они его искали?

– Ну, так я тебе скажу, что они делали, – вздохнул Гаврилов. – Когда Галина поняла, что жива, она первым делом доползла до зеркала, а потом полезла в ванну. Она же не спала ночь, у нее же физиономия шестидесятилетней женщины! Естественно, все время до представления она занималась собой.

– Зная, что возле цирка крутится Кремон?

– Черт ее разберет.

– Она же не для того прилетела ночью, чтобы залезть в ванну!

– Видимо, она послала Валерку искать Кремона. Это – скорее всего.

– Буйковы об этом ничего не говорили.

– А что, она обо всех своих делах докладывает Буйковым? Она пожаловалась тете Рите, что прилетела вся разбитая, и больше ничего. А тетю Риту, естественно, как женщину, тоже интересовало только это – как себя чувствует Кремовская и как она выглядит.

Меня умиляет это «тетя Рита»! В цирке все пожилое поколение – «тети» и «дяди». Я сама слышала, как здоровенный акробат лет сорока сказал «дядя Юра Никулин», ей-богу! Конечно, я понимаю, откуда это берется. Если ребенок день и ночь торчит с родителями в цирке, для него весь коллектив – дяди и тети. Ребенок вырастает, словечко остается. И все-таки – это безумно смешно!

Но, с другой стороны, Гаврилов был прав – Кремовская не обязана докладывать Буйковой о всех своих проблемах.

– И все-таки я не верю, что это Кремон, – сказала я. – Почему он тогда сунул коробку в бочку? А если это не Кремон, которому дядя Вахтанг дал ключ от гримерной Кремовских, то и уж и не знаю – наверняка кто-то из программы! Только свой человек станет прятать коробку в цирке!

– Прекрати эти домыслы, – приказал Гаврилов. – И так мы с тобой ходим и подозреваем, подозреваем, подозреваем! Все косятся на Любаню, Любаня косится на дядю Вахтанга, мы с тобой косимся на Кремовскую. Не все ли равно, кто взял камушки, если они нашлись и известно, куда они попали? Вот когда все это узнают – и будет полный порядок. Все равно же программа разъедется по разным городам. Невозможно жить и работать с людьми, если все время думать – рядом с тобой потенциальный вор!

Он говорил бестолково, но я его поняла. Действительно, мне, как человеку со стороны, легко развешивать ярлыки. Действительно, нужно избавить от следователя Любаню, это наша первейшая задача. Ну, с ней-то мы справимся в воскресенье.

Но почему Кремон преследовал дядю Вахтанга?

Я хотела спросить об этом у Гаврилова, но раздумала. Во-первых, откуда ему знать?

Во-вторых, он обрадуется и начнет фантазировать. А я нюхом чую, что эта парочка алкоголиков тут ни при чем.

В общем, я уже собралась бежать в цирк, как вдруг мне в голову пришло такое арифметическое соображение.

– Послушайте! – сказала я. – Ведь в Любанином контейнере уже копались два раза. А в номере – ни разу! К ней же наверняка придут! Пока она в цирке! Понимаете?

– Перестань, – сердито сказал Гаврилов, – ты уже свихнулась на Любанином контейнере.

– Вор уверен, что Любаня случайно нашла коробку и прячет ее у себя! А где она может спрятать? Или в цирке, или в гостинице! И поскольку вор – кто-то из программы, он явится сегодня или завтра! Потому что послезавтра три представления и ему будет не до того. А в понедельник большинство программы разъезжается. Яшка улетает в понедельник вечером, Костанди едут поездом…

– Он явится! – передразнил Гаврилов. – А если это не он, а она? Ты же говоришь – в темноте разобрала только силуэт! А если это женщина в брюках? Ладно, хватит трепа. Потрындели – и будет. Беги в цирк, помоги Любане, а то у нее все из рук валится. Ребенка к себе забери на часик, ляльку какую-нибудь ему придумай…

– А вы все-таки прислушивайтесь, что там, в коридоре, – не унималась я. – Если в Любанином замке будут ковыряться – вы все-таки посмотрите, кто это.

– Ладно, – согласился он. – То-то Любаня обрадуется, когда узнает, что я охраняю ее номер!

Всю обратную дорогу я бежала. Запыхалась до того, что пять минут прочухивалась. Но моя мамахен, наверно, просто пригрозила, что явится в цирк. Значит, скандал просто переносится на вечер и в домашнюю обстановку. На всякий случай я решила смягчить его и позвонила ей на работу.

– Здравствуй, – сказала я. – Ты, пожалуйста, за меня не волнуйся. Я жива, цела и невредима.

В трубке молчали.

– Я застряла у Буйковых, помнишь, я тебе говорила, это муж и жена Буйковы, музыкальные эксцентрики, и они уложили меня спать, – сказала я. – Вот и все. А с утра я не могла позвонить, потому что было много работы. Просто завал.

Тут дверь директорского кабинета открылась, и я поняла, что директор слышал мои последние слова.

– Извини, ко мне пришли, – сказала я и положила трубку.

– Завал – это ты, Юля, правильно подметила, – сказал директор. – У тебя и сейчас завал. Тебе придется прийти завтра с утра, иначе до понедельника ты не справишься.

И он положил мне на стол целую папку бумаг.

– Ладно, – ответила я. – Давайте, нагружайте, пока я в отпуск не ушла.

– А когда у тебя отпуск?

– Через две недели. У меня же сессия начинается.

– Так скоро?

– Я хочу кое-что сдать досрочно, вместе с очниками, – объяснила я. – Чтобы не растягивать это удовольствие.

– Умница! – одобрил он. – Там, в бумагах, кстати, одно письмо на английском языке. Переведи, хорошо?

– Переведу.

Он ведет переписку с американскими импрессарио, а еще с какими-то бельгийцами и и шведами, и все по-английски. Бельгийцы и шведы пишут на довольно примитивном английском, переводить их несложно, хотя противно от этой синтаксической неуклюжести. А американцы пишут вольно и такое иногда закрутят, что ни в одном словаре не найдешь.

Наверно, меня держат в цирке исключительно за английский язык. Потому что секретарша из меня плохая. Я работаю медленно, да еще все время удираю – то к Любане, то к Светке, то еще куда.

И я села работать, потому что у меня был план – прийти домой пораньше, чтобы скандал не растянулся до полуночи. Иначе я просто не смогу встать в субботу утром и вовремя явиться в цирк. А ссориться с директором мне сейчас ни к чему. Мне с ним еще работать и работать. По крайней мере, те несколько лет, что я буду учиться. А дальше посмотрим.

* * *

Кто-то научил мою мамку новому способу скандалить. Она молчала, как комсомолец на допросе. Я пришла, поздоровалась – ноль внимания. Я вынесла мусор, приготовила ужин, позвала ее к столу – никакого результата. Тогда я поела сама и села читать. Она молча вырвала у меня из рук книгу и шваркнула на пол. Я пошла и помыла посуду, потом подобрала книгу и села с ней на диван с твердым намерением – если она еще раз такое себе позволит, хлопнуть дверью и действительно уйти ночевать к Буйковым.

Потом она включила телевизор, и мы молча смотрели с середины какое-то кино. А потом, не говоря ни слова, улеглись спать.

Наверное, она считает, что это педагогический прием.

Утром она, так же выдерживая характер, встала и приготовила завтрак только для себя. На ее лице было написано: «Я вынуждена жить под одной крышей с сумасшедшей и развратной дочерью, но большего от меня никто не добьется! Именно так – жить под одной крышей!»

Я ее отлично поняла. И ответила примерно тем же. Я сварила себе яйцо, сделала бутерброд, выпила кофе, потом помыла тарелку с чашкой, поставила их отдельно, туда же положила ложку, вилку и нож. Это значило: «Я вынуждена жить под одной крышей со скандалисткой, и единственный путь перетерпеть это несчастье – раздел совместно нажитого имущества!» Почему, в самом деле, она меня попрекает каждым лифчиком и каждой парой трусиков? Я же отдаю ей всю зарплату и даже не спрашиваю, на что уходят мои алименты!

А что было бы, если бы я унаследовала ее характер? Ой, это же была бы война миров! Она говорит, что я вся в отца, такая же непробиваемая флегма. А никто не гнал замуж за непробиваемую флегму. Это была ее инициатива, а инициатива наказуема.

В цирк я пришла, как полагается, к десяти. Директор явился через пять минут, и мы сели сочинять ответ американцу. Он предлагал фразу по-русски, а я решала – смогу ее прилично перевести на английский, или такой оборот вообще не переводится. И это было смешно – судьба какого-нибудь миллионного контракта, возможно, зависела от того, как директорская секретарша знает стилистику! Потом он оставил меня наедине с бумажками, но ненадолго.

– Юля, попробуй-ка по своему телефону позвонить в гостиницу! – высунувшись в дверь, велел он. – Мой, наверно, не соединяет.

Я попробовала, но пять минут билась без толку – сперва длинный гудок, потом какое-то короткое хрюканье и тоненькое «бип-бип-бип». Об этом я ему и доложила.

– Тогда будь другом, сгоняй в гостиницу и скажи этой растяпе Сусанне Рафаэльевне, что она еще час назад должна была принести мне… ну, она знает что. А теперь уже двенадцать. Прогуляешься заодно – гляди, распогодилось!

Действительно, на город напала жара. И я поверила, что наконец пришло лето.

Выскакивая из цирка, я налетела на Кремона. Он остановил меня.

– Добрый день, – совершенно галантно сказал он и даже слегка поклонился. – Вы не подскажете, в бухгалтерии кто-нибудь есть?

Я хотела брякнуть, что откуда в субботу кто-нибудь возьмется в этой самой бухгалтерии? И тут подумала – если директор вызвал меня и если по случаю отъезда программы срочно подбиваются все бабки, то, может, и наши бухгалтерши на месте?

– Я не знаю. Вы пойдите, посмотрите.

– А Вахтанга Рубеновича вы сегодня не встречали?

– Не встречала, – сразу же вспомнив погоню, выпалила я. – А он вам очень нужен, да? Может, ему что-нибудь передать, если я его увижу?

– Передайте одно – его искал артист Кремон, – с достоинством отвечал Кремон. Он весь взмок, и стоять рядом с ним было неприятно. В такую жару кожаный пиджак – это идиотизм. Хотя кто же знал, что так припечет? Во всяком случае, Кремон, собираясь в наш город, этого знать не мог.

Он вальяжно прошел в коридор, ведущий в бухгалтерию. Даже если там никого нет – он подождет под доской «Народный контроль», где специально для таких ожидающих стоят два стула и лежат на подоконнике старые журналы.

Конечно, по дороге я заскочила в промтоварный магазин.

У меня есть и свои деньги, о которых мамка не знает. Я честно зарабатываю их. Беру сорок копеек с листа, на своей бумаге. У меня есть постоянные клиенты, и я имею побочный доход рублей в пятнадцать-двадцать ежемесячно. Жутко много!

Возле гостиницы меня нагнал Гаврилов.

– Опять? – спросил он. – Опять вообразила себя майором Прониным?

И процитировал хвост какого-то неизвестного мне древнего анекдота: «Из унитаза на него смотрели проникновенные глаза майора Пронина!»

– Нет, меня к Рафаэльевне послали, сама не знаю за чем!

Сусанна Рафаэльевна – директриса нашей цирковой гостиницы, очень приятная дама, но вот ее панический ужас перед техникой вошел в легенды. Говорят, однажды кто-то попытался преодолеть этот ужас и долго объяснял Рафаэльевне устройство утюга. «Ну, теперь понятно?» – спросил он. «Это божественно…» – с трепетом ответила Рафаэльевна. Очень может быть, что она лично повредила телефон.

Мы вместе вошли. В гостинице было тихо-тихо. Все торчали в цирке и паковались. Завтра три представления, будет совершенно не до того. Я не люблю этих последних дней работы программы. Люди, с которыми общались два месяца, вместе смеялись, пили кофе, решали финансовые вопросы, менялись книгами, бегали на видики, вдруг мгновенно отдаляются. Они уже там, далеко, в другом городе, они уже живут какими-то надеждами, связанными с этим городом, хотя какие там надежды! Такая же второсортная гостиница, тот же ритм жизни – утром или днем репетиции, вечером представление, то же полное презрение со стороны газет и телевидения. Или сердитая и скучная рецензия, после которой все ходят недовольные, или какие-нибудь сопли-вопли – ах, цирк, ах, сила, смелость и грация! И это тоже никому не нужно.

– А я думал, выслеживаешь грабителя.

– Чего его выслеживать! Сидит возле бухгалтерии и ждет Рубцову! – поддела я Гаврилова. Он же твердит, что не обошлось без Кремона?

– Бедная Рубцова! Опять будет выслушивать, сценарий нового номера, – пожалел се Гаврилов. – Я бы этого Кремона вообще в цирк не пускал. И так бездари хватает, а тут еще дочки-сыночки.

– Зато цирковая династия.

– Если бы талант передавался по наследству – вот это была бы династия! А то – вырос в цирке, ничего, кроме цирка, не знает, и лезет на манеж!

– Можно подумать, что вы не в цирке выросли!

– С чего ты взяла? Я в цирк с ипподрома пришел.

Я уставилась на Гаврилова. То, что все наши девки-конюхи пришли с ипподромов, и Любаня в том числе, я знала. Сманили их, пообещали – вот будешь хорошо себя вести – возьмем в номер! А они, наверно, вели себя плохо, так и осели на конюшне. Но Гаврилов!.. Уму непостижимо!

– И сразу в номер?

– Представь себе. Джигитам нужен был верхний. А я маленький, страха не знал, вот они и нашли дурака… Постой… ты же к Рафаэльевне собиралась?

Он это воскликнул вовремя – я уже взялась за дверную ручку, чтобы войти к нему в комнату.

– Это вы мне зубы заговорили, – буркнула я. – Джигиты, ипподромы…

Я повернулась и пошла назад. Но вдруг застыла, как монумент.

Дело в том, что в гостинице три этажа, и на каждом – длинный коридор с поворотом. Чтобы попасть к Гаврилову, как раз и нужно миновать поворот. Рядом с ним живут Костанди, а рядом с Костанди, у самой лестницы, комната Любани.

И вот я, беседуя с Гавриловым за поворотом, естественно, ничего не слышала, а когда выходилана лестницу – услышала, что у Любани в комнате кто-то есть.

Я могла поклясться, что Любаня в цирке! На цыпочках я прокралась по коридору и ввалилась к Гаврилову.

– Спятила? – очень любезно поинтересовался он.

Чуть ли не заикаясь, я объяснила ему, в чем дело.

– Она действительно в цирке, – сказал Гаврилов. – Я уходил, она оставалась. Черт знает что!

– Видите, я была права!

Он так посмотрел на меня, что я немедленно заткнулась. Права! Теперь не до того, кто первый сказал «э!» Теперь надо что-то делать.

Мы вышли в коридор. Любанина дверь была закрыта, но когда Гаврилов приложил к скважине ухо, я поняла – он что-то слышит.

– В гостинице сейчас никого быть не должно, – Гаврилов явно решался на что-то неожиданное. – Ты сейчас выйдешь на лестницу и спустишься этажом ниже, так, чтобы в три прыжка быть у Рафаэльевны. Если ты услышишь шум, мой голос или крик какой-нибудь, немедленно к Рафаэльевне, перекрывайте выход, звоните в милицию… нет, в цирк! Но я постараюсь обойтись без шума. Ну?

Он подождал, пока я спущусь, и налег плечом на дверь. Дверь не поддавалась. Тогда он отступил на два шага и попросту вышиб ее ногой. Она открылась вовнутрь, и Гаврилов вошел в Любанин номер. Дверь за ним закрылась.

Я стояла на лестнице и ждала шума, воплей, грохота… ну, звуковых эффектов! Их не было. И мне сразу полезла в голову чушь – а что, если преступник услышал, как мы возимся под дверью, взял что-нибудь тяжелое и встал в засаду?

Гаврилов – в комнату, а его – по затылку! Поймали падающее тело, положили на кровать и ждут второго участника группы захвата.

Я уж собралась было с криком штурмовать кабинетик Рафаэльевны, как на лестничной площадке появился Гаврилов.

– Порядок, – сказал он. – Считай, что тревога была ложная.

– Это как же?

– А вот так. Пошли к Рафаэльевне.

Он взял меня за локоть, как тогда ночью, в цирке, и повел.

– Кто там был? – вырываясь, спросила я.

– Никого не было. Ну, идешь ты или тебя волоком тащить?

Я смирилась, он довел меня до кабинета, а там проконтролировал, чтобы я получила сопровождаемую ахами да охами пачку какой-то документации и мирно покинула гостиницу.

Но на улице уже не он в меня, а я в него вцепилась.

– Это не мог быть Кремон! – воскликнула я. – Кремон сейчас в цирке!

– Не знаю, не знаю, где тебе померещился Кремон…

– Но ведь там же был человек! Он там заперся и искал камушки!

– Успокойся ты наконец. Тот, кого я там нашел, к этому воровству не имеет отношения.

– Вот это интересно!!!

– Я думаю, сегодня или завтра Кремовская признается, что камушки к ней вернулись, и вся суета вокруг Любы закончится, – сказал Гаврилов, стряхивая мои руки.

– Так там была Кремовская? Ничего не понимаю…

– Нет, просто я нажал одну кнопочку, и наше дело правое, мы победим! Я вовремя сказал кому надо, что все в порядке, что я лично это гарантирую, что именно я нашел в овсе коробку и потерял сережку, а потом я же отдал все Кремовской! – торжествующе объявил Гаврилов, и я почувствовала, что дело пахнет какой-то опасной глупостью. – Видишь, я ни тебя, ни Любу не стал подставлять. И очень вовремя нажал кнопочку!

Его зациклило на этой кнопочке! Он так радовался, будто не выбивал дверь в надежде поймать преступника, а получил звание народного артиста! Но при всем при том он не проболтался, кого обнаружил у Любани, и проконтролировал, действительно ли я ушла или села в засаду. Пришлось уйти. А он вернулся в гостиницу – чинить дверь Любане.

Всю дорогу я ломала голову – кто же там был. Если дверь так легко открывается, то запереться изнутри мог кто угодно. Надо было срочно мчаться в цирк и посмотреть, кого из шести подозреваемых нет на месте!

Но в цирке меня на входе поймал директор. И погнал работать. А когда я потребовала кофе, галантно предложил угостить меня и повел в цирковой буфет. Этого мне только недоставало! Я теряла драгоценное время. У меня и так форы было минут пять, а тут еще топай под конвоем в буфет!

В буфете обедали Костанди. Обедали мирно и обстоятельно. Судя по очереди, они тут торчали уже не меньше пятнадцати минут. Была там и Рубцова – но Кремона не было. Был дядя Вахтанг. Была Любаня с джигитскими конюхами. Теперь, на прощание, они накрепко помирились. Ворвался прибабахнутый Яшка.

Наши глаза встретились. Он? Не он? Вид у него был взъерошенный. Может ли быть такой вид у человека, только что шарившего в чужом чемодане?

Неторопливо вошел Салават, за ним – Анвар. Оба посмотрели на очередь, обменялись фразами на незнакомом языке и вышли. Откуда они пришли? Из-за кулис? С улицы? И если бы Гаврилов застукал у Любани джигита, стал бы джигит выслушивать его речи или просто шарахнул чем-нибудь тяжелым и выскочил?

Гаврилов был прав – как начнешь подозревать всех встречных и поперечных, обязательно полезет в голову какая-то чушь.

Мы с директором выпили кофе, я еще расколола его на булочку с изюмом, и пошли работать дальше, но работы не получилось. Пришел Кремовский жаловаться, что его контейнеры во дворе зажали какой-то машиной и он не может все утро до них добраться. Директор позвонил по внутреннему, дал соответствующее распоряжение, но Кремовский остался в кабинете и стал хвалить мебель.

– Мне тоже пора кабинетик себе присмотреть, – улыбаясь, сказал он. – Сколько же можно колесить?

– А тигров на кого бросишь? Или на мясо сдашь? – шутливо спросил директор.

– Тигры старенькие, им на пенсию пора, – опять улыбнулся Кремовский. – Теперь мне или тигрят брать, или в кабинет садиться.