Текст книги "И в сердце нож"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

В кухню вбежала Аламена. Ее лицо сделалось серым.

– Это Джонни! – прошептала она, прижимая палец к губам.

Чинк пожелтел так, словно у него давно уже была желтуха. Он стал запихивать мокрые банкноты, с которых капала вода, в карманы, но руки его дрожали, и он никак не мог с ними совладать. Затем он стал испуганно озираться, словно был готов выпрыгнуть в окно.

Дульси расхохоталась.

– Ну, кто кого испугался? – проговорила она сквозь смех.

Аламена испуганно и сердито поглядела на нее, взяла Чарли Чинка за руку и повела к выходу.

– Ради Бога, заткнись, – прошептала она Дульси.

Собака продолжала неистово лаять.

Затем на черной лестнице послышались голоса.

Как только Джонни повернул ключ в замке, Гробовщик и Могильщик возникли буквально из ниоткуда. Те, кто был в кухне, услышали, как Гробовщик окликнул Джонни:

– Минуточку, не могли бы мы поговорить с вами и вашей супругой?

– Не надо так кричать, – сказал Джонни. – Я не глухой.

– Это у нас профессиональное, – пояснил Могильщик. – Полицейские говорят гораздо громче, чем игроки.

– У вас есть ордер? – спросил Джонни.

– Зачем? Мы хотим задать несколько вопросов, но по-дружески, – пояснил Могильщик.

– Моя жена пьяна, а я не в настроении, – сказал Джонни.

– А ты не напрасно хорохоришься? – спросил его Гробовщик.

– Я не хорохорюсь и не поднимаю волну. Просто я устал, – сказал Джонни. – На меня давят со всех сторон. Я плачу деньги адвокату, чтобы он объяснялся за меня в суде. Если у вас есть ордер, забирайте нас, если нет, оставьте в покое.

– Ладно, Джонни, – сказал Гробовщик, – день сегодня у многих трудный.

– Пушка у тебя при себе? – спросил Могильщик.

– Да. Лицензию показать?

– Нет, я знаю, она у тебя есть, – отозвался Могильщик. – Просто я хотел тебе сказать: не волнуйся.

– Ладно, – буркнул Джонни.

Тем временем Аламена вывела Чинка из квартиры и закрыла за ним дверь. Джонни вошел в кухню.

Аламена мыла клеенку. Собака лаяла. Дульси истерически хохотала.

– Оказывается, это папочка, – заплетающимся языком проговорила Дульси. – А я-то думала, это мусорщик.

– Она пьяна, – быстро сказала Аламена.

– Почему ты не уложила ее спать? – спросил он.

– Она отказалась.

– Если Дульси не хочет баиньки, ее никому не загнать в постельку, – сообщила Дульси.

Собака лаяла.

– Ее стошнило на клеенку, – объяснила Аламена.

– Поезжай домой, – сказал Джонни. – И забери с собой эту шавку.

– Пошли, Спуки, – сказала Аламена.

Джонни взял Дульси на руки и отнес в спальню.

У лифта к Чинку подошли Гробовщик и Могильщик.

– Дрожишь, – заметил Могильщик.

– И вспотел, – добавил Гробовщик.

– Простудился, – пояснил Чинк.

– Это точно, – согласился Могильщик. – Самый верный способ простудиться – это валять дурака с чужой женой, да к тому же в доме ее мужа.

– Я занимался своими делами, – сообщил Чинк. – Почему бы и вам, полицейским, так не поступить?

– И это благодарность за то, что мы тебя спасли? – удивился Могильщик. – Мы же задержали его и дали тебе удрать.

– Хватит толковать с этим гадом, – жарко произнес Гробовщик. – Если он скажет хоть слово, я выбью ему все зубы.

– Только пусть сначала все-таки поговорит, – сказал Могильщик. – А то без зубов он будет шамкать, и нам его не понять.

На этаже остановился лифт. В него вошли все трое.

– Это нападение? – спросил Чинк.

Гробовщик ударил его в солнечное сплетение. Могильщику пришлось вмешаться, чтобы его партнер не наломал дров. Когда Чинк вышел из лифта между двумя детективами, он держался за живот так, словно боялся, что тот выпадет.

Глава 17

Чинк сидел на табуретке под прожектором в «Стукачином гнезде», где детектив Броди из отдела по расследованию убийств допрашивал его накануне утром.

Но теперь его допрашивали гарлемские детективы Могильщик Джонс и Гробовщик Джонсон, и это было не одно и то же.

Пот градом катил по его восковому лицу, его бежевый костюм можно было хоть выжимать. Он глядел на кучку мокрых банкнотов на столе больными, красными глазами.

– Я имею право на адвоката, – сказал Чинк.

Могильщик сидел на краешке стола перед ним, а Гробовщик таился в тени.

– Уже пять минут третьего, и пора бы нам получить ответы на наши вопросы.

– Но я имею право на адвоката, – умоляющим тоном произнес Чинк. – Сегодня утром сержант Броди сказал, что при допросе может присутствовать адвокат.

– Послушай, парень, – сказал Гробовщик, – Броди – из центрального управления и расследует убийства, как предписывает закон. Если за это время еще кого-то ухлопают, тем хуже для жертвы. Но мы с Могильщиком – деревенские сыщики из Гарлема, и нам не нравится, когда в нашей деревне кого-то убивают. Глядишь, укокошат кого-то из наших. Поэтому мы стараемся сделать так, чтобы людей поменьше убивали.

– А времени у нас в обрез, – добавил Могильщик.

Чинк вытер лицо платком.

– Если вы думаете, кто-то может убить меня… – начал он, но Гробовщик его перебил:

– Если бы тебя убили, я бы и пальцем не пошевельнул…

– Спокойно, Эд, – подал голос Могильщик, а затем обратился к Чинку: – У нас к тебе всего один вопрос, но нам нужен честный ответ. Ты действительно дал Дульси нож, которым зарезали Вэла? Преподобный сказал правду?

Чинк выдавил из себя усмешку:

– Говорят вам, я впервые слышу об этом ноже.

– Потому что, если ты действительно дал ей нож, – мягко продолжал Могильщик, – а Джонни нашел его и убил Вэла, он и ее убьет, если мы не вмешаемся. Это ясно, как божий день. А потом, глядишь, он и до тебя доберется.

– Вы, полицейские, думаете, что Вэл был черным Дилинджером или Аль Капоне, – сказал Чинк с ухмылкой, но его зубы стучали изо всех сил.

Могильщик перебил его опять, продолжая говорить мягко, вкрадчиво:

– Мы знаем, у тебя есть кое-что на Дульси, иначе она бы тебя и на порог не пустила в дом Джонни и не рискнула бы толковать с тобой тридцать три минуты по часам. И она бы не дала тебе семьсот двадцать долларов, чтобы ты помалкивал. – Он потрогал мокрую кучку долларов, потом убрал руку и вытер ее платком. – Грязные денежки-то! Кто из вас их облевал?

Чинк попытался ответить взглядом на взгляд, но не выдержал и отвел глаза, уставившись на большие плоские ступни Могильщика.

– Есть две возможности, – продолжал тот. – Либо ты дал ей нож, либо узнал, что Вэл знал о ней такое, что позволило ему требовать десять тысяч с Джонни. Вряд ли ты узнал это после нашей с тобой беседы: мы следили за тобой и знаем, что от себя ты поехал в клуб Джонни, а потом сюда, к нему домой, чтобы увидеть Дульси. Поэтому ты скорее всего знаешь о ноже.

Могильщик замолчал и стал ждать ответа Чинка. Чинк безмолвствовал.

Внезапно без слов Гробовщик выступил из темноты и ударил Чинка по затылку ребром ладони. Удар оглушил Чинка, заставив его податься вперед, и Гробовщик подхватил его под мышки, чтобы тот не упал.

Могильщик проворно выскочил из-за стола и надел наручники на лодыжки Чинка, еле-еле застегнув их. А Гробовщик закинул руки Чинка за спину и тоже надел на них наручники.

Молча они открыли дверь, подняли Чинка со стула и подвесили его на двери за скованные наручниками лодыжки, спиной к двери, так, что засов вонзился ему в позвоночник.

Затем Могильщик наступил носком на левую подмышку Чинка, Гробовщик на правую, и они одновременно нажали.

Чинка не оставляла мысль о десяти тысячах, которые он получит от Дульси, он исполнился решимости вытерпеть пытку. Он попытался закричать, но явно опоздал. Язык вывалился наружу, и он никак не мог его убрать. Глаза полезли из орбит. Он стал задыхаться.

– Можно снимать, – сказал Могильщик.

Чинка сняли, поставили на ноги, но стоять он не мог. Он покачнулся и стал падать лицом вперед, но Могильщик вовремя подхватил его и усадил на табуретку.

– Ну, говори, – сказал Гробовщик. – Выкладывай все начистоту.

– Ладно, – сказал Чинк, делая судорожное глотательное движение. – Нож ей дал я.

Обожженное лицо Гробовщика исказила судорога. Чинк машинально отпрянул, но Гробовщик только сжал и разжал кулаки.

– Когда ты дал ей нож? – спросил Могильщик.

– Тогда, когда сказал преподобный, – признался Чинк. – Один из членов нашего клуба, мистер Бернс, привез его из Лондона и подарил мне на Рождество, а я подарил ей.

– Зачем? – удивился Гробовщик.

– Ради хохмы. Она так боится Джонни, что я решил: это будет неплохая шутка.

– Шутка неплохая, – согласился Могильщик. – Ты бы это понял, когда нож оказался бы у тебя меж лопаток.

– Я думал, она сумеет утаить его от Джонни, – буркнул Чинк.

– Откуда ты знаешь, что он его нашел? – спросил Гробовщик.

– Учти, мы не в угадайку тут играем, – напомнил Могильщик.

Они сняли с рук и ног Чинка кандалы и оформили арест по подозрению в убийстве.

Затем они попытались найти мистера Бернса, чтобы тот подтвердил историю с ножом. Но дежурный в Университетском клубе, куда они позвонили, сообщил, что сейчас мистер Берне где-то в Европе.

Они поехали на дом к Джонни и долго звонили в дверь. Никто не открыл. Они зашли с черного хода. Могильщик слушал, прижавшись к двери ухом.

– Тишина, как в могиле, – сообщил он.

– Что же случилось с собакой? – осведомился Гробовщик.

Сыщики переглянулись.

– Входить без ордера на обыск опасно, – сказал Могильщик. – Если он убил ее, нам придется прикончить его. Ну а если они там оба в добром здоровье, а мы вломимся, будет жуткий скандал. Он подаст жалобу, и нас, чего доброго, переведут в патрульные.

– Очень бы не хотелось, чтобы Джонни убил свою старушку и попал на электрический стул из-за такой мрази, как Чарли Чинк, – сказал Гробовщик. – Она вполне могла убить Вэла, но если к тому же Джонни узнает, что нож ей дал Чинк, за жизнь ее я не дал бы и ломаного гроша.

– Чинк мог наврать, – предположил Могильщик.

– Если он наврал, тогда лучше бы ему исчезнуть с земного шара, – прорычал Гробовщик.

– Давай лучше зайдем с парадного хода, – предложил Могильщик. – Если Джонни залег в засаде, то нам проще действовать оттуда. Там прямой коридор.

Дверь была обшита с низа, верха и боков стальными полосами, и выбить ее было невозможно. Кроме того, на ней было три замка.

Гробовщик затратил семь минут, работая тремя отмычками, прежде чем ему удалось открыть ее.

Они встали по обе стороны двери с взведенными револьверами, а Могильщик отворил ее ногой. В темном холле было тихо.

– Цепочка снята, – сказал Могильщик. – Значит, его нет дома.

– Не надо рисковать, – сказал Гробовщик.

– Что за глупости! Джонни не псих, – сказал Могильщик и вошел в холл. – Джонни, ты где? Это Могильщик и Гробовщик, – негромко сказал он и, нащупав выключатель, щелкнул им.

В глаза им бросился большой висячий замок на главной спальне. Гробовщик закрыл входную дверь, они тихо подошли к спальне и, прижавшись к двери, стали слушать. Из спальни доносились звуки музыки. По радио шла ночная джазовая программа.

– По крайней мере они живы, – сказал Могильщик. – Джонни не стал бы запирать труп.

– Значит, он что-то вынюхал или просто распсиховался, – сказал Гробовщик.

– Давай осмотрим квартиру, – предложил Могильщик.

Они обошли комнаты, перешли в кухню. Комнаты были не убраны. Ковер в гостиной был по-прежнему усеян осколками стекла.

– Похоже, они тут повоевали, – хмыкнул Гробовщик.

– Ей, видать, досталось, – отозвался Могильщик.

Спальни на другой стороне холла были разделены ванной, из нее в каждую из них вели двери. Та, что вела в маленькую спальню, которую обычно занимал Вэл, была приоткрыта, вторая заперта на задвижку. Могильщик отодвинул засов, и они вошли.

Шторы были опущены, и в комнате было темно. Только горела шкала радиоприемника.

Гробовщик включил свет.

Дульси лежала на боку, подтянув колени, спрятав руки между ног. Она сбросила простыню, и ее голое темное тело поблескивало, словно было из металла. Она беззвучно дышала, но лицо было покрыто потом, а в уголках рта скопилась слюна.

– Спит, как младенец, – сказал Могильщик.

– Пьяненький младенец, – поправил Гробовщик.

– Ну и перегар, – повел носом Могильщик.

На ковре у кровати лежала пустая бутылка из-под бренди, а рядом опрокинутый стакан в мокром пятне.

Гробовщик подошел к окну, за которым находилась пожарная лестница, и распахнул шторы. Железная решетка за окном была тоже на замке.

Гробовщик вернулся к кровати.

– Как по-твоему, Спящая красавица знает, что ее заперли? – спросил он.

– Трудно сказать, – отозвался Могильщик. – А ты что думаешь?

– Мне сдается, Джонни что-то задумал, причем он толком сам не знает, что именно. Он рыщет где-то, что-то ищет, а ее запер на всякий случай, вдруг найдет что-то такое…

– Думаешь, ему известно про нож?

– Если да, то тогда он ищет Чинка, – сказал Гробовщик.

– Ладно, посмотрим, что она нам скажет, – буркнул Могильщик, тряся Дульси за плечо.

Она проснулась и стала сонно тереть лицо рукой.

– Проснись, сестренка, – сказал Могильщик.

– Уходи, – пробормотала она, не открывая глаз. – Я же отдала тебе все, что у меня было. Почти все. – Тут она хихикнула: – А этого тебе не получить, ниггер. Это только для Джонни.

Гробовщик и Могильщик переглянулись.

– Ничего не понимаю, – сказал Могильщик.

– Может, нам ее забрать? – предложил Гробовщик.

– Можно, конечно, только если выяснится, что мы ошиблись и у Джонни против нее нет ничего, кроме ревности…

– Что, по-твоему, обычная ревность? – перебил его Гробовщик. – Запирать жену на замок – это, выходит, обычная ревность?

– Для Джонни – обычная, – подтвердил Могильщик. – А если он заявится домой и увидит, что мы вломились в его квартиру и арестовали его жену…

– По подозрению в убийстве, – опять перебил друга Гробовщик.

– И даже это не спасет нас. Отстранят от службы как пить дать. Мы же не подобрали ее на улице. Мы вломились в ее дом, причем в этом доме нет признаков совершенного преступления. Даже если речь идет об убийстве, нам все равно нужен ордер.

– Значит, нам надо найти Джонни. Пока он не нашел то, что ищет, – сказал Гробовщик.

– Да, и причем побыстрей, потому как время не ждет, – отозвался Могильщик.

Сначала они посетили гараж на 155-й улице, где Джонни держал свой «кадиллак», но Джонни там не оказалось. Затем они проехали мимо его клуба. Окна были темные, дверь заперта.

Они прочесали кабаре, игральные заведения, ночные кафе. Они говорили, что ищут Чарли Чинка.

Бармен отеля «Парадиз» сказал:

– Я сегодня вообще Чинка не видел. По-моему, он в тюрьме. Вы там его не искали?

– Черт! Заглянуть в тюрьму никогда не приходит в голову полицейским, – усмехнулся Могильщик.

– Может, он поехал домой? – предположил наконец Гробовщик.

Они снова оказались в доме Джонни, позвонили в дверь. Когда им никто не открыл, они вошли тем же способом. Все было, как и в тот раз.

Дульси спала в той же позе. Все так же играло радио.

– Четыре часа, – сказал Гробовщик, взглянув на часы. – Ничего не попишешь, пора закругляться.

Они поехали в участок, подали отчет. Дежурный лейтенант попросил их не уходить, пока не прочитает их донесение.

– А может, надо было все-таки задержать жену Перри? – сказал он.

– Без ордера никак нельзя, – ответил Могильщик. – Мы не можем проверить историю с ножом, что рассказал Чарли Чинк. И если он солгал, она может подать на нас в суд за необоснованный арест.

– Подумаешь, – фыркнул лейтенант. – Она что, миссис Вандербильт?

– Может, она и не миссис Вандербильт, но Джонни Перри в Гарлеме кое-что да значит, – сказал Могильщик. – Да и к тому же они живут не на нашем участке.

– Ладно, я позвоню в их участок и попрошу, чтобы послали двух ребят, – сказал лейтенант. – Пусть арестуют Джонни, когда он вернется. А вы отправляйтесь спать. Вы заслужили отдых.

– Есть какие-нибудь новости из Чикаго насчет Вэла Хейнса? – спросил Могильщик.

– Пока никаких, – ответил лейтенант.

Когда они вышли из участка, небо было в тучах. На улице было жарко и душно.

– Похоже, будет ливень, – сказал Могильщик.

– Пускай, – отозвался Гробовщик.

Глава 18

Когда зазвонил телефон, Мейми Пуллен завтракала. Перед ней стояла тарелка, полная вареного риса и жареной рыбы, и она макала домашнюю лепешку в смесь растопленного масла и патоки.

Сестренка позавтракала часом раньше. Она наливала Мейми кофе из кофейника, кипевшего на плите.

– Пойди сними трубку, – распорядилась Мейми. – Не стой как столб.

– Что-то я сегодня никак не могу прийти в себя, – проворчала Сестренка, направляясь из кухни в спальню.

Когда она вернулась, Мейми отхлебывала из чашки черный кипяток, которым было впору ошпаривать кур.

– Это Джонни, – сказала Сестренка.

Мейми встала из-за стола. У нее перехватило дыхание.

Она была одета в красный полинявший фланелевый халат и ботинки Большого Джо. На голове у нее был черный чулок, завязанный узлом и свешивавшийся на затылок.

– Что ты так рано? – удивилась Мейми. – Или ты не ложился?

– Я в Чикаго, – пояснил Джонни. – Я вылетел туда рано утром.

Мейми задрожала всем своим старческим тощим телом, телефон в ее руках заходил ходуном.

– Верь ей, сынок, – пробормотала она в трубку. – Верь ей. Она тебя любит.

– Я и так верю, – ровным голосом отозвался Джонни. – Больше, чем я, верить нельзя.

– Оставь ее в покое, – пробормотала Мейми. – Она твоя, чего же тебе еще надо?

– Вот этого я и не знаю. Вот это я как раз и хочу выяснить.

– Не стоит копаться в прошлом, – отозвалась Мейми.

– Скажите, в чем дело, и я перестану копаться.

– Что тебе сказать, сынок?

– То, в чем вся загвоздка. Если бы я знал, то не полетел бы в Чикаго.

– Что ты хочешь узнать?

– Я хочу узнать, за что, она думает, я готов заплатить десять тысяч долларов.

– Ты напрасно, Джонни, – простонала в трубку Мейми. – Это все выдумала Куколка. Если бы Вэл был жив, он бы сказал тебе, что она все выдумывает.

– Может быть, но он умер. А значит, мне самому придется разбираться, врет она или нет.

– Но Вэл, наверное, что-то тебе говорил. – Сухая грудь Мейми содрогалась от еле сдерживаемых рыданий. – Он тебе что-то должен был сказать, иначе… – Тут она поперхнулась, словно проглотила слова, которые могли вот-вот вылететь наружу.

– Что иначе? – ровным голосом осведомился Джонни.

Она судорожно глотала воздух, но наконец сказала:

– Наверное, ты поехал в Чикаго вовсе не потому, что Куколка что-то там наплела.

– Ну а вы? – спросил Джонни. – Вы-то не выдумываете. Так почему вы все время заступаетесь за Дульси?

– Просто мне хочется, чтобы все жили мирно, – отвечала Мейми. – Мне не хочется, чтобы опять лилась кровь. Что было, то быльем поросло, теперь она принадлежит только тебе, ты уж мне поверь.

– Вы мне только добавили загадок, – отозвался Джонни.

– Никаких загадок не было и нет. По крайней мере с ее стороны.

– Ладно, пусть это я напустил туману, – уступил Джонни. – Оставим это. Я звоню по другому поводу. Я запер ее в спальне.

– Господи! Это еще зачем? – воскликнула Мейми.

– Слушайте меня внимательно, – ответил Джонни. – Спальня заперта на замок. Ключ от него на кухонной полке. Поезжайте к ней, дайте ей что-нибудь поесть, а потом опять заприте.

– Господи, твоя власть, – охнула Мейми. – И сколько же ты намерен держать ее под замком?

– Пока не разгадаю все загадки. Надеюсь сделать это сегодня.

– Имей в виду одно, сынок. Она тебя любит.

– Угу, – буркнул Джонни, и связь прекратилась.

Мейми быстро надела свое черное длинное платье, свои собственные мужские туфли, положила за нижнюю губу добрую порцию нюхательного табака и взяла с собой табакерку.

Небо было черным-пречерным, словно при солнечном затмении, горели фонари. Ни пылинки, ни бумажки не пролетало по улице – воздух словно застыл. Люди шествовали медленно и безмолвно, словно призраки. Да и кошки с собаками перебегали от мусорного бака к мусорному баку чуть не на цыпочках, словно опасаясь, что их услышат. Пока Мейми не поймала такси, она чуть было не задохнулась от выхлопных газов, стелившихся по улице.

– Скоро польет как из ведра, – сообщил ей цветной таксист.

– Дай-то Бог, – отозвалась Мейми.

У Мейми были свои ключи, но она долго провозилась с замками, потому что Гробовщик с Могильщиком так и оставили дверь незапертой, и Мейми впопыхах сначала заперла дверь, думая, что открывает ее, и лишь потом исправила ошибку.

Когда наконец она проникла в квартиру, то решила немного посидеть на кухне и унять дрожь в руках. Затем взяла с полки ключ и открыла дверь в спальню со стороны холла. Она машинально зафиксировала в сознании тот факт, что дверь из ванной в спальню открыта, но и не подумала воспользоваться этим.

Дульси все еще спала.

Мейми накрыла ее простыней, убрала бутылку и стакан. Чтобы немного отвлечься от мрачных мыслей, она стала убирать квартиру.

Без десяти двенадцать, когда она мыла пол в кухне, началась гроза. Мейми закрыла шторы, убрала швабру и ведро, села за стол и, наклонив голову, начала молиться.

Раскаты грома разбудили Дульси. Она встала, вышла из спальни и побрела на кухню, испуганно зовя собаку:

– Спуки! Где ты? Ко мне!

– Спуки здесь нет, – подала голос Мейми, поднимая голову.

Увидев ее, Дульси вздрогнула:

– Это вы?! А где Джонни?

– Разве он тебе не сказал?

– Чего?

– Что он летит в Чикаго.

Ужас отразился в глазах Дульси, и лицо ее стало бледно-желтым. Она упала на табурет, но тут же встала, вынула из шкафа бутылку бренди и стакан и выпила не разбавляя, чтобы унять дрожь. Но она по-прежнему дрожала. Тогда она встала, взяла бутылку опять и налила себе еще полстакана. Она уже пригубила бренди, но, поймав взгляд Мейми, снова поставила стакан на стол. Рука ее так дрожала, что стакан застучал об эмалированную поверхность стола.

– Оденься, детка, ты вся дрожишь, – сочувственно проговорила Мейми.

– Мне не холодно, тетя Мейми. Мне страшно, – призналась Дульси.

– Мне тоже, но все равно оденься. Так ходить неприлично.

Дульси молча встала, пошла в ванную, где надела желтый фланелевый халат и в тон ему шлепанцы.

Затем она взяла стакан и осушила его, задохнулась и долго не могла прийти в себя.

Мейми снова взялась за табакерку.

Они молча сидели, не глядя друг на друга.

Дульси налила себе еще.

– Не надо, детка, – проговорила Мейми. – Это никогда и никому не помогает.

– А ты нюхаешь табак, – напомнила Дульси.

– Это не одно и то же, – возразила Мейми. – Табак очищает кровь.

– Похоже, ее забрала Аламена. Я имею в виду Спуки, – добавила Дульси.

– Неужели Джонни тебе ничего не сказал? – удивилась Мейми, а когда новый раскат грома заставил ее вздрогнуть, простонала: – Господи, это прямо конец света!

– Я не помню, что он говорил, – призналась Дульси. – Последнее, что я помню, – это как он прокрался на кухню с черного хода.

– Ты была одна? – спросила Мейми.

– С Пламенной. Она, наверное, и забрала к себе Спуки. – Затем внезапно смысл вопроса Мейми дошел до Дульси. – Господи, тетя Мейми, вы думаете, я шлюха? – воскликнула она.

– Просто я пытаюсь понять, почему ни с того ни с сего Джонни полетел в Чикаго.

– Чтобы проверить насчет меня, – с вызовом проговорила Дульси, осушая стакан. – Зачем же еще? Он всегда за мной следил. Других дел у него нет – только следить за мной. – От раската грома затряслись стекла в рамах. – Боже, не могу слушать этот гром, – сказала она, вставая. – Пойду лягу.

Взяв бутылку и стакан, Дульси удалилась в спальню. Она приподняла крышку телерадиокомбайна и поставила пластинку, затем легла в постель и укрылась с головой.

Мейми последовала за ней и уселась на стул возле кровати.

Заглушая шум дождя, колотившего в окна, в комнату ворвался голос Бесси Смит:

 
Когда пять дней подряд гремит гроза,
Когда пять дней подряд гремит гроза,
То, значит, надвигается,
То, значит, надвигается,
То, значит, надвигается беда.
 

– Почему он все-таки тебя запер? – спросила Мейми.

Дульси протянула руку и приглушила звук радиолы.

– Что-что? – переспросила она.

– Джонни запер тебя на замок. А потом позвонил мне из Чикаго и попросил выпустить тебя.

– Ничего странного. Он меня и к кровати привязывал, – отозвалась Дульси.

Мейми тихо заплакала.

– Детка, что происходит? – спросила она. – Почему он вдруг ни с того ни с сего полетел в Чикаго?

– Ничего не происходит, – угрюмо буркнула Дульси. Потом добавила: – А вы знаете про нож?

– Про какой нож?

– Про тот, которым зарезали Вэла, – прошептала Дульси.

Снова грянул гром, и Мейми опять вздрогнула. Дождь лупил в окно изо всей силы.

– Чарли Чинк подарил мне такой же, – сообщила Дульси.

Затаив дыхание, Мейми выслушала рассказ Дульси о двух ножах, из которых Чинк один подарил ей, а второй оставил себе. Затем она так глубоко вздохнула, что вздох очень напомнил стон.

– Слава Богу, теперь ясно, что это сделал Чинк, – пробормотала Мейми.

– Я это все время говорила, – отозвалась Дульси, – но никто мне не верил.

– Но ты можешь это легко доказать, – сказала Мейми. – Покажи свой нож полиции, и тогда станет ясно, что Вэла зарезали ножом Чинка.

– Но у меня его нет, – призналась Дульси. – Потому-то мне так страшно. Я всегда держала его у себя под бельем, а недели две назад гляжу – его нет. А спросить, куда делся нож, я побоялась.

Лицо Мейми сделалось пепельно-серым и как-то съежилось. Взгляд стал измученным и больным.

– Его мог взять и не Джонни, – сказала она.

– Вот именно. Но кто – Аламена? Не знаю, зачем ей могло это понадобиться. Может, она просто не хотела, чтобы Джонни его нашел. А может, чтобы иметь кое-что против меня.

– К вам еще ходит уборщица, – напомнила Мейми.

– Она тоже могла взять нож…

– На Аламену не похоже, – проговорила Мейми. – Ты мне скажи, детка, кто у вас убирает, и я заставлю ее вернуть нож…

Обе женщины обменялись испуганными взглядами.

– Нет, тетя Мейми, мы просто обманываем сами себя, – сказала Дульси. – Это сделал Джонни.

Мейми посмотрела на нее, и по ее дряблым морщинистым щекам покатились слезы.

– Детка, неужели Джонни мог убить Вэла? – спросила она.

– Из-за чего?

– В том-то вся и штука. Я не знаю.

Дульси почти вся ушла под простыню, но и теперь она не могла заставить себя взглянуть Мейми в глаза. Она отвела взгляд.

– У него не было причин ненавидеть Вэла, – сказала она. – Джонни его любил.

– Скажи мне правду, детка.

– Если он что-то и узнал про Вэла, – прошептала Дульси, – то не от меня.

Пластинка кончилась, и Дульси снова ее поставила.

– Ты не просила у Джонни десять тысяч, чтобы избавиться от Вэла? – спросила Мейми.

– Господи, нет, конечно! – крикнула Дульси. – Эта шлюха нагло врет.

– Ты от меня ничего не скрываешь? – спросила Мейми.

– Я могу спросить то же самое у вас.

– То есть?

– Как мог Джонни что-то узнать, если вы ему ничего не говорили?

– Я правда ничего не говорила, – сказала Мейми. – И Большой Джон тоже. Он узнал об этом перед самой смертью – он просто не успел бы никому рассказать.

– Но кто-то же ему сообщил…

– Может, Чинк?

– Нет. Чинк тоже не знал, – сказала Дульси. – Чинку известно только про нож, потому он и хотел содрать с меня десять тысяч, сказал, что если он не получит денег, то все сообщит Джонни. – Дульси разразилась истерическим смехом. – Какая разница! Если Джонни узнает о том самом…

– Перестань смеяться! – крикнула Мейми и залепила ей пощечину. – Джонни его убьет, – добавила она.

– И на здоровье, – злобно отозвалась Дульси. – Если он не узнает о том самом, тогда все не так страшно.

– Но ведь должен быть какой-то выход, – сказала Мейми. – Неужели Господь не покажет нам свет? Убийством ничего не решишь…

– А вдруг он уже все знает? – пробормотала Дульси.

Снова кончилась пластинка, и снова Дульси поставила ее.

– Господи, неужели ты не можешь поставить что-нибудь другое? – простонала Мейми. – От этой песни мне делается не по себе.

– А мне она нравится, – возразила Дульси. – Как раз по настроению.

Они сидели и слушали завывание певицы и раскаты грома за окном.

Время шло, Дульси то и дело прикладывалась к бутылке, и уровень бренди в ней стремительно понижался. Мейми нюхала табак. Время от времени кто-то что-то спрашивал и кто-то безучастно отвечал.

Никто не звонил ни в дверь, ни по телефону.

Дульси снова и снова ставила одну и ту же пластинку.

– Господи, скорее он вернулся бы и убил меня, раз уж у него так чешутся руки, – тоскливо проговорила она.

Загремел замок парадной двери, и вошел Джонни. Он показался в спальне в том же самом зеленом шелковом костюме и розовой рубашке, в которой был накануне в клубе. Только рубашка была несвежей и мятой. Правый карман пиджака бугрился от пистолета 38-го калибра. В руках у него ничего не было. Глаза горели как угли, но взгляд был усталым, на седеющих висках, словно корни деревьев, выступали вены. Шрам на лбу набух, но осьминог пока дремал. Джонни был небрит, и седые волоски в щетине выделялись на темной коже. Лицо было непроницаемо.

Увидев Дульси и Мейми, он хмыкнул, но ничего не сказал. Обе женщины с испугом наблюдали за его движениями. Он выключил проигрыватель, затем подошел к окну, распахнул шторы, поднял раму. Дождь кончился, и дневное солнце отражалось в окнах противоположного дома.

Наконец он подошел к кровати, поцеловал Мейми в лоб и сказал ровным голосом:

– Спасибо, тетя Мейми, можете ехать домой.

Мейми не шелохнулась. Она с испугом посмотрела на него своими старческими глазами с голубоватыми белками, но его лицо оставалось непроницаемым.

– Нет, – сказала она. – Раз уж я здесь, давай поговорим.

– О чем? – удивился Джонни.

Мейми посмотрела на него в упор.

– Ты разве меня не поцелуешь? – с вызовом спросила Дульси.

Джонни поглядел на нее изучающим взглядом, словно в микроскоп, и сказал ровным тоном:

– Сначала протрезвей.

– Не надо делать ничего такого, Джонни, – сказала Мейми. – Умоляю тебя на коленях!

– Чего не делать? – спросил Джонни, не отводя глаз от Дульси.

– Не надо смотреть на меня так, словно я распяла Иисуса Христа, – плачущим голосом сказала Дульси. – Делай, что задумал, только не смотри так.

– Я не хочу, чтобы ты считала, что я воспользовался твоим пьяным состоянием, – сказал Джонни. – Протрезвеешь, тогда разберемся.

– Сынок, послушай… – начала было Мейми, но он ее перебил:

– Сейчас я хочу спать. Вы думаете, человек может жить без сна? Напрасно…

Он вынул пистолет, положил его у подушки и начал снимать пиджак. Мейми встала со стула.

– Отнесите на кухню, – попросил он, передавая ей почти совсем пустую бутылку и стакан.

Она молча взяла их и вышла. Джонни складывал одежду на стул, на котором только что сидела Мейми. Его тяжелое мускулистое тело было покрыто шрамами. Раздевшись догола, он поставил будильник на десять и улегся рядом с Дульси. Она погладила его, но он ее отпихнул.

– Во внутреннем кармане пиджака десять тысяч сотенными, – сказал он ей. – Если это то, что тебе так необходимо, бери и уматывай, пока я не проснулся.

Мейми еще не успела уйти, а Джонни уже крепко спал.