Текст книги "И в сердце нож"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 10

После похорон процессия распалась, каждый поехал своей дорогой. Машина Джонни, не доезжая до моста, за которым начинался Гарлем, угодила в пробку. Болельщики разъезжались с «Янки стэдиума» после бейсбола.

Он и Дульси, а также другие известные гарлемские сводники, игроки, проститутки жили в комплексе «Роджер Моррис» на шестом этаже. Дом стоял на углу 187-й улицы в Эджком-драйв, и из него открывался вид на стадион «Поло Граундс», реку Гарлем и улочки Бронкса за рекой.

В семь вечера роскошный «кадиллак» Джонни остановился у комплекса «Роджер Моррис».

– Я слишком далеко ушел от сборщика хлопка в Алабаме, чтобы тащиться обратно на Юг, – сказал он.

Все в машине посмотрели на него, но только Дульси спросила:

– Это ты о чем?

Джонни промолчал.

Мейми стала подниматься, отчего ее суставы затрещали.

– Вылезай, Сестренка, – распорядилась она, – мы возьмем такси.

– Зайдите к нам поужинать, – сказал Джонни. – Сестренка с Пламенной приготовят поесть…

Но Мейми покачала головой:

– Мы с Сестренкой едем домой. Только меня еще тут не хватало.

– Мы будем только рады, – сказал Джонни.

– Я не хочу есть, – сказала Мейми. – Я хочу поехать домой и лечь спать. Я страшно устала.

– Сейчас не надо оставаться одной, – сказал Джонни. – Лучше побыть на людях.

– Со мной будет Сестренка, Джонни, и я страшно хочу спать.

– Ладно, я вас отвезу, – сказал Джонни. – Пока у меня есть машина, вам не придется ездить в такси.

Никто не пошевелился. Тогда Джонни сказал Дульси:

– Вы с Пламенной вылезайте. Я не сказал, что повезу еще и вас.

– Мне осточертели твои окрики, – надувшись, проговорила Дульси, вылезая из машины. – Я тебе не собачка.

Джонни грозно на нее посмотрел, но не сказал ни слова.

Аламена вылезла, а Мейми перебралась на переднее сиденье. Сев рядом с Джонни, она прикрыла рукой глаза, чтобы как-то забыться, – день выдался жуткий.

По дороге домой и Мейми, и Джонни молчали.

Когда они подъехали и Сестренка вылезла из машины, Мейми подала голос:

– Джонни, ты очень уж суров с женщинами. Ты хочешь, чтобы они держались как мужчины.

– Просто я хочу, чтобы они делали то, что им велено, и то, что надо.

– Так и поступают большинство женщин, – отвечала Мейми с протяжным и грустным вздохом, – только у каждой из них есть свои способы.

Некоторое время они сидели и молча глядели на прохожих, сновавших по тротуару в наступающих сумерках.

Это была улица контрастов: матери-одиночки, жившие одними молитвами, баюкали своих младенцев, жирные черные рэкетиры проезжали в разноцветных сверкающих автомобилях с откидным верхом, с кошельками, набитыми долларами, и с подружками в золоте и брильянтах, работяги стояли в подворотнях и рассуждали о том о сем громко, никого не боясь, – здесь их не услышат белые хозяева, – хулиганы-подростки готовились к большой драке и накачивались марихуаной для храбрости. Никому не сиделось в душных квартирах-клетушках, все искали спасения от жары на жарких улицах, где было больше выхлопных газов от машин, чем воздуха.

Наконец Мейми сказала:

– Не убивай его, Джонни. Послушай меня, старуху: это совершенно ни к чему.

Джонни ответил, глядя на поток машин:

– То ли он от нее не может отстать, то ли она сама его подзуживает. Во что прикажете мне верить?

– Все не так просто, Джонни, ты уж меня послушай. Все не так просто. Ты придираешься к пустякам. Он просто любит повыпендриваться, а ей нравится немного внимания…

– Он будет хорошо смотреться в гробу, – буркнул Джонни.

– Ты послушай меня, старуху, – повторила Мейми. – Уделяй ей побольше внимания. У тебя много дел – твой клуб и все такое прочее, а у нее нет ничегошеньки…

– Тетя Мейми, она точь-в-точь как моя мамаша. Пит работал не покладая рук, но она была недовольна и только и знала, что крутила романы с другими. Мне пришлось убить его, иначе он бы убил ее за все эти дела. Но я всегда знал, что не права-то она, моя мать…

– Я понимаю, Джонни, но Дульси не такая. Она ни с кем не крутит романы, и ты уж будь к ней снисходительней. Она совсем девочка. Ты же это знаешь.

– Не такая уж она девочка, – отозвался Джонни своим ровным голосом, по-прежнему не глядя на Мейми. – И если она не крутит с ним роман, тогда, выходит, он крутит с ней роман. Третьего не дано.

– Прояви терпение, Джонни, – проговорила Мейми. – Поверь ей.

– Бог свидетель, как я хочу ей верить, – сказал Джонни. – Но ни ей, ни кому-то другому не сделать из меня посмешище. Уж это точно. Я не из тех, кто откармливает лягушек для змей.

– Джонки, хватит нам покойников, – жалобно проговорила Мейми, всхлипывая и утирая слезы черным кружевным платочком. – Не убивай его. Неужели тебе этого мало?..

Впервые Джонни обернулся и посмотрел на нее.

– Я понимаю, что тогда ты не мог удержаться… – сказала Мейми. – Когда убил того человека. Но больше не надо. – Она пыталась скрыть свой страх, но ее голос был слишком напряжен и говорила она чересчур быстро.

– Вы не об этом, – сказал Джонни. – Вы имели в виду Вэла.

– Я о нем ничего не говорила.

– Но подумали.

– Я о нем вовсе не думала, – поспешила возразить Мейми. – Просто мне кажется, слишком много уж пролито крови и…

– Можете не стесняться того, о чем вы думали, – ровным голосом сказал Джонни. – Можете назвать Вэла по имени. Да, его закололи ножом вот здесь, на тротуаре. Ну и что? Меня это не пугает.

– Ты знаешь, что я хотела сказать, – упрямо проговорила Мейми. – Я не хочу, чтобы из-за нее опять пролилась кровь, Джонни!

Он посмотрел ей в глаза, но она отвела взгляд.

– По-вашему, это я его убил? – спросил Джонни.

– Я этого не говорила.

– Но подумали?

– Ничего такого я не сказала, и ты это знаешь.

– Я не о том, что вы сказали. Я хочу понять другое: почему вы уверены, что это я его убил?

– Джонни, – плачущим голосом проговорила Мейми, – я и в мыслях не держала, что это сделал ты.

– Я не об этом, тетя Мейми. Скажите мне: из-за чего, по-вашему, я мог его убить? Меня не интересует, считаете вы меня виновным или нет, меня интересует другое: по какой причине я мог его убить?

Она посмотрела ему прямо в глаза и ответила:

– Я не вижу такой причины. И это святая правда.

Наступила пауза.

– Джонни, в этой нашей жизни надо давать людям столько, сколько ты от них просишь взамен, – сказала Мейми. – И тот, кто не рискует, не выигрывает.

– Знаю, – сказал Джонни. – Это старое правило игроков. Но я каждый день провожу по восемь часов у себя в клубе. Выходит, восемь часов меня нет дома. А это значит, у нее полно возможностей водить меня за нос.

Мейми протянула свою старческую сухую руку, чтобы взять ладонь Джонни, но тот убрал свою руку.

– Я не прошу снисхождения, – резко сказал он. – Но я и не хочу ни с кем воевать. Если она без него не может, пусть уходит. Я его за это не убью. Но если он ей ни к чему, пусть оставит ее в покое. Я готов проиграть. Все игроки время от времени проигрывают. Но я не потерплю, чтобы меня обманывали.

– Я тебя понимаю, Джонни, – сказала Мейми. – Но ты должен научиться доверять ей. Ревнивец не выигрывает никогда.

– Рабочий человек не может играть, а ревнивый не может выиграть, – произнес Джонни давнюю поговорку, потом добавил: – Если все на самом деле так, как вы думаете, ни с кем не случится ничего плохого.

– Пойду лягу спать, – сказала Мейми, медленно выбираясь из машины. Затем, не закрывая дверцу, она спросила: – А кто произнесет проповедь на его похоронах? Ты не знаешь проповедника?

– Пригласите Шорта, – предложил Джонни. – Он обожает проповедовать на чужих похоронах…

– Может, ты с ним поговоришь?

– Ни за что. После всего, что он сегодня нес!..

– Пожалуйста! – попросила Мейми. – Хотя бы ради Дульси.

Джонни ничего не ответил, и Мейми тоже промолчала. Когда она скрылась в подъезде, Джонни завел мотор и медленно поехал к Первой церкви Святого Экстаза на Восьмой авеню.

Преподобный Шорт жил в задней части церкви, там, где раньше был склад. Парадная дверь не была заперта, Джонни вошел без стука и направился по проходу мимо сдвинутых и поломанных скамей. Дверь, что вела в спальню преподобного Шорта, была приоткрыта. Окна фасада были на три четверти закрашены изнутри черной краской, но в церковь проникало достаточно света, чтобы высветить золотые очки преподобного, смотревшего в щелку.

Затем очки исчезли, а дверь закрылась. Когда Джонни обогнул кафедру и подошел к двери, он услышал, как щелкнул замок.

Джонни постучал и стал ждать. Его окутывало гробовое молчание.

– Я Джонни Перри, преподобный, – сказал он. – Мне надо поговорить с вами.

Изнутри раздался такой шорох, словно там забегали крысы, затем послышался скрипучий голос преподобного Шорта:

– Не думайте, что я вас не ждал.

– Вот и хорошо, – сказал Джонни. – Я насчет похорон.

– Я знаю, зачем вы пришли, и я готов к этому, – проскрежетал преподобный.

День выдался для Джонни тяжким, и нервы его были на пределе. Он подергал за ручку: дверь была заперта.

– Откройте, – резко сказал он. – Как можно говорить о делах через закрытую дверь?

– Меня так не проведешь! – прохрипел преподобный, не собираясь отпирать дверь.

Джонни нетерпеливо стал дергать за ручку.

– Послушайте, проповедник, – сказал он, – меня прислала Мейми Пуллен. Я вам за это заплачу, так какого черта вы валяете дурака?

– Значит, я должен поверить, что набожная христианка Мейми Пуллен прислала вас… – начал было хрипеть преподобный, но Джонни, потеряв всякое терпение, стал пытаться выбить дверь.

Угадав его намерения, преподобный заговорил сипящим высоким голосом, в котором яду было больше, чем у гремучей змеи:

– Не вздумайте сломать дверь!

Джонни отдернул руку от дверной ручки, словно это и была гремучая змея.

– В чем дело, преподобный? У вас там женщина?

– Ах вот что вас интересует. Вы, значит, пришли за убийцей…

– Господи, вы что, рехнулись? – спросил Джонни, совершенно потеряв над собой контроль. – Неужели мне стоять весь вечер под дверью и слушать этот бред?

– Бросьте оружие, – крикнул Шорт.

– У меня нет никакого оружия. Вы совсем спятили? – Джонни услышал щелчок – похоже, преподобный готовился к бою.

– Предупреждаю! Бросьте оружие! – прохрипел Шорт.

– Ну и черт с вами, – рявкнул Джонни и повернулся, чтобы уйти. Но тут шестое чувство предупредило его об опасности, и он упал на пол, прежде чем выстрел из двустволки 12-го калибра проделал в верхней части двери дыру с тарелку.

Джонни упруго вскочил с пола, словно был резиновый, и ударил в дверь плечом с такой силой, что вышиб ее с грохотом, напоминавшим раскат от выстрела дробовика. Преподобный бросил двустволку и вытащил из кармана нож, причем так быстро, что лезвие заблестело в его руке еще до того, как ружье упало на пол.

Джонни же, продолжая двигаться по инерции, схватил левую руку с ножом преподобного, а правой ударил его в солнечное сплетение. Золотые очки слетели с лица Шорта, как птичка с ветки, а сам он рухнул навзничь на неубранную белую железную кровать. Джонни упал на него, как ягуар с дерева, и, отобрав нож, стал душить поверженного противника.

Обхватив колени и поясницу преподобного, Джонни всей тяжестью тела навалился на противника. Близорукие глаза преподобного полезли из орбит, словно бананы из кожуры. Он видел только багровый шрам на лбу у Джонни, который бешено водил щупальцами. Осьминог словно норовил схватить добычу.

Но преподобный не выказывал никаких признаков страха.

Джонни чуть было не сломал тощую шею поверженного супостата, но вовремя спохватился. Он глубоко вздохнул, и все его тело вздрогнуло, словно от удара током. Он отнял руки от горла преподобного, выпрямился и, не слезая с него, уставился на посиневшее лицо Шорта.

– Слушайте, – медленно проговорил он, – неужели вы хотите, чтобы я вас прикончил?

Преподобный смотрел на него и ловил ртом воздух. Когда он наконец наладил дыхание, то сказал с вызовом:

– Меня убить нетрудно. Но ее это не спасет. Полиция все равно выведет ее на чистую воду.

Джонни слез с кровати, встал на ноги, наступив при этом на очки преподобного. Он сердито отпихнул ногой их останки и снова уставился на проповедника, лежавшего в том же положении.

– Я хочу задать вам один-единственный вопрос, – произнес он ровным голосом игрока. – Ну зачем ей убивать родного брата?

Преподобный злобно посмотрел на него и прошипел:

– Сами знаете зачем!

Джонни словно окаменел; он стоял и смотрел на преподобного. Наконец он сказал:

– Вы чуть было меня не ухлопали. Но я закрою на это глаза. Вы назвали ее убийцей. Я и это готов забыть. По-моему, вы все-таки не псих, а потому я вас спрашиваю последний раз: с какой стати ей было убивать?

В близоруких глазах преподобного была ничем не разбавленная злоба.

– Это могли сделать только двое, – прошелестел он тонким злобным голосом. – Она или вы. Если это не вы, стало быть, она. Если вы не можете понять, зачем она это сделала, пойдите и спросите у нее. А если вам кажется, что, убив меня, вы спасете ее, то давайте убивайте.

– Карты у меня скверные, – сказал Джонни. – Но игра есть игра.

Он повернулся и пошел, огибая скамейки, к выходу из церкви. Через верхнюю часть окон фасада пробивался свет уличных фонарей и освещал ему дорогу.

Глава 11

Было восемь часов вечера, но все еще светло.

– Поедем прокатимся, – сказал Могильщик Гробовщику. – Посмотрим на пейзаж. Полюбуемся на коричневых курочек в розовых платьицах, подышим ароматом маков и марихуаны.

– И послушаем воркование наших голубков-стукачей, – добавил Гробовщик.

Они ехали в южном направлении по Седьмой авеню в маленьком черном, видавшем виды седане. Могильщик, сидевший за рулем, пристроился за большим грузовиком, а Гробовщик внимательно следил за тротуаром.

Субъект, ошивавшийся у входа в парикмахерскую мадам Помадки, помахивал бумажками с выигравшими номерами подпольной лотереи. Увидев, что на него из машины в упор глядит Гробовщик, он сунул бумажки в рот и стал жевать их, словно это были тянучки. Двигаясь под прикрытием грузовика, они застали врасплох марихуанщиков, стоявших у бара на углу 126-й улицы. Восемь молодцов хулиганского вида, в черных брюках в обтяжку, соломенных шляпах с разноцветными лентами, остроносых туфлях, ярких рубашках и темных очках, очень напоминали стайку экзотических кузнечиков-переростков. Они уже выкурили одну самокрутку и собирались пустить по кругу вторую, как один из них крикнул:

– Атас! Кинг-Конг и Франкенштейн!

Тот, кто курил самокрутку, проглотил ее так быстро, что не успел потушить. Огонь опалил ему пищевод, и он согнулся пополам в приступе кашля.

Один из молодцов, по кличке Джиголо, крикнул:

– Спокойно, без паники. Главное, чтоб мы были чистыми!

Ребята поспешно побросали свои ножи на тротуар у бара, один из них проворно сунул две оставшиеся самокрутки в рот, готовый в случае необходимости проглотить их.

Могильщик мрачно ухмыльнулся, глядя на кашлявшего.

– Я бы мог врезать ему по животу, и он наблевал бы улик ровно на год тюряги.

– Как-нибудь в следующий раз мы покажем ему этот фокус, – сказал Гробовщик.

Два наркомана заколотили пострадавшего приятеля по спине, остальные стали преувеличенно громко обсуждать проблему проституции – исключительно с научной точки зрения. Джиголо с вызовом смотрел на детективов.

На нем была шоколадного цвета соломенная шляпа с желтой, в голубой горошек, лентой. Когда Гробовщик поднес к правому лацкану руку, тот сдвинул шляпу на затылок и сказал:

– Хрен им, ребята, мы с вами чистые, как стеклышки!

Могильщик медленно проехал дальше, не останавливаясь, и в зеркало увидел, как молодой человек вытащил из-за щеки мокрые самокрутки и стал дуть на них, чтобы поскорее высушить.

Они доехали до 119-й улицы, свернули в сторону Восьмой авеню, проехали по ней дальше и остановились у обшарпанного жилого дома между 126-й и 127-й улицами. Пожилые чернокожие расположились на стульях и табуретках у стены дома, прямо на тротуаре.

Детективы поднялись на четвертый этаж по темной лестнице. Гробовщик постучал четыре раза с десятисекундным интервалом между каждым стуком.

С минуту за дверью было тихо. Потом дверь вдруг приоткрылась внутрь на пять дюймов. Замок не щелкал, дверь удерживали снизу и сверху два железных стержня.

– Это мы, Мамаша! – сказал Могильщик.

Тогда дверь открылась полностью. За ней обнаружилась маленькая худая седая чернокожая женщина. На вид ей было лет девяносто. Одета она была в длинное черное платье до полу. Она отступила в сторону, а когда сыщики прошли в темный холл, снова закрыла за ними дверь.

Затем они молча проследовали за ней в конец холла. Она открыла дверь и сказала:

– Он там.

Гробовщик и Могильщик вошли в маленькую спальню и прикрыли за собой дверь.

На краю кровати сидел Джиголо. Его щегольская шляпа была сдвинута на затылок. Он сидел и кусал ногти. Коричневое лицо его лоснилось от пота, зрачки были расширены.

Гробовщик сел перед ним, оседлав единственный в комнате стул с прямой спинкой, а Могильщик посмотрел сверху вниз и сказал:

– Ну что, герой, нагероинился?

Джиголо пожал плечами. Под желтой рубашкой заходили худые плечи.

– Не волнуй его, – сказал Гробовщик. Но затем доверительно спросил у Джиголо: – Кто грабанул деньги вчера, дружок?

Джиголо задергался так, словно ему в штаны кто-то сунул раскаленную кочергу.

– У Бедняка вообще-то завелись деньжата, – быстро и еле слышно проговорил он.

– Какие деньги? – спросил Могильщик.

– Монеты.

– А бумажки?

– Бумажек я не видел.

– Где его сейчас можно найти?

– В бильярдной Туза – Валета. Он на бильярде помешан.

– Ты его знаешь? – спросил Могильщик Гробовщика.

– Гарлем полон таких Бедняков, – сказал тот и обратился к стукачу: – Какой он из себя?

– Худой черный. Спокойный такой. Держится в тени. Выглядит примерно как Деревенщина, до того как его посадили.

– Как он одет? – спросил Могильщик.

– Как я сказал. Старается не светиться. Ходит в старых джинсах, в тенниске, в парусиновых туфлях. Вид у него обтрепанный.

– Партнер?

– Утюг. Вы его знаете?

Могильщик кивнул.

– Но он вроде ни при чем, – сказал Джиголо. – Сегодня его что-то не было видно.

– Ладно, приятель, – сказал Гробовщик, вставая. – Брось ты героин, пока не поздно.

Джиголо опять задергался.

– А что мне делать? Если кто-то узнает, что я для вас стучу, мне и на улицу-то высунуться будет страшно. Тут уж головой не покачаешь… – Джиголо имел в виду старую гарлемскую шутку про двоих чернокожих, устроивших драку с бритвами. Один из них сказал: «Нет, ты меня не порезал», – на что второй ответил: «Если не веришь, то покачай головой – она у тебя отвалится».

– От героина у тебя башка скорей отвалится, – сказал Гробовщик.

Выходя, он сказал старушке:

– Хватит потчевать Джиголо, а то от героина он сыграет в ящик, и очень скоро.

– Господи, а что, я доктор? – захныкала та. – Откуда мне знать, сколько им нужно. Я продаю им столько, за сколько они платят. Я же сама его не ем.

– Все равно хватит его кормить, – сказал Гробовщик. – Мы ведь почему тебя еще не прикрыли – потому что ты наших голубков обслуживаешь.

– Если бы не голубки-стукачи, вы бы вообще оказались без работы, – возразила Мамаша. – Если вам чего не скажут, так вы сами в жизнь не догадаетесь.

– Ну хотя бы разбавляй героин содой, – посоветовал Могильщик. – И выпусти нас из этой дыры поскорей, нам некогда.

Она обиженно зашаркала по темному холлу, а потом беззвучно открыла три тяжелых замка на двери.

– Эта карга действует мне на нервы, – пожаловался Могильщик, усаживаясь за руль.

– Тебе нужен отпуск, – сказал Гробовщик. – Или слабительное.

На это Могильщик только хмыкнул.

Они доехали до пересечения 137-й улицы и Леннокс-авеню, вылезли из машины напротив «Савоя» и стали подниматься по узкой лестнице на второй этаж, где была бильярдная Туза – Валета над баром «Хлопковая коробочка».

Справа был отгорожен закуток деревянной стойкой. За ней сидел лысый коричневый толстяк в зеленых очках, в шелковой рубашке без ворота и черной жилетке с дешевой золотой цепочкой. Он сидел на высоком табурете у кассы, оглядывая время от времени шесть бильярдных столов в длинном узком зале.

Когда Гробовщик и Могильщик поднялись на площадку второго этажа, он приветствовал их низким басом, каким обычно говорят владельцы похоронных бюро:

– Здравствуйте, джентльмены, как поживает полиция в этот прекрасный летний день?

– Отлично, Туз, – отвечал Гробовщик, оглядывая столы. – В эту жару грабежей, драк и убийств куда больше, чем в обычную погоду.

– От жары люди делаются нервными, – отозвался Туз.

– Сущая правда, – сказал Могильщик. – А что делает Валет?

– Отдыхает, как обычно, – сказал Туз. – По крайней мере так говорят люди.

Валет был прежний хозяин бильярдной, и скончался он ровно двадцать один год назад.

Тем временем Могильщик обнаружил того, кто был им нужен, за четвертым столом и двинулся туда по узкому проходу. Он присел у одного края стола, а Гробовщик у другого.

Бедняк играл в пул по двадцать центов очко с ловким мулатом и уже проигрывал сорок долларов.

Они как раз устанавливали шары для новой партии. Разбивать должен был Бедняк, и он мелил свой кий. Он покосился сначала на одного детектива, потом на другого и снова принялся мелить кий. Он делал это так долго, что его партнер запальчиво сказал:

– Кончай тянуть, давай разбивай. У тебя на кие столько мела, что хватит на три партии.

Бедняк поставил шар-биток на место, долго водил кием взад-вперед по подставке из пальцев и ударил так неловко, что чуть не порвал концом кия бильярдное сукно, оставив на нем длинную белую полосу. Шар-биток еле-еле покатился вперед и слегка дотронулся до пирамиды.

– Мальчик нервничает, – заметил Гробовщик.

– Плохо спал, – отозвался Могильщик.

– Лично я не нервничаю, – сказал партнер Бедняка. Он ударил так, что положил в лузы сразу три шара.

Он набрал сто очков без перерыва, за один прием, и, когда это случилось, остальные игроки оставили свои партии и подошли посмотреть на это чудо.

Ас бильярда гордо поглядел на детективов и сообщил им:

– Ну что, видно теперь, что я не нервничаю?

– Ты, видать, новичок в Гарлеме, – ответил Гробовщик.

Когда маркер поставил мешочек со ставками на стол, Гробовщик встал со стула и взял его.

– Деньги мои, – сказал ас бильярда.

К компании подошел и Могильщик, а Бедняк и ас оказались между ним и Гробовщиком.

– Не бойся, друг, – сказал он асу. – Мы только поглядим, что это за денежки.

– Самые обыкновенные американские деньги, – фыркнул ас. – Вы что, никогда их не видали?

Гробовщик открыл мешок и высыпал его содержимое на стол. Монеты в десять, двадцать пять и пятьдесят центов образовали сверкающую гору на зеленом сукне. Был там и комок бумажных долларов.

– Ты в Гарлеме новичок, – повторил он асу.

– Он здесь долго не задержится, – уверил партнера Могильщик. Отделив бумажный комок от серебряной горки, он сказан: – Вот твои деньги, парень. Бери их и кати в другой город. Ты слишком ловкий для нас, гарлемских сыщиков-простофиль. – А когда ас открыл рот, чтобы возразить, Могильщик грубо добавил: – И помалкивай, а то проглотишь зубы.

Ас положил деньги в карман и мгновенно растаял. Бедняк помалкивал.

Гробовщик стал набирать пригоршни мелочи и класть обратно в мешок. Могильщик тронул за плечо Бедняка:

– Пошли, парень. Прокатишься с нами.

Гробовщик прошел вперед. Толпа расступилась.

Они посадили Бедняка в машину на переднее сиденье между собой, отъехали за угол, где Могильщик снова остановил машину.

– Выбирай, что хочешь, – предложил ему Гробовщик. – Год в федеральной тюрьме Оберн или месяц в местной каталажке.

Бедняк покосился на него своими грязноватыми глазами и спросил с интонациями уроженца Джорджии:

– Это как понимать?

– А так, что ведь это ты ограбил управляющего бакалеей на Седьмой?

– Нет, сэр, я и близко к этой бакалее не подходил. Я честно заработал эти деньги – чистил обувь у станции подземки на 125-й улице.

Могильщик взвесил на руке мешок.

– Да здесь добрая сотня долларов, – сказал он.

– Мне просто повезло. Давали четвертаки и полтинники, – сказал Бедняк. – Можете спросить людей.

– Пойми, парень, одну простую вещь, – сказал Могильщик. – Если ты украл больше тридцати пяти долларов, это считается крупной кражей, а стало быть, тяжким преступлением, и за это полагается от года до пяти федеральной тюрьмы. Но если ты готов нам помочь и признаешься в мелкой краже, судья тоже пойдет тебе навстречу: ведь ты экономишь государству расходы на процесс с присяжными, на назначение тебе адвоката и так далее. Тогда ты получишь месяц исправительных работ. Так что думай сам.

– Я ничего не крал, – упрямился Бедняк. – Я заработал деньги, чистил обувь…

– Боюсь, что патрульный Харрис и управляющий расскажут другую историю на завтрашнем опознании, – сказал Могильщик. – Лучше помоги нам.

Бедняк стал усиленно размышлять. На лбу, под глазами и на плоском носу появились капельки пота.

– А как я могу вам помочь? – наконец спросил он.

– Кто был в машине Джонни Перри, когда он проехал по Седьмой авеню за несколько минут до того, как ты украл мешок? – спросил Могильщик.

Бедняк фыркнул носом так, словно до этого сдерживал дыхание.

– Я вообще не видел машины Джонни Перри, – сказал он с явным облегчением.

Могильщик нагнулся, включил зажигание и завел мотор.

– Плохое у тебя зрение, парень, – сказал Гробовщик. – Это обойдется тебе в одиннадцать месяцев.

– Клянусь Господом, я два дня уже не видел «кадиллака» Джонни, – сказал Бедняк.

Могильщик вырулил на середину улицы и повел машину в сторону полицейского участка на 126-й улице.

– Я говорю правду, – хныкал Бедняк. – На всей Седьмой тогда не было ни души.

Гробовщик поглядывал на пешеходов, на тех, кто стоял на тротуаре или сидел на крылечках и ступеньках. Могильщик смотрел на дорогу.

– Честное слово, на Седьмой не было ни машин, ни людей, – скулил Бедняк. – Только подкатил тот тип из бакалеи, да еще стоял полицейский. Он там всегда стоит.

Могильщик подъехал к тротуару и притормозил перед самым поворотом на 126-ю.

– Кто был с тобой? – спросил он.

– Ей-богу, никого.

– Плохо твое дело, – изрек Могильщик, снова наклоняясь, чтобы включить мотор.

– Погодите, – сказал Бедняк. – Я правда отделаюсь месяцем?

– Это зависит от того, какое у тебя было зрение в четыре тридцать утра и насколько хорошая память сейчас.

– Я ничего не видел, – сказал Бедняк. – Я схватил мешок и дал деру. Где уж тут что увидеть. Но может, Утюг что-то углядел. Он прятался в подворотне на 132-й.

– А где ты был?

– На 131-й. Мы договорились, что, когда подъедет тот тип из бакалеи, Утюг станет кричать «караул», чтобы отвлечь полицейского. Но он не пикнул, и мне пришлось все сделать одному и бежать.

– Где сейчас Утюг? – спросил Гробовщик.

– Не знаю. Я его сегодня не видел.

– А где он обычно околачивается?

– В бильярдной у Туза. Или внизу в «Коробочке».

– А где он живет?

– У него комната в отеле «Маяк» на углу 123-й и Третьей авеню. А если его там нет, значит, он на работе. Щиплет цыплят у Голдстайна на 116-й улице – иногда они работают до двенадцати.

Когда они подъехали к участку, Бедняк спросил:

– Вы не обманете? Если я признаюсь, то получу только месяц, да?

– Все зависит оттого, что увидел твой дружок, – сказал Могильщик.