Текст книги "И в сердце нож"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 12

– Не люблю я этих чертовых тайн, – сказал Джонни. Его мощные мускулы напряглись под желтой рубашкой, когда он с грохотом поставил на стол стакан с лимонадом. – Это уж точно, – добавил он. – Не люблю.

Он сидел, подавшись вперед, в самом центре зеленого плюшевого дивана, поставив ноги в шелковых носках на ярко-красный ковер. Вены на висках набухли, словно корни деревьев, а шрам на лбу напоминал клубок сердитых змей. Его темно-коричневое бугристое лицо было напряжено и покрыто испариной. Глаза в красных прожилках тлели недобрым огнем.

– Я уже тысячу раз тебе говорила: понятия не имею, почему этот черномазый проповедник распускает обо мне эти небылицы, – сердито повторила Дульси. Она посмотрела на его напряженное лицо и поспешила перевести взгляд на что-то менее мрачное.

Но в этой цветастой комнате ничто не успокаивало нервы. Светлая мягкая мебель с обивкой горохового цвета плохо гармонировала с ярко-красным ковром.

Это была большая комната. Два окна смотрели на Эджком-драйв и одно на 159-ю улицу.

– Мне надоели твои вопросы, а тебе, наверное, уже надоели мои ответы, – пробормотала Дульси.

Стакан с лимонадом треснул в руке Джонни. Он швырнул на пол битый стакан и налил лимонаду в новый.

Дульси сидела на желтой оттоманке лицом к комбайну Телевизор и радиола – на этажерке перед закрытым камином.

– Ты чего дрожишь? – спросил Джонни.

– Здесь адский холод, – пожаловалась Дульси.

Она сидела в одной комбинации, с голыми руками и ногами. Ногти на руках и ногах были покрыты ярко-красным лаком. На ее гладкой коричневой коже показались мурашки, но над верхней губой скопились капельки пота, подчеркивая едва заметные усики. За ее спиной, в окне, вовсю работал большой кондиционер, а на батарее крутился вентилятор, обдавая ее волнами холодного воздуха.

Джонни осушил стакан и поставил его на стол с аккуратностью человека, который очень гордится тем, что в любых обстоятельствах держит себя под контролем.

– Ничего странного, – заметил он. – Ты бы взяла да оделась.

– В одежде слишком жарко.

Джонни налил себе еще лимонаду и залпом осушил стакан. Он словно опасался, что у него перегреются мозги.

– Учти, детка, я не спятил, – сказал он. – Я хочу знать три простые вещи.

– Это для тебя они простые, – жалобно произнесла Дульси.

Его жаркий взгляд подействовал на нее как пощечина.

– Я ума не приложу, почему преподобный Шорт так меня ненавидит.

– Послушай, детка, – ровным тоном продолжал Джонни, – объясни, ради Бога, почему Мейми вдруг начинает тебя защищать, хотя я и в мыслях не держал подозревать тебя? Это мне непонятно.

– Откуда мне знать, что творится в голове у тети Мейми, – запальчиво сказала Дульси.

Увидев, как лицо его вновь потемнело от ярости, словно летнее небо от грозы, Дульси сделала большой глоток из стакана с бренди и поперхнулась.

Спуки, черный спаниель, лежавший у ее ног, попытался вскочить ей на колени.

– И перестань так много пить, – сказал Джонни. – Ты напиваешься и несешь что ни попадя.

Она стала озираться с виноватым видом, куда бы поставить стакан, двинулась к телевизору, поймала недовольный взгляд Джонни и поставила стакан на пол.

– И перестань держать эту псину на коленях, – не унимался Джонни. – Мне надоело, что ты вся в собачьей слюне.

– Брысь, Спуки, – сказала Дульси, сталкивая собачку с колен.

Спуки угодила лапой в стакан с бренди и опрокинула его.

Джонни посмотрел на расплывающееся на ковре пятно, и на лице его заиграли желваки.

– Все знают, что я человек разумный, – продолжал он. – И я хочу знать всего-навсего три простые вещи. Во-первых, почему проповедник рассказал в полиции историю о том, как Чинк дал тебе этот нож.

– Джонни! – воскликнула Дульси, закрывая лицо руками.

– Пойми меня правильно. Я не сказал, что поверил этому. Но даже если этот сукин сын тебя ненавидит…

В это время на телеэкране пошла реклама, и четыре хорошеньких блондиночки в свитерах и шортах запели рекламную песню.

– Убери этот чертов телевизор! – рявкнул Джонни.

Дульси встала и убрала звук, но квартет блондинок продолжал свою веселую пантомиму.

На лбу Джонни стали набухать вены.

Внезапно Спуки залаяла, словно гончая, которая загнала на дерево енота.

– Перестань, Спуки! – крикнула Дульси, но было уже поздно.

Джонни вскочил с дивана как безумный, опрокинул столик и кувшин с лимонадом и ногой ударил собаку в бок. Та взлетела в воздух и задела красную стеклянную вазу с искусственными розами, стоявшую на зеленом полированном столике. Ваза ударилась о батарею, разлетелась вдребезги. Бумажные розы усыпали ковер, а нашкодившая собака, поджав хвост и громко тявкая, удрала на кухню. Стекло соскользнуло с покачнувшегося столика и разбилось о лежавший на боку кувшин. Осколки смешались с кубиками льда в большой лимонадной луже на ковре. Джонни повернулся и, стараясь не угодить в лужу, вернулся на диван с видом человека, который очень гордится тем, что в любых обстоятельствах держит себя под контролем.

– Слушай, детка, – сказал он Дульси. – У меня большое терпение, у меня здравый смысл, но я хочу знать…

– Три простые вещи, – тихо пробормотала Дульси.

Он глубоко вздохнул и пропустил ее слова мимо ушей.

– Я хочу знать, с какой стати этот чертов проповедник мог такое придумать.

– Ты готов верить всем, кроме меня, – буркнула Дульси.

– И почему он твердит, что это сделала ты, – продолжал Джонни, не отреагировав на ее реплику.

– Черт, ты действительно думаешь, что это я?

– Да не в этом дело, – отмахнулся Джонни. – Меня волнует другое: почему он убежден, что это ты? Какие у него причины думать, что ты тут замешана?

– Ты говоришь о тайнах, так вот и я тут вижу кое-какие тайны, – заговорила Дульси с истерическими нотками в голосе. – Как это случилось, что ты не видел Вэла вчера вечером? Он точно сказал мне, что обязательно заедет в клуб и вместе с тобой приедет на поминки. Если бы он туда не собирался, то не стал бы меня обвинять в обратном. Разве это не тайна?

Джонни задумчиво на нее посмотрел. После паузы сказал:

– Если ты будешь возникать с этой дурацкой идеей, нам всем будет плохо.

– Ну а зачем тогда ты лезешь ко мне с этим идиотским предположением, будто это я убила его? – перешла в атаку Дульси.

– Меня не волнует, кто его убил, – отозвался Джонни. – Его нет – и дело с концом. Меня волнует другое: что это за страшные тайны вокруг тебя? Ты-то не умерла и пока что остаешься моей женой. И мне хочется знать, почему посторонние люди могут думать о тебе такое, что мне в голову не приходило, а ведь как-никак я твой муж…

Из кухни появилась Аламена. Она безучастно посмотрела на осколки и черепки. Она так и не переоделась, только надела красный моющийся фартук. Собака выглянула из-за ее ног, пытаясь угадать, не прошла ли гроза, но, решив, что пока что нет, сочла за благо не высовываться.

– Вы так и будете сидеть и препираться до утра или что-то съедите? – равнодушно осведомилась Аламена, словно ей было совершенно наплевать, будут они есть или нет.

Какое-то время они оба молча на нее смотрели. Затем Джонни встал.

Считая, что Джонни не видит, Дульси быстро взяла стакан, который опрокинула Спуки, и наполнила его до половины бренди из бутылки, стоявшей за телевизором.

Джонни шел уже на кухню, но внезапно обернулся и не останавливаясь выбил у нее из руки стакан. Бренди выплеснулся ей в лицо, а стакан, описав в воздухе дугу, упал на пол и разбился.

Быстрым движением, словно кошка, ловящая рыбу, она ударила его по лицу кулаком правой руки. Удар получился сильным, и у Джонни на глазах показались слезы.

Охваченный яростью, он обернулся к ней и, схватив за плечи, стал трясти так, что у нее застучали зубы.

– Женщина! – произнес он совсем другим голосом. Казалось, он исходил из самых его глубин и подействовал на нее возбуждающе. – Женщина!

Дульси вздрогнула и как-то обмякла. Глаза у нее сделались влажными, рот тоже, и внезапно она тесно прижалась к нему.

Джонни тоже вдруг стал мягким, как аптечная вата, и, прижав ее к себе, стал целовать ее нос, рот, шею, впадины возле ключиц.

Аламена повернулась и прошагала на кухню.

– Ну почему ты мне не веришь? – проворковала Дульси в его бицепсы.

– Я хочу верить, детка, – сказал Джонни. – Но это так непросто.

Ее руки упали по бокам, он разжал объятия, сунул руки в карманы, и они пошли на кухню.

С левой стороны холла были две спальни, разделенные ванной, справа – столовая и кухня. Дальше начинался коридор. В его конце был выход на черную лестницу. В кухне был также выход на служебный ход.

Втроем они уселись на пенопластовые, крытые пластиком табуретки за стол, накрытый красно-белой клетчатой скатертью, и стали ужинать. На столе стояли дымящееся блюдо с окрой, капустой и свиными ножками, миска с черной фасолью и тарелка с кукурузным хлебом.

Была там и бутылка с бурбоном, но женщины к ней не проявили интереса, а Джонни осведомился, не осталось ли лимонаду.

Аламена вынула большую бутылку из холодильника и налила в стеклянный кувшин. Ели они молча.

Джонни поливал содержимое своей тарелки острым красным соусом из бутылочки, на этикетке которой два ярко-красных рогатых чертенка отплясывали в языках пламени. Он съел две полные тарелки, шесть кусков хлеба и выпил полкувшина лимонаду.

– Здесь адова жарища, – пожаловался он, встал и включил большой вентилятор на потолке. Потом вынул зубочистку из баночки, стоявшей среди бутылок и бутылочек с приправами, и начал ковырять в зубах.

– Что толку от вентилятора, когда ты налопался этого соуса? – фыркнула Дульси. – Когда-нибудь ты сожжешь себе все кишки и никаким лимонадом не зальешь пожара в животе.

– Кто произнесет проповедь на похоронах Вэла? – спросила Аламена.

Джонни и Дульси молча на нее уставились.

– Если бы я не почуял, что этот сукин сын будет стрелять, – заговорил Джонни, – я бы сейчас с вами не сидел.

– Ты имеешь в виду преподобного Шорта? – спросила Аламена. – Он в тебя стрелял?

Джонни не обратил внимания на ее вопрос и снова взялся за Дульси:

– Но не это меня беспокоит, а другое. Почему он это сделал?

Дульси продолжала молча есть. На лбу у Джонни набухли вены.

– Слушай, девочка, – сказал он, – я хочу понять: почему?

– Господи! – взорвалась Дульси. – Если мне придется отвечать еще и за этого психа, то лучше уж сразу отдать Богу душу.

В этот момент в дверь позвонили. Спуки залаяла.

– А ну перестань, Спуки, – велела Дульси.

Аламена встала и пошла к двери.

Затем вернулась и молча села за стол.

В дверях стояла Куколка.

– Не надо церемоний, – сказала она. – Я почти что член семьи.

– У тебя нервы как у бронзового истукана! – крикнула Дульси, вставая из-за стола. – Но ничего, я тебя сейчас заставлю заткнуться.

– А ну-ка сядь и замолчи, – прикрикнул Джонни.

Дульси на мгновение замялась, словно размышляя, не ослушаться ли его приказа, но затем решила не спорить и села. Но если бы взгляды убивали, Куколка упала бы замертво.

Джонни, слегка повернув голову к дверям, спросил:

– Что ты хочешь?

– То, что мне причитается, – ответила Куколка. – Мы с Вэлом были помолвлены, и я хочу часть его наследства.

Джонни уставился на нее. Дульси и Аламена тоже.

– А ну-ка повтори еще раз, – попросил Джонни. – Что-то я не уловил.

Куколка махнула рукой, отчего на руке ее сверкнул брильянт в золотой оправе.

– Если вам требуется доказательство, то вот кольцо. Он мне подарил его при помолвке.

Дульси громко и презрительно рассмеялась.

– Если это подарок Вэла, – сказала она, – то это не брильянт, а стекляшка, можешь быть уверена.

– Заткнись, – сказал ей Джонни, а затем обратился к Куколке: – Мне не нужно доказательств. Я тебе и так верю. Ну и что?

– А то, что как его невеста я имею право на часть наследства, – сказала Куколка.

– Он оставил нам только этот большой мир, – сказал Джонни.

Глуповатое личико Куколки нахмурилось.

– Он ведь оставил какую-то одежду, – сказала она.

Дульси снова расхохоталась, но, увидев выражение лица Джонни, замолчала. Аламена опустила голову, чтобы скрыть улыбку.

– А ценные вещи? Часы, кольца и все такое? – не унималась Куколка.

– Это не к нам, – сказал Джонни. – Все забрала полиция. Иди к ним. Расскажи, что к чему.

– Обязательно расскажу, – пообещала Куколка.

– Меня это не беспокоит, – отрезал Джонни.

– А как насчет десяти тысяч, которые ты хотел ему дать, чтобы он смог открыть винный магазин? – спросила Куколка.

Джонни замер. Его тело словно превратилось в мрамор. Он уставился на нее и смотрел, пока она не стала переминаться с ноги на ногу. Наконец он сказал:

– Ну так что?

– Я все-таки была его невеста. А он мне говорил, что ты обещал ему десять тысяч на магазин. Выходит, у меня как у вдовы есть кое-какие права…

Дульси и Аламена молча и с любопытством уставились на Куколку. Джонни тоже не спускал с нее глаз. Ей стало невмоготу под их изучающими взглядами.

– Когда же он тебе это сказал? – поинтересовался Джонни.

– На следующий день после смерти Большого Джо. Позавчера. Мы с ним обсуждали, какой у нас будет дом, и он сказал, что ты обещал ему десять тысяч.

– Ты в этом уверена? – осведомился Джонни. Интонации у него были все те же невозмутимые, но вид сделался озадаченный.

– Еще как! – сказала Куколка. – Готова поклясться на могиле моей матери.

– И ты ему поверила? – не отставал Джонни.

– Почему бы нет. Он сказал, что Дульси выбьет эти деньги из тебя.

– Ах ты сволочь! – крикнула Дульси, и не успел Джонни глазом моргнуть, как она вскочила со стула и бросилась на Куколку.

Тогда и он проворно вскочил из-за стола и растащил их, ухватив каждую за шиворот.

– Тебе это так не пройдет! – кричала Куколка, на что Дульси плюнула ей в лицо. Джонни толкнул ее так, что она полетела через всю кухню. Затем она схватила острый как бритва кухонный нож и ринулась в атаку. Джонни отпустил Куколку и обернулся навстречу Дульси. Он схватил ее за запястье левой рукой и, повернув кисть, заставил выронить нож.

– Если она не уберется, я ее прикончу, – бушевала Дульси.

Аламена спокойно встала, прошла к входной двери и закрыла ее, затем вернулась, села и равнодушно произнесла:

– Она уже ушла. Она прочитала твои мысли.

Джонни снова сел за стол. Из-за плиты вышла Спуки и стала лизать босые ступни Дульси.

– Отстань, Спуки, – сказала Дульси и тоже села.

Джонни налил себе стакан лимонаду.

Дульси налила полстакана бурбона и выпила залпом. Джонни молча за ней наблюдал. Он был настороже, но на лице его было удивленное выражение. Дульси поперхнулась, в глазах ее показались слезы. Аламена уставилась в свою тарелку.

Джонни поднес ко рту стакан с лимонадом, передумал, вылил лимонад обратно в кувшин и наполнил стакан на треть виски. Но пить не стал. Он лишь уставился на него. Никто не произнес ни слова.

Затем он встал, так и не выпив виски, сказал: «Ну вот, еще одна чертова тайна» – и вышел из кухни, мягко ступая ногами в носках.

Глаза 13

В восьмом часу вечера Гробовщик и Могильщик подъехали на своей машине к магазину Голдстайна на 116-й улице, между Третьей и Лексингтон-авеню.

Фамилия хозяина была выведена тусклыми золотыми буквами над грязной витриной. Под прямым углом к ней торчала вывеска с изображением цыпленка, на которой значилось: «КУРЫ».

На тротуаре у магазина стояли одна на другой, в шесть рядов, куриные клетки, связанные воедино цепочками. Те, в свою очередь, были прикреплены к специальному приспособлению на стене магазина. Почти все клетки были пустые.

– Голдстайн не доверяет своих курочек этим ребятам, – заметил Гробовщик, когда детективы вылезли из машины.

– Разве он не прав? – отозвался Могильщик.

В самом магазине также было полно клеток – уже с курами. Мистер и миссис Голдстайн, а также юные члены их семейства продавали кур запоздалым покупателям, в основном владельцам гриль-баров, ночных клубов и кафе.

К ним направился мистер Голдстайн, потирая руки, словно пытаясь отмыть их в скверно пахнущем воздухе.

– Чем могу быть полезен, джентльмены? – осведомился он, Голдстайн всегда вел дела честно, с законом неприятностей не имел и потому не знал детективов в лицо.

Могильщик вынул из кармана свой жетон и показал Голдстайну.

– Полиция, – сообщил он.

Мистер Голдстайн побледнел:

– Разве мы делаем что-нибудь не так?

– Нет-нет, вы оказываете обществу большую услугу, – успокоил его Могильщик. – Просто мы ищем парня по прозвищу Утюг. Он у вас работает. Вообще-то его фамилия Ибсен.

– Ах, Ибсен, – облегченно вздохнул мистер Голдстайн. – Он ощипывает кур в служебном помещении. – Тут его снова охватило беспокойство. – Вы не собираетесь его арестовать? А то у нас сегодня уйма заказов и…

– Мы только хотим задать ему несколько вопросов, – успокоил его Могильщик.

Но мистер Голдстайн не успокоился.

– Только, пожалуйста, не задавайте ему слишком много вопросов, – попросил он. – Ибсен, видите ли, не в состоянии думать о нескольких вещах сразу. К тому же, похоже, он выпил…

– Мы не будем его утомлять, – пообещал Гробовщик.

Детективы прошли через входную дверь в служебное помещение. Спиной к двери у разделочного стола стоял голый по пояс мускулистый широкоплечий парень. Пот градом катил с его черных-пречерных плеч. Его руки работали, как шатуны паровоза, мокрые куриные перья летели в большое ведро на полу.

Парень работал и напевал подвыпившим голосом.

На столе в ряд на спинках лежали куры, уткнув голову под крылышко, воздев лапки вверх. На ножке у каждой виднелась бирка.

От упаковочного стола к широкоплечему подошел молодой человек в очках. Он равнодушно покосился на детективов и спросил подозрительным тоном, ткнув в сторону большого плимутрока без бирки с краю:

– Что там делает вон тот цыпленок, Ибсен?

Ибсен повернулся к очкарику. В профиль его голова напоминала утюг – выдававшаяся вперед нижняя челюсть образовывала с плосконосым лицом и покатым лбом угол градусов в тридцать.

– Вон тот? – переспросил он. – Так это цыпленок мисс Клайн.

– Почему на нем нет бирки?

– Она еще не решила, будет брать заказ или нет. Она пока не пришла.

– Ладно, – сварливо отозвался очкарик. – Работайте, Ибсен, у нас заказов невпроворот, некогда разговаривать.

Парень повернулся к столу, и опять его руки заработали, как шатуны паровоза. Он снова запел. Детективов, стоявших у двери, Утюг не приметил.

Могильщик незаметно показал в сторону двери. Гробовщик ответил кивком согласия. Оба беззвучно удалились.

Когда они оказались в зале, мистер Голдстайн оставил клиента и подошел к ним.

– Я рад, что вы его не арестовали, – сообщил он, снова умывая руки воздухом. – Он хороший работник – и главное, очень честный.

– Да, мы уже обратили внимание, что вы ему доверяете, – сказал Гробовщик.

Они сели в машину, отъехали чуть дальше, остановились и стали ждать.

– Готов поспорить на пинту виски, он его прикарманит, – сказал Могильщик.

– Тоже мне пари! – фыркнул Гробовщик. – Этот парень спер столько кур, что сам на четверть превратился в цыпленка. Я готов поспорить, что он украдет цыпленка прямо из яйца и не повредит скорлупы.

– Скоро мы все увидим.

Они чуть было его не упустили. Утюг вышел через заднюю дверь и появился на улице из проулка перед машиной.

На нем была просторная оливкового цвета куртка армейского образца со шнурками снизу, а на голове армейский же картуз, надетый задом наперед, козырьком назад. От этого его сходство с утюгом сделалось еще более отчетливым. Собственно, у него был такой вид, словно он попытался проглотить утюг и тот застрял у него под нижней челюстью.

Он вышел на Лексингтон-авеню и пошел по ней, слегка пошатываясь, стараясь не задевать прохожих. Он насвистывал «Рок круглые сутки».

Детективы двигались за ним в машине. Когда парень свернул на 119-ю улицу и пошел на восток, они объехали его, остановили машину, вылезли и загородили ему дорогу.

– Каким ветром тебя сюда занесло, Утюг? – спросил Могильщик.

Тот попытался понять, кто это такой. Его большие мутные, слегка раскосые глаза никак не могли поймать Могильщика в фокус. Когда же наконец это случилось, обнаружилось, что Утюг сильно косит.

– Почему вы ко мне пристаете, ребята? – спросил он пьяным голосом и опять пошатнулся. – Я ничего такого не сделал.

Гробовщик протянул руку и быстрым движением расстегнул «молнию» на куртке Утюга до самого низу. Заблестела черная мускулистая грудь, но там, где полагалось быть животу, показались черные и белые перья.

В уютном гнездышке у живота лежала курочка, мирно скрестив желтые лапки, сунув голову под крылышко и очень напоминая покойника.

– Что ты делаешь с курицей? – спросил Гробовщик. – Нянчишь ее?

– Курица? – удивился Утюг. – Какая курица?

– Ладно, только не пудри мне мозги пудрой с доброго старого Юга, – предупредил его Гробовщик. – Я тебе не Голдстайн.

Могильщик чуть подался вперед и длинным пальцем приподнял куриную голову.

– Мы про этого цыпленка тебя спрашиваем, – пояснил он.

Курица нахохлилась и испуганно посмотрела на детективов сначала одним глазом, потом повернула голову и поглядела другим.

– Ну прямо как моя теща, когда я ее бужу, – признал Могильщик.

Внезапно курица заквохтала и стала бить крыльями, пытаясь освободиться из плена.

– Ну вылитая теща, – подтвердил Могильщик.

Курица оттолкнулась от живота Утюга и прыгнула в сторону Могильщика, неистово кудахтая и махая крыльями, словно обидевшись на сравнение.

Утюг повернулся и пустился наутек, выбежав на середину улицы. На нем были грязные парусиновые туфли, похожие на те, что носил Бедняк. Он летел, словно черная молния.

Не успел Утюг пуститься бежать, Гробовщик уже достал свой длинноствольный поблескивающий никелем револьвер, но его обуял такой приступ смеха, что он никак не мог крикнуть: «Стой». Наконец он обрел дар речи, крикнул: «Тпрру, дружок» – и трижды выстрелил в воздух.

Из-за курицы Могильщик вытащил свой револьвер – такой же, как у Гробовщика, – чуть позже, чем его партнер. Кроме того, ему пришлось огреть курицу по голове – она была нужна как вещественное доказательство. Когда же он поднял голову, то увидел, что Гробовщик выстрелил еще раз и попал Утюгу в правую туфлю. Пуля 38-го калибра оторвала подметку, а Утюг поскользнулся и проехался на заду. Оказалось, что хоть подметка и отлетела, нога цела и невредима, хотя Утюг упал, решив, что его ранили.

– Убивают! – вопил он. – Полицейские убивают!

Стала собираться толпа.

Подошел, помахивая револьвером, Гробовщик. Он взглянул на ногу Утюга.

– Вставай, – сказал он, хватая его за шиворот. – На тебе нет ни царапинки.

Утюг осторожно поставил ногу на мостовую и обнаружил, что она и правда цела и невредима.

– Значит, меня ранили куда-то в другое место, – продолжал он упрямиться.

– Никуда тебя не ранили, – сказал Гробовщик, взяв его за руку и толкая по направлению к машине. – Поехали отсюда, – сказал он Могильщику.

Тот поглядел на толпу зевак и сказал:

– Да, нам пора.

Они посадили Утюга на переднее сиденье между ними, курицу бросили на заднее и поехали по! 19-й улице на восток, к заброшенному пирсу на Ист-Ривер.

– Ты можешь получить тридцать дней в каталажке, – сказал Могильщик. – А можешь получить назад своего цыпленка и идти домой его жарить, – сказал Могильщик, – все будет зависеть от тебя.

Утюг посмотрел сначала на одного детектива, потом на другого и сказал:

– Я не знаю, о чем вы, начальник.

– А ну кончай прикидываться дядей Томом, – сказал Гробовщик. – Так будешь говорить с белыми. На нас это не действует. Мы знаем, ты человек темный, но не полный болван. Поэтому отвечай как есть, понятно?

– Да, начальник.

– Я разве тебя не предупреждал? – удивился Гробовщик.

– Кто был в машине с Джонни Перри, когда он рано утром ехал по 132-й перед тем, как Бедняк ограбил бакалейщика? – спросил Могильщик.

Утюг прищурился, подумал и ответил:

– Не понимаю, о чем вы, начальник. Я никого не видел. Я все утро крепко спал в своей постели, а потом пошел на работу.

– Ладно, парень, – сказал Могильщик, – раз так, то ты заработал свои тридцать дней…

– Начальник, клянусь… – начал было Утюг, но Гробовщик его перебил:

– Слушай, сука, мы уже взяли Бедняка, и завтра утром он пойдет в суд. Он показал, что ты стоял в подворотне на 132-й улице недалеко от Седьмой авеню. Так что мы все про тебя знаем. Мы знаем, что Джонни Перри проезжал как раз в это время по 132-й улице. Мы не хотим повесить на тебя эту кражу, нам только надо знать, кто был в машине с Джонни Перри.

На плоском лице Утюга выступили капли пота.

– Начальники, – сказал он, – я не хочу неприятностей с Перри. Лучше уж отсижу месяц.

– Не бойся, – успокоил его Могильщик. – Нас интересует не Джонни, а тот, кто с ним сидел в машине.

– Он ограбил Джонни – отобрал две тысячи и смылся, – солгал Могильщик. Обман подействовал.

Утюг присвистнул.

– Я так и понял, что там неладно, раз они остановились так, словно не хотели, чтобы их кто-то видел.

Гробовщик и Могильщик обменялись взглядами. Сидевший между ними Утюг тупо смотрел то на одного, то на другого.

– Тогда все встает на свои места, – сказал Могильщик. – Они с Вэлом остановились на 132-й незадолго до того, как Бедняк ограбил бакалейщика. – Он снова обратился к Утюгу: – Они вместе вышли из машины или только Вэл?

– Начальник, я видел только то, что рассказал. Клянусь… – забормотал Утюг. – Когда Бедняк дал деру, а бакалейщик и полицейский припустились за ним, из окна выглянул один тип, а когда они свернули за угол, он высунулся еще дальше, чтобы посмотреть, куда они делись. Тут-то он и вывалился из окна. Ну, я, понятно, стал уходить по Седьмой – не хватало мне только, чтобы набежали легавые и стали задавать всякие вопросы.

– Ты не заметил, сильно он ушибся? – спросил Могильщик.

– Нет, я решил, что он разбился насмерть, – сказал Утюг. – Ну и удрал от греха подальше. Я ведь не такая шишка, как Перри. Полиция запросто могла сказать, что это, мол, я вытолкнул его из окна, доказывай им потом…

– Ты меня огорчаешь, парень, – сказал без тени улыбки Могильщик. – Полицейские не такие мерзавцы.

– Мы бы с удовольствием отпустили тебя с твоим цыпленком домой, – сказал Гробовщик, – но штука в том, что сегодня утром зарезали Вэлентайна Хейнса, и мы вынуждены задержать тебя как главного свидетеля.

– Понятно, – смиренно сказал Утюг. – Этого-то я и боялся.