Текст книги "И в сердце нож"

Автор книги: Честер Хаймз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Честер Хаймз
И в сердце нож

Глава 1

14 июля, среда, четыре часа утра. Гарлем. США. Седьмая авеню своей пустотой и чернотой напоминала склеп, где если кто и бывает, то разве что привидения.

Цветной человек украл мешок с деньгами.

Это был небольшой белый парусиновый мешочек, перевязанный шнурком. Он лежал на переднем сиденье «плимута», стоявшего бок о бок с другой машиной недалеко от входа в бакалейный магазин «А&Р», расположенный в средней части квартала между 131-й и 132-й улицами. «Плимут» принадлежал управляющему бакалеей. В мешке была мелочь для сдачи. Вдоль всего тротуара стояли большие сверкающие машины, и управляющий был вынужден сделать двойную парковку – он хотел отпереть магазин и положить деньги в сейф. Он не собирался напрасно рисковать и идти по ночному Гарлему с мешком денег в руках.

Когда управляющий подъезжал к магазину, возле него обычно дежурил цветной полицейский. Полицейский и сейчас караулил коробки и ящики с консервами и прочими припасами. Их доставил к магазину фургон, и теперь они были свалены на тротуар.

Но управляющий был белым. Он не верил в безопасность в Гарлеме, даже когда рядом полицейский.

И правильно делал.

Пока он стоял у дверей и вынимал из кармана ключ, а полицейский находился в двух шагах от него, вор бесшумно подкрался к «плимуту», сунул свою длинную черную руку в окно и схватил мешок.

Управляющий оглянулся в тот самый момент, когда вор, сделав свое грязное дело, крадучись и согнувшись, проводил отступление.

– Держи вора! – крикнул управляющий, исходя из общего убеждения, что в это время только вор может ошиваться у машин.

Не успели эти слова сорваться с его губ, вор задал стрекача. На нем была потрепанная темно-зеленая тенниска, слинялые синие джинсы и заляпанные грязью парусиновые туфли. В сочетании с цветом кожи и темным асфальтом это делало его почти невидимым.

– Где он? – крикнул полицейский.

– Вон там! – раздался голос откуда-то сверху.

И полицейский и управляющий услышали эти слова, но вверх не посмотрели. Увидев, что темное пятно исчезло за углом 132-й улицы, они не сговариваясь одновременно ринулись в погоню.

Голос принадлежал человеку с третьего этажа. Он стоял у единственного освещенного окна во всем квартале, состоявшем из пяти– и шестиэтажных домов.

Из-за его спины, из невидимых глубин квартиры, слабо доносились звуки джаза. Саксофон охотно откликался на топот ног по мостовой, басы пианино поддакивали сухой барабанной дроби.

Силуэт в окне стал укорачиваться: человек все дальше и дальше высовывался, наблюдая за погоней. То, что сначала казалось фигурой высокой и худой, превратилось в приземистого коротышку. Силуэт все продолжал укорачиваться. Когда полицейский и управляющий свернули за угол, человек высунулся из окна по пояс.

А потом, словно две волны, в комнатном свете очертились его ягодицы, и ноги взмыли вверх. Какое-то мгновение в желтом прямоугольнике они чернели, а потом исчезли, когда их хозяин начал стремительное падение.

Человек и в полете продолжал «высовываться», от чего его тело медленно перевернулось в воздухе. Он пролетел мимо окна, на котором черным было выведено: «РАСПРЯМИСЬ И ЛЕТИ! ЯБЛОКИ ЛЮБВИ ПОЛЕЗНО СМАЗЫВАТЬ СНАДОБЬЕМ ПАПЫ КУПИДОНА.

МАЗЬ АДАМА – ПАНАЦЕЯ ОТО ВСЕХ ЛЮБОВНЫХ НЕДУГОВ».

Рядом с ящиками и коробками стояла длинная большая корзина со свежим хлебом. Большие мягкие ноздреватые батоны, завернутые в вощеную бумагу, были уложены аккуратными рядами, словно ватные тампоны. Человек упал спиной на матрас из мягкого хлеба. Батоны взлетели, словно брызги, а он погрузился в мягкую булочную пучину.

Наступила полнейшая тишина. Теплый предутренний воздух словно застыл.

В освещенном окне наверху никого не было. На улице ни души. Вор и его преследователи растаяли в гарлемской ночи.

Время шло.

Затем хлебная поверхность медленно зашевелилась, один батон встал торчком и вывалился через край корзины. За ним последовал второй, раздавленный. Казалось, хлебное варево стало закипать.

Человек выбирался из корзины, словно призрак из могилы. Сначала показалась голова, потом плечи. Он ухватился руками за края корзины, туловище приняло вертикальное положение. Затем он осторожно поставил ногу и пощупал носком тротуар. Тротуар выдержал. Тогда он переместил центр тяжести на эту ногу. Тротуар и на этот раз не подкачал. Человек перебросил через край корзины вторую ногу и встал.

Первым делом он поправил сползшие с носа очки в золотой оправе. Затем похлопал по карманам брюк, проверяя, не пропало ли чего. Все было на месте: ключи, бумажник, Библия, платок, нож с убирающимся лезвием, а также бутылочка настойки, которую он принимал от нервов и несварения желудка.

Он лихорадочно стал отряхивать одежду, словно батоны прилипли к брюкам и рубашке, а потом приложился к бутылочке. Лекарство было горько-сладким и отнюдь не безалкогольным. Он вытер губы тыльной стороной ладони.

Затем он глянул вверх. Окно было по-прежнему освещено, но оно показалось ему похожим на жемчужные врата.

Глава 2

Южанин орал хриплым басом: «Давай, дружище, давай скорее к Иисусу-у-у!» Его мясистые черные пальцы летали по клавишам большого рояля с поразительной быстротой.

Сузи Окей лупил в барабан.

Поросенок дул в саксофон.

Большая, шикарная гостиная квартиры на Седьмой авеню была набита битком родственниками и друзьями Большого Джо Пуллена, кончину которого они собрались оплакать.

Мейми Пуллен, вдова в черном, следила за подачей напитков.

Дульси, теперешняя жена приемного сына усопшего, Джонни Перри, бесцельно бродила по комнате, выполняя чисто декоративные функции, а его прежняя жена Аламена пыталась чем-то помочь.

Куколка, цыпочка из кордебалета, влюбленная в брата Дульси Вэла, пришла на людей посмотреть и себя показать.

Чарли Чинк Доусон, влюбленный в Дульси, вообще не должен был здесь находиться, но пришел.

Прочие оплакивали покойника по доброте душевной, по пьянке, а также потому, что царившая в комнате духота этому никак не мешала.

Сестрицы во Христе из Первой церкви Святого Экстаза всхлипывали, причитали и вытирали красные глаза платками с черной траурной каймой. Официанты вагонов-ресторанов превозносили добродетели скончавшегося шефа. Содержательницы публичных домов обменивались воспоминаниями о бывшем клиенте. Профессиональные игроки заключали пари, попадет он в рай с первой попытки или нет.

Кубики льда позвякивали в больших высоких стаканах с бурбоном, имбирным элем, кока-колой, ромом, джином с тоником. Все ели и пили. И еда, и выпивка были бесплатными.

Воздух напоминал по густоте гороховый суп, от сизого табачного дыма, аромата дешевых духов, запаха потных тел, алкоголя, жаркого, гнилых зубов можно было рехнуться.

Между роялем и этажеркой с телевизором и радиолой стоял покрашенный бронзовой краской гроб. Подковообразный венок лилий украшал его, словно шею лошади, выигравшей Кентуккийское дерби и совершающей теперь круг почета.

Мейми Пуллен сказала юной супруге Джонни Перри:

– Дульси, я хочу с тобой поговорить.

– Господи, – фыркнула Дульси, – неужели, тетя Мейми, вы не можете оставить меня в покое?

Худая, длинная, изможденная годам и тяжкого труда фигура Мейми в черном шелковом платье, шлейф которого волочился по полу, окаменела от решимости. У Мейми был такой вид, словно ее окатило всеми водами на земле и тем не менее не запачкало грязью.

Она решительно схватила Дульси за руку, отвела в ванную и закрыла дверь на задвижку.

Куколка внимательно следила за ними через комнату. Покинув Чарли Чинка, она подошла к Аламене и отвела ее в сторонку.

– Видала?

– Что видала? – не поняла Аламена.

– Мейми отвела Дульси в сортир и заперла дверь.

Аламена уставилась на нее с любопытством и спросила:

– Ну и что?

– Что это у них завелись за секреты?

– Откуда мне знать?

Куколка нахмурилась, из-за чего наивное выражение, обычно не сходившее с ее лица, исчезло. У нее была коричневая кожа, стройная фигура и неплохая смекалка, которую она скрывала за глуповатой миной. На ней было оранжевое шелковое платье в обтяжку, а бижутерия могла утянуть ее на дно, случись ей оказаться в воде. Она танцевала в кабаре отеля «Парадиз», и вид у нее был преуспевающий.

– Это просто смешно – в такой момент, – сказала она и лукаво осведомилась: – А Джонни что-нибудь получит по наследству?

Аламена воздела брови. Не имела ли Куколка виды на Джонни?

– Спроси у него сама, солнышко, – посоветовала Аламена.

– Зачем? Я лучше спрошу Вэла.

Аламена зловредно улыбнулась:

– Осторожнее, подруга. Дульси очень следит за девочками своего брата.

– Эта стерва лучше пусть занимается своими делами. Она так виснет на Чарли, что это просто неприлично!

– Теперь, когда умер Большой Джо, у нее только прибавится прыти, – сказала Аламена, и на лицо ее упала тень.

Когда-то она была такой же, как Куколка, но десять лет сделали свое дело. Она по-прежнему выглядела очень неплохо в фиолетовом шелковом платье с высоким воротом, но глаза говорили, что их хозяйке уже на все наплевать.

– Вэл не годится против Джонни, а Чарли не дает Дульси покоя и рано или поздно доиграется.

– Вот этого-то я и не понимаю, – озадаченно проговорила Куколка. – Чего это он так выставляется? Разве что он хочет завести Джонни.

Аламена вздохнула, и пальцы ее затеребили воротник платья.

– Надо, чтобы кто-то сказал ему: у Джонни в черепе серебряная пластинка, и она, похоже, сильно давит ему на мозги.

– Разве можно что-то втолковать этому желтому негру? – возразила Куколка. – Ты только посмотри на него.

Они проводили взглядом крупного желтокожего мужчину. Он пробирался к двери, расталкивая гостей так, словно его что-то разъярило. Потом он вышел и хлопнул дверью.

– Притворяется, что недоволен тем, что Дульси и Мейми заперлись в сортире, а на самом деле он просто хочет убраться от нее подальше, пока не пришел Джонни.

– Почему бы тебе не догнать его и не смерить ему температуру? – коварно предложила Аламена. – Ты весь вечер не выпускала его руки.

– Меня совершенно не интересует этот любимец пьяниц, – сказала Куколка.

Чинк работал барменом в Университетском клубе на Восточной 48-й улице. Он неплохо зарабатывал, общался с гарлемскими пижонами и мог иметь десятки таких, как Куколка.

– С каких это пор он тебя не интересует? – саркастически осведомилась Аламена. – С тех пор как он ушел и хлопнул дверью?

– Так или иначе, мне надо найти Вэла, – буркнула Куколка. Она отошла от Аламены и вскоре удалилась из квартиры.

Мейми Пуллен сидела на опущенной крышке унитаза и говорила:

– Дульси, детка, держись подальше от Чарли Чинка. Я очень за тебя волнуюсь.

Дульси скорчила рожицу своему собственному отражению в зеркале. Она стояла, прижавшись к краю раковины, отчего ее облегающее платье соблазнительно натянулось на крутых ягодицах.

– Я стараюсь, тетя Мейми, – сказала она, похлопывая по своим желто-оранжевым кудряшкам, окаймлявшим ее оливковое личико, похожее на сердечко. – Но вы же знаете Чарли. Он постоянно маячит у меня перед глазами, хоть и знает, что мне до него нет дела.

Мейми скептически хмыкнула. Она не одобряла нынешнюю гарлемскую моду на чернокожих блондинок. Ее тревожные старческие глаза уставились на вызывающую пестроту Дульси: переливающиеся всеми цветами радуги туфли на высоченном каблуке, ожерелье из розового жемчуга, часики с брильянтами, браслет с изумрудом, еще один тяжелый браслет из золота, два брильянтовых кольца на левой руке и рубиновое кольцо на правой. Розовые жемчужины в серьгах походили на окаменевшие и увеличенные до невозможности икринки.

Окончив осмотр Дульси, Мейми изрекла:

– Могу сказать одно, милочка: зря ты так сегодня расфуфырилась…

Дульси яростно взметнула свои глаза с длинными ресницами, но, натолкнувшись на критический взгляд старухи, тут же их опустила, уставилась на простые мужские туфли Мейми, видневшиеся из-под черного длинного шелкового платья.

– Чем плох мой вид? – воинственно осведомилась Дульси.

– Твоя одежда ничего в тебе не скрывает, – сухо заметила Мейми и, прежде чем Дульси успела что-то ответить, спросила: – Что произошло между Джонни и Чинком у Дики Уэллса в прошлую субботу?

Над верхней губой Дульси показались капельки пота.

– Все одно и то же. Джонни так меня ревнует, что когда-нибудь он на этой почве рехнется.

– А зачем ты его подзуживаешь? Разве обязательно вертеть задом перед первым встречным мужчиной?

Дульси изобразила праведное негодование.

– Мы с Чинком дружили еще до того, как я познакомилась с Джонни. Я не понимаю, почему я не имею права с ним поздороваться. Джонни, между прочим, не забывает своих прежних пассий, а у нас с Чинком вообще ничего не было…

– Детка, ты же не хочешь сказать, что весь сыр-бор разгорелся только потому, что ты поздоровалась с Чинком?

– Хотите – верьте, хотите – нет, но это так. Я, Вэл и Джонни сидели за столом, а потом подошел Чинк и спросил меня: «Ну что, твоя золотая жила еще не иссякла?» Все в Гарлеме знают, что Чинк зовет Джонни «моей золотой жилой», и если у Джонни в башке было бы хоть две извилины, он бы только посмеялся. Но он вскочил, вынул ножик и стал орать, что научит сукина сына правилам хорошего тона. Тогда и Чинк вытащил ножик. Если бы их не разняли Вэл, Джо Тернер и Цезарь, Джонни бы наломал дров. А так ничего не случилось, если не считать поваленных столов-стульев. Никто ничего бы не заметил, но нашлись истерички, которые подняли жуткий крик: им показалось, что вот-вот начнется настоящее кровопролитие.

Вдруг она хихикнула. Мейми вскинула голову и строго заметила:

– Ничего смешного тут нет.

Дульси помрачнела.

– Я не смеюсь, – сказала она. – Я боюсь. Джонни его убьет.

Мейми окаменела. Прошло несколько десятков секунд, прежде чем она заговорила. В ее голосе был страх.

– Он сам тебе это сказал?

– Все и без слов ясно. Я это почувствовала.

Мейми встала и обняла Дульси за талию. Они обе дрожали.

– Надо обязательно его остановить, детка!

Дульси снова обернулась к зеркалу, словно собственное отражение придавало ей силы. Она открыла свою розовую соломенную сумочку и начала поправлять грим. Рука с помадой дрожала, когда она накрашивала себе рот. Закончив, она сказала:

– А как его остановишь? Как бы самой на тот свет не отправиться!

Рука Мейми соскользнула с талии Дульси.

– Господи, – сказала она, непроизвольно ломая руки, – скорее бы приехал Вэл.

– Уже четыре двадцать пять, – сказала Дульси, взглянув на свои часики. – Джонни сам будет с минуты на минуту. – И спустя мгновение добавила: – Ума не приложу, где Вэл.

Глава 3

Кто-то громко забарабанил в дверь.

В квартире был такой шум, что стука никто не услышал.

– Откройте дверь! – донесся крик.

Кричали так громко, что Мейми и Дульси услышали через закрытую дверь ванной.

– Кто это? – удивилась Мейми.

– По крайней мере ни Джонни, ни Вэл, – ответила Дульси.

– Может, какой-то алкаш?

Кто-то из пьяных гостей сказал голосом комедианта с эстрады:

– Ричард, открой дверь!

Так называлась популярная в Гарлеме песня, название которой возникло из скетча двух черных артистов из театра «Аполло», где пьяный негр приходит домой и требует, чтобы слуга Ричард отворил ему дверь.

Другие пьяные гости захохотали.

Аламена пошла на кухню.

– Посмотри, кто там, – велела она Сестренке.

Та подняла голову от раковины, в которой мыла тарелки.

– От этих алкашей меня уже тошнит.

Аламена окаменела. Сестренка была нанята помогать по дому и не имела права критиковать гостей.

– Веди себя прилично, – осадила ее Аламена, – и не забывайся. Открой дверь, а потом убери эту грязь.

Сестренка окинула взглядом перевернутую вверх дном кухню, злодейски сверкнув своими раскосыми глазами. Стол, полки, а также весь пол были заставлены пустыми и полупустыми бутылками – из-под виски, джина, рома, кока-колы, приправ, а также сковородками, кастрюлями и тарелками с едой – в одной из кастрюль виднелись остатки картофельного салата, в другой полуразвалившиеся куски жареной рыбы, в третьей – жареной курятины, в четвертой – свиные отбивные. Были там и противни с бисквитами и остатками пирога, и таз, где в мутной воде плавали кусочки льда. Повсюду – на полу, на столе, на полках – валялись недоеденные куски пирога и бутерброды.

– Такое мне в жизнь не убрать, – пожаловалась Сестренка.

– Иди открывай, – резко сказала Аламена.

Сестренка с трудом проталкивалась через галдящую пьяную толпу в гостиной.

– Кто-нибудь откроет или нет? – кричал голос из-за двери.

– Иду! – крикнула Сестренка. – Потерпи немного.

– Ну-ка пошевеливайся, – отозвался голос.

– Там за дверью, наверное, холодище, – пошутил кто-то из пьяных.

Сестренка подошла к двери и, не открывая ее, крикнула:

– Ну что ты так стучишь – хочешь дверь сломать, что ли? Кто там?

– Преподобный Шорт! – был ответ.

– А я царица Савская, – отозвалась Сестренка, согнувшись от смеха и колотя себя по бедрам. Она обернулась к гостям, чтобы и те посмеялись. – Говорит, что он преподобный Шорт.

Кое-кто из гостей дико заржал.

Сестренка повернулась к дверям и сказала:

– А ну-ка еще раз назовись, только не говори, что это сам святой Петр пожаловал за Большим Джо.

Три музыканта продолжали наяривать вовсю, безучастно глядя в пространство, словно видели землю обетованную за рекой Иордан.

– Повторяю: я преподобный Шорт, – сказал голос.

Сестренка внезапно перестала смеяться и осерчала:

– Хочешь, скажу, почему я сразу поняла, что ты не преподобный Шорт?

– Очень хочу, – сердито отозвался гость.

– Потому что преподобный Шорт уже здесь, – торжествующим голосом объявила Сестренка. – Стало быть, ты кто-то другой.

– Господи Боже, – отозвался ее собеседник, – дай мне терпение! – И нетерпеливо забарабанил в дверь опять.

Мейми Пуллен открыла дверь ванной.

– Что происходит? – спросила она, высунув голову. Увидев перед входной дверью Сестренку, она осведомилась у нее: – Кто пришел?

– Какой-то алкаш. Говорит, нахал, что он преподобный Шорт, – доложила Сестренка.

– Я и есть преподобный Шорт! – взвизгнул человек за дверью.

– Этого не может быть! – отрезала Сестренка.

– Ты, часом, не напилась, дорогая? – спросила у нее Мейми, направившись в комнату.

Аламена крикнула из кухни:

– Это, наверное, Джонни решил пошутить.

Мейми подошла к двери, отпихнула Сестренку и открыла дверь.

Через порог переступил преподобный Шорт. Он шатался, словно собирался вот-вот упасть. Его худое лицо с пергаментной кожей искажала гримаса ярости. За очками в золотой оправе полыхали огнем красноватые глаза.

– Батюшки светы! – ахнула Сестренка. Ее лицо посерело, глаза засверкали белками так, словно она увидела призрак. – Это и правда преподобный Шорт.

– А я что говорил! – прошипел тот.

Рот у него был как у зубатки. Заговорив, он обрызгал слюной Дульси, которая подошла и стала рядом с Мейми, положив ей руку на плечо.

Она сердито отпрянула и вытерла лицо маленьким черным кружевным платочком – то была единственная деталь ее туалета, указывавшая на траур.

– Хватит на меня плевать, – фыркнула Дульси.

– Он не нарочно, – примирительно сказала Мейми.

– Грешник, объятый дро-о-ожью! – выводил Южанин.

Преподобный Шорт вдруг дернулся так, словно у него начинался припадок. Собравшиеся смотрели на него с интересом.

– Стоит трепещет, дядя Джо-о! – вторил Южанину Окей.

– Мейми Пуллен, если вы не велите перестать им коверкать замечательный спиричуэл,[1]1
  Духовные песни афроамериканцев.


[Закрыть] клянусь Всевышним, я не произнесу проповедь на похоронах, – проскрежетал преподобный Шорт срывающимся от злости голосом.

– Они хотят выразить свою благодарность, – выкрикнула Мейми, пытаясь перекрыть и музыку, и общий гвалт. – Большой Джо вывел их на путь к успеху, когда они выпрашивали на чай, играя в притоне Эдди Прайса. А теперь они провожают его в путь на небеса.

– Так на небеса не провожают, – отозвался преподобный охрипшим от криков голосом. – От их воплей скорее мертвые восстанут из гробов.

– Ладно, сейчас я их остановлю, – пообещала Мейми и, подойдя к оркестру, положила свою черную морщинистую руку на мокрое плечо Южанина. – Все было отлично, мальчики, а теперь немного передохните.

Музыка прекратилась так внезапно, что в наступившей тишине явственно послышался шепот Дульси:

– Почему вы разрешаете этому грошовому проповеднику вмешиваться в ваши дела?

Преподобный Шорт посмотрел на нее с нескрываемой злобой.

– Прежде чем упрекать меня, сестрица Перри, стряхните грязь с ваших юбок, – проскрежетал он.

Молчание сделалось напряженным.

Сестренка воспользовалась тишиной и спросила громким пьяным голосом:

– Скажите, преподобный, как вы оказались за дверью?

Напряжение как рукой сняло. Все захохотали.

– Меня вытолкнули из окна спальни, – сообщил преподобный, еле скрывая злобу.

Сестренка схватилась за живот и принялась было хохотать, но, увидев лицо преподобного, осеклась.

Кое-кто тоже было рассмеялся, но тут же умолк. Гробовое молчание, словно саван, окутало пьяную компанию. Гости, выпучив глаза, таращились на преподобного. Их рты хотели смеяться и дальше, но сознание говорило: тпру! С одной стороны, лицо преподобного искажала ярость, понятная в человеке, которого выпихнули из окна, но, с другой стороны, на его теле не было признаков падения с третьего этажа на бетонный тротуар.

– Это сделал Чарли Чинк, – проскрежетал преподобный.

– Кто-кто? – ахнула Мейми.

– Вы шутите? – резко спросила Аламена.

Первой опомнилась Сестренка. Она издала пробный смешок и одобрительно пихнула преподобного в бок.

– Ну, вы даете, – сказала она.

Преподобный ухватился за ее руку, чтобы не упасть.

На ее лице написалось идиотское восхищение одного шутника перед другим.

Мейми яростно обернулась к ней и влепила пощечину.

– Марш на кухню! – велела она. – И не смей больше брать в рот ни капли.

Лицо Сестренки сморщилось, словно черносливина, и она заплакала в голос. Это была крепкая, как лошадь, крупная молодая женщина, и ее плачущая физиономия придавала ей совершенно идиотский вид. Она ринулась было на кухню, но споткнулась о чью-то ногу и пьяно грохнулась на пол. На нее, впрочем, никто не обратил внимания, ибо преподобный Шорт, лишившись в ее лице опоры, тоже начал падать.

Мейми успела подхватить его и усадила в кресло, приговаривая:

– Посидите, отдохните и расскажите, что с вами стряслось.

Он схватился за сердце, словно оно причиняло ему дикую боль, и сказал еле слышно:

– Я пошел в спальню, чтобы подышать свежим воздухом. А пока я стоял у окна и смотрел, как полицейский гонится за вором, сзади подкрался Чарли Чинк и вытолкнул меня из окна.

– Боже! – воскликнула Мейми. – Он пытался вас убить?

– Вот именно!

Аламена посмотрела на дергающееся от ярости лицо преподобного и уверенно сказала:

– Мейми, он просто пьян.

– Ничего подобного, – запротестовал преподобный. – Я в жизни не брал в рот ни капли пагубного зелья.

– А где Чинк? – спросила Мейми, озираясь по сторонам. – Чинк! Эй, кто-нибудь! Разыщите Чинка.

– Он ушел, – сообщила Аламена. – Он ушел, когда вы с Дульси заперлись в сортире.

– Этот проповедник все придумал, – сказала Дульси. – Потому что они с Чинком повздорили из-за гостей.

– А чем плохи мои гости? – спросила Мейми преподобного.

Она спрашивала Шорта, но за него ответила Дульси:

– Он сказал, что здесь не должно быть никого, кроме прихожан, а также собратьев Джо по ложе. А Чарли напомнил, что Джо был профессиональный игрок…

– Я не говорил, что Большой Джо никогда не грешил, – возвестил преподобный звучно, словно с кафедры, совсем забыв, что он жертва покушения. – Но он двадцать лет работал поваром на Пенсильванской железной дороге и являлся членом Первой церкви Святого Экстаза. Таким и видит его Господь.

– Но здесь все его друзья, – смущенно возразила Мейми, – те, кто работал с ним, кто был с ним все эти годы…

Преподобный Шорт поджал губы.

– Не в этом дело. Нельзя окружить его этим развратом и грехом и надеяться, что Господь призовет его к себе.

– Это в каком смысле? – вспыхнула Дульси.

– Оставь его, – посоветовала Мейми. – Только еще ссоры нам не хватало.

– Если он не перестанет делать грязные намеки, Джонни ему задаст, – пробурчала Дульси вроде бы только для ушей Мейми, по ее услышали все.

Преподобный Шорт посмотрел на нее со злобным ликованием.

– Угрожай сколько угодно, Иезавель, но от Всевышнего не утаить, что из-за твоей бесовщины Джо Пуллен раньше времени оставил сей мир.

– Ничего подобного, – возразила Мейми. – Ничего не раньше времени. Он уже много лет засыпал с сигарой во рту. Когда-то он должен был ею подавиться и задохнуться.

– Если вы готовы слушать этого горе-проповедника, то на здоровье, – сказала Дульси. – Нос меня хватит. Я пошла домой. Можете так и сказать Джонни, когда он придет и спросит, где я.

В наступившем молчании она вышла и хлопнула за собой дверью.

– Жаль, здесь нет Вэла, – вздохнула Мейми.

– Этот дом – притон убийц! – воскликнул преподобный.

– Не надо так говорить, даже если вам не по душе Чарли Чинк, – сказала Мейми.

– Господи! – вспылила Аламена. – Если бы он и правда выпал из окна, то лежал бы на тротуаре мертвый!

Преподобный Шорт окинул ее невидящим взглядом. В уголках рта собралась пена.

– Я вижу нечто ужасное, – пробормотал он. – Ужасное видение.

– А вот это правда, – согласилась Аламена. – У вас одни сплошные видения.

– Я вижу человека с ножом в сердце, – упорствовал преподобный.

– Давайте-ка я дам вам рюмочку на сон грядущий и уложу в постельку, – предложила Мейми, – а ты, Аламена…

– Хватит ему пить, – оборвала та Мейми.

– Господи, да перестань же! Лучше позвони доктору Рэмси и попроси приехать.

– Он не болен, – отозвалась Аламена.

– Я не болен, – подал голос преподобный Шорт.

– Он просто пытается устроить скандал.

– Я ушибся, – сказал Шорт. – Вы бы тоже ушиблись, если бы вас выбросили из окна.

Мейми взяла Аламену за руку и попыталась увести.

– Пойди позвони доктору.

Но Аламена стояла на своем:

– Полно ребячиться, Мейми Пуллен! Если бы он выпал из окна, то разве смог бы подняться на третий этаж? Он еще скажет, что упал на колени Всевышнему.

– Я упал в корзину с хлебом, – сообщил преподобный Шорт.

Гости облегченно рассмеялись. Теперь им стало ясно: преподобный шутит. Даже Мейми не удержалась от улыбки.

– Ну, теперь вам все ясно? – спросила Аламена.

– Преподобный, как вам не совестно нас обманывать? – сказала Мейми негодующим тоном.

– Не верите – сходите посмотрите на корзину, – предложил преподобный.

– Какую корзину?

– Ту, в которую я упал. Она на тротуаре перед входом в бакалею. Господь поставил ее, чтобы избавить меня от гибели.

Мейми и Аламена переглянулись.

– Я пойду взгляну, а ты вызови доктора, – сказала Мейми.

– Я тоже хочу взглянуть.

Взглянуть захотели все.

Громко вздохнув, словно покоряясь воле безумца, Мейми пошла первой.

Дверь спальни была закрыта. Открыв ее, Мейми воскликнула:

– А свет-то горит!

С нарастающим волнением она подошла к окну и глянула вниз. К ней подошла и Аламена. Остальные с трудом втиснулись в небольшую комнату. Не многим счастливчикам удалось просунуть голову над плечами Мейми и Аламены.

– Ну что, есть там корзина? – спросил кто-то сзади.

– Увидели, да?

– Какая-то корзина и правда стоит, – сказала Аламена.

– Но вроде хлеба в ней нет, – дополнил мужчина, выглядывая из-за ее плеча.

– Она не похожа на хлебную корзину, – сказала Мейми, близоруко вглядываясь в утренние сумерки. – Скорее это из тех корзин, в каких уносят покойников.

К тому времени острое зрение Аламены приспособилось к потемкам.

– Это действительно хлебная корзина. Но в ней лежит человек.

– Пьяный! – облегченно вздохнула Мейми. – Его-то и увидел преподобный и решил немного поморочить нам голову.

– Не похож он на пьяного, – возразил мужчина. – Он лежит прямо, а пьяный лежит скрючившись.

– Господи! – испуганно воскликнула Аламена. – Из него торчит нож!

Мейми испустила долгий, протяжный стон.

– Господи, защити нас! Ты не видишь его лица, детка? А то я такая старая, что ничего не могу разобрать в потемках.

Аламена обняла Мейми за талию и медленно отвела ее от окна.

– Это не Чинк, – сказала она. – Это, кажется, Вэл.