Текст книги "Токеа и Белая Роза"

Автор книги: Чарльз Силсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Лишь пауни и каманчи не поддались дикому порыву, они стояли за спиной своего вождя, сидевшего рядом с Токеа.

– Желают ли мои братья смотреть на кровь врагов? – спросил Эль Золь у своих воинов.

– Эль Золь – вождь пауни и каманчей, его слово не минует их ушей, сказал один из них.

Молодой вождь встал и, словно предвидя то, что может произойти дальше, подхватил на руки Белую Розу и понес ее в сторону вигвама.

Токеа ринулся к беснующейся толпе. Толпа расступилась и открыла его взору страшное зрелище. Один из пиратов с раскроенным черепом лежал на земле. Над ним, размахивая скальпом, стоял его торжествующий палач. Еще один сдирал ножом кожу с черепа своей жертвы, ухватившись за ее голову окровавленной рукой. Он уперся коленом в спину пирата, дугой прогнув ему позвоночник, и резким движением содрал скальп. Несчастный повалился в лужу собственной крови. Удар томагавком положил конец его мучениям.

Лишь величавый вид и непререкаемый авторитет старого мико сдержали безумную ярость толпы. Ему все-таки удалось приостановить буйство соплеменников. Затем он круто повернулся и поспешил к молодому вождю.

– Эль Золь, – дрогнувшим голосом сказал Токеа, – мужчины племени окони хотят услышать, что скажет им вождь.

– Эль Золь, – мягким, но решительным тоном возразил мексиканец, давно протянул свою руку окони для братского рукопожатия, но они показали ему лишь зубы.

Старик ничего не ответил.

Эль Золь возвысил голос и, окинув гордым взглядом своих воинов, сказал:

– Может быть, каманчи и пауни спали, когда Токеа похитили пираты? Разве окони пленили разбойников? Разве им принадлежат скальпы побежденных врагов?

Слова вождя привели в движение всех каманчи и пауни. Кто взялся за копье, кто выхватил томагавк. Их угрюмые лица выражали грозную решимость. Стоило Эль Золю лишь повести бровью, и они бы стерли окони с лица земли. Впервые в жизни Токеа заколотила дрожь.

– Всегда ли, – начал он сдавленным голосом, каманчи и пауни были послушны своим мудрым вождям? Разве не случалось им сбиваться с тропы, указанной мудрыми? Разумно ли рвать узы братства из-за того, что окони поступили так, как поступали их предки? Мои дети еще не каманчи. Когда они будут жить в прериях великого народа, тогда слово вождя станет для них законом. Токеа никогда не говорил впустую. Пожмет ли мой сын протянутую руку?

Более смиренной просьбы нельзя было ожидать от мико окони.

Эль Золь порывисто пожал руку старого вождя.

– Скажи моим людям слово будущего, – умоляюще произнес Токеа.

– Пусть руки и ноги пиратов будут привязаны, пусть казнят их худшие из бледнолицых, пусть пираты висят на деревьях, терзаемые хищными птицами. Кости врагов и останки бледнолицых не должны лежать вместе. Иначе Великий Дух смешает их и в его вечных лугах появятся полубелые, полукрасные люди.

Мико погрузился в раздумье, а толпа окони угрюмо молчала.

– Мой сын мудр, – сказал Токеа, – у него душа великого вождя, но не захочет ли он заработать кучу долларов, обещанных за голову разбойника?

– О чем говорит мой отец?

– Бледнолицые станут думать, что Токеа и Эль Золь ловят пиратов ради долларов, а не ради скальпов. Краснокожим этого не перенести. Их честь будет растоптана. Они станут позором для всех племен.

Эль Золь задумался. Он начал что-то горячо обсуждать с каманчами.

– А что думает мой отец?

Токеа глубоко вздохнул и, глядя на мертвое тело дочери, признал правоту Эль Золя:

– Устами моего сына говорит Великий Дух. Бледнолицый вор должен быть вздернут худшими из бледнолицых. Он недостоин служить расплатой за смерть дочери мико и других окони. Токеа и Эль Золю незачем марать об него руки и выдавать его бледнолицым. Пират – враг бледнолицых. Он причинил им немало зла. Большой Отец обещал за его головы много золота. Почему же гонимые должны помогать своим притеснителям?

Мексиканец начал улавливать замысел мико.

– Ягуар, – продолжал старик, – сам попадает в капкан, бизон сам мчится навстречу своей пуле и своей стреле. И бледнолицый вор сам найдет дорогу к своему дереву. Пусть бледнолицые ловят пирата, пусть прольется и их кровь, как пролилась кровь окони.

Призыв к беспощадной мести, затаенная ненависть к смертельным врагам и нескрываемое великодушие по отношению к поенному пирату – все это неожиданно соединилось в речи мико. Поначалу сбитый с толку, Эль Золь растерянно смотрел на Токеа. Мексиканец тоже был врагом этих бледнолицых, подло убивших его родного отца, но он даже не мог вообразить такой лютой ненависти, которая оказалась сильнее жгучей жажды мести и обернулась мыслью отпустить убийцу, чтобы приумножить страдания бледнолицых.

– Стало быть, мой отец желает разрубить путы, которыми связаны пираты?

– Они отомстят за кровь Черного Орла и Канонды.

Мико понадобилось время, чтобы убедить ослепленных ненавистью окони в верности такого решения. В конце концов это удалось. Раздался одобрительный крик:

– Голос мико – голос ясновидца!

Мико снова молча сидел на прежнем месте, и голова его была опущена.

– Эль Золь, – сказал молодой вождь, – услышал слова своего отца. Каманчи признали его правоту. Мой отец знает, как быть.

Старик сделал знак одному из молодых воинов, тот подбежал к пленным и быстро перерезал ремни.

Полумертвые пираты пытались подняться на ноги, но долго не могли собраться с силами. Их пустые бессмысленные глаза не выражали ничего, кроме неспособности понять, что именно с ними собираются сделать. Но молодой воин махнул рукой в сторону берега и сказал: "Воры могут уйти". Тогда они встали на ноги и, все еще не веря своим ушам, из последних сил потрусили к берегу.

Не спешил только Лафит. Иногда он даже оглядывался на индейцев. Призывные крики товарищей, предупреждавших его, что он рискует остаться здесь навсегда, казалось, не производили на него никакого впечатления. Дойдя до залива, он сплел на груди руки, еще раз взглянул на поляну, где пережил самый страшный из своих кошмаров, и быстро шагнул в лодку.

Погребение завершилось. Костер, на котором штабелями высились тела убитых пиратов, ярко пылал, были принесены в жертву и их кони. Индейцы готовились навсегда покинуть берега Натчеза.

Эль Золь подошел к женщинам, выплакавшим все слезы, из рук двух индианок принял изнуренную горем Розу, чтобы подвести ее к мико.

– Не желает ли Белая роза проститься с великим воином, чья дочь заменила ей мать? Отец собирается в далекий путь.

Ответом ему был взгляд помертвевших глаз.

– Токеа, – срывающимся голосом продолжал мексиканец, – держит путь в вигвамы бледнолицых. Он видел сон, повелевший ему так поступить.

Роза казалась совершенно безжизненной в своем ужасном оцепенении.

– Тропа мико окони идет в дальний край, для Белой Розы она трудна и терниста. Мико просил Эль Золя взять его дочь в вигвам каманчей. Сестра Канонды станет повелительницей в их вигвамах.

Тут Роза как будто пришла в себя.

– Канонда! – выкрикнула она, заливаясь слезами.

Это было первое слово, слетевшее с ее губ после того, как случилась беда. Это был первый признак жизни, который подала она после гибели подруги.

Все были потрясены.

– Что это, брат мой? – спросила она, робко оглядываясь вокруг.

– Моя сестра уже знает о горе отца, потерявшего свою дочь и своих воинов из-за предательства пирата. Отныне они покоятся глубоко в земле, и Белая Роза никогда больше не увидит их, но, повинуясь Великому Духу, мико встал на долгую тернистую тропу. Он видел вещий сон.

– Несчастный отец хочет идти к своим белокожим врагам? Дочь его в земле? И теперь некому утешить его старое сердце? Роза была приемной дочерью, теперь она заменит родную. Она будет сопровождать отца. Это ее долг.

– Моя благородная сестра не знает, как тяжел этот путь.

– Кто же приласкает моего отца, кто подаст ему кубок, кто накормит его? Нет, брат мой, Роза должна заступить на место сестры. Мико так стар, так одинок, так несчастен. Она должна заменить ему дочь.

Ее голос становился все громче. Лицо ожило и порозовело. Мико стал прислушиваться, – последние слова донеслись до его слуха.

– Дочь мой, – с видимым усилием, словно преодолевая удушье, произнес он, – мико должен идти к бледнолицым, а моя дочь найдет приют и утешение в вигваме каманчей.

– Канонда явится Розе во сне и будет корить свою бездушную сестру, ведь она завещала ей заботу об отце. Ничто теперь не разлучит Розу и мико.

– Тогда пойдем одной тропой, моя благородная Белая Роза, – сказал старик, обнимая ее как родную дочь.

20

Обширные земли Луизианы более столетия оставались забытой богом колонией, то и дело переходившей из рук в руки, пока Наполеон Бонапарт не продал ее американской республике. После присоединения к Соединенным Штатам Луизиана начала быстро развиваться и наверстывать упущенное. Миновало менее десятка лет, и на берегах Миссисипи раскинулись огромные плантации с роскошными поместьями, а столица штата из замызганного городишки превратилась в большой торговый центр, привлекавший своим богатством к себе ненасытные взоры англичан.

Мы не станем подробно описывать все перипетии англо-американской войны, а также досконально исследовать причины, побудившие англичан обратить особое внимание на новое дитя в семействе их родственников-республиканцев, и коснемся этих событий лишь постольку, поскольку они связаны с нашим повествованием.

Казалось, нет ничего проще, чем захватить этот отдаленный штат, ибо правительству республики было бы слишком трудно переправить туда регулярные войска, даже если бы оно решилось на это, несмотря на свои весьма ограниченные возможности.

Жители бывшей колонии никогда не знали войн. Во времена господства Испании и Франции враждебно настроенных индейцев с легкостью укрощали несколько сотен солдат, в задачу которых входило также держать в послушании и белых колонистов. Делалось все, чтобы вселить в их души страх, который в деспотических государствах служит наилучшей защитой правящей власти и приводит к тому, что покорных подданных весьма мало заботят их гражданские права. А потому даже всеобщий подъем после присоединения к республике выразился лишь в усилении хозяйственной и торговой деятельности. Колонистам оставался чужд гордый и независимый нрав американцев. Даже лучшим из креолов было свойственно предубеждение в отношении к новым соотечественникам, ибо, привыкнув к гнету, они видели в их порядках и свободах лишь смуту и анархию. Худшие же и не скрывали злобной радости после вторжения неприятеля, ибо тешили себя надеждой, что англичане сумеют разгромить и смирить гордых республиканцев.

Совершенно очевидно, что эти широко бытующие здесь настроения и побудили англичан, уже воюющих с американцами на севере, высадить войска на побережье Мексиканского залива. Американские поселенцы были рассеяны по всей территории штата. Известие о высадке английских войск пробудило в их душах праведный гнев и ненависть к чужеземным наемникам, и свою миссию все они видели в том, чтобы сокрушить врага, подобно дикому зверю вторгшегося в их мирные земли.

Ясным декабрьским утром на окраине небольшого городка Опелоузаса царило необычайное оживление. На первый взгляд могло показаться, что здесь идет народное гулянье. Правда, вид у собравшихся был весьма воинственный. Кое-кто облачился в старую военную форму времен войны за независимость, и у всех было при себе какое-нибудь оружие. Одни держали в руках штуцера, другие мушкеты и допотопные кремневые пистолеты, третьи запаслись увесистыми дубинками. Мужчины строились в роты и принимались маршировать под бодрый мотив, который наигрывал, пиликая на двух струнах, скрипач.

В это же время в центре городка жители разбились на две группы. Молодые люди столпились подле кабака с вывеской, на которой было намалевано нечто непонятное, а чуть ниже для всех тех, кто умел читать, имелась надпись: "Entretainment for Man and Beast" ["Развлечение для людей и зверей" (англ.)]. Из кабака тоже доносились звуки скрипки, но это был уже не марш, а веселый танец.

Другая группа горожан, судя по всему настроенная куда серьезнее, отдала предпочтение более респектабельному месту и расположилась перед мелочной лавкой, войдя в которую можно было увидеть дюжину глиняных горшков, кипы жевательного табака, бочонок виски и бочонок пороху, фетровые шляпы и несколько пар сапог, а также десятков шесть ножей, ложек и вилок.

Посреди толпы на пне стоял оратор в новом с иголочки красном камзоле, – он явно претендовал на то, чтобы сограждане доверили ему должность офицера. Несколько человек неподалеку от него – их лощеный облик выдавал схожие претензии – с нетерпением дожидались своей очереди. Спокойствие и тишину, царившие тут, нарушали лишь пронзительные голоса торговок, предлагавших покупателям яблоки и пряники. Впрочем, это ничуть не смущало оратора. Он уже начал было пророчествовать о том, как укротит "этих проклятых британцев", как вдруг послышалось громкое "Эй!".

Все обернулись и увидели, как два приятеля, которые, спотыкаясь и пошатываясь, медленно брели по улице, вдруг сорвались с места и помчались куда-то.

До ушей слушателей донесся крик: "Стой, краснокожий!" Возглас сей, разумеется, не мог не возбудить их любопытства, и вот уже человек десять побежали следом, чтобы взглянуть, "что затеяли эти два идиота и отчего, черт побери, они так разорались". А вскоре уже почти вся толпа, побуждаемая вполне понятным желанием поглядеть на потасовку, устремилась за ними, и подле оратора осталось лишь человек тридцать.

Из темных зарослей кипарисового леса, на четверть мили раскинувшегося к югу от берега Ачафалайи, вышел человек, судя по одежде принадлежащий к племени краснокожих. Он направился было прямо к городку, но потом, вероятно чего-то испугавшись, свернул в сторону хлопковой плантации. Индеец уже собирался перелезть через ограждение, но тут к нему подбежали два вышеупомянутых приятеля. Один из них немного замешкался, ибо позаботился прежде всего о том, чтобы аккуратно поставить на землю бутылку виски. Второй же накинулся на индейца. Тот с силой оттолкнул его, и бедный пьянчуга, и без того едва державшийся на ногах, плюхнулся прямо в грязь.

– Стой, проклятый краснокожий! – заорал он, лежа в грязи. – А не то я сверну тебе челюсть!

Индеец схватился за рукоятку боевого ножа и дерзко поглядел на преследователей.

– Иди сюда, краснокожий! – закричал второй. – Будь я проклят, если не заставлю тебя выпить за нашу победу!

Тем временем к ним подоспели остальные и с любопытством и удивлением уставились на незнакомца. Вид у него и впрямь был весьма странный. Волосы были старательно упрятаны под лисью шапку, но над верхней губой пробивался светлый пушок. На нем были индейские куртка и мокасины, но этот наряд дополняли штаны вполне цивилизованного человека. На щеках еще виднелись следы раскраски, но руки были белые, хотя и с легким загаром. Впрочем, последние сомнения разрешали его озорные голубые глаза.

– Полагаю, что вы уже довольно на меня нагляделись, – насмешливо и чуть раздраженно сказал Джеймс Ходж.

Да, то был наш старый знакомый, молодой мичман, который, одолев многие мили пути по лесам, через реки и болота, добрался наконец до здешних мест.

– Черт побери! – после долгого молчания воскликнул один из зевак. Выходит, ты не индеец?

– Я – англичанин, – улыбнулся Джеймс.

– Англичанин! – эхом откликнулись десятка два голосов.

– Но что вас завело сюда? – спросил Джеймса человек в зеленом камзоле.

– Ноги, – шутливо ответил юноша, но никто из окружающих его людей даже не улыбнулся.

– Сударь! – сказал ему один пожилой горожанин. – Вы находитесь в штате Луизиана. Перед вами граждане Соединенных Штатов. Человек, задавший вам вопрос – наш констебль, и подобные шутки тут неуместны.

– Мы прибыли на корабле...

– На корабле! – снова повторили все собравшиеся.

Послышался глухой ропот.

До городка только что дошла весть о высадке английских войск и о захвате ими американских канонерок на Миссисипи. И хотя поражение это было весьма малым по сравнению с победами американцев на озерах Эри и Камплейн и на море, все очень встревожились.

Отойдя в сторону, констебль о чем-то тихо заговорил с несколькими ополченцами, то и дело подозрительно поглядывая на юношу. А потом подошел к Джеймсу и сказал повелительным тоном:

– Сударь, у нас возникли в отношении вас некие подозрения, а посему извольте следовать за мной.

– Кто вы такой, чтобы приказывать мне?

– Кто я, вы уже слышали. А все остальные – граждане Соединенных Штатов, и наши страны, как вам должно быть известно, в настоящее время пребывают в состоянии войны, – спокойно и с достоинством возразил констебль.

– Что ж, я последую за вами. Надеюсь, что буду под вашей охраной.

– Вскоре вы получите возможность удостовериться в этом, – сухо ответил констебль.

И все тотчас же направились обратно в город.

21

В те времена в Опелоузасе было всего-навсего двенадцать деревянных домов, и лишь несколько из них были оштукатурены и выкрашены в зеленый цвет. К таковым принадлежал и дом мирового судьи, как тут его называли, сквайра.

Неожиданно изменившееся настроение толпы, похоже, не обещало Джеймсу теплого приема со стороны представителя гражданской власти, с которым юноше предстояло встретиться. Мрачноватая торжественность, с которой все шествовали мимо обнесенных заборами палисадников, и подозрительные взгляды, то и дело бросаемые на него ополченцами, свидетельствовали о повороте событий, весьма неблагоприятном для него.

Вдруг впереди послышалась музыка. Две роты во что попало одетых ополченцев важно вышагивали по улице по колено в грязи, а два музыканта бойко наигрывали "Янки-дудль". При виде столь нелепого зрелища наш англичанин поначалу остолбенел, а затем громко расхохотался. Однако никто из сопровождающих его даже не улыбнулся. Людей все прибывало, и когда они наконец подошли к дому сквайра, казалось, сюда сошлись все жители городка.

Констебль отворил дверь и пропустил Джеймса вперед. Охваченные любопытством люди ринулись было следом, но тут констебль крикнул:

– Тихо! Сквайр завтракает!

И все мгновенно подались назад.

В доме остались лишь констебль и оба преследователя Джеймса.

– Милости прошу! Не желаете ли позавтракать с нами? – обратился к ним пожилой мужчина весьма цветущего вида.

– Пожалуй, вот этому парню не мешало бы немного подкрепиться, сказал один из выпивох и плюхнулся в кресло.

– Присаживайтесь к столу, сударь, – сказал сквайр юноше, не поднимая глаз от своей тарелки. – Берите все, что вам по вкусу. Эй, старуха, принеси чашку!

Старуха, то есть хозяйка дома, налила гостю кофе, а ее дочь положила перед ним на стол салфетку. Обе держались столь доброжелательно и учтиво, что юноша сразу же проникся к ним симпатией. А когда хозяин повторил приглашение, Джеймс поклонился и принялся за еду.

– Ну, а вы пока можете выпить, – сказал сквайр остальным, указав на заставленный бутылками мадеры, портвейна и виски столик. Те не заставили себя долго упрашивать и, наполнив бокалы, выпили сначала за здоровье сквайра и его семейства, а потом и за здоровье Джеймса.

Хозяйка то и дело приветливо поглядывала на юношу, а две ее миловидные дочери, казалось, и вовсе позабыли о макрели, лежащей перед ними на тарелках. Один лишь сквайр как ни в чем ни бывало продолжал неторопливо поглощать кушанья, ибо, судя по всему, был человеком основательным и всякому делу отводил надлежащее время.

– Выборы уже закончились? – спросил он наконец.

– Нет, успел выступить с речью только мой брат, – ответил констебль и недовольно покосился на Джеймса, который своим неожиданным появлением лишил его брата половины слушателей.

После этого примерно еще на четверть часа в комнате воцарилось молчание. Когда тарелки были убраны со стола, сквайр отворил дверь и впустил ровно столько людей, сколько могло без излишней тесноты поместиться тут.

– Итак, констебль, – важно произнес он, кладя на приставной столик стопку бумаги и ставя чернильницу, – кто может мне обо всем рассказать?

– Вот эти двое, мистер Джой Драм и мистер Сэм Слеб. Они первыми заметили этого молодого человека. А мистеру Драму удалось догнать и задержать его.

Почтенный мистер Драм, столь лестно охарактеризованный констеблем, вынул изо рта огромный комок жевательного табаку и, швырнув его в камин, приступил к рассказу о подозрительном незнакомце, пытавшемся улизнуть от них.

Затем мистер Слеб тоже выплюнул изо рта табак и, едва ворочая языком, подтвердил слова приятеля.

– Сэм, – укоризненно сказал сквайр, – вы опять напились в стельку. А ведь вчера, когда я вытащил вас из болота, вы дали мне честное слово в ближайшие шесть недель даже не глядеть на виски.

– И я сдержал его, черт побери! Можете спросить Джоя, я пил, закрыв глаза.

– Прекратите ругаться, а не то вам не поздоровится, – прикрикнул на него сквайр.

– Мне не поздоровится? – усмехнулся Сэм. – А пулю в брюхо не желаете получить?

– Потише, Сэм! Меня все равно не запугать!

Констебль между тем тоже решил внести свою лепту в изложение событий, но ему со всех сторон закричали:

– Помолчи, Дик! Ты пришел последним и ничего не видел!

– Ноя же констебль и имею право...

– Вот именно! Ты выполнил, что от тебя требовалось, а теперь не встревай!

Лицо сквайра отразило сомнения человека, которому надлежит принять решение огромной важности. Он явно не знал, как ему поступить с молодым человеком, ибо, кроме довольного странного наряда, не видел в нем более ничего подозрительного. Юноша держался спокойно и с достоинством, временами он с любопытством оглядывал присутствующих, и тогда на его губах появлялась легкая улыбка. Добрейший сквайр долго пребывал в задумчивости, то и дело почесывая затылок. Наконец он изрек:

– Молодой человек, что вы можете сказать в свое оправдание?

– Оправдание? Но я не знаю, в чем меня обвиняют.

– Вам уже было сказано, но, ежели угодно, могу повторить. Мистер Драм, мистер Слеб и наш констебль полагают, что вы – шпион краснокожих.

Юноша хмуро поглядел на своих обвинителей, но на лице у него не отразилось и тени смущения.

– Черт побери! Что за...

– Довольно! – резко оборвал его сквайр. – Вы находитесь в почтенном доме и выбирайте выражения, когда разговариваете с американскими гражданами. Вы не у себя в Англии. Если можете объяснить нам, кто вы такой и для чего переоделись индейцем, говорите. Если нет, то я передам вас военным властям. Итак, кто вы?

– Меня зовут Джеймс Ходж, я англичанин, мичман с фрегата "Доннерер".

– Ну, хорошо, – сказал сквайр, записав услышанное, – а как вы оказались почти в трех сотнях миль от побережья? Может, ваш фрегат "Летучий Голландец"?

– Нет, – улыбнулся Джеймс. – Наш капитан получил приказ обследовать дельту Миссисипи. Он разрешил нескольким членам экипажа поохотиться на черепах и насобирать устриц. Но тут нас захватили в плен пираты и увезли к себе на остров. Ночью мне удалось бежать. О судьбе остальных я ничего не знаю.

Когда юноша упомянул пиратов, уже много лет нарушавших покой на побережье, все закричали:

– Эй, приятель, расскажи-ка нам про пиратов!

– А ну замолчите! – грозно приказал сквайр. – Некогда мне слушать всякие байки. И что же было дальше? – спросил он юношу.

– Я бежал в лодке. Сильный юго-восточный ветер пригнал ее в Мексиканский залив.

– И оттуда вам удалось добраться до нас? – с сомнением покачав головой, спросил сквайр. – Но почему на вас индейский наряд?

– Я случайно наткнулся на селение индейцев, и они дали мне эту одежду.

– И прямо от них вы отправились сюда?

– Именно так.

– Я, конечно, запишу то, что вы говорите, но должен предупредить, что в ваш рассказ никто не поверит. Еще ни одному англичанину не удавалось одолеть такой путь. Ведь там нет ни дорог, ни верстовых столбов. Из какого племени были те индейцы?

– Этого я не могу сказать.

– Но вы знаете?

– Да, но ответить на ваш вопрос не имею права.

– Все это очень странно, – заметил сквайр. – И те индейцы вдруг взяли и подарили вам одежду, которая стоит не менее десяти долларов? Молодой человек, возможно, у вас в Англии с интересом выслушали бы столь душещипательную историю, но, рассказывая подобные небылицы здесь, вы ставите на карту собственную жизнь.

– Сударь, я прошу вас только об одном – поскорее сообщить обо мне вашему главнокомандующему, – с улыбкой ответил юноша.

– Главнокомандующему? – переспросил сквайр. – Вам не стоит особенно уповать на его милость. Знай вы нашего главнокомандующего поближе, вы не стали бы к нему торопиться. Больше вам нечего добавить?

– Лишь то, что я сдался добровольно. Меня никто не ловил и не задерживал. Да и мог ли меня задержать человек, который сам едва держится на ногах?

– Что верно, то верно, – согласился мистер Драм. – Я и впрямь изрядно нагрузился. Сквайр, отпустите этого парня! Одним шпионом больше, одним меньше, какая разница. А что до краснокожих, так пусть только попробуют сунуться к нам!

– А приказ генерала передавать военным властям любого подозрительного человека? – вмешался один из присутствующих.

– Его приказы нас не касаются! – возразил ему другой. – Мы свободные граждане и подчиняемся лишь законной власти. А ваше мнение, сквайр?

– Разумеется, генерал не вправе отменять своими приказами наши законы. Но что до этого случая, то он предусмотрен конституцией, и нам придется отправить этого юношу в ближайший военный лагерь. Молодой человек, – обратился он к Джеймсу, – вы задержаны в индейском наряде, что само по себе весьма подозрительно. Кроме того, согласно вашим же словам, вы служили в британском флоте. Все это вынуждает меня передать вас в распоряжение военных властей. Закон сей, конечно, слишком суров, но он действует лишь в военное время. А пока присаживайтесь и выпейте стаканчик вина.

Джеймс легким поклоном поблагодарил хозяина и выпил за здоровье присутствующих. А сквайр принялся обсуждать с констеблем, куда бы пока поместить задержанного. Шериф был в отъезде, а на дверях тюрьмы не имелось даже запоров. Наконец сквайр сказал, что оставит юношу у себя в доме, после чего все удалились.

С улицы донеслись оглушительные звуки марша, наигрываемого на скрипке, турецком барабане и шотландской дудке.

– Черт бы побрал эту писанину! – пробормотал сквайр. – Нет ничего хуже, чем составлять документы! Ума не приложу, как бы описать все так, чтобы не навредить этому малому еще больше. Послушай-ка, приятель, сказал он Джеймсу, бьюсь об заклад, что ты неплохо умеешь обращаться с пером и бумагой. Займись-ка этим сам.

– Чем именно?

– Протоколом допроса. Время у тебя есть. Вот тебе перо, бумага и чернила. Опиши все толково и доходчиво и помни, что речь идет о твоей голове.

– Неужели вы полагаете, – улыбнулся Джеймс, – что ваши люди решатся казнить англичанина, когда британские войска стоят у самых ваших ворот?

– Молодой человек, не смеши меня! – воскликнул сквайр. – Да будь ты самим английским главнокомандующим, тебя все равно вздернут, если обвинения в шпионаже подтвердятся. "Решатся!" – Он покачал головой. – Да они решатся на что угодно. Скоро вам всем поумерят спесь! Не суйся не в свое дело, старуха, – пробурчал он жене, которая жестами умоляла его не горячиться, и вышел.

А Джеймс уселся за стол и задумался. Поначалу ему никак не удавалось собраться с мыслями, но затем он взял перо и принялся обстоятельно описывать службу во флоте и свои последующие приключения, не упоминая, впрочем, ни единым словом о встрече с индейцами. Едва он успел закончить, как вернулся сквайр. Юноша протянул ему протокол.

– Ты неплохо справился с этим делом, – похвалил его тот. – Эй, Дик, кликни-ка людей, пускай подпишут бумагу.

– Но это не ваша рука, – вырвалось у констебля.

– Ясное дело, не моя. Ну и что с того? Этот парень доставил мне больше хлопот, чем целая дюжина висельников. А посему вполне справедливо, что он взял часть из них на себя.

– И то верно, – согласились остальные.

– Ну, ежели ты такой мастак, может, поработаешь и на меня? – спросил один из ополченцев. – Нацарапай вот на этой бумажонке "Майк Брут", а вот тут – "Исаак Уэллс".

Вслед за ним потянулись и остальные. Каждый, покосившись на сквайра, брал листок бумаги из стопки на столе.

– У вас, должно быть, выборы? – спросил Джеймс.

– Точно, приятель, – ответил ему мистер Драм.

Он вышел, но вскоре вернулся с бутылкой виски.

– Давай-ка выпьем за процветание Соединенных Штатов да за погибель проклятых британцев, – предложил он Джеймсу.

– Пожалуй, я воздержусь.

– Как знаешь. Тебе же хуже. Мне еще никогда не доводилось покупать у Джонни такого доброго виски.

Он разом осушил огромную кружку и вновь наполнил ее. А Джеймс, уставившись на него, с изумлением прикидывал, сколько же виски способен тот поглотить.

22

– Ну, вот и все, – сказал сквайр, входя в дом. – Меня избрали майором. Надеюсь, теперь я хоть чем-нибудь смогу помочь тебе. Эй, старуха, собирай на стол. И принеси нам бутылочку виски! Не печалься, сынок. Мне тоже случалось попадать в изрядные переделки. В семьдесят первом в Коупенсе мы тогда здорово вас поколотили. В Восемьсот двенадцатом возле форта Мигс, а потом с капитаном Кроганом.

– Расскажи-ка ему лучше про того индейца, – посоветовала мужу хозяйка, подавая на блюде олений кострец. – Вот кто нагнал на нас тогда страху!

– Про Токеа? Лучше не напоминай мне о нем.

– Вы знаете Токеа? – вырвалось у юноши.

Сквайр удивленно переглянулся с женой.

– Индейцы, верно, причинили вам много хлопот? – пытаясь скрыть смущение, спросил Джеймс.

– Да уж, не мало. Впрочем, мы уже давным-давно ничего не слыхали про Токеа. Сгинул куда-то без следа вместе со своим племенем. А тебе что-то про него известно?

– Нет, – в замешательстве ответил юноша.

– Вот как? А мне почудилось...

– А вот мы знавали Токеа и его красавицу дочку, – встряла хозяйка.

– Розу? – не сдержавшись, воскликнул Джеймс.

Хозяева удивленно уставились на него, но Джеймс не произнес более ни слова. Тогда сквайр уселся за стол и принялся читать молитву. Тем временем подоспели сын и дочери хозяина. Девушки держались непринужденно, хотя и не забывая о подобающих приличиях. На обеих были простые, но ладно скроенные платья из полушерстяной ткани. Дружелюбно кивнув Джеймсу, они направились к матери, которая резала оленину.

– Да, тяжкие то были времена, – снова заговорил сквайр. Полон дом ребятишек, от мала до велика. Целая дюжина. Хвала господу, ни один не помер, все живы-здоровы. Нам тут дети не в тягость. Земли на всех хватит, коли ты не бездельник, будешь жить припеваючи. Не то что у вас в Англии. Вашим парням, хочешь не хочешь, приходится наниматься в солдаты, а участь девиц и того хуже. А у нас тот, кто честно трудится не покладая рук, всегда сумеет нажить добро и заслужить уважение. Конечно, моим детям живется легче, чем когда-то мне, каждый получил от меня несколько тысяч долларов на обзаведение. А вот мой отец приехал в эту страну всего с тридцатью фунтами в кармане. Купил себе пятьдесят акров земли, но едва успел немного обустроиться, как грянула война. Англичане все пожгли и разграбили. В лютый мороз отцу пришлось одолеть пешком почти тридцать миль. В ту пору я был еще мальчонкой, однако нескольким британцам шкуру я продырявил. Когда война кончилась, мы упаковали свои жалкие пожитки и перебрались на берега Кусы. Жаль, что я не мог остаться там навсегда. Я был торговцем, мотался туда и сюда, порой добирался аж до Нового Орлеана. Да, жизнь у меня была не сладкая! Но все равно это лучше, чем влачить жалкое существование в твоей Англии, где люди живут по указке своих господ. Насмотрелся я на это в те годы, когда Луизиана еще принадлежала испанцам. Без милостивого разрешения губернатора тут никто не смел и рта раскрыть. Даже молились и веселились, когда им было велено. Но один не отважился жить своим умом. Но зато сколько чванства! Сами ютились в глинобитных лачугах, по уши в грязи, а на нас взирали свысока. А все потому, что мы не умели кланяться на ихний манер да рассыпаться в любезностях.