Текст книги "Железная хватка"

Автор книги: Чарльз Портис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Кочет хотел поскорей сняться с лагеря. Его снег беспокоил.

– Если так и дальше будет, нам вечером понадобится укрытие, – говорит.

Лабёф скотину уже накормил, но я взяла одну кукурузную лепешку и дала Малышу-Чернышу – проверить, станет ли он такое есть. Он схрумкал за милую душу, и я ему еще дала. Кочет сказал, что лошадям в этих лепешках особенно соль нравится. И велел мне надеть дождевик.

Восход был просто-напросто бледно-желтым заревом где-то в нависших тучах, но какой бы ни был, мы уже опять ехали верхами. Снег повалил гуще, хлопья стали крупнее – с гусиный пух – и не падали, как дождь, а мели прямо нам в лица. И четырех часов не прошло, как на землю уже намело дюймов шесть-семь.

На прогалинах тропы совсем не видать было, и мы часто останавливались, чтобы Кочет понял, куда нам ехать дальше. Это трудно, потому что по земле ничего не скажешь, а дальних вех не разглядишь никаких. Мы иногда вообще лишь на несколько шагов вокруг видели. И подзорная труба его была без толку. Ни людей нам не попадалось, ни домов. Очень медленно двигались.

Заблудиться мы не сильно боялись, потому что у Кочета с собой был компас, и если только мы не собьемся с юго-западного направления, рано или поздно выйдем к путям железной дороги «М. К. и Т.». Просто неудобно, когда не можешь по нормальной тропе ехать, да еще в снегу – вдруг лошадь на какой-нибудь выбоине оступится.

Около полудня мы остановились у ручья на подветренном склоне горы, лошадей напоить. Там ветра и снега было поменьше, хоть как-то легче. По-моему, то были горы Сан-Буа. Я раздала всем остатки сыра, а Кочет поделился тянучками. Так и пообедали. А пока разминали ноги, услышали ниже по течению какое-то хлопанье, и Лабёф пошел в лес посмотреть, в чем дело. А там на дереве индюки умостились, и одного он застрелил из своего карабина. Разнесло птичку будь здоров. Курица это была, фунтов в семь. Лабёф ее выпотрошил, голову отрезал и привязал к седлу.

Кочет признал теперь, что до темна мы к лавке Макалестера не доберемся и нам лучше всего будет двинуться на запад к «землянке» – ее неподалеку от Техасской дороги выкопал какой-то скваттер. Там никто не живет, сказал Кочет, и будет нам укрытие на ночь. А назавтра двинемся на юг по Техасской дороге – она широкая, наезженная, там все время стада гоняют и ездят грузовые фургоны. На таком большаке лошадь не покалечишь.

Отдохнув, мы растянулись цепочкой и отправились дальше. Кочет торил тропу. Малышу-Чернышу мои понуканья не требовались, сам шел, поэтому я намотала поводья на луку седла, а сама руки поглубже в многочисленные рукава засунула, греть. Мы спугнули стадо оленей – они кору с молодых деревцев обдирали, и Лабёф опять за ружьем потянулся да выстрелить не успел, стало сбежало, пока он путался в ремне.

Снег то и дело прекращался, но мы все равно двигались только шагом. К «землянке» приехали уже хорошо затемно. Луна подсвечивала нам сквозь тучи время от времени.

Землянка эта стояла в узком углу распадка или лощины. Я такого жилья раньше никогда не видела. Маленькое, футов десять на двадцать всего, и половина в глинистый откос утоплена, как пещера. То, что снаружи оставалось, сложено было из кольев и дерна, а крыша тоже дерновая, ее посередине коньковый брус держал. Рядом плетенный из ветвей навес над входом в пещерку, для скотины. Леса-то вокруг и на крепкую хижину довольно, хоть древесина и твердая. Я думаю, человек этот сильно торопился жилье себе построить, а инструмента справного не было под рукой. В глубине домишки из дерновой крыши торчала «кособокая» труба из палок и глины. Я сразу подумала: такое водоплавающая птица какая-нибудь построит себе, а то ласточка или же стриж, хотя у этих пернатых каменщиков (коим неведом ватерпас) все ж дело искуснее выходит.

Искры и дым из трубы удивили нас немало. И свет пробивался в щели вокруг двери – низкой и грубо сработанной, висевшей на кожаных петлях. Окна в домике не было.

Остановились мы в кедровой рощице. Кочет спешился и велел нам обождать. Сам же взял свой магазинный винчестер и пошел к двери. Топал он при этом очень, сапоги по насту хрустели, которым уже покрылся снег на земле.

Не успел двадцати футов до землянки дойти, дверь приотворилась. На свету показалась мужская физиономия и рука с револьвером. Кочет остановился. Физиономия осведомилась:

– Это кто там?

Кочет ответил:

– Мы ищем убежища. Нас трое.

Физиономия в дверях сказала:

– Нету вам тут места. – Дверь закрылась, а через минуту и свет внутри погас.

Кочет повернулся к нам и махнул. Лабёф слез с лошади и пошел к нему. Я тоже было двинулась, но Лабёф велел мне остаться под прикрытием рощицы и держать лошадей.

Кочет снял свою оленью куртку и отдал техасцу, чтоб тот взобрался наверх по глинистому откосу и накрыл трубу. После чего сам отошел шагов на пять в сторону и припал на одно колено с ружьем наизготовку. Куртка хорошо дым не пропускала – вскоре он заклубился из дверных щелей. Изнутри послышались голоса, потом зашипела вода, которой поливали очаг с огнем и углями.

Дверь распахнулась, и ужасно громыхнули два выстрела из дробовика. Я чуть ли не до смерти испугалась. Дробь по листьям над головой застучала. На этот залп Кочет ответил несколькими выстрелами из своей винтовки. Внутри кто-то вскрикнул от боли, дверь опять захлопнули.

– Я федеральный офицер! – громко сказал Кочет. – Кто там у вас? Отвечайте и побыстрее!

– Методист да сукин сын! – дерзко ответили ему. – Проезжай!

– Никак Эмметт Куинси? – спрашивает Кочет.

– Не знаем мы никакого Эмметта Куинси!

– Куинси, я тебя узнал! Слушай меня! Это Кочет Когбёрн! Со мной Коламбус Поттер и еще пять исполнителей! И у нас с собой ведерко керосина! И через минуту мы вас с обоих концов подпалим! Задирайте-ка руки хорошенько, кладите на головы и выходите – и вам ничего не будет! А только керосин в трубу польется, мы перебьем все, что в дверях покажется!

– Вас только трое!

– Валяй, посчитай хорошенько! Хочешь жизнь свою поставить? А вас там сколько?

– Мун ходить не может! Его ранило!

– Так вытаскивай! И лампу зажги!

– А у тебя на меня что есть?

– Ничего у меня на тебя нету! Шевелись давай, мальчонка! Сколько вас?

– Только мы с Муном! Скажи своим офицерам, чтоб потише с ружьями! Мы выходим!

Внутри опять затеплился свет. Дверь отодвинули, в щель выкинули дробовик и два револьвера. Вышли двое, один хромал и держался за другого. Кочет с Лабёфом уложили их ничком в снег и обыскали, нет ли еще оружия. У того, которого звали Куинси, в одном сапоге был охотничий нож, а в другом – двухзарядный шулерский пистолетик. Он сказал, что начисто про них забыл, но Кочет его все равно пнул.

Я с лошадьми вышла из рощицы, и Лабёф отвел их в загон под навесом. Кочет стволом винтовки загнал тех двоих обратно в землянку. Молодые парни, лет по двадцать. Тот, кого Муном звали, бледный, весь перепуганный, на вид – так не опасней толстого кутенка. Его ранило в бедро, вся штанина в крови. А у Куинси лицо было длинное, худое, глаза узкие, вид вообще не нашенский. Больше всего похож на тех словаков, которые сюда несколько лет назад понаехали бочарную кленку строгать. Те, что остались, превратились в добрых граждан. Люди из тамошних краев обычно католики, если вообще кто бывают. Свечки любят, четки.

Кочет дал Муну синий платок перевязать ногу, а потом сковал обоих вместе стальными наручниками и усадил рядком на скамью. Мебели в землянке было – лишь низкий стол из кряжей на колышках вместо ножек да по скамье с боков. Я в дверях пакляным мешком помахала, чтоб вытянуло дым. В огонь они выплеснули кофе из котелка, но угли еще остались и палки по краям, поэтому я все опять до пламени разворошила.

В очаге еще один котелок стоял, большой, на два галлона, и в нем – какая-то каша, вроде мамалыги. Кочет ложкой зачерпнул и попробовал, сказал, что это индейская еда, называется «софки». [58]58
  «Софки»(от «осафки») – мамалыга на языке криков и семинолов.


[Закрыть]Предложил и мне – сказал, что вкусно. Только я отказалась, там мусор был.

– Ждали кого-нибудь, ребята? – спросил Кочет.

– Это нам и на ужин, и на завтрак сразу, – ответил Куинси. – Люблю плотно завтракать.

– Хотелось бы мне поглядеть, как ты всем этим плотно завтракать будешь.

– Софки всегда сильно разваривается.

– Что это вы тут затеяли? Помимо скотокрадства и торговли спиртным? Что-то вы слишком дерганые.

– Сам же сказал, что у тебя на нас ничего нету, – говорит Куинси.

– На тебя лично – ничего, – сказал Кочет. – Но у меня есть несколько ордеров на Джона Доу, [59]59
  Джон Доу– условное имя, с середины XVIII в. используемое в англо-американских юридических документах для обозначения неизвестного или неустановленного мужчины или если его имя требуется сохранить в тайне.


[Закрыть]и я легко могу тебя вписать в подозреваемых. Ну и сопротивление федеральному судебному исполнителю. За это год светит.

– Мы ж не знали, что это ты. Могли быть какие-нибудь полоумные.

Мун сказал:

– У меня нога болит, – а Кочет ему:

– Еще б не болела. Сиди тихо, кровь так течь не будет.

– Мы не знали, кто пришел, – повторил Куинси. – В такую-то ночь. Выпили немножко, не погода, а жуть. Кто угодно может сказать, что он исполнитель. А где остальные-то?

– Тут я тебя, Куинси, ввел в заблуждение. Ты когда последний раз видел своего старого подельника Неда Пеппера?

– Неда Пеппера? – переспросил конокрад. – Я его не знаю. Он кто?

– А мне кажется – знаешь, – говорит Кочет. – Уж по крайней мере – слыхал. О нем все слыхали.

– А я никогда.

– Он раньше на мистера Бёрлингейма работал. Ты ведь тоже там был какое-то время?

– Да, и бросил эту работу, как все прочие. Такой прижимистый, что от него все хорошие работники разбегаются. Старый скупердяй. Чтоб ему в аду гореть с переломанной спиной. А никакого Неда Пеппера не помню.

– Говорят, Нед был очень недурной гуртовщик, – говорит Кочет. – Удивительно, что ты его не помнишь. Сварливый такой парнишка, нервный, проворный. И губа у него еще изуродована.

– Чего-то не припоминаю никого похожего. Кривая губа, значит?

– Она у него не всегда была кривая. И по-моему, ты его знаешь. Но вот тебе еще кое-что. С Недом сейчас новый парнишка связался. Сам низенький, а на лице – пороховая метка, черная. Зовет себя Чейни, иногда – Челмзфорд. Носит винтовку Генри.

– Чего-то не припоминаю такого, – говорит Куинси. – Черная отметина. Я б не забыл.

– Стало быть, не знаешь ничего для меня интересного, а?

– Нет, а если б и знал, не свистнул бы.

– Ну, так ты еще пораскинь мозгами, Куинси. И ты, Мун, тоже.

Второй ему:

– Я всегда стараюсь закону помогать, если моим друзьям от этого ничего не будет. Но этих ребят не знаю. Хотел бы вам помочь, да не могу.

– Коли вы не поможете мне, я вас обоих отвезу к судье Паркеру, – говорит тогда Кочет. – К Форт-Смиту вся нога у тебя распухнет, как лента на Диковой шляпе. [60]60
  «Как лента на Диковой шляпе»– выражение, чрезвычайно распространенное в разговорной английской речи особенно в начале XIX в.; впервые зафиксировано в 1796 г. Может означать что угодно в превосходной степени.


[Закрыть]Она омертвеет, и тебе ее отрежут. А потом, если выживешь, я тебя засужу года на два, на три в федеральное учреждение в Детройте.

– Вы меня испугать хотите, – говорит Мун.

– Там тебя научат читать и писать, а вот все остальное не очень радужно, – продолжает Кочет. – Но туда можно и не попадать, коли не хочешь. Сообщишь мне что-нибудь полезное про Неда, и я завтра отвезу тебя к Макалестеру, и у тебя из ноги вынут эту пулю. А потом я дам тебе три дня, чтоб убрался на Территорию. В Техасе много жирного скота, ребята, у вас там все пойдет как по маслу.

А Мун ему:

– Нам нельзя в Техас.

– Ты бы хлебало не открывал, Мун? Лучше я разговаривать буду, – говорит Куинси.

– Я не могу спокойно сидеть. У меня ногу дергает.

Кочет достал бутылку виски и налил в кружку немного для молодого конокрада.

– Если станешь слушать Куинси, сынок, так либо помрешь, либо ногу потеряешь, – говорит. – Куинси-то не больно.

– Не давай ему себя стращать, – опять встрял Куинси. – Ты ж боец. Мы из этой передряги выберемся.

Лабёф втащил в землянку наши скатки и прочие пожитки.

– В пещере там шесть лошадей, Когбёрн, – сказал он.

– Что за лошади?

– По мне, так добрые верховые. Кажется, все подкованы.

Кочет допросил воров насчет этих лошадей; Куинси уверял его, что животные куплены в Форт-Гибсоне и гонят они их на продажу индейской полиции, которая называется «Легкой кавалерией чокто». [61]61
  «Легкой кавалерией» называли свою полицию «пять цивилизованных племен» – чероки, чикасо, чокто, маскоги (крики) и семинолы (т. е. племена, усвоившие в начале XIX в. обычаи белых поселенцев и поддерживавшие с ними добрососедские отношения).


[Закрыть]Но никаких купчих предъявить не сумел, как и не доказал иначе, что это их собственность, и Кочет его сказкам не поверил. Куинси насупился и больше не отвечал ни на какие вопросы.

Меня отправили собирать дрова, и я взяла с собой лампу – вернее, то был фонарь «бычий глаз», вот какая лампа, – пошла порылась в снегу и отыскала палок и сломанных деревцев. Ни топора, ни резака у меня не было, и я притащила все целиком за несколько ходок.

Кочет сварил еще котелок кофе. Мне задал резать мясо и кукурузные лепешки ломтиками, они теперь совсем задубели, а Куинси велел ощипать индюшку и разделать для жарки. Лабёф думал пожарить птицу над открытым огнем, но Кочет заметил, что она для такого недостаточно жирна, выйдет жесткая и сухая.

Я сидела на скамье у стола, а воры – по другую сторону, скованные руки сверху. Постель они себе разложили на полу у очага, и теперь на их одеялах сидели Кочет и Лабёф, ружья на коленях, отдыхали. В стенах землянки были дыры там, где торф выпал, оттуда ветер дул со свистом, и лампа немного мигала, но внутри было тесно, поэтому тепла хватало. С учетом всего нам было вполне удобно.

Я обварила задубевшую птицу кипятком, но все равно перья оставались. Куинси ее ощипывал свободной рукой, а скованной придерживал. И ворчал все время, так ему было неудобно. Покончив с перьями, разрезал индюшку для жарки своим большим охотничьим ножом, но из противоречия старался плохо. Не чисто резал, а небрежно, грубо.

Мун пил виски и хныкал – нога болела. Мне было его жалко. Однажды он мой взгляд перехватил и говорит:

– Чего смотришь? – Глупый вопрос, и я ничего не ответила. Он спрашивает: – Ты кто? Что ты тут делаешь? Что здесь делает эта девчонка?

Я ответила:

– Меня зовут Мэтти Росс, я из-под Дарданеллы, штат Арканзас. А теперь вам я вопрос задам. Вы почему стали конокрадом?

Он опять:

– Что эта девчонка тут делает?

Кочет ему:

– Она со мной.

– Она с нами обоими, – говорит Лабёф.

А Мун им:

– Что-то тут не так. Я не понимаю.

Я говорю:

– Этот Чейни, что с отметиной на лице, – он убил моего отца. Так же, как и вы, пил виски. Потому и пошел на убийство. Если вы исполнителю все расскажете, он вам поможет. У меня дома есть хороший адвокат, и он вам тоже поможет.

– Чего-то непонятно.

Куинси говорит:

– Не о чем с этой публикой толковать, Мун.

А я ему:

– Вы мне не нравитесь.

Куинси аж замер. И спрашивает:

– Ты это мне, соплячка?

Я говорю:

– Да, и повторю, если надо. Вы мне не нравитесь – ни видом своим, ни как птицу разделываете. Вам самое место в тюрьме. Мой адвокат вам помогать не станет.

Куинси ухмыльнулся и ножом махнул так, словно меня хотел зарезать. И говорит:

– Кто бы про вид рассуждал. Тебя-то, похоже, суковатой палкой по роже лупили.

Я говорю:

– Кочет, этот Куинси индюшку портит. Он ей все кости подробил, аж мозг видно.

Кочет ему:

– Куинси, а ну давай хорошо работай. А то у меня перья жрать будешь.

– Не умею я с птицей, – отвечает Куинси.

– Корову в темноте освежевать ты горазд, так и птицу разделаешь, – говорит Кочет.

Мун тут:

– Мне доктора нужно, – говорит.

А Куинси:

– Хватит пойло в себя заливать. Ты от него совсем дурак.

Тут Лабёф рот открыл:

– Если мы эту парочку не разделим, так ничего и не добьемся. Один другого совсем охомутал.

А Кочет ему:

– Мун опамятуется. Зачем такому парнишке ногу терять? Слишком молодой скакать на деревяшке. Ему б еще танцевать да веселиться.

– Это ты меня нарочно дразнишь, – говорит Мун.

– Я правдой тебя дразню, – отвечает Кочет.

Через несколько минут Мун нагнулся и давай Куинси на ухо шептать.

– Ну-ка прекращай, – сказал ему Кочет и ружье поднял. – Есть что выложить – всем выкладывай.

Мун говорит:

– Мы Неда и Задиру два дня как видали.

– Эй, не дури, – говорит Куинси. – Свистнешь – я тебя убью.

Но Мун свое:

– Меня размотали, – говорит. – Мне доктора надо. Я все скажу, что знаю.

На этих словах Куинси хвать своим охотничьим ножом по скованной руке Муна – и у меня на глазах четыре пальца ему отрубил, они прочь отлетели, как щепки от бревна. Мун ужасно завопил, и тут пуля из винтовки разнесла прямо передо мной лампу и ударила Куинси в шею, а мне на лицо горячей кровью брызнуло. И первая мысль у меня: «Лучше-ка мне подальше отсюда». Я со скамьи кувырнулась спиной – хоть и на земляном полу, а всё как-то спокойней.

Кочет с Лабёфом подскочили – убедились, что меня не задело, и тут же – к упавшим конокрадам. Куинси лежал без чувств – умирал или уже умер, а у Муна кровь хлестала из руки да из смертельной раны в груди, которую ему Куинси успел сделать.

– Боже святый, я умираю! – говорит Мун.

Кочет чиркнул спичкой, чтоб светлее стало, и велел мне принести сосновый сучок из очага. Я нашла хороший, длинный, зажгла его и принесла Кочету – факел сильно дымил, но весь этот кошмар освещал. Исполнитель снял наручники с бедняги.

– Сделай же что-нибудь! Помоги мне! – кричит тот.

– Я для тебя, сынок, ничего уже не могу сделать, – отвечает Кочет. – Твой напарник тебя убил, и я его прикончил.

– Не бросай меня тут. После волков от меня ничего не останется.

– Я прослежу, чтоб тебя достойно похоронили, хоть земля и промерзла, – говорит Кочет. – А теперь расскажи мне про Неда. Где ты его видел?

– Два дня тому видали, у Макалестера, его с Задирой. Они сегодня сюда придут, лошадей поменять и поужинать. Хотят ограбить «Летуна Кати» возле стрелки Уэгнера, [62]62
  Генри Сэмюэл Уэгнер(по прозвищу Ногастый) – диспетчер железной дороги «М. К. и Т.» из Парсонза, штат Канзас. В конце 1870-х гг. доказал необходимость железнодорожного разъезда для погрузки скота на территории племени криков. В 1887 г. на этом месте был основан город Уэгнер, штат Оклахома.


[Закрыть]если снег не помешает.

– Их четверо?

– Сказали, четыре лошади надо, я больше ничего не знаю. Нед был Куинси дружок, не мой. На своего друга я б не свистнул. Я боялся, что стрельба начнется, а в этих браслетах мне мало что светит. Вот в драке я храбрый.

Кочет спрашивает:

– А человека с черной отметиной видел?

– Никого я не видел, только Неда и Задиру. Как дело до драки доходит, я в самой гуще, но вот коли надо остановиться и подумать – тут я в кусты. Куинси все законы ненавидел, но за друзей держался.

– Во сколько они тут будут, не говорили?

– Я уже выходил, их выглядывал. У меня брат есть, Джордж Гэрретт. В южном Техасе разъездной методист, проповедует. Продай мои пожитки, Кочет, а выручку ему отправь через окружного управляющего в Остине. Мышастая лошадь – моя, я за нее заплатил. А остальных мы вчера вечером у мистера Бёрлингейма увели.

Я спрашиваю:

– Хотите, мы вашему брату расскажем, что с вами случилось?

А он мне:

– Это все равно. Он знает, что я в глухомань подался. Сам потом ему скажу, когда мы встретимся на улицах Блаженства.

– Только Куинси ты там не ищи, – посоветовал Кочет.

– Куинси со мной всегда по-честному обходился, – говорит Мун. – Ни разу не подводил, пока не зарезал меня. Дайте водички холодной попить.

Лабёф принес ему воды в чашке. Мун потянулся было к ней кровавым обрубком, потом взял другой рукой. И говорит:

– Пальцы еще чувствую, а их уже и нету.

Хорошо он попил, много, но ему от этого больнее стало. Еще немного поговорил, но уже сбивчиво и вроде как ни за чем. На вопросы не отвечал. А в глазах у него вот что читалось: смятенье.Вскорости для него все кончилось, и он к другу своему ушел, к покойному. Будто на тридцать фунтов похудел.

Лабёф сказал:

– Говорил я, надо было их разлучить.

Кочет на это ничего не ответил – не хотел признавать, что допустил ошибку. Обшарил карманы у мертвых конокрадов и все, что нашел там, выложил на стол. Лампу уж не починить было, и Лабёф принес из своей седельной сумки свечу, зажег и укрепил на столе. Добыча у Кочета была: несколько монет, патронов да бумажных ассигнаций, и еще картинка – хорошенькая девушка, из иллюстрированной газеты вырвана, а еще карманные ножи да шмат жевательного табаку. В жилетном кармане у Куинси он еще нашел кусок калифорнийского золота.

Я его как увидела – чуть не закричала.

– Это моего папы! – говорю. – Отдайте его мне!

Золото не в монете было, а в слитке, со штампом «Золотого штата», и стоило оно тридцать шесть долларов и еще сколько-то центов. Кочет говорит:

– Я таких слитков никогда раньше не видел. Уверена, что твой?

Я говорю:

– Да, дедушка Спёрлинг два таких папе дал, когда тот на маме женился. А у этого негодяя Чейни еще один. Мы точно теперь на его след напали!

– Ну, Нед, во всяком случае, от нас не уйдет, – говорит Кочет. – Мне сдается, куда один – туда и другой. Интересно, как слиток к Куинси попал. Этот Чейни играет?

Лабёф ему ответил:

– В картишки любит перекинуться. Я так думаю, Нед решил отложить налет, если его тут до сих пор нету.

– Ну, я б на это рассчитывать не стал, – говорит Кочет. – Седлай лошадей, а я ребят наружу выволоку.

– Сбежать, что ли, намерен? – спрашивает Лабёф.

Кочет как зыркнул на него ярким глазом.

– Я, – говорит, – намерен сделать то, для чего сюда приехал. Седлай, говорю, лошадей.

И растолковал мне, как все в землянке прибрать. Сам тела вынес наружу и в лесу спрятал. Я куски индюшки смахнула в мешок, фонарь разбитый – в очаг, а земляной пол палкой поворошила, чтоб кровь затереть. Кочет засаду метил.

Вернувшись из леса после второй ходки, он притащил охапку веток для очага. Развел большой огонь, чтоб много света и дыма получилось – показать, значит, что в землянке кто-то есть. После чего мы вышли к Лабёфу – он с лошадьми под навесом остался. Жилье это, как я уже сказала, располагалось в лощине, где два склона таким острым углом сходились. Хорошее место для того, что Кочет задумал.

Лабёфу он велел взять лошадь и занять пост на северном склоне, где-то на полпути к углу с землянкой, а сам, мол, расположится примерно там же, но на южном. Про меня в этой диспозиции ничего не было, и я решила остаться с Кочетом.

Лабёфу он сказал:

– Найди там себе место получше и сильно не шебурши. И не стреляй, пока я не выстрелю. Я хочу, чтоб они все в землянку зашли. Последнего я застрелю, зато остальные окажутся в бочке.

– В спину стрелять будешь? – спрашивает Лабёф.

– Только так и поймут, что у нас серьезные намерения. Это тебе не куроцапы. В общем, не стреляй, ежели разбегаться не начнут. После первого выстрела я им крикну, не хотят ли живьем сдаться. Если нет, мы их на выходе перестреляем.

– В этом твоем плане – сплошь убийства, – говорит Лабёф. – Нам же Челмзфорд живым нужен, нет? А ты им ни единого шанса не даешь.

– А Неду и Задире нет смыла шансы давать. Если их возьмут, им одна дорога – на виселицу. Они это знают. Им лучше по-любому драться. Другие могут струсить и лапки кверху задрать, не знаю. И вот еще что: мы не знаем, сколько их будет. Но я знаю, что нас тут всего двое.

– А давай я подобью Челмзфорда перед тем, как он внутрь зайдет?

– Мне так не нравится, – говорит Кочет. – Если стрельба перед землянкой начнется, мешок у нас останется, скорее всего, пустой. Нед мне тоже нужен. Мне они все нужны.

– Ладно, – говорит Лабёф. – Но если будут разбегаться, я мечу в Челмзфорда.

– Из этого своего здоровенного Шарпса ты его как пить дать в куски разнесешь, куда б ни попал. Меть в Неда, а я попробую этого Чейни в ноги свалить.

– А как Нед выглядит?

– Мелкий такой. Не знаю, на чем будет ехать. Но много языком чесать будет – точно. Меть в меньшего.

– А если они там закрепятся? Досидят до вечера, чтоб по темну пробиваться?

– Это вряд ли, – отвечает Кочет. – Ладно, ты не тяни давай. Выдвигайся. А если что не так, думай головой.

– Сколько ждем?

– До светла по-любому.

– По-моему, они не приедут.

– Ну, может, ты и прав. Все равно шевелись. Глаз не спускай, лошадь чтоб тихо. И не засни смотри, да чтоб зубы не стучали.

Кочет взял кедровую ветку и замел все наши следы перед землянкой. Потом мы отвели лошадей кружным путем по каменистому ложу ручья вверх по склону. Перевалили через гребень, и Кочет меня там оставил с лошадьми. Велел с ними разговаривать, овса им давать или рукой им ноздри прикрывать, коли начнут ржать или фыркать. А себе положил в карман кукурузных лепешек и повернулся идти в засаду.

Я говорю:

– Мне отсюда ничего не видно.

А он:

– Я хочу, чтобы здесь ты и осталась.

– Я с вами пойду, чтоб видно было хоть что-нибудь.

– Делай, как велят.

– Ничего с лошадьми не случится.

– Тебе на сегодня убийств не хватило?

– Я здесь одна не останусь.

И мы пошли через гребень вместе. Я говорю:

– Постойте, я за револьвером схожу, – но Кочет меня грубо схватил и потащил за собой, поэтому пистолет я оставила.

Исполнитель нашел нам местечко за толстым бревном, из-за которого хорошо просматривалась вся лощина с землянкой. Мы отгребли снег, чтоб лежать на опавшей листве под ним. Кочет зарядил ружье из своего мешочка с патронами, а сам мешок положил рядом на бревно, чтобы под рукой был. Потом вытащил револьвер и загнал патрон в ту камеру, которую держал пустой под бойком. К пистолету и ружью у него патроны были одни и те же. Я-то думала, разные нужны. Я вся съежилась под дождевиком, голову к бревну прислонила. Кочет съел одну лепешку, мне предложил.

Я говорю:

– Вы спичкой посветите, я на нее сперва гляну.

– Это зачем? – спрашивает.

– Там некоторые кровью забрызгало.

– Никакими спичками светить мы не будем.

– Тогда не хочу. Дайте мне лучше тянучку.

– Кончились.

Я попробовала уснуть, но было слишком холодно. А я не могу спать, коли у меня ноги мерзнут. Тогда я спросила Кочета, что он делал, пока федеральным судебным исполнителем не стал.

– Все делал – только школу не держал, – отвечает он.

– А например – что?

– Свежевал бизонов и бил волков на шкуры на ручье Желтый Дом в Техасе. Видал таких зверюг, что весили сто пятьдесят фунтов.

– Нравилось?

– Платили неплохо, да только мне все эти равнины не по нраву. Слишком ветрено, я так не люблю. Оттуда до Канады деревьев шесть от силы наберется. Некоторым нравится. Если там что и растет, так при нем табличка непременно.

– А в Калифорнии бывали?

– Не довелось.

– Мой дедушка Спёрлинг живет в Монтерее. У него там лавка, и он всякий раз в окно выглянет – а там синий океан. Каждое Рождество он мне пять долларов шлет. Двух жен пережил, а теперь женат на Дженни, ей тридцать один год всего. На год младше мамы. Так мама даже ее имени слышать не хочет.

– В Колорадо я дурака валял одно время, а вот до Калифорнии не добрался. Грузы возил одному человеку по фамилии Кук в Денвере.

– А в войне сражались?

– Сражался.

– Папа тоже. Он был хороший солдат.

– Не сомневаюсь.

– Вы его не знали?

– Нет, где он служил?

– Он дрался у таверны «Лосиные рога» в Арканзасе, и его тяжело ранили при Чикамоге, что в штате Теннесси. После этого он вернулся домой – и по пути чуть не умер. А служил он в бригаде генерала Черчилла. [63]63
  Томас Джеймс Черчилл(1824–1905) – генерал-майор армии Конфедерации, в 1881–1883 гг. губернатор штата Арканзас.


[Закрыть]

– Я-то больше в Миссури.

– Вы на войне глаз потеряли?

– Я потерял его в бою за Лоун-Джек [64]64
  Лоун-Джек– городок в округе Джексон, штат Миссури. 15–16 августа 1862 г. численно превосходящие силы конфедератов и партизан разгромили федеральные войска в бою на его главной улице, длившемся 5 часов, но не смогли удержать город из-за наступления основных сил Союза.


[Закрыть]невдалеке от Канзас-Сити. Лошадь подо мной убили, и сам я чуть не ослеп. Коул Янгер выполз под плотным огнем и меня вытащил к своим. Бедняга Коул – они с Бобом и Джимом пожизненное сейчас в миннесотской кутузке отбывают. Попомни мое слово – когда правда вся наружу-то выйдет, выяснится, что кассира этого в Нортфилде Джесси В. Джеймс застрелил. [65]65
  Братья Янгер – четверо братьев из Монтаны, легендарные бандиты Дикого Запада. Томас Коулмен («Коул», 1844–1916) и Джеймс Генри («Джим», 1848–1902) во время Гражданской войны были партизанами в отряде Куонтрилла. В 1866 г. Коул участвовал в создании «шайки Джеймса», к которой позднее присоединились остальные братья – Джим, Джон (1851–1874) и Роберт Юинг («Боб», 1856–1889). 7 сентября 1876 г. все братья, кроме ранее погибшего Джона, были арестованы после попытки налета на Первый национальный банк в г. Нортфилде, штат Миннесота. При их отступлении из города был убит кассир банка Джозеф Ли Хейвуд (1837–1876). Спекуляции о том, кто именно убил кассира, порождены тем фактом, что братьям Джесси и Фрэнку Джеймсам удалось скрыться от преследования, а братьям Янгерам – нет. Боб Янгер умер в заключении в тюрьме Стиллуотер (Миннесота) от туберкулеза, Коул и Джим были досрочно освобождены в 1901 г. Коул Янгер и Фрэнк Джеймс в 1903 г. основали цирковую труппу «Компания Дикого Запада» и ездили с гастролями по стране.


[Закрыть]

– А вы и Джесси Джеймса знаете?

– Я его не помню. Поттер мне говорил, он с нами был в Сентралии [66]66
  27 сентября 1864 г. в Сентралии, штат Миссури, произошла бойня: отряд «Кровавого Билла» Эндерсона (включая будущего бандита Джесси Джеймса) захватил и с особой жестокостью казнил 24 безоружных солдат Союза. В последовавшем бою с партизанами превосходившие их силы Союза были уничтожены.


[Закрыть]и даже убил там майора янки. Поттер вспоминал, он и тогда был злобной гадюкой, даром что совсем мальчишка. Гораздо подлее Фрэнка, говорил. Если так, то это что-то да значит. Вот Фрэнка я хорошо помню. Мы его тогда звали Козликом. А Джесси – нет, не помню.

– И теперь вы, стало быть, на янки работаете.

– Ну, как Бетси умерла, все поменялось. Не те времена. Тогда я б о таком и не помыслил. Пустесойки [67]67
  Пустесойками (джейхокерами) называли канзасских партизан – противников рабства (первоначально, правда, так же назывались и его сторонники), устремившихся в Канзас после принятия конгрессом компромиссного Акта Канзас-Небраска 1854 г., по которому решение о статусе штата (быть ему свободным или рабовладельческим) принимали сами жители Канзаса. Этимология названия связана с именем мифической птицы (jayhawk) – помеси голубой сойки и воробьиной пустельги. В годы Гражданской войны так стали называть партизан в составе канзасского ополчения, которые не стеснялись в средствах борьбы против южан.


[Закрыть]из Канзаса всю мою родню пожгли и скот угнали. Есть совсем нечего было – только скисшее молоко да зеленые початки. А пожуй початков со стебля – все одно голодным спать ляжешь.

– А что вы делали, когда война кончилась?

– А я скажу тебе, что делал. Когда мы с Поттером услыхали, что в Виргинии все сдались, [68]68
  Последним крупным сражением Гражданской войны стала битва за суд Аппоматтокса (штат Виргиния) 9 апреля 1865 г., после которого Северовиргинская армия генерала Роберта Ли сдалась генералу Гранту. Разрозненные силы южан после этого сдавались еще около трех месяцев.


[Закрыть]мы поехали в Индепенденс и тоже сложили оружие. Нас спросили, готовы мы признать правительство в Вашингтоне и принять присягу «Звездам и полосам». Мы ответили, что да, в общем готовы. Так и сделали – наступили себе на горло, да только сразу нас не отпустили. Дали нам день погулять под честное слово, а утром велели доложиться. Мы слыхали, ночью должен приехать майор из Канзаса, всех проверять – не кустоломы ли. [69]69
  Кустоломы(bushwhackers) – прозвище партизан-конфедератов во время Гражданской войны, в особенности – в штате Миссури. Впервые в таком смысле было употреблено в 1809 г. по отношению к снайперам писателем Вашингтоном Ирвингом.


[Закрыть]

– Кто такие кустоломы?

– Не знаю. Они нас так называли. В общем, не понравились нам эти разговоры про майора. Почем знать, в каталажку он нас запрет или еще чего похуже, раз мы с Биллом Эндерсоном были и с капитаном Куонтриллом. Поттер стащил из конторы револьвер, и той же ночью мы оттуда сделали ноги на паре казенных мулов. У меня до сих пор тот однодневный отпуск под честное слово не закончился, а партизан давешний, видать, так меня и ждет. От одежды у нас одни лохмотья остались, а денег на двоих столько, что и на шмат табаку не хватит. Миль восемь от города отъехали – и тут разъезд: федеральный капитан и с ним три солдата. Спрашивают, верно ли в Канзас-Сити едут. Капитан был казначей, и мы этих господ избавили от монет на сумму больше четырех тысяч. Визжали они так, будто их кровные отбирали. А деньги-то ничьи – правительства то есть. Нам же нужны были подорожные.

– Четыре тысячи долларов?

– Да, и притом – золотом. И с лошадей их ссадили. Поттер свою половину добычи забрал и поехал в Арканзас. А я – в Кейро, Иллинойс, со своей, там назвался Барроузом и приобрел себе едальню под вывеской «Зеленая лягушка», на соломенной вдовушке женился. У нас даже бильярдный стол был. Дам и господ обслуживали, но в основном – господ.

– Я и не знала, что у вас жена была.

– Ну и я теперь не знаю. Ей втемяшилось, что я должен стать юристом. Трактирщик – это для нее как-то слишком низко было. Она купила тяжеленную книжищу, «Дэниэлз об оборотных документах» [70]70
  Имеется в виду Джон Уорик Дэниэл (1842–1910) – американский юрист, писатель и политик-демократ, служил в армии Конфедерации в чине майора. Оборотный (свободно обращающийся) документ – документ, который в силу закона либо торговой практики может передаваться посредством вручения и индоссамента; к таковым относятся облигации, чеки, простые и переводные векселя, различные варранты на предъявителя и т. д.


[Закрыть]называется, и заставила меня ее читать. А та никак в голову не лезет. Как ни открою, старина Дэниэлз меня на обе лопатки кладет. Ну, пить начал, домой по два-три дня не возвращался, с друзьями гулеванил. А жене общество моих речных друзей было противно. Она решила, что сыта этим всем по горло и вернется, пожалуй, к своему первому мужу – он в Падьюке в скобяной лавке писарил. Говорит: «Прощай, Рубен, любовь к приличиям с тебя что с гуся вода». Это разведенка-то о приличиях толкует. Ну а я ей и отвечаю – так вот сказал: «И ты, Нола, прощай и будь на сей раз счастлива со своим торговцем гвоздями, с ублюдком этим!» А мальчишку моего она с собой забрала. Я ему все равно никогда не нравился. Наверно, до ужаса грубо с ним разговаривал, но я ж не хотел ему зла. Но этот Хорэс такой был неуклюжий, что хуже не бывает. Чашек сорок, наверно, разбил.

– А что стало с «Зеленой лягушкой»?

– Какое-то время пытался сам дела вести, только хорошую прислугу не найдешь, а мясо я так и не выучился покупать. Вообще не понимал, что делаю. Будто от пчел отбивался. Наконец все бросил, продал заведение за девятьсот долларов и поехал страну посмотреть. Тогда-то и заехал на Льяно-Эстакадо в Техасе, где бизонов стрелял с Верноном Шэфтоу и плоскоголовым индейцем по имени Олли. Мормоны выгнали Шэфтоу из Солт-Лейк-Сити, только не спрашивай меня за что. Будем считать, что они друг друга недопоняли – и делу конец. Нет смысла мне вопросы задавать, я на них все равно не отвечу. Мы с Олли оба свято поклялись молчать. Да, судари мои, лохматых тварей уже почти и не осталось совсем. Жалко так, что сил нет. Я б вот прямо сейчас три доллара отдал за маринованный бизоний язык.