Текст книги "Железная хватка"

Автор книги: Чарльз Портис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

~~~

Наутро я поднялась ранехонько – мне стало чуть получше, но все равно пошатывало. Быстро оделась и скорей в почтовую контору, даже завтрака не дождалась. Почту уже доставили, но пока разбирали – окошка не открывали.

Я покричала в щель, куда опускают письма, подошел ярыжка. Я ему представилась по имени, сказала, что ожидаю письма большой юридической важности. О моем деле он уже прослышал по расспросам миссис Флойд и был весьма любезен – прервал свои обязанности и отправился его разыскивать. Нашел всего за несколько минут.

Я разорвала конверт нетерпеливыми пальцами. Вот она – заверенная у нотариуса расписка (а это деньги у меня в кармане!), а с нею – письмо адвоката Дэггетта.

Письмо гласило вот что:

Моя дорогая Мэтти.

Надеюсь, приложенный к сему документ ты сочтешь удовлетворительным. Жаль, что ты не оставила сии вопросы целиком и полностью на мое усмотрение, либо, по крайней мере, не оказала мне любезность и не справилась у меня прежде, чем заключать подобные соглашения. Я ни в коем случае тебя не попрекаю, но твое своеволие однажды загонит тебя в угол, попомни мои слова.

Сказав сие, должен вместе с тем признать: ты, по видимости, вынудила доброго полковника на выгодную сделку. Мне о сем человеке ничего не известно, не знаю, честен он или же нет, но я не стал бы отдавать ему сию расписку, пока не взыщу с него денег. Остаюсь в уверенности, что таковую меру ты предприняла.

Матушка твоя держится неплохо, но до крайности озабочена твоим благополучием и ожидает твоего скорейшего возвращения. Я с ней в сем пребываю в согласии. Форт-Смит – не место для одинокой юной девицы, пусть она будет трижды «Мэтти». Фрэнк-меньшой слег с воспалением уха, но это, разумеется, дело пустяковое. Виктория держит хвост морковкой. Решено было, что ей лучше на похороны не ходить.

Мистер Макдональд еще не вернулся с охоты на оленей, и отпевать Фрэнка пришлось мистеру Харди; для службы он взял стих из 16-й главы Иоанна: «Я победил мир». [34]34
  Ин. 16: 33.


[Закрыть]Мне известно, что мистера Харди не весьма ценят за его общественные свойства, но человек он на собственный манер добрый, и никто не может его упрекнуть в том, что он плохо знает Писание. Дэнвиллская ложа взяла на себя кладбищенские расходы. Что и говорить, все жители у нас потрясены и скорбят. Богат был Фрэнк друзьями.

Мы с твоей матушкой рассчитываем, что ты сядешь на первый же поезд домой, завершив дела с полковником. Незамедлительно сообщи мне о сем телеграфом, и мы будем ожидать тебя через день-два. Мне бы хотелось заверить наследство Фрэнка по суду без промедления, а с тобою нужно обсудить очень важные вопросы. Матушка без тебя не станет принимать никаких решений, да и подписывать ничего не будет, даже обычной квитанции: посему ничего не стронется с места, пока ты не приедешь. Мэтти, сейчас ты – ее крепкая правая рука, а для меня – драгоценнейшая жемчужина, однако порой ты весьма испытываешь терпение тех, кто тебя любит. Спеши скорее домой! Остаюсь

истинно твой, Джно Дэггетт

Коли хочешь что-нибудь сделать, всякий раз самой этим нужно заниматься. До сего дня не знаю, как они пустили этого чудака безмозглого, Оуэна Харди, папу отпевать. Одно дело – знать Писание, другое – его проповедовать. Любой баптист, да и кэмблит [35]35
  «Кэмблитами» называли последователей пресвитерианских священников Томаса Кэмбла (1763–1854) и его сына Александра Кэмбла (1788–1866), вождей Второго великого пробуждения. Кэмблиты могли относиться к движению «Ученики Христа» (также «Церковь Христа», «Христианские Церкви») или к иным группам протестантской Реформации.


[Закрыть]с этим справился бы получше. Останься я дома, ни за что бы такого не допустила, но в двух местах сразу не окажешься.

Стоунхилл тем утром не был расположен препираться – вообще не фыркал и не орал, скорее как-то озадаченно грустил; знавала я таких тронутых стариков. Давайте я быстро скажу: старик вовсе не помешался. Это я со зла эдак сравнила, больше не буду – я только хотела подчеркнуть произошедшую в нем перемену.

Он мне собрался чек выписать – оно бы и ничего, только не хотелось мне дело так далеко заводить, чтоб меня еще и облапошили, поэтому я сказала: только наличными. Он ответил, что возьмет, как только банк откроется.

Я говорю:

– Что-то вы неважно выглядите.

А он:

– Малярия с ежегодным визитом пожаловала.

– Мне и самой что-то неможется, – говорю. – Вы хинин пьете?

– Да, перуанской корой по самые жабры напичкан. Аж в ушах от нее звон. Но уже не действует, как раньше.

– Надеюсь, вы поправитесь, – говорю.

– Спасибо. Пройдет.

Я вернулась в «Монарх» позавтракать, ведь за еду я уже заплатила. За столом сидел техасец Лабёф, бритый, умытый. Наверное, только со своим «чубчиком» справиться не сумел. А может, специально его зализывал. Самовлюбленный же такой, нахальный малый. Миссис Флойд спросила, пришло ли письмо.

Я говорю:

– Да, письмо у меня. Пришло сегодня утром.

– Тогда, – говорит, – я знаю, тебе полегчало. – И остальным: – Она этого письма много дней ждала. – И опять ко мне повернулась: – А полковника ты уже видела?

– Только что оттуда, – отвечаю.

Лабёф спрашивает:

– Это какой же полковник?

– Как, у нас он один – полковник Скотхилл, тоннами торгует, – отвечает миссис Флойд.

Тут я не выдержала:

– Это дело частное, – говорю.

– И ты с ним все уладила? – дудит свое миссис Флойд, ну никак у нее рот не закрывается, прям что твой желтый сомик.

– Тоннами чего? – спрашивает Лабёф.

– Зовут его Стоунхилл, – ответила я, – и торгует он не тоннами, а скотом. Я ему продала отощавших мустангов, которых пригнали из Техаса. Только и всего.

– Что-то шибко молода ты лошадьми торговать, – заметил Лабёф. – Не говоря уж про то, что не того рода.

– Да, а вы для постороннего человека слишком много себе позволяете, – говорю я.

– Отец у нее купил лошадок у полковника перед тем, как убили его, – без мыла влезла миссис Флойд. – А малышка Мэтти у нас тут ему на смену встала и вынудила полковника лошадок обратно взять, по хорошей цене.

В общем, как девять пробило, я отправилась на конюшню и обменяла свою расписку на триста двадцать пять долларов зелеными. У меня на руках бывали суммы и крупнее, но вот эти деньги, представляла себе я, принесут мне удовольствия несоизмеримо со своим номиналом. Но нет – триста двадцать пять долларов бумажными ассигнациями, только и всего, против всех моих ожиданий. Может, это уныние Стоунхилла так на мне сказалось.

Говорю ему:

– Ну что ж, вы свою часть уговора выполнили, я свою тоже.

– Это так, – отвечает. – Я уплатил тебе за чужую лошадь и выкупил обратно бесполезных мустангов, которых не смогу больше перепродать.

– Вы забываете про мою серую кобылку.

– Пусть ею воронье питается.

– Не под тем углом вы на вещи смотрите.

– Я на все смотрю под углом Божеской вечной истины.

– Вы ж не считаете, что я вас обвела вокруг пальца, правда?

– Нет, отнюдь, – говорит. – С тех пор как я приехал в «Медвежий штат», удача у меня до изумления постоянна. Это лишь одно ее проявление, да и то относительно счастливое. Мне говорили, что этот город станет юго-западным Чикаго. Так вот, дорогая моя, никакое это не Чикаго. Я даже нужных слов для него подобрать не могу. Я бы с большой радостью взял в руку перо и написал бы целую толстую книгу о моих здесь злоключениях, однако не осмеливаюсь так поступить из опасений, что меня сочтут досужим сочинителем.

– Это вам от малярии поплохело. Скоро вы найдете покупателя на мустангов.

– Мне уже десять долларов за голову предлагала мыловаренная компания «Фицер» из Литл-Рока.

– Жалко будет пускать на мыло такую бодрую скотину.

– Это верно. Я уверен, что сделка не состоится.

– Я за седлом потом вернусь.

– Договорились.

Я направилась в лавку к китайцу, купила у него яблоко и спросила, дома ли Кочет. Ли ответил, что еще спит. Виданное ли это дело – в постели валяться до десяти утра, коли не болен, но в постели Кочет и оказался.

Я раздвинула полог, и Когбёрн шевельнулся. Он был такой тяжелый, что койка под ним прогнулась посередине почти до полу. Как в гамаке лежач. Под одеялом он был весь одет. Пестрый кот Стерлинг Прайс свернулся у него в ногах. Кочет прокашлялся, сплюнул на пол, свернул себе покурить, поджег самокрутку, а потом опять закашлялся. Попросил меня кофе ему принести, я взяла чашку, сняла «эврику» [36]36
  «Эврика»– кофеварка гейзерного типа, запатентованная в 1866 г. нью-йоркским предпринимателем Джорджем Джоунзом.


[Закрыть]с плиты и налила. Он пил, а к его усам липли бурые капельки кофе, будто роса какая-то. Дай им волю, мужчины станут жить, что твои козлы. Кочет при виде меня вроде бы ничуть не удивился, вот и я не стала навязываться, а повернулась спиною к плите и жевала себе яблоко, пока он пил.

Потом говорю:

– Вам к этой кровати побольше перекладин надо.

– Я знаю, – отвечает. – В том-то и закавыка. В ней вообще нет перекладин. Это какая-то китайская веревочная кровать, черт бы ее драч. Сжечь бы ее, что ли.

– Спине будет худо, если так спите.

– И опять права. В моем возрасте человеку нужна крепкая кровать, уж если больше ничего не остается. Как у нас там с погодой?

– Ветер резковат, – ответила я. – И на востоке небо затягивает.

– К снегу, если я что-то в этом понимаю. Луну вчера видела?

– Я бы на снег сегодня не рассчитывала.

– Куда ты подевалась, сестренка? Я все ждал, что ты вернешься, а потом бросил. Прикинул, ты домой поехала.

– Я все это время была в «Монархе». Слегла чуть ли не с крупом.

– Вот оно что? Мы с Генералом будем тебе признательны, если нас не заразишь.

– Я его уже, считайте, оборола. Только я думала, вы обо мне спрашивать будете, а то и заглянете, пока я лежу.

– Это с чего ты так решила?

– Ни с чего, да только я ж никого больше в городе не знаю.

– Видать, решила, что я тут заместо проповедника – хожу и всех больных навещаю.

– Нет, так я не думала.

– Проповедникам делать больше нечего. А у меня работа стоит. Государственным исполнителям только по гостям и ходить. А за всеми правилами Дядюшки Сэма [37]37
  Дядюшка Сэм– прозвище правительства Соединенных Штатов, по наиболее распространенной версии возникло во время англо-американской войны 1812–1814 гг. На складах армейского поставщика продовольствия Элберта Эндерсона в г. Трой, штат Нью-Йорк, работал санитарный инспектор Сэмюэл Уилсон (1766–1854), ставивший на тюках и ящиках с мясом клеймо «Е. A.-U. S.». Грузчики шутили, что это сокращение может означать не только «США», но и «Uncle Sam». Первоначально прозвище использовалось противниками войны как презрительное по отношению к военным и чиновникам, однако вскоре стало общеупотребительным.


[Закрыть]следить кто будет? Уж этому господину все ведомости исправно вести надо, а то не заплатит.

– Да, я вижу – вам было некогда.

– Видишь ты не это, а честного человека, который полночи свои ведомости заполнял. А это работка адова, и Поттера больше нет, никто не поможет. Если в школу не ходила, сестренка, в этих землях тебе туго придется. Так оно все тут устроено. Нет, сэр, такому человеку поблажки уже не выйдет. Пусть мужество из него так и прет, другие все едино им помыкать будут – хоть и задохлики, однако ж диктации писать наловчились дома.

Я говорю:

– Я в газете читала, что Уортона этого повесят.

– А что им еще остается? – сказал Кочет. – И жаль только, что раза три-четыре не вешают.

– И когда же они это совершат?

– Назначено на январь, но адвокат Гауди едет в Вашингтон – может, президент Хейз [38]38
  Резерфорд Бёрчард Хейз(1822–1893) – 19-й президент США (1877–1881), республиканец.


[Закрыть]смягчит приговор. У матери этого парня, у Минни Уортон, есть кой-какая недвижимость, и Гауди не успокоится, пока на всю нее лапу не наложит.

– Думаете, президент его отпустит?

– Трудно сказать. Ну что вообще президент про это дело знает? Я тебе скажу. Ни-че-го. Гауди ему зальет, что мальчишку спровоцировали, про меня наплетет всяких врак. Пулю надо было мальчишке в голову вгонять, а не в ключицу. Я же про свой заработок думал. Иногда хочешь не хочешь, а деньги мешают отличать плохое от хорошего.

Я вытащила из кармана сложенные ассигнации и показала Кочету издали.

Он воскликнул:

– Ну ей же ей! Ты погляди-ка на нее! И сколько у тебя там? Да будь у меня твои карты на руках, я б лапки не задирал.

– Вы не верили, что я вернусь, правда?

– Ну, даже не знаю. Трудновато в тебе разобраться с первого взгляда.

– Так что, вы по-прежнему готовы?

– Готов? Да я родился готовым, сестренка, и надеюсь в том же состоянии и помереть.

– Сколько вам надо, чтобы собраться?

– Собраться куда?

– На Территорию. На Индейские земли за Томом Чейни – тем, кто застрелил моего отца Фрэнка Росса перед меблированными комнатами «Монарх».

– Приподзабыл я что-то, о чем мы с тобой договаривались.

– Я предложила вам за эту работу пятьдесят долларов.

– Да, припоминаю. И что я на это сказал?

– Сказали, что ваша цена – сто.

– Точно, теперь вот вспомнил. Ну, такова она и до сих пор. Стоить будет сто долларов.

– Хорошо.

– Отсчитывай прямо тут, на столе.

– Сначала я должна понять кое-что. Мы можем на Территорию выехать сегодня?

Кочет сел на кровати.

– Погоди, – говорит. – Постой-ка. Ты никуда не едешь.

– Это входит в уговор, – отвечаю я.

– Не получится.

– Это вдруг почему? Вы меня сильно недооценили, коли думаете, будто я такая дурочка – отдам вам сотню долларов и вслед помашу. Нет, я сама прослежу за этим делом.

– Да я правомочный судебный исполнитель США.

– Для меня это пустой звук. Вон Р. Б. Хейз тоже президент США, а Тилдена, говорят, продал с потрохами. [39]39
  Сэмюэл Джоунз Тилден(1814–1886) – американский политический деятель, банкир. В 1876 г. баллотировался на пост президента США от демократической партии, получил большинство голосов, но специальная комиссия присудила оспариваемые в четырех штатах голоса республиканцу Хейзу. Тилден счел это решение комиссии сфальсифицированным и порвал с политикой. Известен т. н. «компромисс Тилдена – Хейза» – негласное соглашение 1877 г. между республиканской и демократической партиями, когда республиканцы получили президентское кресло в обмен на данное демократам обещание положить конец Реконструкции.


[Закрыть]

– Ты про себя ни словом не обмолвилась. Не могу ж я идти против банды Неда Пеппера и в то же время за младенцем приглядывать.

– Никакой я вам не младенец. Вам обо мне беспокоиться не придется.

– Ты будешь плестись, путаться под ногами. Хочешь, чтоб я работу исполнил – и быстро притом, – давай я ее по-своему делать буду. Уважь меня – признай, что я в этом деле больше понимаю. А вдруг ты опять заболеешь? Я тебе ничем помочь не смогу. Сперва решила, что я тебе проповедник, теперь думаешь, что я тебе лекарь с ложечкой, язык тебе проверять стану каждую минуту.

– Я не буду плестись. Я неплохо верхом умею.

– А я не стану заезжать на постоялые дворы с теплыми постельками и горячим харчем на столе. Ехать надо быстро и налегке, есть тоже. А спать, сколько уж там придется, надо на земле.

– Я ходила в ночное. Меня и Фрэнка-меньшого папа брал енотов стрелять прошлым летом на Пти-Жан.

– На енота ходила?

– Всю ночь в лесах провели. Сидели у большущего костра, а Ярнелл про духов истории рассказывал. Ох и весело нам тогда было.

– Да что мне эти твои еноты! Тут тебе не на енота с ружьишком – тут и на сорок миль енотом не пахнет!

– Ровно то же, что и на енота. Вы просто хотите меня убедить, что эта работа – труднее, чем на деле.

– Хватит мне тут енотов поминать! Говорю тебе – там, куда я еду, не место соплячкам.

– Про охоту мне тоже так говорили. И про Форт-Смит. Однако же вот она я.

– Да ты в первую же ночевку на воздухе примешься канючить да маму звать.

На это я ему так сказала:

– И канючить, и глупо хихикать я уж давно отвыкла. Ладно, решайте. Надоело мне тут из пустого в порожнее переливать. Вы мне назвали свою цену за эту работу, и я на нее согласилась. Вот деньга. Я намерена поймать Тома Чейни, и если вы не желаете, найду того, кто не прочь.Пока я от вас только звон слышала. Я вижу, виски вы хлестать мастер, да еще вот серую крысу убили. А все остальное – пустые разговоры. Мне говорили, что в вас есть закалка, потому я к вам и пришла. А за турусы на колесах я платить не собираюсь. Мне такого и в «Монархе» воз и маленькую тележку навалят.

– Надавать бы тебе по мордасам.

– Это вы прямо из своего корыта свиного сделать намерены? Да постыдились бы вообще в такой грязюке жить. Смерди от меня так же, как от вас, я бы и близко к городу не подошла, а поселилась бы уж где-нибудь на горе Склад, где носы морщить будет некому, разве что кроликам да саламандрам.

Кочет вскочил с кровати, расплескав кофе, а кот с воем опрометью кинулся у него из-под ног. Исполнитель меня было хвать, да я шустро вывернулась, за печку юркнула. А по пути сгребла в горсть расходные ведомости, что у него лежали на столе, и конфорку с плиты прихватом подняла. И бумажки эти над огнем держу.

– Вы бы отошли подальше, – говорю, – коли эти бумаги для вас какую-то ценность держат.

Он отвечает:

– Сейчас же положь бумаги на стол.

А я ему:

– Не положу, если не отойдете.

Ну он и отошел на шаг-другой.

– Маловато будет, – говорю. – На кровать садитесь.

Тут Ли за полог сунулся, а Кочет сел на раму этой кровати своей. Я конфорку задвинула обратно и бумаги его на стол положила.

– А ты иди за лавкой смотри, – рявкнул Кочет китайцу. – Тут все хорошо. Мы с сестренкой вот снадобье варим.

Я говорю:

– Ладно, ваше слово какое будет? А то я спешу.

А он мне:

– Я не могу из города уехать, пока все ведомости не заполню. И пока их у меня не примут.

Я тогда села за стол и больше часа ему эти ведомости заполняла. Ничего трудного в них не было, только пришлось стереть почти все, что он в них понаписал. Формуляры были разлинованы на ячею под пункты и цифры, но почерк у Кочета был такой крупный и корявый, что строки не только занимали собой все квадраты, но и сползали вверх и вниз, туда, где им быть не полагалось. Как следствие, записанные пункты не всегда совпадали с денежными суммами.

Записки, нацарапанные на клочках бумага, без дат по преимуществу, он называл «ручательствами». Например, там могло значиться: «Пайки для Сесила $1,25» или «Важные слова с Рыжим 0,65 цнт.».

– С каким еще Рыжим? – поинтересовалась я. – Не станут они за такое платить.

– Это Компанейский Рыжий, – объяснил Кочет. – Он раньше шпалы клал на «Кати». [40]40
  «Кати»– разговорное название Миссурийско-Канзасско-Техасской железной дороги (от биржевого сокращения «КТ»), зарегистрирована 23 мая 1870 г., самостоятельно существовала до 1988 г.


[Закрыть]Ты все равно запиши. Может, и оплатят хоть немного.

– Когда это было? За что? Как можно платить шестьдесят пять центов за важные слова?

– Должно быть, еще летом. Его с августа не видали, когда он нам дал наколку на Неда.

– И вы за это ему заплатили?

– Не, ему Шмидт заплатил. А я, наверно, патронов ему дал. Я много патронов раздаю. Всего и не упомнишь.

– Я помечу пятнадцатым августа.

– Так не годится. Напиши: семнадцатое октября. В этой пачке все должно идти после первого октября. То, что раньше было, не оплатят. Поэтому все старые мы задним числом поставим.

– Вы ж сами сказали, что с августа его не видели.

– Ну давай поменяем имя на «Хряк Сэттерфилд» и напишем «семнадцатое октября». Хряк нам помогает в делах с вырубкой, ярыжки эти уже привыкли к его имени.

– Его так Хряком и окрестили?

– По-другому его никто и не зовет.

Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Моей работой он остался очень доволен. Когда я закончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:

– Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поставить.

Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А остаток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.

Я сказала:

– Этот задаток покроет наши с вами общие расходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам провиант и зерно лошадям.

– Постель ты берешь свою, – говорит он.

– У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, – отвечаю. – К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.

– Нет, – говорит Кочет. – Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом – мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.

– Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.

Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за столом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после чего пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.

Просто красавчик. У папы вообще не было таких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, такой конь никуда не годится, особенно если все четыре ноги у него в чулках. [41]41
  Существует несколько вариантов этого народного стишка, противоречащие один другому, хотя масть или особенности окраса не влияют на характер или темперамент лошадей. Здесь имеется в виду версия:
Одна белая – покупай,Две белых – испытай,Три белых – не зевай,Четыре белых – пропускай.

[Закрыть]Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите – чепуха это и суеверия.

А Стоунхилла я застала в конторе. Он там сидел, весь закутавшись в теплый платок, совсем рядом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.

Полковник сказал:

– Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пятьдесят футов глубиной. Думал, это ты.

– Нет, то была не я.

– Утонула сразу, говорят.

– Не удивительно.

– Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.

– Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?

– Ничего. Зависло дело. А почему спрашиваешь?

– Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.

– Что предложишь?

– Рыночную цену. По-моему, вы сами говорили, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.

– Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?

– Такова была утренняя рыночная цена.

– Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще собираешься когда-нибудь покинуть этот город?

– Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.

– С Когбёрном? – переспросил он. – Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?

– Говорят, в нем есть закалка, – ответила я. – А мне нужен был человек закаленный.

– Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.

– Я бы тоже.

– Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном. [42]42
  Уильям Кларк Куонтрилл(1837–1865) и Уильям Т. (Томасон) Эндерсон(ок. 1839–1864) – вожаки партизанских отрядов конфедератских повстанцев в годы Гражданской войны. Последний за свою жестокость по отношению к солдатам Союза получил прозвище Кровавый Билл.


[Закрыть]Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis [43]43
  Преступным соучастником (лат.).


[Закрыть]какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.

– Заплатят ему, когда работу выполнит, – сказала я. – Пока же я ему дала символический задаток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги – сто долларов.

– Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Путешествие может оказаться трудным.

– Добрые христиане трудностей не чураются.

– Но и не стремятся к ним очертя голову. Добрый христианин не упорствует понапрасну и отнюдь не самонадеян.

– Вы считаете, я не права.

– Я считаю, ты сильно заблуждаешься.

– Посмотрим.

– Да, боюсь, что так.

Стоунхилл продал мне мустанга за восемнадцать долларов. Негр из кузни его поймал, завел внутрь на недоуздке, обточил копыта и прибил к ним подковы. Я вычистила ему все репья, обтерла. Резвый он был, бодрый, но зазря не дергался и все процедуры перенес, не лягаясь и ни разу нас не укусив.

Я надела на него узду, но вот папино седло самой поднять не удалось, слишком тяжелое, поэтому седлал мне Черныша кузнец. И предложил сперва его объездить. А я сказала, что и сама, наверное, справлюсь. И осмотрительно залезла. Черныш поначалу с минуту постоял, а потом как удивит меня – взял и встал на дыбы два раза и жестко на передние ноги опустился, у меня аж «копчик» и шея заболели. Меня б и наземь сбросило, не ухватись я за луку седла и не цапнув Черныша за гриву. Ни за что больше было не удержаться, стремена болтались слишком далеко под ногами. Кузнец засмеялся, но мне было не до показухи. Я погладила Черныша по шее, тихонько с ним поговорила. И больше он не брыкался – но и пойти не пошел.

– Не понимает, что ему с такой легонькой всадницей делать, – сказал кузнец. – Думает, это овод на ём сидит.

Он взял мустанга за поводья возле самых губ и понудил его сделать шаг. Так и водил по амбару несколько минут, а потом ворота открыл и наружу вывел. Я побоялась, что Черныш от солнца и холода опять взбрыкнет, но нет – похоже, мы «подружились».

Кузнец отпустил поводья, и я шагом поехала на мустанге по грязной улице. Он не очень слушался, головой крутил все время. Не сразу мне удалось его повернуть. На нем раньше ездили, как я поняла, но только давно. Вскоре опять привык. Я покаталась на нем по всему городу, пока он слегка не вспотел.

Когда я вернулась, кузнец спрашивает:

– Не норовистый, ничего?

– Нет, – говорю, – отличная лошадка.

Он подтянул стремена как можно выше, а потом расседлал моего Малыша-Черныша и завел его в стойло. Я дала мустангу кукурузы, но немного, потому что боялась, как бы от плотной кормежки он не охромел. Стоунхилл-то мустангов больше сеном кормил.

День уже клонился к вечеру. Я поспешила в лавку к Ли, очень гордая тем, что добыла себе лошадку, да и завтрашнее приключение меня влекло. Шея после встряски побаливала, но это ж пустяки в сравнении с тем, что нам предстояло.

Зашла я через черный ход, не постучавшись, и вижу – Кочет сидит за столом с этим Лабёфом. Про техасца-то я и забыла.

– Вы что здесь делаете? – спрашиваю.

– Здорово тебе, – отвечает Лабёф. – Да вот с исполнителем твоим беседуем. В Литл-Рок он так и не поехал. У нас деловой разговор.

А Кочет конфету жует.

– Садись, – говорит, – сестренка, возьми тянучку. Вот этот арестант зовется Лабёфом. Говорит, рейнджер он в Техасе. Сюда приехал учить наших коровок капусту щипать.

– Я его знаю, – говорю я.

– И еще утверждает, что идет по следу нашего пройдохи. Хочет к нам присоседиться.

– Я знаю, чего он хочет, и уже сказала ему, что нас его помощь не интересует. А он у меня за спиной сюда пробрался.

– А что такое? – спрашивает Кочет. – В чем беда-то?

– Нету никакой беды, кроме той, что он сам себе накликает, – говорю я. – Он мне предложение сделал, и я от него отказалась. Вот и все. Нам он без надобности.

– Ну а вдруг пригодится? – говорит Кочет. – Платить за него не надо. Зато у него есть крупнокалиберный карабин Шарпса [44]44
  Кристиан Шарпс(1810–1874) – американский оружейный мастер и изобретатель, разработал ряд моделей винтовок и карабинов, в свое время знаменитых дальнобойностью и точностью. Первая модель была запатентована им 17 сентября 1848 г.


[Закрыть]– если на нас вдруг нападут бизоны или слоны. И стрелять, говорит, умеет. Я за то, чтоб ехал с нами. Нам может выпасть энергичная работенка.

– Нет, нам он не нужен, – стою на своем я. – И я ему уже так и сказала. У меня теперь есть лошадь, и все готово. Вы все свои дела сделали?

Кочет отвечает:

– Готово все, кроме харча, а за ним дело не встанет. Старший помощник спрашивал, кто мне ведомости заполнял. Сказал, что ежли тебе работа нужна, он тебя устроит на хорошее жалованье. А еду нам жена Поттера готовит. Кухарка она не то чтоб очень, но сойдет, да и деньги ей сейчас не лишние.

Тут Лабёф встрял:

– Должно быть, я ошибся в человеке. И ты, Когбёрн, позволяешь таким соплюшкам помыкать собой?

Кочет холодно так взглянул на техасца и говорит:

– «Помыкать», ты сказал?

– Помыкать, – подтвердил Лабёф. – Так я и сказал.

– А может, хочешь взглянуть, как по-настоящему помыкают?

– Никто здесь никем не помыкает, – сказала я. – Исполнитель работает на меня. И я ему плачу.

– И сколько же ты ему платишь? – осведомился Лабёф.

– А вот это уже вас не касается.

– Сколько она тебе платит, Когбёрн?

– Она мне платит довольно, – отвечает Кочет.

– Пять сотен долларов?

– Нет.

– А столько выкладывает за Челмзфорда губернатор Техаса.

– Да что ты, – говорит Кочет. Подумал немного, а потом: – Да, звучит заманчиво, но я уже пытался как-то поголовные взыскивать со штатов, да и с железных дорог. Там тебе наврут, и глазом моргнуть не успеешь. Еще повезет, если хотя бы половину обещанного взыщешь. А иногда и вообще ничего не получаешь. Как-то подозрительно все это. Пятьсот долларов – что-то маловато будет за того, кто убил сенатора.

– Биббз был мелкий сенатор, – говорит Лабёф. – Они б там за него ни шиша не предложили, только это бы скверно выглядело.

– Каковы условия? – спрашивает Кочет.

– Плата по приговору.

Кочет и это обдумал. Потом говорит:

– Может, убить его придется.

– Не придется, если с осторожностью.

– А если и не убьем, его все равно могут не осудить, – говорит Кочет. – А если и осудят, к тому времени на деньги эти уже с полдюжины заявок наберется от всяких занюханных местных законников. Нет, я, наверно, лучше все-таки с сестренкой поеду.

– Ты самого интересного еще не дослушал, – говорит Лабёф. – Семейство Биббз за Челмзфорда пятнадцать сотен дает.

– Вот оно что, – говорит Кочет. – На тех же условиях?

– Нет, тут условия такие: просто взять и доставить Челмзфорда шерифу округа Макленнан в Техасе. Все равно, живого или мертвого. Платят, как только его опознают.

– Это мне больше по душе, – говорит Кочет. – И как думаешь деньги делить?

Лабёф ему:

– Если доставим живым, эти пятнадцать сотен я разделю с тобой пополам, а себе заберу награду штата. Если же придется его убить, я отдам тебе треть денег Биббзов. Это пятьсот долларов.

– И ты собираешься все денежки штата прикарманить?

– Я на это уже почти четыре месяца потратил. По-моему, мне причитается.

– А семья раскошелится?

Лабёф ему:

– Кривить душой не стану, Биббзы прижимисты. Они к деньгам липнут, как холера к негритосу. Но я прикидываю, что раскошелиться им придется. Они уже и на людях выступали, и объявления в газетах печатали. У Биббза имеется сын, Толстяк, так он метит на стариковское место в Остине. Он просто вынужден будет платить.

Из пальто своего плисового Лабёф достал объявления о награде и газетные вырезки, разложил на столе. Кочет их несколько времени перебирал. Потом спрашивает:

– Ну так что ты на это возразишь, сестричка? Откажешь мне в лишнем шальном заработке?

Я говорю:

– Этот человек желает увезти Чейни в Техас. А мне этого не надо. И мы так не договаривались.

А Кочет:

– Но мы же все равно его сцапаем. Ты хочешь, чтоб его поймали и наказали. Это мы и намерены сделать.

– Я хочу, чтоб он знал – наказывают его за убийство моего папы. И мне без разницы, сколько собак и толстяков он прикончил в Техасе.

– Вот ты ему это и сообщишь, – говорит Кочет. – Прямо в лицо и выложишь. И плюнуть в него можешь, а то и песок дорожный пускай жрет. Можешь пулю в ногу ему засадить, а я его тебе подержу. Только сначала его надо поймать. И тут нам подмога не помешает. Ты какая-то насчет этого несговорчивая. Молодая потому что. А пора учиться, что не может выходить по-твоему в самой малейшей частности. У других людей тоже есть интересы.

– Коли я что-то купила и заплатила за это, оно по-моему и будет. Думаете, почему я вам плачу? Чтоб не по-моему было?

Тут опять Лабёф встревает:

– Она все равно никуда не поедет. Не понимаю я вообще, о чем вы толкуете. Это неразумно. Я не привык в своих делах советоваться с детьми. Беги домой, малявка, мама заждалась.

– Сами бегите домой, – отвечаю. – Вас никто сюда не звал с этими вашими шпорами.

– Я ей уже сказал, что может тоже поехать, – говорит Кочет. – Я за ней сам присмотрю.

– Нет, – отвечает Лабёф. – Она будет только мешать.

А Кочет ему:

– Многовато на себя берешь.

А Лабёф:

– От нее будут только хлопоты и путаница. И ты сам это прекрасно знаешь. Сядь подумай. Она тебя совсем затуркала своим нахальством.

Кочет говорит тогда:

– А может, я сам поеду тогда, и один этого Чейни поймаю, и все денежки себе заберу.

Лабёф задумался.

– Доставить-то ты его, может, и доставишь, – говорит. – Да только я лично прослежу, чтоб ты за него ничего не получил.

– И как же ты это сделаешь, арестант?

– Оспорю твою заявку. Воды намучу. Им немного понадобится, чтобы отступиться. И когда все закончится, тебе, может, руку пожмут и спасибо скажут за труды, а может, и нет.

– Только попробуй, тут тебе и конец, – говорит Кочет. – И в чем тут твоя выгода?