Текст книги "Наш общий друг (Книга 1 и 2)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Он снова взглянул на Лиззи, и на этот раз выдержал ее взгляд. Но его пылающее лицо побледнело, потом бледность сменил огненный румянец, и так несколько раз подряд, до тех пор, пока кровь окончательно не отхлынула от его щек.

– И последнее: я решил прийти сюда один и воззвать к вам. Я решил прийти сюда один и убедить вас: сойдите с пути, на который вы ступили, и вместо того, чтобы доверяться совершенно чужому человеку – тому, кто нагло обошелся с вашим братом, и не только с ним, – доверьтесь вашему брату и другу вашего брата.

Лиззи Хэксем менялась в лице вместе с Брэдли, и теперь в ее взгляде был гнев и даже страх, а пуще всего неприязнь к этому человеку. Но когда она заговорила, голос ее звучал твердо.

– Я не сомневаюсь, мистер Хэдстон, что вы пришли сюда с добрыми намерениями. И не имею права в этом сомневаться, зная вашу дружбу с Чарли. А Чарли мне остается сказать только одно: я приняла помощь, которая ему так претит, еще до того, как у него появились планы относительно меня, во всяком случае до того, как я о них узнала. Помощь была предложена мне так уважительно, так деликатно! Кроме того, у меня были веские причины принять ее, и Чарли следовало бы тоже уважать эти причины. Вот и все, что я могу сказать ему.

У него дрожали губы, когда он слушал ее ответ, в котором не было сказано ни слова о нем, а только о брате.

– Если б Чарли пришел сам, – заговорила она снова, как будто вспомнив что-то, – я бы рассказала ему, какая у меня и у Дженни опытная и терпеливая учительница и сколько трудов она кладет на нас. Скоро мы сможем заниматься сами, без нее. Чарли должен разбираться в учителях, и для его успокоения я бы сказала ему, что наша наставница вышла из заведения, где специально готовят учителей.

– Разрешите мне спросить вас, – Брэдли выжимал из себя слова, точно перемалывая их на заржавевшей мельнице, – разрешите спросить вас... Надеюсь, вы по сочтете это обидным для себя... Не позволите ли вы... Нет! Если вы не сочтете это обидным для себя, то лучше сказать так: я был бы счастлив воспользоваться возможностью приходить сюда вместе с вашим братом и отдавать вам все свои ничтожные способности и весь свой опыт.

– Благодарю вас, мистер Хэдстон.

– Впрочем, – продолжал он после паузы, украдкой вцепляясь пальцами в сидение стула, словно с тем, чтобы разломать его на куски, и сумрачно глядя на потупившуюся Лиззи. – Впрочем, мои скромные услуги, вероятно, не встретят благосклонности с вашей стороны.

Она ничего не ответила, и несчастный смотрел на нее, молча терзаясь своей страстью. Потом он вынул из кармана платок и вытер им лоб и ладони.

– Тогда я позволю себе добавить только одно, но это самое важное. Тут есть особые причины, по которым нельзя допустить того, что вы делаете, тут замешаны личные отношения, вам еще неизвестные. Они могут натолкнуть вас... я не говорю – должны натолкнуть... на иное решение. О том, чтобы продолжать наш разговор при теперешних обстоятельствах, нечего и думать. Но я прошу вас, обещайте мне ничего не решать окончательно до следующей встречи.

– С кем? С Чарли, мистер Хэдстон?

– Нет!.. – Он вовремя осекся и добавил: – Да! И с Чарли тоже. Дайте мне возможность поговорить об этой еще раз в следующую нашу встречу, при более благоприятных обстоятельствах, и тогда вы все узнаете.

– Я не понимаю вас, мистер Хэдстон, – ответила Лиззи, качая головой.

– Удовольствуйтесь пока этим, а в следующий раз поймете все, – перебил он ее.

– Что "все"? О чем вы, мистер Хэдстон?

– Вы... вы узнаете в следующий раз... – И в порыве безудержного отчаяния он воскликнул: – Я так и не мог... не мог довести дело до конца! На мне лежит какое-то проклятие! – Потом, почти молящим голосом: – Прощайте!

Он протянул ей руку. И когда она с явным колебанием, даже с неохотой, коснулась ее, странная дрожь пробежала по его телу, лицо его, мертвенно-бледное, исказилось точно от боли. И он ушел.

Кукольная швея сидела в той же позе, глядя на затворившуюся за ним дверь, до тех пор, пока Лиззи не села рядом с ней, отодвинув ее столик в угол. Тогда, глядя на Лиззи так же пристально, как сначала на Брэдли, потом на дверь, мисс Рен со свойственной ей внезапностью вздернула подбородок, откинулась на спинку кресла, сложила руки на груди и изрекла следующее:

– Гм! Если мой – я, дружок, говорю о том, кто будет за мной ухаживать, – если мой окажется таким, как этот, пусть лучше оставит меня в покое. Разве такой согласится быть на побегушках и заботиться обо мне? Такой сразу вспыхнет и взлетит на воздух.

– Ну вот, ты и отделаешься от него, – сказала Лиззи ей в тон.

– Не так все это просто, – возразила мисс Рен. – Разве он один взлетит на воздух? Нет, он и меня заодно прихватит. Мне его повадки и фокусы давно известны.

– Ты думаешь, он погубит тебя? – спросила Лиззи.

– Намеренно вряд ли, дружок, – ответила мисс Рен. – Но когда в доме, где насыпаны груды пороха, чиркают спичками, – все равно где ими чиркать, что в соседней комнате, что здесь.

– Какой странный человек, – задумчиво проговорила Лиззи.

– Подальше бы от него. Лучше бы он был иностранный, – сказала эта язвительная юная особа.

По вечерам, когда они сидели дома одни, Лиззи любила расчесывать и приглаживать густые, длинные локоны кукольной швеи. Вот и теперь она развязала ленточку, которой Дженни связывала волосы во время работы, и они золотым ливнем хлынули на сутулую спину девочки, так нуждавшуюся в этой красе.

– Нет, Лиззи, сегодня не надо, – сказала Дженни, – давай лучше посидим у огня и поболтаем. – С этими словами она тоже распустила черные волосы подруги, и они двумя тяжелыми волнами упали Лиззи на грудь. Как бы любуясь контрастом, Дженни прижалась щекой к черным волосам Лиззи и незаметным движением закрыла себе лицо своими кудрями.

– Давай поговорим, – сказала Дженни, – о мистере Юджине Рэйберне.

Что-то сверкнуло среди светлых волос, лежавших на черных волосах, и если это была не звезда – откуда же ей там взяться! – значит, это был чей-то глаз, а если глаз, значит – глаз Дженни Рен, зоркий и блестящий, как у маленькой птички.

– Почему вдруг о мистере Рэйберне? – спросила Лиззи.

– Просто так, захотелось! Любопытно, он богатый?

– Нет, не богатый.

– Бедный?

– Да, для джентльмена, пожалуй, бедный.

– Ах, верно! Ведь он джентльмен! Не нам чета, правда?

Покачивание головой, задумчивое покачивание головой, и тихий ответ:

– Да, да, правда.

Кукольная швея сидела, обняв подругу за талию. Теперь она прижала ее к себе еще крепче, в то же время ухитрившись незаметно дунуть на свои волосы, и тогда глаз, сверкавший среди светлых кудрей, стал еще ярче, взгляд его еще внимательней.

– Мой будет не из джентльменов. А если окажется джентльменом, я такого быстро спроважу. Впрочем, мистер Рэйберн не мой. Его я не пленила. А любопытно, Лиззи, кто-нибудь сумел его пленить?

– Очень возможно, что и сумел.

– Да? Вот бы узнать – кто?

– Разве не может быть, что какая-нибудь леди увлеклась им и он тоже ею увлекся?

– Пожалуй, может. Хотя не знаю. Лиззи! А если бы ты была леди, как бы ты к нему относилась?

– Я – леди? – со смехом повторила девушка. – Какая ты фантазерка!

– Да, фантазерка! А ты все-таки скажи, ну просто так, для интереса.

– Это я-то – леди! Я – дочь бедняка, я, которая работала за гребца в отцовской лодке. Я, которая была на Темзе вместе с моим бедным отцом и вместе с ним вернулась домой в тот вечер, когда мне пришлось впервые увидеть этого человека! И как я смутилась, поймав на себе его взгляд, так смутилась, что встала и вышла из комнаты!

"Значит, он и в тот вечер на тебя смотрел, хоть ты и не леди!" подумала мисс Рен.

– Какая же я леди! – вполголоса продолжала Лиззи, глядя на огонь. Ведь с могилы моего несчастного отца еще не смыто позорное пятно, и смыть его мне помогает этот человек! И вдруг я – леди!

– Ну, пусть я фантазерка, а все-таки! – упорствовала мисс Рен.

– Ты слишком многого от меня хочешь, Дженни, слишком многого. Моей фантазии не хватит на это. – При свете неяркого огня она улыбнулась задумчивой, грустной улыбкой.

– Но мне хочется потешить себя, Лиззи, и ты со мной не спорь, потому что я горемыка и мой непослушный ребенок сегодня меня совсем измучил. Посмотри на огонь, как тогда, когда вы жили в своем старом домишке – бывшей ветряной мельнице. Помнишь, ты рассказывала? Посмотри туда... как это у вас называлось, когда вы фантазировали с братом, который мне не нравится?

– Ямка в углях?

– Да, да! Посмотри туда, и ты увидишь там леди.

– Это гораздо проще, Дженни, чем вообразить знатной леди самое себя.

Сверкающий глаз не мигая смотрел вверх, на обращенное к огню задумчивое лицо.

– Ну? – сказала кукольная швея. – Нашлась там наша леди?

Лиззи кивнула головой и спросила:

– Сделать ее богатой?

– Да, пусть будет богатая, ведь он-то бедный.

– Она богатая-пребогатая. Сделать ее красивой?

– Уж если ты, Лиззи, красивая, так ей и подавно надо быть красавицей.

– Она красавица-раскрасавица.

– А что она говорит о нем? – тихонько спросила Дженни и устремила еще более пристальный взгляд на обращенное к огню лицо.

– Она так рада, так рада своему богатству, потому что эти деньги послужат ему. Она так рада, так рада своей красоте, потому что он сможет ею гордиться. Ее бедное сердце...

– Ее бедное сердце? – переспросила мисс Рен.

– Ее сердце, правдивое, любящее – отдано ему. Она с радостью умерла бы вместе с ним.." Нет! Лучше умереть ради него! Она знает его недостатки, но как им не быть, когда он жил отщепенцем, ни во что не верил, никого не любил, никого не уважал! И она, богатая, красивая леди, с которой мне никогда не сравняться, говорит ему: "Дай мне занять это пустое место в твоем сердце, пойми, как мало я думаю о себе, испытай, на что я ради тебя готова, сколько я ради тебя претерплю, – и, может быть, тогда я помогу тебе стать лучше – я, которая настолько хуже тебя, что меня и в мыслях вряд ли кто поставит рядом с тобой!"

Слушая эти самозабвенные слова, видя восторг и волнение на обращенном к огню лице, девочка откинула свободной рукой свои волосы, и в ее сосредоточенном взгляде проступил чуть ли не ужас. И как только Лиззи умолкла, она опустила голову и простонала:

– О боже мой! Боже мой!

– У тебя что-нибудь болит, Дженни? – спросила ее подруга, словно пробуждаясь от сна,

– Да, болит, только это не прежняя боль. Уложи меня, уложи поскорее. И посиди со мной. Запри дверь и никуда не уходи. – Потом, спрятав лицо, она прошептала: – Лиззи, Лиззи! Бедная Лиззи! Любимые мои детки, спуститесь сегодня по длинным сверкающим лучам, только не ко мне, а к ней! Она нуждается в вас больше, чем я!

С просветленным лицом кукольная швея протянула руки ввысь, потом снова повернулась к Лиззи, обняла ее за шею и припала к ней на грудь.

ГЛАВА XII – Главным образом о стервятниках

Плут Райдергуд жил в самой сердцевине, в самом нутре гавани Лаймхауз, среди такелажников, среди ремесленного люда, мастерившего мачты, весла, блоки, среди судовых плотников и парусников – точно в корабельном трюме, битком набитом самыми разношерстными представителями рода человеческого, многие из которых были не лучше его, многие гораздо лучше, но худших, чем он, там вовсе не попадалось. Не считая для себя такой уж высокой честью дружбу с Плутом, обитатели гавани, хоть и не слишком разборчивые в выборе приятелей, сплошь и рядом холодно поворачивались к нему спиной, вместо того чтобы обменяться горячим рукопожатием, и почти никогда не пили с ним в компании, разве только на его счет. Но некоторых здешних жителей, движимых духом гражданского долга и личной добродетели, даже столь сильный побудитель не мог заставить водиться с презренным доносчиком. Впрочем, у этой высокой морали были свои изъяны, ибо носители ее считали свидетеля правдивого, предстающего пред лицом правосудия, таким же плохим товарищем и прохвостом, как и лжесвидетеля.

Если бы не дочь, о которой мистер Райдергуд любил упоминать, гавань могла бы оказаться для него сущей могилой в смысле подыскания средств к жизни. Но мисс Плезент Райдергуд занимала там кое-какое положение, имела кое-какие связи. Она была закладчица – из мелких мелкая – и содержала так называемую ссудную лавку, где выдают грошовые суммы под такие же грошовые вещи, оставляемые в залог. К двадцати четырем годам Плезент имела за плечами пятилетний опыт в такого рода делах. Ссудную лавку основала еще ее матушка, и по смерти своей родительницы Плезент сама обосновалась там, унаследовав от покойной капитал в пятнадцать шиллингов, припрятанных в подушке, – факт, о котором умирающая успела сообщить дочери более или менее членораздельным шепотом, до того как водянка – результат пристрастия к джину и нюхательному табаку – повергла ее в состояние, несовместимое ни с членораздельностью, ни с дальнейшим пребыванием в этом мире.

В молодости покойная миссис Райдергуд, возможно, и взялась бы объяснить, почему они с мужем дали дочери такое имя *, а возможно, и нет. Сама Плезент и вовсе ничего не знала, – назвали Плезент, и дело с концом. С ней никто не советовался ни по этому вопросу, ни по тому, который касался ее появления на нашей планете и необходимости обзавестись каким-нибудь именем. Точно так же Плезент стала обладательницей того, что в просторечии именуется "глаз с косинкой" (отцовское наследие), от чего она, по всей вероятности, отказалась бы, если бы ее вкусы и желания приняли в расчет. Вообще же, мисс Райдергуд была не такая уж дурнушка, хотя она и отличалась землистым цветом лица, худобой, суетливостью и выглядела вдвое старше своих лет.

Инстинкт или же натаска заставляют охотничьих собак преследовать некоторые живые существа – разумеется, до известных пределов, – и подобно им Плезент Райдергуд (да не сочтут такое сравнение обидным для нее), повинуясь инстинкту пли натаске, считала моряков – разумеется, тоже до известных пределов – своей добычей. Стоило показать ей человека в матросском бушлате, и она – выражаясь образно – запускала в него зубы. И все же, принимая во внимание обстоятельства жизни Плезент, ее нельзя было назвать ни коварной, ни злой. А посудите сами, сколько всего приходилось учитывать в таком нелегком жизненном опыте. Стоило показать Плезент Райдергуд свадебный кортеж на улице, и она видела в нем только двух человек, получивших законное дозволение на ссоры и потасовки. Стоило показать ей крестины, и она видела в них только крошечного язычника, которому дадут имя, по существу совершенно излишнее, так как укрепится за ним какое-нибудь бранное прозвище, и этот крошка, не желанный ни отцу, ни матери, будет всем мешать и получать справа и слева одни пинки и колотушки до тех пор, пока не вырастет настолько, чтобы раздавать пинки и колотушки собственноручно. Стоило показать ей похороны, она и тут видела только не окупающую себя церемонию, похожую на маскарад, где все в черном, – единственный парадный прием, устроенный покойником за всю его жизнь, который хоть и придает временное благообразие участникам, но требует огромных издержек. Стоило показать ей какого-нибудь отца семейства, и она видела в нем только копию собственного отца, который с самого ее младенчества лишь урывками, от случая к случаю вспоминал о своем отцовском долге, а долг этот заключался, по его понятиям, в применении кулака или ремня и, будучи выполненным, не приносил Плезент ничего кроме боли. Итак, принимая во внимание все эти обстоятельства, следует сказать, что Плезент Райдергуд выросла совсем не такой дурной девушкой. В ее натуре была даже романтическая жилка – если допустить, что романтика ухитряется проползать в гавань Лаймхауз, – и может статься, когда мисс Райдергуд стояла летними вечерами в дверях своей лавки, сложив руки на груди и подняв глаза от зловонной улицы к закатному небу, перед ее мысленным взором появлялись туманные видения далеких островов в южных и других морях (в подробности географического характера она не вдавалась), где было бы так приятно бродить среди хлебных деревьев рука об руку с другом сердца, поджидая, не занесет ли туда попутный ветер какой-нибудь корабль из суетных портов цивилизованного мира, – потому что без моряков, за счет которых можно поживиться, для мисс Плезент и рай был бы не в рай.

И вот однажды вечером, хоть и не летним, она снова появилась у низенькой двери своей лавки и сразу привлекла к себе внимание человека, стоявшего на противоположной стороне улицы. Вечер выдался пронизывающе холодный, темный, ветреный. Подобно большинству обитательниц гавани Лаймхауз, Плезент Райдергуд была присуща одна особенность, а именно: волосы ее, собранные сзади в неряшливый пучок, то и дело рассыпались, и прежде чем предпринять что-нибудь, ей приходилось сначала приводить их в порядок. Так и сейчас – выйдя из лавки поглазеть на улицу, она, по существующему в гавани обычаю, обеими руками заводила себя на затылке, словно часы. И так сильна была власть этого обычая, что в случае драки или тому подобных уличных волнений гаванские дамы со всех сторон мчались к месту происшествия, приводя в порядок прическу, а многие из них к тому же держали гребенки в зубах.

Лавчонка мисс Райдергуд, на редкость убогая, с низким потолком, до которого можно было достать рукой, выглядела немногим лучше какого-нибудь подвала или погреба, куда спускаешься по ступенькам. И все же, в ее чуть освещенном окне, среди двух-трех ярких шейных платков, поношенного матросского платья, нескольких грошовых хронометров и компасов, двух скрещенных трубок, банки табаку, бутылки орехового соуса, ужасающих карамелек и тому подобных сомнительных благ, служивших для сокрытия основных операций ссудной лавки, виднелась надпись: "Квартира и стол для моряков".

Увидев Плезент Райдергуд, человек перешел улицу так быстро, что не дал ей времени завести себя на затылке.

– Отец дома? – спросил он.

– Должен быть дома, – ответила Плезент, опуская руки. – Входите.

Уклончивость ответа объяснялась тем, что Плезепт учуяла в незнакомце моряка. Ее отца дома не было, и она знала это.

– Садитесь к огню, – последовало радушное предложение, когда незнакомец вошел в лавку. – Такие, как вы, всегда у нас желанные гости.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Во всей его повадке было что-то матросское, и руки у него были как у матроса, хоть и не заскорузлые. Плезент безошибочно распознавала моряков по виду, и ей сразу бросилась в глаза не только необычная гладкость кожи этих рук, правда, загорелых, но и чисто матросская их мускулистость и гибкость, когда, сев в кресло, ее гость положил левую руку на левую ногу, чуть повыше колена, а правую – на деревянный подлокотник, так что кисть свободно свесилась вниз с чуть подобранными к ладони пальцами, словно только что державшими канат.

– Вам, наверно, нужна квартира со столом? – осведомилась Плезент, заняв наблюдательный пункт у камина.

– Я еще сам не знаю, – ответил незнакомец.

– Может, вы ищете ссудную лавку?

– Нет, – сказал он.

– Да, – согласилась с ним Плезент, – для этого вы слишком хорошо одеты. Но если вам понадобится квартира или ссудная лавка, у нас здесь и то и другое.

– Знаю, знаю, – проговорил незнакомец, осматриваясь по сторонам. – Я тут не впервые.

– Закладывали что-нибудь? – спросила Плезент, прикидывая в уме, каков мог быть заклад и проценты на него.

– Нет. – Он покачал головой.

– Что вы у нас не квартировали, это я почти наверняка могу сказать.

– Никогда не квартировал. – Незнакомец снова покачал головой.

– Так зачем же вы сюда приходили? – спросила Плезент. – Я что-то вас не припоминаю.

– И не мудрено. Дело было ночью, я стоял вон там, у двери, на нижней ступеньке, ждал одного товарища по плаванью, а он заходил сюда поговорить с вашим отцом... Но мне эта лавка хорошо запомнилась, – добавил он, продолжая с любопытством оглядываться по сторонам.

– Это, наверно, давно было?

– Да, давненько. Когда я вернулся из последнего плаванья.

– Значит, вы теперь не плаваете?

– Нет. Одно время лежал в лазарете, а потом работал на берегу.

– Это и по рукам видно.

Пронизывающий взгляд, мимолетная улыбка и перемена позы заставили ее замолчать.

– У вас зоркий глаз. Да! По рукам сразу видно.

Его взгляд встревожил Плезент, и она испытующе уставилась ему в лицо. В этой перемене позы, хоть и внезапной, не было ни следа растерянности, и больше того – как только он снова свободно откинулся на спинку кресла, в нем почувствовалась скрытая уверенность в себе и сила, почти грозная.

– Что же, ваш отец скоро придет?

– Не знаю. Не могу сказать.

– Как же так? Вы мне ответили: "Должен быть дома", следовательно, если он вышел, то недавно?

– Я думала, он вернулся, – пояснила Плезент.

– Ах, вы думали, он вернулся! Следовательно, его дома не было? Как же так?

– Хорошо, не буду вас обманывать. Отец на реке.

– Промысел у него все тот же? – спросил незнакомец.

– О чем это вы? – Плезент попятилась от него. – И что вы, собственно, от нас хотите?

– Повредить вашему отцу я не хочу. И уверять вас, что мог бы ему повредить, тоже не хочу. Мне надо поговорить с ним. Скромное желание, правда? Секретов тут никаких нет, и вы можете присутствовать при нашей беседе. И говорю вам прямо, мисс Райдергуд, выжать что-нибудь из меня, поживиться на мой счет вам не удастся. Ваша ссудная лавка и ваши квартиры со столом обойдутся без такого клиента, как я. И вообще по вашей части на мне и шести пенсов не заработаешь. Оставьте это попечение, и у нас с вами дела пойдут на лад.

– Но вы все-таки моряк? – упорствовала Плезент, точно этого было достаточно, чтобы иметь на него какие-то виды на предмет поживы.

– И да и нет. Был когда-то моряком и, может, опять буду. Но я не по вашей части. Уж поверьте мне на слово.

Разговор достиг того переломного момента, когда волосы мисс Плезент вполне могли рассыпаться по плечам. Так и случилось: они рассыпались у нее по плечам, и она стала закручивать их, исподлобья глядя на незнакомца. Пристально рассматривая ладно сидевшую на нем матросскую одежду, мисс Плезент углядела большой нож в ножнах, висевший у него наготове у пояса, и свисток на шнурке, надетом на шею, и короткую, свинцовую дубинку с шипами, выглядывающую из кармана широкой верхней куртки или бушлата. Он сидел, спокойно глядя на нее, но эти видимые глазу дополнения к его костюму, эта густая шапка волос и бакенбарды цвета пакли придавали ему грозный вид.

– Поверьте мне на слово, – повторил незнакомец, Плезент молча кивнула. Следом за ней и он молча кивнул головой. Потом поднялся и стал ближе к камину, сложив руки на груди и поглядывая то в огонь, то на Плезент, которая, тоже со сложенными на груди руками, стояла, прислонившись к каминной доске.

– Чтобы не скучать в ожидании вашего отца, – вдруг заговорил он, расскажите-ка мне, как у вас тут теперь – частенько моряков грабят, убивают?

– Нет, – ответила Плезент.

– А все-таки, случается?

– Поговаривают, будто в Уэппинге * и Рэтклифе, вообще в тех местах, неспокойно. Да пойди разбери, где тут правда, где ложь!

– Вот именно! Да и кому это нужно – грабить, убивать?

– И я того же мнения, – подхватила Плезент. – Была бы нужда! А ведь моряки, дай бог им здоровья, и сами при себе ничего удержать не могут.

– Правильно! Обчищать их и так можно, без смертоубийства, – сказал незнакомец.

– Конечно, можно, – согласилась Плезент. – Их обчистят, а они опять на корабль и опять при деньгах. Корабль самое хорошее место для моряка, и чем скорее он туда попадет, тем лучше. В плавании ему самое житье.

– Знаете, почему я об этом спрашиваю? – Незнакомец поднял глаза от огня. – Со мной однажды тоже вот так разделались и бросили, думали, что мертвый,

– Да неужто? – воскликнула Плезент. – Где же это с вами случилось?

– Где случилось? – задумчиво повторил незнакомец, поглаживая правой рукой подбородок, а левую опуская в карман куртки. – По-моему, где-то здесь, поблизости. В какой-нибудь миле отсюда.

– Вы пьяный были? – спросила Плезент.

– Мне чего-то подсыпали. Вина я не пил. Одного глотка хватило, чтобы одурманить. Понимаете?

Плезент, нахмурившись, покачала головой. Это должно было означать, что она все поняла и негодует.

– Надо по-честному, а это никуда не годится! Разве можно так поступать с матросом!

– Такие чувства делают вам честь, – сказал незнакомец с хмурой улыбкой, потом добавил вполголоса: – Тем более что ваш отец, по-видимому, их не разделяет. Да, мне тогда нелегко пришлось. Я всего лишился и еле отстоял свою жизнь – так ослаб.

– А эти люди хоть поплатились? – спросила Плезент.

– Расплата последовала страшная, – с еще большей серьезностью ответил незнакомец, – но я тут ни при чем.

– А кто же? – спросила Плезент.

Он указал пальцем вверх, медленно опустил руку и, снова взявшись за подбородок, устремил взгляд на огонь. Плезент Райдергуд уставилась на него своим, унаследованным от отца, косым взглядом, чувствуя, что поведение этого человека, державшегося так таинственно, строго и спокойно, все больше и больше начинает тревожить ее.

– Ну, как бы там ни было, – сказала она, – а я, признаться, рада, что они поплатились, и не хочу этого скрывать. Такие злодеяния только кладут тень на наше дело. Я, как и сами моряки, против всяких покушений на них. Меня еще покойная матушка наставляла: с моряками, говорила она, надо вести дело по-честному и чтобы никаких грабежей, никаких побоев. – Что касается честного ведения дел, то мисс Плезент охотно брала бы и брала, когда предоставлялась возможность, – по тридцать шиллингов в неделю за комнату со столом, которые не стоили и пяти шиллингов, и совершала операции в ссудной лавке на столь же справедливых основах. И все же совесть у мисс Райдергуд была такая чувствительная и сердце такое нежное, что стоило кому-нибудь нарушить ее принципы, как она становилась поборницей прав матросского племени и ополчалась тогда даже против отца, которому редко осмеливалась перечить.

Говорить дальше Плезент помешал сердитый отцовский возглас: "Ну, ты, попугай!", и отцовский головной убор, который его рука запустила ей прямо в лицо. Привыкшая к тому, что он только таким способом и выражает свое понимание родительского долга, Плезент утерлась волосами (как водится, рассыпавшимися у нее по плечам) и опять закрутила их в пучок на затылке. Таков был второй обычай, которого придерживались обитательницы гавани в пылу словесных или кулачных поединков.

– Вот научили попугая болтать! – пробормотал мистер Райдергуд и, подняв шапку с полу, подскочил к дочери боком, норовя толкнуть ее локтем и головой, потому что разговоры на такую деликатную тему, как ограбление моряков, приводили его в бешенство, а сегодня к тому же он был не в духе. – Чего расстрекоталась! Сложила ручки и готова стрекотать, как попугай, хоть до утра. Делать тебе больше нечего!

– Оставьте ее в покое, – сказал незнакомец. – Мы с ней разговаривали. Какая в этом беда?

– Оставить в покое? – возмутился мистер Райдергуд, оглядывая его с головы до ног. – А вы разве не знаете, что она моя дочь?

– Знаю.

– А то, что я не позволю своей дочери болтать, как попугай, тоже знаете? И не только ей не позволю, а и никому другому. Да вы, собственно, кто такой? Да вам, собственно, что здесь надо?

– А вы замолчите, тогда я скажу, – резко осадил его незнакомец.

– Ладно, – сказал мистер Райдергуд, несколько струсив. – Помолчу послушаю. Только не болтайте, как попугай.

– Выпить хотите? – посмотрев на него в упор, также резко отчеканил незнакомец.

– Еще бы! – воскликнул мистер Райдергуд. – Будто я когда отказывался от выпивки! (Нелепость вопроса возмутила его.)

– Что будете пить? – спросил незнакомец.

– Херес, – в тон ему ответил мистер Райдергуд, – если вас на это хватит.

Незнакомец сунул руку в карман, вынул полсоверена и попросил мисс Райдергуд не отказать в любезности принести бутылку хереса. – Не раскупоренную, – добавил он, выразительно поглядев на ее отца.

– Об заклад готов побиться, что вы стреляный воробей! – пробормотал тот, кривя губы в хмурой улыбке. – Видел я вас раньше или нет?.. Н-нет, не видел. Незнакомец ответил:

– Да, не видели. – И они продолжали угрюмо смотреть друг на друга до тех пор, пока Плезент не вернулась.

– Достань рюмки с полки, – приказал дочери мистер Райдергуд. – Мне дай ту, что без ножки. Человеку, который добывает хлеб в поте лица своего, и такая сойдет. – Эти слова, казалось бы, свидетельствовали о скромности и самопожертвовании, но, как не замедлило выясниться, ставить безногую рюмку с вином на стол было нельзя, ее приходилось опоражнивать сразу после наполнения, вследствие чего мистер Райдергуд ухитрялся пить втрое больше гостя.

Держа свой Фортунатов кубок * наготове, он сел за стол ближе к огню, незнакомец занял место напротив, а Плезент устроилась на табуретке между ним и камином. Фон этой мизансцены – шейные платки, шляпы, куртки, рубашки и прочее тому подобное старье "из закладов" – чем-то смутно напоминал подслушивающих людей, особенно в том углу, где висела блестящая клеенчатая куртка и шляпа, – ни дать ни взять какой-нибудь неуклюжий матрос, который так заинтересовался беседой за столом, что замер на месте спиной к обществу, успев только просунуть руки в рукава и поднять плечи до самых ушей.

Для начала гость поднес бутылку к свече, посмотрел вино на свет и обследовал пробку. Удостоверившись в ее целости, он медленно вынул из внутреннего кармана куртки заржавленный складной нож, открыл в нем штопор и откупорил бутылку. Потом опять обследовал пробку, вывинтил из нее штопор, положил то и другое на стол и протер горлышко изнутри уголком платка, завязанного у него узлом на шее, – все это обстоятельно, не спеша.

Глядя на своего неторопливого гостя, поглощенного всеми этими манипуляциями, Райдергуд сначала сидел спокойно, вытянув руку с зажатой в ней наготове безногой рюмкой. Но вот мало-помалу рука его стала тянуться назад, рюмка опускалась все ниже и ниже, и, наконец, он поставил ее на стол, донышком вверх. Также постепенно вниманием его завладел складной нож. И когда незнакомец поднял бутылку, готовясь наполнить рюмки, Райдергуд встал, нагнулся над столом, чтобы разглядеть нож как следует, и потом перевел взгляд на своего гостя.

– Что такое? – спросил тот.

– А нож-то знакомый! – сказал Райдергуд.

– Еще бы не знакомый!

Он мотнул головой, показывая Райдергуду на рюмку, и наполнил ее до краев. Райдергуд выпил все до капли и снова начал:

– Этот нож...

– Подождите, – сдержанно проговорил незнакомец. – Я хочу выпить за вашу дочь. Будьте здоровы, мисс Райдергуд.

– Этот нож я видал у одного матроса, у Джорджа Рэдфута.

– Правильно.

– Этого матроса я хорошо знал.

– Правильно.

– Какая же его постигла судьбина?

– Его постигла смерть. Жестокая смерть. Смотреть на него после этого, ответил незнакомец, – было страшно.