Текст книги "Наш общий друг (Книга 1 и 2)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

– Простите меня, Альфред, я еще не могу отпустить мистера Фледжби. Вам придется потерпеть минутку, мой милый. Мы с мистером Фледжби говорим по душам.

Фледжби, вероятно, вел свою часть беседы с неподражаемым искусством, так как уста его не произносили ни единого слова.

– Вы говорите по душам, Софрония? О чем же, моя дорогая? Фледжби, я ревную! О чем, Фледжби?

– Сказать ему, мистер Фледжби? – спросила миссис Лэмл.

Сделав вид, будто он и в самом деле что-то понимает, Очаровательный ответил:

– Да. Скажите.

– Хорошо. Мы говорили о том, если уж вам непременно нужно это знать, Альфред, что мистер Фледжби сегодня не такой, как всегда.

– Да ведь тот же вопрос я задал Джорджиане о ней самой! Что же ответил Фледжби, Софрония?

– Так я вам и скажу, сэр! Вы сами молчите, а меня расспрашиваете! Что ответила Джорджиана?

– Джорджиана уверяет, что она ведет себя как обычно, а я уверяю, что нет.

– То же самое, – воскликнула миссис Лэмл, – я сказала мистеру Фледжби!

И все-таки дело не шло на лад. Джорджиана и Фледжби не желали смотреть друг на друга – даже тогда, когда их искрометный хозяин предложил, чтобы они все вчетвером выпили по бокалу столь же искрометного вина. Поднимая глаза от своего бокала, Джорджиана смотрела на мистера Лэмла и на миссис Лэмл и была не в силах, не могла, не хотела, не желала посмотреть на мистера Фледжби. Поднимая глаза от своего бокала, Очаровательный смотрел на миссис Лэмл и на мистера Лэмла и был не в силах, не мог, не хотел, не желал посмотреть на Джорджиану.

Требовалось дальнейшее суфлирование. Купидона следовало подстегнуть. Поскольку директор труппы дал ему роль в спектакле, он был обязан сыграть ее.

– Софрония, дорогая мая, – сказал мистер Лэмл, – мне не нравится цвет вашего платья.

– Я взываю о поддержке к мистеру Фледжби, – сказала миссис Лэмл.

– А я, – сказал мистер Лэмл, – к Джорджиане.

– Джорджи, душенька, – вполголоса проговорила миссис Лэмл, обращаясь к своей любимице, – я надеюсь, вы не перейдете в лагерь оппозиции? Ну-с, мистер Фледжби?

Очаровательный осведомился, как называется этот цвет, не розовый ли? Да, подтвердила миссис Лэмл. Оказывается, он все знает! Самый настоящий розовый. Очаровательный высказал предположение, что розовый цвет это цвет розы. (Мистер и миссис Лэмл горячо поддержали его.) Очаровательный слыхал, будто розу называют царицей цветов. Значит, это платье можно назвать царским. "Браво, Фледжби!" (восклицание мистера Лэмла). Однако же мнение Очаровательного свелось к тому, что у всех у нас есть глаза – по крайней мере у большинства они есть... и... и... Дальше послышалось еще несколько "и", за которыми так ничего и не последовало.

– Ах, мистер Фледжби! – сказала миссис Лэмл. – Какое предательство! Вы отступились от моего бедного розового платьица и перешли на сторону голубого!

– Победа, победа! – воскликнул мистер Лэмл. – Ваше платье забраковано, моя дорогая!

– А что, – сказала миссис Лэмл, нежно касаясь руки своей любимицы, что говорит по этому поводу Джорджи?

– Джорджи говорит, – ответил за мисс Подснеп мистер Лэмл, – что вам, Софрония, любой цвет к лицу, а если б она могла предвидеть столь милый, хоть и смутивший ее комплимент, платье на ней было бы другое. Нет, Джорджи, это вас не спасло бы, говорю я, ибо как бы вы ни нарядились, Фледжби все равно провозгласит цвет вашего платья своим любимым цветом. А что говорит сам Фледжби?

– Он говорит, – отвечала за мистера Фледжби миссис Лэмл и погладила своей любимице руку (тоже за мистера Фледжби). – Он говорит, что это вовсе не комплимент, а естественная дань восхищения, вырвавшаяся у него невольно. И он прав, – добавила она с еще большим пылом, навязывая Фледжби и этот пыл. – Тысячу раз прав!

И все-таки даже теперь они не желали смотреть друг на друга. Мистер Лэмл, казалось, заскрежетал своими искрометными зубами, запонками, глазами, пуговицами – всем сразу, и бросил на эту парочку злобный взгляд из-под насупленных бровей, выражающий сильное желание стукнуть их лбами и таким образом заставить сойтись поближе.

– Вы уже слышали эту оперу, Фледжби? – спросил он и осекся, чтобы не буркнуть: "Черт вас подери!"

– Да как будто нет, – ответил Фледжби. – По правде говоря, я понятия не имею, что это за опера.

– И вы тоже, Джорджи? – спросила миссис Лэмл.

– Т-тоже, – чуть слышно пролепетала Джорджиана, потрясенная таким совпадением.

– Так, значит... – воскликнула миссис Лэмл в восторге от важного открытия, поступившего в ее распоряжение. – Значит, вы оба ее не слышали? Превосходно!

Это проняло даже малодушного Фледжби, и он почувствовал, что ему следует сделать решительный шаг. И он сделал его, сказав не то миссис Лэмл, не то окружающему воздуху:

– Я счастлив, что мне суждено...

Так как он замер на полуслове, мистер Лэмл собрал в кулак свои рыжие бакенбарды и, выглянув из-за них, словно из-за куста, подсказал ему:

– Роком?

– Да нет, – промямлил Фледжби, – не роком, а судьбой. Я счастлив, что судьба начертала в книге... ну, в той самой книге, которая у нее есть... что я впервые буду слушать эту оперу при столь памятных обстоятельствах, то есть в обществе мисс Подснеп.

На что Джорджиана ответила, зацепив мизинец за мизинец и обращаясь к скатерти:

– Благодарю вас, обычно я хожу в оперу только с вами, Софрония, и очень этому рада.

Волей-неволей удовлетворившись и таким скромным успехом, мистер Лэмл вывел мисс Подснеп из столовой, точно открыл ей дверцу клетки, а миссис Лэмл последовала за ними. Когда наверху подали кофе, мистер Лэмл не спускал глаз с молодого Фледжби, и лишь только мисс Подснеп допила свою чашку, показал этому юному джентльмену пальцем (как глупому сеттеру), чтобы он принял ее. Требуемый от него подвиг мистер Фледжби совершил с успехом и даже приукрасил его по собственному почину, сообщив мисс Подснеп, что зеленый чай считается вредным для нервов. Однако мисс Подснеп совершенно непредумышленно ошеломила его вопросом: "Разве? А почему?" Мистер Фледжби замялся и ничего толком ответить не мог.

Доложили, что карета подана, и миссис Лэмл сказала:

– Не беспокойтесь, мистер Фледжби, у меня обе руки заняты, дай бог справиться с юбками и накидкой, ведите мисс Подснеп. – И Фледжби повел мисс Подснеп под руку, миссис Лэмл отправилась за ними, а мистер Лэмл, точно погонщик, шествовал последним, злобно поглядывая на свое маленькое стадо.

Однако в опере он снова засиял и заискрился и с помощью своей обожаемой супруги весьма искусно и ловко управлял разговором между Фледжби и Джорджианой. Они сидели в ложе так: миссис Лэмл, Очаровательный Фледжби, Джорджиана, мистер Лэмл. Миссис Лэмл задавала Фледжби наводящие вопросы, которые требовали односложных ответов. Мистер Лэмл проделывал то же самое с Джорджианой. Время от времени миссис Лэмл наклонялась к мистеру Лэмлу и говорила:

– Альфред, дорогой мой, мистер Фледжби совершенно справедливо заметил по поводу последней сцены, что истинной верности не нужно такое поощрение, какое, видимо, считается необходимым в опере. – На что мистер Лэмл отвечал: – Да, моя дорогая Софрония! Но Джорджиана говорит правильно: откуда героиня могла догадаться о чувствах героя? – На что миссис Лэмл возражала: Совершенно верно, Альфред, но мистер Фледжби утверждает... то-то и то-то. На что Альфред говорил: – Без сомнения, Софрония, но Джорджиана тонко подметила... то-то и то-то. – Таким образом молодой человек и молодая девица разговаривали довольно долго и изливались в тонких чувствах, ухитрившись ни разу не открыть рта, разве лишь, чтобы произнести да или нет, и то обращаясь к своим суфлерам, а не друг к другу.

Мистер Фледжби простился с мисс Подснеп у дверцы кареты. Лэмлы подвезли ее домой, и дорогой миссис Лэмл лукаво подтрунивала над ней, восклицая покровительственно нежным тоном: "Ах, моя маленькая Джорджиана! Моя маленькая Джорджиана!" Восклицания эти были немногословны, но под ними подразумевалось: "Вы покорили молодого Фледжби!"

Наконец супруги Лэмл вернулись к себе. Супруга – утомленная, хмурая села в кресла и уставилась на своего мрачного повелителя, который схватил за горло бутылку с содовой и, точно свернув шею какому-то горемыке, стал пить его кровь. Вытирая мокрые усы с кровожадностью людоеда, он поймал на себе взгляд супруги, выжидающе помолчал и буркнул не слишком любезно:

– Ну, что?

– Неужели нельзя было найти кого-нибудь поумнее, а не этого олуха?

– Я знаю, что делаю. Не такой уж он олух, как вы полагаете.

– Уж не гений ли?

– Вы, кажется, изволите насмехаться? И вы, кажется, изволите смотреть на меня сверху вниз,? Так знайте же: этот молодчик умеет блюсти свои интересы. Это сущая пиявка. Когда дело касается денег, этот молодчик под стать дьяволу.

– И вам тоже?

– Да. Почти в той же мере, в какой вы считали меня под стать себе. Он показался вам дурашливым юнцом сегодня, но на том его дурашливость и кончается. Там, где речь идет о деньгах, он далеко не олух. Что до всего прочего, то большего болвана, пожалуй, не найдешь, хотя его единственной цели в жизни это не вредит.

– А у этой девицы есть деньги, которыми она сможет распоряжаться?

– Да, у этой девицы есть деньги, которыми она сможет распоряжаться. Вы сегодня так хорошо потрудились, Софрония, что я отвечаю на ваш вопрос, хотя, как вам известно, такие вопросы обычно мне не нравятся. Вы сегодня так хорошо потрудились, Софрония, что, вероятно, устали. Ложитесь-ка спать.

ГЛАВА V – Меркурий суфлирует сам

Фледжби вполне заслуживал похвалу мистера Альфреда Лэмла. Это был самый подлый щенок из тех, что разгуливают на двух ногах. Инстинкт (понятие для всех нас ясное) ходит преимущественно на четырех ногах, а разум не иначе как на двух, – следовательно, подлости, поставленной на четыре ноги, никогда не достичь совершенства подлости двуногой.

Отец этого юного джентльмена давал деньги в рост и совершал деловые операции с матерью этого юного джентльмена в те времена, когда последний только еще дожидался в огромном, объятом тьмой преддверии нашего мира дня и часа своего рождения. Вдовствующая леди, не будучи в состоянии расплатиться с ростовщиком, вышла за него замуж, и в положенное время Фледжби был призван из огромного, объятого тьмой преддверия нашего мира пред лицо регистратора с книгой метрических записей. Если б не этот случай, любопытно было бы знать, как бы Фледжби распорядился своим досугом в веках, отделяющих нас от второго пришествия?

Мать Фледжби нанесла оскорбление своей родне браком с отцом Фледжби. Нет ничего легче, как оскорбить свою родню, если ваша родня хочет от вас отделаться. Родня матери Фледжби, считавшая раньше крайне оскорбительной для себя ее бедность, порвала окончательно с нею, когда она стала сравнительно богата. Мать Фледжби была из рода Снигсвортов. Она даже имела честь состоять в родстве с самим лордом Снигсвортом – настолько отдаленном, что этот вельможа мог бы без всяких угрызений совести отдалить ее еще больше и совсем вычеркнуть из родословной, – но все же она состояла с ним в родстве.

Среди прочих операций, совершенных отцом Фледжби и матерью Фледжби еще до брака, была ссуда, полученная последней на весьма невыгодных для нее условиях. Срок возврата этой ссуды истек вскоре после свадьбы, и отец Фледжби завладел всеми деньгами матери Фледжби для своего только личного блага. Это привело супругов к постоянному обмену мнениями, вернее, к обмену досками от триктрака *, машинками для снимания сапог и другими метательными снарядами из домашнего обихода, а это в свою очередь привело к тому, что мать Фледжби весьма успешно сорила деньгами, а отец Фледжби весьма неуспешно старался обуздать ее. Ввиду всего вышеизложенного, детство Фледжби протекало бурно, однако штормы и валы в конце концов сошли в могилу, и теперь Фледжби процветал в одиночестве.

Наш молодой Фледжби снимал квартиру в Олбени (не где-нибудь, а в Олбени! *) и одевался весьма щеголевато. Однако вместо юношеской пылкости в нем горел холодный деляческий огонь; огонь этот, как известно, дает больше искр, чем настоящего тепла, и требует много топлива, но Фледжби не зевал и поддерживал его тщательно.

Мистер Альфред Лэмл приехал в Олбени позавтракать в обществе Фледжби. На столе были следующие предметы: маленький чайник, маленькая булка, два маленьких кружочка масла, два маленьких ломтика бекона, два до жалости маленьких яйца и обилие великолепного фарфора, купленного по случаю, за бесценок.

– Ну, что вы скажете о Джорджиане? – спросил мистер Лэмл.

– Должен вам признаться... – в раздумье начал Фледжби.

– Признавайтесь, дружище, признавайтесь!

– Вы меня не поняли. Я не в этом хотел признаться, а совсем в другом.

– Да в чем угодно, голубчик!

– Вот вы опять меня не поняли, – сказал Фледжби. – Я хотел признаться, что не собираюсь с вами об этом говорить.

Мистер Лэмл весь так и заискрился, но в то же время нахмурил брови.

– Слушайте, Лэмл, – продолжал Фледжби. – Вы большой хитрец и за словом в карман не лазите. Можно ли назвать меня хитрецом, это не важно, а вот словоохотливостью я не отличаюсь. Зато во мне есть одно хорошее качество, Лэмл: я умею держать язык за зубами. И намерен поступать так и впредь.

– А вы сметливый, Фледжби!

– Сметливый? Не знаю. Скажите лучше, молчаливый. Одно другого стоит. Поэтому, Лэмл, вы меня лучше ни о чем не расспрашивайте.

– Голубчик, да проще моего вопроса быть ничего не может!

– Все равно. Он прост только на первый взгляд, а по первому взгляду судить не всегда рекомендуется. Я недавно слышал, как в Вестминстер-Холле * допрашивали одного свидетеля. Вопросы ему задавали, казалось бы, самые простенькие, а когда он на них ответил, выяснилось, что они с подковыркой. Вот так-то! Значит, этому свидетелю надо было держать язык за зубами. Держал бы он язык за зубами и не попал бы в такую передрягу.

– Если бы я тоже держал язык за зубами, вы никогда бы не увидели девицы, о которой я спрашиваю, – помрачнев, заметил Лэмл.

– Нет, Лэмл, – сказал Очаровательный Фледжби, преспокойно ощупывая пушок на щеках, – ничего у вас не получится. Меня в спор не втянешь. Я спорить не мастер. А держать язык за зубами умею.

– Умеете? Еще как умеете! – Мистер Лэмл решил умилостивить его. – Вот, например, мы с вами выпиваем в большой компании. Чем больше вино развязывает язык нашим собутыльникам, тем вы становитесь молчаливее. Чем больше они выбалтывают, тем больше вы утаиваете.

– Понимать себя я разрешаю, Лэмл, – сказал Фледжби, хмыкнув, – а расспрашивать – нет. Да, вы правы, я веду себя именно так.

– Мы обсуждаем свои дела вслух, а о ваших никто из нас не знает.

– И от меня никогда не узнаете, Лэмл, – ответил Фледжби, снова хмыкнув. – Да, да, вы правы, я веду себя именно так.

– Именно так! – воскликнул Лэмл якобы в порыве откровенности и со смехом протянул руки вперед, показывая всему миру, какой редкостный человек этот Фледжби. – Если б я не знал моего Фледжби, неужели мне пришло бы на ум заключать с моим Фледжби некий выгодный договор?

– Гм! – Очаровательный Фледжби с хитрым видом покачал головой. – Нет, на эту удочку меня не поймаешь. Я человек не тщеславный. Тщеславие плохо окупается. Нет, нет, нет! Когда мне расточают комплименты, я еще крепче держу язык за зубами.

Альфред Лэмл отодвинул от себя тарелку (не такая уж большая жертва с его стороны, потому что на ней не так уж много всего было), засунул руки в карманы, откинулся на спинку стула и молча уставился на Фледжби. Через минуту он вынул из кармана левую руку и, собрав свои рыжие заросли в кулак, продолжал все так же молча смотреть на Фледжби. Потом сказал медленно, отчеканивая каждое слово:

– Какого – черта – этот – молодчик сегодня ломается?

– Слушайте, Лэмл, – проговорил Очаровательный Фледжби, подло щуря свои подлые глазки, сидевшие, кстати сказать, у самой переносицы. – Слушайте, Лэмл! Я прекрасно понимаю, что мне не удалось блеснуть вчера вечером так, как блистали вы с вашей супругой, которую я считаю женщиной чрезвычайно умной и обходительной. Где мне блистать рядом с вами. Я прекрасно знаю, что вы оба выказали себя с наилучшей стороны и прямо-таки отличились. Но если вам кажется, будто после этого со мной можно разговаривать таким тоном, то вы ошибаетесь. Я не кукла и не марионетка.

– И все это только из-за того, – возопил Альфред, вдоволь налюбовавшись подлостью, которая охотно прибегала к помощи подлецов, а теперь подло отказываюсь от нее, – все это только из-за того, что я осмелился задать самый простой и самый естественный вопрос!

– Вам следовало подождать, когда я сам найду нужным заговорить об этом. И нечего навязываться ко мне со своими Джорджианами, будто они перешли к вам в полную собственность, а в придачу к ним и я.

– Хорошо. Когда вам заблагорассудится изъясниться по этому поводу, проговорил Лэмл, – я к вашим услугам.

– Я уже изъяснился. Сказал, что вы прямо-таки отличились. И вы и ваша жена. И если вы и впредь будете так отличаться, я сделаю все от меня зависящее. Только не хвалитесь попусту.

– Я хвалюсь? – воскликнул Лэмл, пожимая плечами.

– И не воображайте, – продолжал его собеседник, – будто людьми можно вертеть, как марионетками, только потому, что в некоторых случаях жизни им не удается блеснуть, тогда как у вас это получается превосходно с помощью вашей умной и обходительной супруги. Значит, продолжайте в том же духе, и пусть миссис Лэмл продолжает в том же духе. Вот так-то! Когда я считал нужным, я держал язык за зубами, а когда надо было сказать что-то, я сказал и поставил на этом точку. А теперь, – с величайшей неохотой добавил Фледжби, – решайте, будете вы есть второе яйцо или нет.

– Не буду, – коротко ответил Лэмл.

– Правильно, а то как бы не пожалеть потом, – сказал Очаровательный, сразу повеселев. – Предлагать вам второй ломтик бекона было бы бессмысленным угодничеством с моей стороны, потому что вас замучает жажда. А хлеб с маслом будете?

– Не буду, – повторил Лэмл.

– А я буду, – сказал Очаровательный. И в этом шутливом подхвате реплики Лэмла прозвучала радость, так как если бы гость опять приналег на булку, Фледжби счел бы необходимым воздержаться от употребления хлеба до конца завтрака, а то и за обедом.

Ухитрялся ли этот молодой джентльмен (ведь ему было всего двадцать три года) сочетать в своей натуре стариковский порок – скаредность, с расточительностью, пороком, свойственным молодежи, загадка трудно разрешимая, так как проникнуть в его тайны было невозможно. Он понимал, что приличная внешность – это надежное капиталовложение, и любил хорошо одеваться. Однако все его движимое имущество, начиная с сюртука на плечах и кончая фарфором, который украшал его стол, покупалось по случаю, за бесценок, и каждая такая покупка, свидетельствуя о чьем-то разорении или чьем-то просчете, имела для Фледжби особую прелесть. Из-за скупости он играл на скачках очень осторожно, и если ему везло, становился еще прижимистее в делах, если же нет – морил себя голодом до следующего выигрыша. Странно, что деньги имели такую притягательную силу для этого осла, неспособного по своей тупости и скупости тратить их с большей пользой. Но кто во всем животном царстве так любит навьючивать на себя деньги? Конечно, осел, который не видит иных начертаний на небе и на земле, кроме трех сухих букв "Ф. Ш. П.", означающих не "фешенебельность, шик, пороки", как это бывает сплошь и рядом, а всего лишь "фунты, шиллинги, пенсы". Лисы тоже большие стяжательницы, но не всякая лиса сравняется в стяжательстве с ослом.

Очаровательный Фледжби выдавал себя за молодого джентльмена со средствами, но на самом деле он разбойничал на бирже в качестве маклера и давал деньги в рост под высокие проценты. Во всех его знакомых, включая сюда и мистера Лэмла, было что-то разбойничье, так как все они пошаливали в веселой зеленой дубраве мошенничества, начинающейся на окраинах Сити и на Фондовой бирже.

– А вы, Лэмл, – сказал Фледжби, уписывая хлеб с маслом, – наверно, всегда были дамским угодником.

– Всегда, – ответил Лэмл, заметно помрачневший после недавней отповеди.

– Вам это ничего не стоит, правда? – продолжал Фледжби.

– Я имею честь нравиться прекрасному полу, сэр, – проговорил Лэмл, хоть и хмуро, но с видом человека, который в таких вещах не волен.

– И женились тоже удачно? – спросил Фледжби. Лэмл улыбнулся (злобной улыбкой) и щелкнул себя по носу.

– Мой покойный родитель попал впросак с женитьбой, – сказал Фледжби. Но Джор... как ее правильно – Джорджина или Джорджиана?

– Джорджиана.

– А я вчера все удивлялся, какое странное имя! Первый раз такое слышу. По-моему, оно должно кончаться на "ина".

– Почему?

– Да потому что музыкальный инструмент, на котором играешь, – конечно, если умеешь играть, – называется окарина, – заговорил Фледжби, медленно ворочая мозгами. – А болезнь, которой болеют, – конечно, когда заразятся, называется скарлатина. А с воздушного шара прыгаешь с парашюти... нет, не то. Так вот, эта Джор-джетта... то есть Джорджиана...

– Вы хотели что-то сказать о Джорджиане, – недовольным тоном напомнил ему Лэмл, так и не дождавшись продолжения.

– Я хотел сказать о Джорджиане, сэр, – заговорил Фледжби, рассерженный намеком на свою забывчивость, – что она как будто не очень напористая. Не из тех, которые берут приступом.

– Она кротка, как голубица, мистер Фледжби.

– Ну, разумеется, что же вы еще можете сказать! – огрызнулся Фледжби, немедленно ставший на стражу своих интересов. – Но пусть будет так: говорю я, а слушаете – вы. А я говорю, имея перед глазами пример моего покойного родителя и моей покойной родительницы, что Джорджиана, кажется, не из тех, которые берут приступом.

Уважаемый мистер Лэмл был наглец и по природе своей, и по всем навыкам. Видя, как Фледжби смелеет все больше и больше, он понял, что заискиванием тут ничего не добьешься, и грозно уставился в маленькие глазки своего хозяина, пробуя, не подействует ли на него иное обращение. Удовлетворенный ответом, полученным от этих маленьких глазок, он пришел в бешенство и с такой силой ударил кулаком по столу, что посуда на нем задребезжала и пустилась в пляс.

– Вы слишком много себе позволяете, сэр! – крикнул мистер Лэмл, поднимаясь со стула. – Вы дерзкий негодяй! Как прикажете понимать ваше поведение?

– Слушайте, – запротестовал Фледжби. – Перестаньте буянить!

– Вы слишком много себе позволяете, сэр! – повторил мистер Лэмл. – Вы дерзкий негодяй!

– Да нет, слушайте! – взывал к нему Фледжби, сдавая позиции.

– Вы низкая, грубая скотина! – гремел мистер Лэмл, свирепо озираясь по сторонам. – Вы бы у меня получили хорошего пинка в зад, если бы ваш лакей дал мне шесть пенсов из хозяйских денег, чтобы я почистил потом сапоги, потому что на вас и тратиться-то жалко!

– Нет, нет! – взмолился Фледжби. – Что вы говорите! Одумайтесь!

– Слушайте, мистер Фледжби, – сказал Лэмл, надвигаясь на него. Поскольку вы осмеливаетесь перечить мне, я вам сейчас покажу, с кем вы имеете дело. Позвольте мне ваш нос!

Но Фледжби прикрыл нос ладонью и пробормотал, пятясь назад:

– Нет, пожалуйста, не надо!

– Позвольте мне ваш нос! – повторил Лэмл.

Все еще прикрывая эту часть своего лица ладонью и пятясь назад, мистер Фледжби твердил (по-видимому, схватив сильный насморк):

– Нед! Божалуйста, не дадо!

– И этот молокосос, – воскликнул Лэмл, останавливаясь и самым внушительным образом выпячивая грудь, – этот молокосос позволяет себе кривляться передо мной, тогда как я, из всех известных мне молокососов, одному ему предложил воспользоваться такой блестящей возможностью! Этот молокосос позволяет себе зазнаваться только потому, что у меня, в ящике письменного стола, лежит документ, написанный его грязной рукой, – его обязательство выдать мне мизерную сумму в уплату за одно событие, которое может свершиться только с моей помощью и с помощью моей жены. Этот молокосос, этот Фледжби, осмеливается дерзить мне, Лэмлу! Позвольте ваш нос, сударь!

– Нет! Стойте! Я прошу прощения! – униженно пролепетал Фледжби.

– Что вы сказали, сэр? – спросил мистер Лэмл, прикидываясь, будто ярость затуманила ему рассудок.

– Я прошу прощения, – повторил Фледжби.

– Громче, сэр! Кровь бросилась мне в голову от справедливого негодования. Я вас не слышу.

– Я сказал, – из учтивости Фледжби подчеркивал каждое слово, – прошу прощения. Мистер Лэмл выдержал паузу.

– Будучи джентльменом и человеком чести, – проговорил он, бросаясь в кресло, – я складываю оружие.

Мистер Фледжби, хоть и не так эффектно, но тоже сел в кресло и медленно, постепенно отнял руку от носа.

Чувство скромности помешало ему высморкаться сразу после того, как эта часть его лица удостоилась чуть ли не всенародного внимания. Впрочем, мало-помалу он преодолел свою нерешительность и позволил себе такую вольность.

– Лэмл, – залебезил мистер Фледжби, высморкавшись. – Надеюсь, мы с вами снова друзья?

– Мистер Фледжби, – провозгласил Лэмл, – ни слова больше.

– Я, кажется, слишком уж разошелся, – сказал Фледжби, – но это не намеренно.

– Ни слова, ни слова больше! – величественным тоном повторил мистер Лэмл. – Позвольте... – Фледжби вздрогнул. – Позвольте вашу руку.

Последовал обмен рукопожатиями и всяческими любезностями, в особенности со стороны мистера Лрмла, который был таким же трусом, как и Фледжби, и наравне с ним подвергался опасности навсегда проиграть борьбу за первенство в их отношениях. Впрочем, он вовремя собрался с духом и сумел использовать сведения, прочтенные в глазах своего собеседника.

К концу завтрака между ними установилось полное взаимопонимание. Было условлено, что мистер и миссис Лэмл продолжат свои махинации, будут ухаживать вместо Фледжби и обеспечат ему победу. Он же, со своей стороны, смиренно признавшись в нехватке светской любезности, умолял, чтобы его искусные помощники оказали ему всяческую поддержку.

Мог ли мистер Подснеп подозревать, какие козни плетутся вокруг его Молодой особы, какие капканы расставлены на ее пути! Он полагал, что его Молодая особа живет в покое и безопасности в храме подснепизма, выжидая того часа, когда она, Джорджиана, сочетается браком с избранником Подснепа, который предоставит ей пользоваться и владеть его достоянием нераздельно с ним. Молодую особу мистера Подснепа бросило бы в краску при одной только мысли, что можно иметь другие соображения по этому поводу, а не идти замуж за того, кого ей укажут, и, согласно брачному контракту, нераздельно с ним пользоваться и владеть его достоянием. Кто отдает эту женщину в жены этому мужчине? Я, Подснеп. И да зачахнет в корне дерзновенное помышление, будто какое-либо иное, низшее существо может стать между нами!

День был субботний, а Фледжби смог выйти из дому, восстановив наперед бодрость духа и обычную температуру носа, только после полудня. Шагая по направлению к Сити, он двигался навстречу людскому потоку, выливавшемуся оттуда, и на Сент-Мэри-Экс попал лишь тогда, когда эта улица совсем обезлюдела и притихла. В нависшем над мостовой светло-желтом доме, около которого Фледжби задержал шаги, тоже стояла полная тишина. Шторы наверху были спущены, и дощечка с надписью "Пабси и Кo" словно дремала за стеклом конторы в нижнем этаже, смотревшей своим единственным оком на сонную улицу.

Фледжби постучал, позвонил, Фледжби позвонил, постучал, но дверь ему не открывали.

Фледжби пересек узкую улочку и посмотрел на окна верхнего этажа, но оттуда никто не посмотрел на Фледжби. Он рассердился, снова пересек узкую улочку и, видимо вспомнив о своих недавних испытаниях, дернул за ручку звонка, будто это был нос у дома. Ухо, прижатое к замочной скважине, уверило его наконец, что внутри кто-то есть. Взгляд, устремленный в замочную скважину, вероятно, подтвердил показания уха, так как Фледжби сердито дернул дом за нос и дергал и дергал его до тех пор, пока в темном дверном проеме не появился нос, но уже человеческий.

– Эй вы, сударь! – крикнул Фледжби. – Это что за шутки?

Его слова относились к еврею в старомодном длиннополом лапсердаке с глубокими карманами – к почтенному старцу с большой блестящей лысиной, окаймленной длинными седыми волосами, переплетающимися с бородой; к старцу, который приветствовал его по-восточному учтиво, склонив голову и протянув руки ладонями вниз, словно стараясь этим исполненным благородства движением умилостивить своего разгневанного властелина.

– Как прикажете понимать ваше поведение? – бушевал Фледжби.

– Добрый хозяин, – отвечал старик. – Сегодня праздник, я никого не ждал.

– К черту праздники! – крикнул Фледжби, входя в дом. – Тебе-то что за дело до наших праздников! Запри дверь.

Старик повиновался, снова склонив голову. В передней за дверью висела его ветхая широкополая шляпа с низкой тульей, такая же старомодная, как и лапсердак; в углу стоял его посох – не палка, а настоящий посох. Фледжби вошел в контору, взобрался на высокую табуретку и сдвинул шляпу набекрень. По стенам конторы были развешаны нитки стекляруса, на полках стояли небольшие ящики, дешевые часы, дешевые цветочные вазы – все иноземный товар.

Фледжби в заломленной набекрень шляпе сидел на табурете, болтая ногой, и молодость его явно проигрывала по сравнению со старостью еврея, который стоял, склонив непокрытую голову, и поднимал глаза на хозяина лишь тогда, когда тот спрашивал его о чем-нибудь. Одежда на старике была такая же ветхая, как и шляпа, висевшая в передней, но, несмотря на свой убогий вид, он не вызывал к себе неприязненного чувства. А в молодом Фледжби, хоть и щеголевато одетом, было что-то мерзкое.

– Вы, сударь, так и не объяснили мне, что значит ваше поведение, сказал Фледжби, почесывая голову полями шляпы.

– Хозяин, я пошел подышать воздухом.

– Уж не в погребе ли, где ничего не слышно!

– На крыше.

– Вот это я понимаю! Так-то ты печешься о деле!

– Хозяин, – серьезно и терпеливо отвечал Старик, – для каждой сделки требуется по крайней мере два человека, а сегодня праздник, и я остался один.

– Вот оно что! Нельзя сразу быть и за продавца и за покупателя? Так, кажется, говорят у вас, у евреев?

– Если так говорят, значит это правда, – с улыбкой ответил старик.

– Не мешает вам сказать кое-когда и правду, уж очень много вы лжете, заметил Очаровательный Фледжби.

– Хозяин, – сдержанно, но веско отвечал старик, – лжи очень много повсюду, у людей всех вероисповеданий.

Несколько огорошенный таким ответом, Очаровательный Фледжби снова почесал полями шляпы свою умную голову, чтобы выиграть время и собраться с мыслями.

– Да вот, например, – заговорил он наконец, словно последняя реплика ему и принадлежала. – Кому, кроме нас с тобой, приходилось слышать, что еврей может быть бедняком?

– Самим же евреям, – с улыбкой поднимая на него глаза, сказал старик. Им часто приходится слышать о бедных евреях и помогать бедным евреям.