Текст книги "Наш общий друг (Книга 1 и 2)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Доктор тоже пришел вечером посмотреть, как себя чувствует Джонни. Они с Роксмитом стали рядом, с состраданием глядя на него.

– Ты что, Джонни? – спросил Роксмит, обняв силившегося приподняться ребенка.

– Ему... – ответил Джонни. – Отдайте...

Доктор, понимавший детей с полуслова, взял лошадку, ковчег, желтую птичку и гвардейского солдатика и осторожно поставил все это на соседнюю кроватку, где лежал малыш со сломанной ногой.

Джонни улыбнулся усталой, но довольной улыбкой, вытянулся, словно укладываясь спать, потом чуть приподнялся на поддерживающей его руке, протянул Роксмиту губы и сказал:

– Поцелуй касивую леди.

Распорядившись всем своим достоянием и устроив свои дела в здешнем мире, Джонни покинул его с этими словами на устах.

ГЛАВА X – Преемник

Кое-кого из собратьев его преподобия Фрэнка Милви тяготило совершение похоронной службы, так как им казалось, будто они слишком много обещают умершим в загробной жизни. Но его преподобие Фрэнк, считавший, что среди прочих (скажем, тридцати девяти) обязанностей священника есть такие, которые, если призадуматься над ними, еще больше растревожат совесть, отгонял от себя эти мысли.

Его преподобие Фрэнк Милви, человек кроткий, терпеливый, с грустью видел много плевелов и чужеядных растений в винограднике, где ему приходилось трудиться, и не тщился показать, что эти труды наделяют его холодной мудростью. Он знал лишь одно: чем больше ему дает его скромный человеческий опыт, тем яснее проступает перед ним то, что открыто Всеведению.

И если бы не над Джонни, а над другим покойником, с другой, более горькой судьбой, довелось ему читать слова, которые смущали кое-кого из его собратьев, но озаряли светом множество сердец, он выполнил бы свой долг с чувством сострадания и со смирением. Читая же эти слова над могилкой Джонни, его преподобие Фрэнк вспоминал не свою бедность, а своих шестерых детей, и слезы застилали ему глаза. И в глубоком раздумье стояли они оба – он и его милая, умненькая жена, – глядя на свежевырытую могилу, и в таком же глубоком раздумье вернулись рука об руку домой.

Горе посетило аристократический особняк, зато в "Приюте" царила радость. Мистер Вегг рассуждал сам с собой: если кому-то понадобился сирота, так он тоже сирота, а лучшего сироты и желать нечего. На самом-то деле! Слоняются люди по Брентфорду, разыскивают там сирот, которые не имеют на них никаких прав, не приносили им никаких жертв, – и не видят у себя под носом сироту, поступившегося ради них мисс Элизабет, маленьким мистером Джорджем, тетушкой Джейн и дядюшкой Паркером.

Мистер Вегг захихикал, когда ему сообщили печальную весть. Больше того! Один свидетель, который останется пока неназванным, утверждал впоследствии, что, воспользовавшись своим уединением в "Приюте", мистер Вегг вытянул, как балерина, деревянную ногу и, приплясывая на другой, настоящей ноге, проделал не то издевательский, не то ликующий пируэт.

Все эти дни Джон Роксмит относился к миссис Боффин не как секретарь к жене своего патрона, а скорее как сын к матери. В его обхождении с ней всегда, с самого первого дня, чувствовалась сдержанная, почтительная нежность; то, что было странного в ее платье и манерах, словно и не казалось ему странным. Во время их бесед в его взгляде иногда проскальзывала спокойная, легкая усмешка, и все же радость, которую ему доставляло общение с этой бесхитростной, ласковой, как солнышко, женщиной, могла бы с одинаковой естественностью проявиться и в слезах и в улыбке. Свое полное сочувствие стремлению миссис Боффин взять в дом маленького Джона Гармона и вырастить его Роксмит подтвердил и на словах и на деле, и теперь, когда это доброе стремление завершилось так печально, он отзывался о нем не менее тепло, не менее уважительно, за что миссис Боффин была бесконечно благодарна ему.

– Большое вам спасибо, мистер Роксмит, – сказала миссис Боффин. Большое, большое спасибо. Я вижу, вы любите детей.

– По-моему, их все любят.

– Должны бы любить, – сказала миссис Боффин, – да мы не всегда делаем то, что должны. Ведь правда?

Джон Роксмит ответил:

– Есть, к счастью, другие люди, те, кто восполняет недостатки своих ближних. Мистер Боффин рассказывал мне, что были дети, которых вы очень любили.

– Он сам их не меньше любил! Да ведь у него всегда так: все хорошее на меня сваливает. А почему вы такой печальный, мистер Роксмит?

– Разве?

– Я сужу по голосу. У вас было много братьев и сестер?

Он покачал головой.

– Вы были единственным ребенком?

– Нет, был еще один. Но он давно умер.

– А отец с матерью живы?

– Умерли.

– Может, из родни кто есть?

– Никого не осталось. Да у меня ее, кажется, и не было. Я о родственниках никогда не слышал.

В эту минуту в комнату легкими шагами вошла Белла. Они не заметили ее, и она отступила к дверям, не зная, как ей быть – остаться или уйти.

– Не обижайтесь на меня, старуху, – продолжала миссис Боффин, – и скажите правду. Мистер Роксмит, у вас не было неудачи в сердечных делах?

– Нет, не было. Почему вы об этом спрашиваете?

– А вот почему: вы иной раз бываете такой... как бы это сказать?., понурый, что ли. Это в ваши-то годы! Вам, верно, и тридцати нет?

– Тридцати еще не исполнилось.

Решив, что теперь самая пора дать знать о своем присутствии, Белла кашлянула, чтобы привлечь их внимание, извинилась и спросила, не уйти ли ей – она, кажется, прервала деловой разговор?

– Нет, не уходите, – сказала миссис Боффин. – К делу мы сейчас только приступим, и вас, Белла, это касается теперь не меньше, чем меня. Но я хочу, чтобы и мой Нодди присутствовал на нашем совете. Будьте так добры, сходите кто-нибудь за моим Нодди.

Роксмит взялся исполнить это поручение и вскоре вернулся в обществе трусившего рысцой мистера Боффина. Белла почему-то заволновалась, думая, о чем же сейчас пойдет речь? И успокоилась лишь тогда, когда миссис Боффин заговорила.

– Садитесь-ка рядом со мной, душенька, – начала эта достойная женщина, с удобством устраиваясь на широкой оттоманке посреди комнаты и беря Беллу под руку. – А ты, Нодди, сядешь здесь, а мистер Роксмит вон там. Так вот о чем нам надо поговорить: я получила письмецо от мистера и миссис Милви, такое ласковое, что слов нет! Мистер Роксмит прочитал мне его вслух, потому что я плохо разбираю по-письменному. Они предлагают подыскать другого ребенка, которого я могла бы назвать как мне хочется и взять на воспитание... и, узнав об этом; я крепко задумалась.

– А уж если задумалась, держись! – послышался восхищенный шепот мистера Боффина. – Ей только начать трудно, а дальше мысли из нее так и прут, как пар из паровоза.

– Да... задумалась я, – повторила миссис Боффин, просияв от комплимента мужа. – И надумала я две вещи. Первая вот какая: не хочется мне больше воскрешать имя Джона Гармона. Несчастливое это имя, назовешь им еще одного малыша, а оно опять принесет горе, и будешь себя потом корить.

– А скажите, – с озабоченным видом обратился мистер Боффин к секретарю, всецело полагаясь на его суждение, – суеверием тут не пахнет?

– Миссис Боффин руководствуется чувством, – мягко ответил Роксмит. Это имя всегда было несчастливым, а теперь с ним связаны новые тяжелые воспоминания. Оно отжило свой век. Стоит ли воскрешать его? Мисс Уилфер, разрешите вас спросить, как вы считаете?

– Мне это имя не принесло счастья, – сказала Белла, вспыхнув. – Во всяком случае до тех пор, пока оно не привело меня сюда. Но дело не в этом. Мы назвали Джоном Гармоном бедного малыша, а он так растрогал меня своей лаской, что я, кажется, буду ревновать, если Джоном Гармоном назовут другого ребенка. Я не смогу называть его именем, которое стало мне дорого.

– Ваше мнение тоже такое? – снова обратился мистер Боффин к секретарю, внимательно глядя на него.

– Я повторяю, тут надо полагаться на чувство, – ответил Роксмит. – И мне кажется, что чувства мисс Уилфер очень тонки и благородны.

– Теперь послушаем твое мнение, Нодди, – сказала миссис Боффин.

– Мое мнение, старушка, – заявил Золотой Мусорщик, – твое мнение.

– Значит, – сказала миссис Боффин, – мы все согласны, что воскрешать имя Джона Гармона не нужно. Пусть покоится в могиле. Мистер Роксмит говорит, что надо полагаться на чувство, но, боже ты мой! сколько на свете таких дел, где лишь на чувство и надо полагаться! Ну, хорошо! А теперь, голубушка моя Белла, и вы, мистер Роксмит, послушайте, что я еще надумала. Когда мы с мужем впервые заговорили о моем желании усыновить мальчика-сиротку в память Джона Гармона, я сказала: "Как утешительно думать, что какому-нибудь бедняжке пойдут на пользу деньги Джона и он не будет такой несчастный, заброшенный, каким был Джон!"

– Браво! – воскликнул мистер Боффин. – Так и сказала, слово в слово! Бис!

– Подожди, Нодди, – возразила ему миссис Боффин. – Это еще не все, не вовремя ты со своим "бисом". Я от собственных слов не отказываюсь, как тогда говорила, так и сейчас скажу. Но вот умер наш малютка, и стало мне думаться: а может быть, я тут больше всего сама себя ублажала? Все разыскивала такого ребенка, чтобы и личиком помилее и чтобы приглянулся мне. Ведь если хочешь сделать добро, так делай это ради самого добра, а уж о том, что тебе нравится или не нравится, забудь!

– А может быть, – сказала Белла, и, может быть, тут она вспомнила те странные отношения, которые когда-то связывали ее с ныне покойным Джоном Гармоном. – ...Может быть, воскрешая это имя, вы хотели дать его ребенку не менее милому вам, чем его тезка. Ведь к нему вы всегда питали нежные чувства.

– Вот какая вы добрая, голубушка! – сказала миссис Боффин, пожимая ей руку. – Нашли чем меня оправдать! Может статься, так оно и было. Конечно, доля правды здесь есть, но только доля, а не вся правда. Впрочем, сейчас это не важно, ведь мы решили, что с именем Джон Гармон надо покончить.

– И оставить его только в воспоминаниях, – задумчиво проговорила Белла.

– Вы лучше меня сказали, голубушка. "И оставить его только в воспоминаниях". Ну, так вот, я и надумала: если брать на себя заботы о каком-нибудь сироте, пусть он будет для меня не баловнем, не забавой, а ребенком, которому надо помочь ради него самого.

– И не обязательно, чтобы хорошенький? – спросила Белла.

– Нет, – твердо ответила миссис Боффин.

– И не обязательно, чтобы располагал к себе? – спросила Белла.

– Нет, – повторила миссис Боффин. – Не обязательно. Уж как будет, так будет. Есть один хороший мальчик, которого судьба не побаловала такими достоинствами, но он честный, работящий и заслуживает того, чтобы ему помогли. Вот я и решила, если о себе не думать, значит ему и надо помочь.

Тут в дверях появился лакей, который не так давно был оскорблен в своих лучших чувствах. Он подошел к Роксмиту и извиняющимся тоном доложил о госте с предосудительным именем "Хлюп".

Все четверо участников совещания переглянулись между собой и замолчали.

– Позвать его сюда, миссис Боффин? – спросил Роксмит.

– Да, – сказала она. После чего лакей удалился, потом снова появился в сопровождении Хлюпа и вышел, преисполненный негодования.

Заботами самой миссис Боффин Хлюп был одет в черную пару, и портной, шивший ее, получил от Роксмита приказ пустить в ход все свое искусство, чтобы по возможности скрыть на ней пуговицы и застежки. Но хилость фигуры Хлюпа ваяла верх над всеми ухищрениями портновской науки, и теперь он стоял перед членами совещания точно Аргус *, ослепляя их поблескиванием, подмаргиванием, сверканьем и мерцаньем сотни ярких металлических глаз. Изысканный вкус какого-то неизвестного шляпника снабдил его головной убор черной лентой, закупленной, вероятно, оптом; лента была плоеная от тульи до полей и сзади заканчивалась бантом, при виде которого воображение человеческое пасовало и разум поднимал бунт. Особые силы, присущие ногам Хлюпа, уже успели собрать его брюки гармошкой у щиколоток, а на колени напустить мешками; руки, наделенные такими же способностями, вздернули рукава к локтям, обнажив кисти. Ко всему этому великолепию следует добавить чрезвычайно короткие фалдочки да зияющий провал на том месте, где полагается быть животу, – и портрет Хлюпа будет готов.

– Ну, как там Бетти, дружок? – спросила его миссис Боффин.

– Спасибо, ничего, – ответил Хлюп. – Шлет вам поклон, благодарит за чай и за все заботы и справляется о здоровье вашего семейства.

– Ты только что пришел, Хлюп?

– Да, сударыня.

– Значит, пообедать еще не успел?

– Нет, сударыня, но собираюсь. Разве я забуду, как вы мне наказывали: не уходи, пока тебя не угостят мясом, пивом и пудингом... Нет! Их четыре было! Я же помню – сам подсчитывал, когда ел. Мясо – раз, пиво – два, овощи – три... а кто же четвертый? Пудинг! Вот кто четвертый! – Тут Хлюп запрокинул назад голову, широко открыл рот и засмеялся, сам не свой от восторга.

– А питомцы? Как они, бедняжки? – спросила миссис Боффин.

– Все обошлось, сударыня! Поправляются!

Миссис Боффин переглянулась с остальными тремя членами совещания и потом проговорила, поманив к себе мальчика.

– Хлюп!

– Да, сударыня!

– Подойди поближе, Хлюп. Скажи, тебе хотелось бы обедать здесь каждый день?

– Каждый день, и чтобы все четыре, сударыня? О сударыня! – Чувства, нахлынувшие на Хлюпа, вынудили его стиснуть в руках шляпу и согнуть правую ногу в колене.

– Да. И чтобы тебя взяли сюда совсем и заботились бы о тебе, если ты заслужишь наши заботы?

– О сударыня!.. А как же миссис Хигден? – Хлюп сразу забыл о своем восторге и, попятившись назад, с озабоченным видом закачал головой. – Миссис Хигден-то как же? Она на первом месте. Лучшего друга, чем миссис Хигден, у меня и быть не может. За нее, за миссис Хигден, надо крутить. Если за нее не будешь крутить, что с ней станется? – При одной только мысли, что на миссис Хигден может свалиться такая непоправимая беда, Хлюп побледнел и пришел в страшное волнение.

– Ты прав, Хлюп, прав! – сказала миссис Боффин. – И не мне тебя отговаривать! Но мы об этом позаботимся. Если подыщем кого-нибудь, кто будет крутить за Бетти Хигден, ты переберешься сюда на постоянное житье, а ей и по-другому можно помогать, не только тем, что каток крутить.

– Да все равно! – воскликнул ликующий Хлюп. – Ведь крутить-то приходится по ночам. Здесь я буду днем с утра до вечера, а как ночь, так крутить. Спать я не захочу, бог с ним, со сном! А уж если приспичит вздремнуть, – после минутного раздумья смущенно добавил он, – что ж, вздремну у катка. Сколько раз так бывало – кручу и сплю, да еще как сладко!

В порыве благодарности Хлюп поцеловал у миссис Боффин руку потом шагнул в сторону, чтобы дать простор своим чувствам, запрокинул назад голову, широко открыл рот и разразился унылым воплем. Это делало честь его сердцу, но предвещало соседям немалое беспокойство в будущем, так как лакей, заглянувший в комнату, извинился за свое непрошеное появление и пояснил его тем, что "ему показалось, будто здесь кошки".

ГЛАВА XI – Кое-что о сердечных делах

Из маленькой пришкольной квартирки с маленькими оконцами, похожими на игольное ушко, и маленькой дверью, похожей на переплет букваря, маленькая мисс Пичер зорко наблюдала за предметом своих тайных воздыханий Любовь хоть она, как говорят, и страдает слепотой – страж бдительный, и мисс Пичер не давала этому стражу ни минуты отдыха в слежке за мистером Брэдли Хэдстоном. По натуре своей мисс Пичер не была соглядатаем, ей не было свойственно ни коварство, ни интриганство, ни злобствование – просто она любила Брэдли без взаимности, отдавая ему весь тот несложный, бесхитростный запас чувств, по которому ей никогда не приходилось сдавать экзамены и удостаиваться аттестатов. Если б ее верная грифельная доска обладала свойствами лакмусовой бумаги, а грифель – свойствами симпатических чернил, сколько неожиданных для учеников маленьких трактатов проступило бы сквозь столбики сухих цифр на этой доске от одного только соседства с пылким сердцем мисс Пичер! – ибо после уроков, наслаждаясь тихим досугом в тихом пришкольном домике, она не раз поверяла своей конфидентке – грифельной доске – вымышленные описания того, как однажды, в благоуханные вечерние сумерки, у огорода за углом появились две человеческие фигуры, из которых одна мужская, склонилась к другой – женской, несколько полноватой и низенькой, и чуть слышно прошептала: "Эмма Пичер! Ты согласна стать моею?" После чего голова женской фигуры поникла на плечо, принадлежащее мужской фигуре, и все дальнейшее утонуло в ликующем пении соловьев. Ученицы мисс Пичер и не подозревали, что Брэдли Хэдстон незримо присутствует даже на уроках. Взять, к примеру, географию. Опережая лаву, Брэдли Хэдстон торжествующе вылетал из Этны и Везувия, без всякого вреда для себя варился в горячих источниках Исландии и величественно проплывал по Гангу и Нилу. Что задано по истории о могущественном властелине мира? Вот он перед вами – в панталонах цвета соли с перцем и при часах на волосяной цепочке, обвитой вокруг шеи. Каллиграфия? Большинство учениц мисс Пичер научились выводить заглавные "Б" и "X" на полгода раньше, чем все остальные буквы алфавита. А устный счет под началом мисс Пичер частенько превращался в закупку совершенно баснословного по своему богатству гардероба для Брэдли Хэдстона: восемьдесят четыре галстука по два шиллинга девять с половиной пенсов каждый, две дюжины серебряных часов по четыре фунта пятнадцать шиллингов и шесть пенсов, семьдесят четыре черных шляпы по восемнадцать шиллингов, и много тому подобных излишеств.

Бдительный страж, пользующийся ежедневной возможностью косить глаза в сторону Брэдли, вскоре известил мисс Пичер, что за последнее время вид у Брэдли стал еще более озабоченный и что он ходит потупившись, с хмурым лицом, точно ломая голову над какими-то трудными задачами, которые не встречаются в школьном курсе. Сопоставив то и другое – причем в графу "то" были отнесены теперешний вид Брэдли и его частое общение с Чарли Хэксемом, а в графу "другое" вписан их недавний визит к сестре Хэксема, – страж поделился с мисс Пичер своими подозрениями, что виной всему этому вышеупомянутая сестра.

– А любопытно знать, – сказала однажды мисс Пичер, отвлекаясь от составления еженедельного классного отчета, – как зовут сестру Хэксема?

Неизменно присутствующая и неизменно преданная Мэри-Энн, сидевшая за шитьем, подняла руку.

– Да, Мэри-Энн?

– Ее зовут Лиззи, мисс Пичер.

– Такое имя вряд ли существует, Мэри-Энн, – назидательным тоном, нараспев протянула мисс Пичер. – Разве при крещении могут дать имя "Лиззи", Мэри-Энн?

Мэри-Энн положила шитье на стол, поднялась, зацепила левую руку крючком за локоть правой, как на уроке, и ответила:

– Нет, это уменьшительное, сударыня.

– Кто ее так назвал? – по привычке продолжала мисс Пичер, но вовремя спохватилась, потому что Мэри-Энн с чисто богословским рвением уже была готова распространиться на тему о восприемниках и восприемницах при обряде крещения. – Уменьшительное от какого имени?

– От Элизабет или от Элизы, мисс Пичер.

– Правильно, Мэри-Энн. Имелись ли в раннюю пору христианской церкви святые Лиззи, сомнительно, весьма сомнительно. – Какое глубокомыслие проявила мисс Пичер в этом вопросе! – Следовательно, изъясняясь по возможности точнее, мы скажем, что сестру Хэксема зовут Лиззи, но при крещении имя ей дано другое. Так, Мэри-Энн?

– Так, мисс Пичер.

– И где же, – продолжала мисс Пичер, довольная своей весьма прозрачной уловкой, будто этот маленький экзамен должен был пойти на пользу не ей самой, а Мэри-Энн, – где живет эта девица, которую зовут Лиззи уменьшительное от Элизабет или Элизы? Подумай хорошенько, прежде чем ответить.

– На Черч-стрит, Смит-сквер, недалеко от Милбэнка, мисс Пичер.

– На Черч-стрит, Смит-сквер, недалеко от Милбэнка, – повторила мисс Пичер, словно это было давно известно ей по учебнику. – Совершенно верно. А чем эта девица занимается? Не торопись, Мэри-Энн.

– Она работает в портняжной мастерской, в Сити, мисс Пичер.

– А-а! – задумчиво протянула мисс Пичер, но тут же подхватила утвердительным тоном: – В портняжной мастерской, в Сити. Да-а?

– А Чарли... – снова заговорила Мэри-Энн и осеклась под взглядом мисс Пичер. – Я хотела сказать – Хэксем, мисс Пичер.

– То-то же, Мэри-Энн! Я очень рада, что ты хотела сказать именно так. А Хэксем?..

– ...говорит, – продолжила Мэрн-Энн, – что он не доволен своей сестрой, что сестра не слушается его, а слушается кого-то другого, и что...

– Мистер Хэдстон идет! – воскликнула мисс Пичер, метнув взгляд в зеркало. – Ты очень хорошо отвечала, Мэри-Энн. У тебя вырабатывается отличная привычка четко излагать свои мысли. Ну, на сегодня довольно.

Умолкнув и снова сев на место, скромная Мэри-Энн принялась водить иглой, и ее рука все ходила и ходила взад и вперед даже тогда, когда на порог упала тень, предвещающая, что немедленно вслед за ней надо ожидать и появление учителя.

– Здравствуйте, мисс Пичер, – сказал он, входя следом за своей тенью и занимая ее место.

– Здравствуйте, мистер Хэдстон. Мэри-Энн, – стул!

– Благодарю вас, – сказал Брэдли, чопорно присаживаясь на самый кончик. – Я к вам на минутку. Зашел по дороге попросить вас об одном одолжении, в надежде, что вы, как добрая соседка, не откажете мне.

– Зашли по дороге, мистер Хэдстон? – переспросила мисс Пичер.

– Да. По дороге к... туда, куда я иду. "На Черч-стрит, Смит-сквер, недалеко от Милбэнка", – мысленно проговорила мисс Пичер.

– Чарльз Хэксем пошел достать кое-какие книги и вернется обратно, по всей вероятности, раньше меня. Так как дома никого больше нет, я взял на себя смелость сказать ему, что оставлю ключ у вас. Вы разрешите это?

– Разумеется, мистер Хэдстон. Вы хотите прогуляться, сэр?

– Да, и прогуляться и... по делу. "По делу на Черч-стрит, Смит-сквер, недалеко от Милбэнка", – снова повторила про себя мисс Пичер.

– Изъяснив вам свою просьбу, – Брэдли положил ключ на стол, – я пойду. Нет ли у вас каких поручений, мисс Пичер? Может быть, вы воспользуетесь оказией?

– Благодарствуйте, мистер Хэдстон. А вы куда направляетесь?

– К Вестминстеру.

"Милбэнк", – в третий раз повторила мысленно мисс Пичер.

– Нет, благодарствуйте, мистер Хэдстоп. Я не хочу беспокоить вас своими просьбами.

– Вы не причините мне ни малейшего беспокойства, – сказал учитель.

"Ах! -воскликнула мисс Пичер, но не вслух. – Зато вы лишили меня покоя!" – И хоть она ничем не выдала себя, ни взглядом, ни улыбкой, сердце ее беспокойно забилось, когда он вышел из комнаты.

Она правильно отгадала, куда он держит путь. Он шел прямо к дому кукольной швеи, поскольку это позволяло хитроумие его предков, оставивших здесь лабиринт пересекающихся улиц, – шел опустив голову, занятую только одной мыслью. Эта мысль не покидала его с тех пор, как он увидел Лиззи Хэксем. Ему казалось, что все, что можно было подавить в себе, он подавил, все, что можно было обуздать в себе, он обуздал, и вот в одну минуту, в один миг это уменье владеть собой исчезло. Любовь с первого взгляда – тема избитая, и говорилось о ней достаточно, мы только добавим, что в некоторых натурах, сходных с натурой Брэдли, в которой тлел затаенный огонь, эта страсть, вдруг вспыхнув и забушевав, как пожар на ветру, может сбросить оковы и с других страстей. В противоположность натурам слабым, заурядным, способным потерять голову из-за очередной ложной идеи – в наши дни она обычно принимает форму преклонения перед кем-нибудь за что-нибудь, по существу и не содеянное, а если и содеянное, то кем-то другим, – в противоположность им, натуры менее заурядные могут оставаться безучастными и вдруг, под влиянием минуты, разгореться неудержимым огнем.

Учитель шагал по улицам, думая свою думу, и на измученном его лице можно было прочесть, как тяжко терпеть поражение в борьбе. Его снедало тайное чувство негодования и стыда перед самим собой за то, что страсть к сестре Чарли Хэксема взяла над ним верх, и все же он устремлял мысли к тому, как бы утолить эту страсть.

Когда он предстал перед кукольной швеей, она сидела за работой одна. "Ого! – проговорила мысленно эта проницательная юная особа. – Вот кто к нам пожаловал! А ведь я, любезный, все твои повадки и фокусы давно знаю!"

– Сестры Хэксема... – сказал Брэдли Хэдстон, – нет дома?

– Ишь отгадал! Настоящий кудесник! – воскликнула мисс Рен.

– Разрешите мне подождать ее, я хочу с ней поговорить.

– Хотите поговорить с ней? Что ж, садитесь. Надеюсь, это желание будет обоюдным.

Брэдли Хэдстон бросил недоверчивый взгляд на хитрое личико, снова склонившееся над работой, и спросил, стараясь побороть свои сомнения и нерешительность:

– Надеюсь, тут нет намека на то, что мой приход будет неприятен сестре Хэксема?

– Вот опять! – Мисс Рен досадливо прищелкнула пальцами. – Слышать не могу, когда вы ее так называете, потому что мне ваш Хэксем не нравится!

– Вот как?

– Да! – Мисс Рен сморщила носик, выражая этим свою неприязнь к Хэксему. – Эгоист. Только о себе и думает. Хотя все вы такие!

– Все такие? Значит, я вам тоже не нравлюсь?

– Так себе, – со смешком ответила мисс Рен и пожала плечами. – Я вас почти не знаю.

– А я и не подозревал, что мы все такие, – сказал Брэдли, немного задетый ее упреком. – Может быть, не все, а только некоторые?

– То есть все, кроме вас? – съязвила девочка. – Гм! ну-ка, взгляните этой леди в лицо. Это госпожа Правда. Достопочтенная. В полном параде.

Брэдли посмотрел на куклу, которая только что лежала на рабочем столике лицом вниз, пока ей зашивали платье на спине, – посмотрел и снова перевел взгляд на мисс Рен.

– Вот! Я ставлю достопочтенную госпожу П. на стол, спиной к стенке, так, чтобы она смотрела прямо на вас своими голубыми глазами, – продолжала мисс Рен и, сопровождая слова действиями, ткнула два раза иголкой в воздух, точно выкалывая глаза учителю. – А теперь позвольте сказать мне в присутствии свидетельницы, госпожи П., зачем вы сюда пришли?

– Поговорить с сестрой Хэксема.

– Да не может быть! – выпалила мисс Реп, вздернув подбородок. – По какому же делу?

– По делу, которое касается ее самой.

– О госпожа П! -воскликнула мисс Рен. – Вы слышите это?

– Поговорить с ней ради ее же блага, – продолжал Брэдли, и приноравливаясь к тону кукольной швеи и сердясь на то, что таилось за ее словами.

– О госпожа П.! – воскликнула она.

– Ради ее блага, – повторил Брэдли, начиная горячиться, – и ради блага ее брата, а я сам тут не заинтересован.

– Знаете, госпожа П., – сказала швея, – если уж на то пошло, придется повернута вас лицом к стене. – И не успела она сделать это, как в комнату вошла Лиззи Хэксем.

Лиззи с удивлением посмотрела на Брэдля Хэдстона, на Дженни, которая грозила Хэдстону кулачком, поднеся его к самым глазам, и на достопочтенную госпожу П., стоявшую лицом к стене.

– Лиззи, вот тут один совершенно незаинтересованный человек, – сказала проницательная мисс Рен, – пришел поговорить с тобой, радея о твоем благе и о благе твоего брата. Подумай только! Мне кажется, что при такой хорошей и серьезной беседе посторонние лица присутствовать не должны, и если ты, дружок, проводишь постороннее лицо наверх, оно удалится немедленно.

Лиззи взяла руку, протянутую к ней за помощью, посмотрела на кукольную швею с вопросительной улыбкой, по с места не двинулась.

– Ты же знаешь, когда постороннее лицо ходит без поддержки, оно ужасно ковыляет, – продолжала мисс Рен, – потому что у него спина болит и ноги не слушаются. И если ты не поможешь ему, Лиззи, оно удалится не очень грациозно.

– Ему лучше всего остаться здесь, – ответила Лиззи, отпуская руку мисс Дженни и легко проводя ладонью по ее кудрям. Потом, обратившись к Брэдли: Вы от Чарли, сэр?

Брэдли нерешительно встал, посмотрел на нее исподлобья, подал ей стул и вернулся на место.

– Строго говоря, – ответил он, – я пришел от Чарли, потому что мы с ним расстались около часу назад, но Чарли не давал мне никаких поручений. Я пришел сам по себе.

Мисс Дженни Рен положила локти на рабочий столик, подперла подбородок руками и сидела так, скосив глаза на учителя. Лиззи же смотрела ему прямо в лицо.

– Дело заключается в том... – Во рту у Брэдли пересохло, он с трудом выговаривал слова, что еще больше усиливало его связанность и неловкость. Дело обстоит так, что у Чарли – смею думать – нет от меня никаких секретов, и он доверил все это мне.

Брэдли замолчал, и Лиззи спросила его:

– Что "это", сэр?

– Мне казалось, – ответил учитель, снова посмотрев на нее исподлобья и тщетно стараясь выдержать ее взгляд. – Мне казалось, что вдаваться в подробности по этому поводу было бы излишне и, может, даже нескромно с моей стороны. Я имею в виду ваш отказ от планов брата, кои вы предпочли планы мистера... если не ошибаюсь, мистера Юджина Рэйберна.

Притворившись, будто он действительно не уверен в этом имени, учитель снова поднял глаза на Лиззи и тут же опустил их.

Так как она молчала, заговорить пришлось ему, и он заговорил, чувствуя еще большее замешательство.

– Ваш брат поделился со мной своими планами, как только они возникли у него. Точнее говоря, он завел об этом речь, когда я впервые пришел сюда... когда мы с ним возвращались обратно и когда я... когда впечатление от встречи с его сестрой еще не утратило для меня своей свежести.

Это было сделано, может быть, без всякого умысла, но тут маленькая швея отняла руку от подбородка, медленно, точно в раздумье, повернула достопочтенную госпожу П. лицом к обществу и приняла прежнюю позу.

– Я одобрил его мысль, – продолжал Брэдли, посмотрев на куклу и бессознательно задержав на ней свой хмурый взгляд дольше, чем на Лиззи. Одобрил потому, что кто же, как не ваш брат, должен составлять такие планы, а я к тому же надеялся помочь осуществить их. Трудно передать, с каким удовольствием, трудно передать, с каким рвением я взялся бы за это! И не могу не признать, что, когда вашего брата постигло разочарование, оно постигло и меня. Я признаюсь в этом без всякой утайки, ничего не скрывая от вас.

То, что ему удалось столько сказать, по-видимому, приободрило его. Во всяком случае, продолжал он гораздо тверже, выразительнее, хотя то и дело сжимал зубы, а его правая рука то и дело надавливала на ладонь левой, точно ему было больно и он сдерживался, чтобы не закричать.

– Я человек, умеющий сильно чувствовать, и это разочарование было для меня ударом. Я еще не оправился после него. Но мне непривычно выставлять свои чувства напоказ. Некоторые люди вынуждены многое подавлять в себе. Очень многое. Впрочем, вернемся к вашему брату. Он принял все это так близко к сердцу, что высказал свое возмущение мистеру... если не ошибаюсь, Юджину Рэйберну. Высказал в моем присутствии. Но это ни к чему не привело. Как догадается каждый, у кого открыты глаза на истинную сущность мистера... мистера Юджина Рэйберна.