Текст книги "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 64 страниц)

Глава XLIII

оказывает решающее влияние на судьбу нескольким людей. Мистер Пексниф представлен во всей полноте власти, которой он пользуется с присущей ему твердостью характера и величием духа.

В ту ночь, когда разразилась гроза, миссис Льюпин, хозяйка «Синего Дракона», сидела одна в своей маленькой буфетной. Одиночество или дурная погода, или и то и другое вместе, располагали к задумчивости, чтобы не сказать к печали. Опершись подбородком на руку и глядя в низкое решетчатое окно, темное даже в самый ясный день от затенявших его виноградных листьев, миссис Льюпин часто качала головой, приговаривая:

– Боже мой! Ах, боже мой, боже мой!

Это была печальная ночь даже в уютной комнатке «Дракона». Роскошный простор полей, пастбищ, зеленых косогоров и волнистых лугов со сверкающими ручьями, живыми изгородями и островками кудрявых деревьев лежал теперь унылый и черный от косых стекол решетчатого окна до далекого горизонта, где гром, казалось, раскатывался по холмам. Сильный ливень прибил к земле нежные ветви лоз и жасмина и словно топтал их в своей ярости; при блеске молнии было видно, как плачущие листья дрожат и жмутся к окну и настойчиво стучат в него, словно прося укрыть их от этой страшной ночи.

В знак уважения к молнии миссис Льюпин переставила свечу на каминную доску. Корзина с шитьем стояла, позабытая, рядом с ней; ужин, накрытый на круглом столике, оставался нетронутым, и ножи были убраны подальше из опасения привлечь молнию. Она долго сидела, подперев рукою подбородок и приговаривая время от времени:

– Боже мой! Ах, боже, боже мой!

Она только что собралась произнести это еще раз, как щеколда входной двери (закрытой от дождя) загремела в ржавом затворе, и вошел путник, который, закрыв дверь, подошел прямо к стойке и сказал довольно хриплым голосом:

– Пинту самого лучшего старого пива!

Ему было от чего охрипнуть, – даже просидев целый день под водопадом, нельзя было вымокнуть больше. Он был закутан до самых глаз в грубый синий матросский плащ, и с широких полей клеенчатой шляпы дождевая вода текла струйками ему на грудь, на спину и на плечи. Судя по выражению его подбородка, – гость так низко надвинул шляпу и так высоко поднял воротник в защиту от непогоды, что был виден только подбородок, да и тот он прикрыл мокрым рукавом лохматой куртки, как только миссис Льюпин взглянула на него, – хозяйка «Дракона» решила, что он человек добродушный.

– Плохая ночь! – весело заметила она. Путник встряхнулся, как собака-водолаз, и ответил, что ночь в самом деле неважная.

– На кухне разведен огонь, – сказала миссис Льюпин, – и собралось веселое общество. Не лучше ли вам пойти туда обсушиться?

– Нет, спасибо, – сказал гость, бросая взгляд в ту сторону, где была кухня. Он, как видно, знал туда дорогу.

– Так можно простудиться насмерть, – заметила хозяйка.

– Меня не так-то легко уморить, – возразил путник, – а иначе я умер бы давным-давно. Ваше здоровье, сударыня!

Миссис Льюпин поблагодарила его; но, едва поднеся кружку к губам, он, как видно, передумал и опять поставил ее на стол. Выпрямившись, он оглядел комнату, что было не так легко сделать человеку, закутанному до самых глаз и в низко надвинутой шляпе, и сказал:

– Как у вас называется этот дом? Уж не «Дракон» ли?

Миссис Льюпин любезно ответила:

– Да, «Дракон».

– Тогда у вас тут должен находиться один мой как бы… родственник, сударыня, – сказал путник, – молодой человек по фамилии Тэпли. Каково! Марк, дружище! – обратился он к стенам. – Неужто я нашел тебя наконец, старина?

Это затронуло больное место миссис Льюпин. Она подошла снять нагар со свечи на каминной полке и сказала, повернувшись спиной к путнику:

– Никому мы не были бы так рады в «Драконе», как тому человеку, который принес бы весть о Марке. Но уже много, много долгих дней и месяцев прошло с тех пор, как он покинул этот дом и Англию. И жив он, бедный, или умер, знает один только бог на небесах!

Она покачала головой, и ее голос дрогнул; должно быть, дрогнула и рука тоже, потому что нагар со свечи она снимала очень долго.

– Куда же он уехал, сударыня? – спросил путник смягчившимся голосом.

– Он уехал в Америку, – сказала миссис Льюпин еще более грустно. – Сердце у него всегда было мягкое и доброе; и может быть, сейчас он сидит в тюрьме, приговоренный к смертной казни, за то что пожалел какого-нибудь несчастного негра и помог бедному беглецу. И для чего только он поехал в Америку! Почему он не отправился в какую-нибудь другую страну, где дикари.

Окончательно расчувствовавшись, миссис Льюпин зарыдала и хотела было сесть на стул, чтобы дать полную волю своему отчаянию, как вдруг путник схватил ее в объятия, и она радостно вскрикнула, узнав его.

– Да, непременно! – восклицал Марк. – Еще раз, еще один и еще двадцать раз! Так вы не узнали меня в этой шляпе и плаще? А я думал, вы меня узнаете в любом наряде! Еще десяточек!

– Я бы и узнала вас, если бы разглядела, да разглядывать было некогда, и говорили вы как-то отрывисто. Вот уж не думала, Марк, что вы будете так резко говорить со мной, только что вернувшись.

– Еще пятнадцать! – сказал мистер Тэпли. – Какая вы красавица и как молодо выглядите! Еще шесть! Те полдюжины не считаются, придется начать снова. Господь с вами, какая же радость вас видеть! Еще разок! Ну, никогда еще мне не было так весело. Еще парочку, ведь в этом нет никакой заслуги!

Если мистер Тэпли сделал перерыв в этих арифметических упражнениях, то вовсе не оттого, что устал, а оттого, что понадобилось перевести дыхание. Перерыв напомнил ему о других обязанностях.

– Мистер Мартин Чезлвит дожидается во дворе, – сказал он. – Я оставил его под навесом для подвод и пошел посмотреть, есть ли тут кто-нибудь. Мы нынче не хотим никому показываться, пока не узнаем от вас новостей и не решим, что нам делать.

– В доме нет никого, народ только на кухне, – ответила хозяйка. – Если б они узнали, что вы вернулись, Марк, они бы развели костер на улице, как сейчас ни поздно.

– Но сегодня им не следует этого знать, милая моя душенька, – сказал Марк, – так что заприте дом и разведите посильней огонь на кухне; а когда все будет готово, поставьте свечу на окно – и мы войдем. Еще один! Хочется послушать про старых друзей. Вы мне расскажете про них, правда? Про мистера Пинча, и про мясникову собаку на углу, и про терьера через дорогу, и про колесника, и про всех остальных. Когда я нынче в первый раз увидел церковь, я думал, что жив не буду, что одна колокольня меня прикончит. Еще один! Не желаете? Ну, хоть самый маленький напоследок!

– Довольно с вас, я думаю, – сказала хозяйка. – Подите вы прочь с вашими иностранными замашками!

– Какие ж они иностранные, господь с вами! – воскликнул Марк. – Английские, как устрицы, вот именно! Еще один, ведь это наш, английский, в знак уважения к стране, где мы живем! Этот между нами не считается, сами понимаете, – говорил мистер Тэпли. – Я не вас теперь целую, заметьте. Я побывал среди патриотов. Я целую свою родину.

Было бы несправедливо придираться к проявлению патриотизма, которым он сопровождал это объяснение, и находить его холодным или равнодушным. В полной мере выразив свои национальные чувства, он поторопился к Мартину, а миссис Льюпин, сильно волнуясь и суетясь, стала готовиться к их приему.

Компания посетителей скоро высыпала в беспорядке из дверей, уверяя друг друга, что часы «Дракона» спешат на полчаса и что это, должно быть, гром на них так подействовал. Как ни надоело дожидаться Мартину и Марку, как ни промокли они и ни устали, оба приятеля были очень рады видеть эти давно знакомые лица и с любовным вниманием смотрели, как посетители выходят из дома и проходят мимо, совсем рядом с ними.

– Вон старик портной, Марк! – прошептал Мартин.

– Вон он идет, сэр! Ноги у него стали еще кривее прежнего; правда, сэр? Настолько кривей, мне кажется, что теперь у него между ног можно прокатить большой бочонок, а когда мы с вами его знали, проходил только маленький. Вон и Сэм идет, сэр.

– Да, верно! – воскликнул Мартин. – Сэм, конюх. Любопытно было бы знать, жива ли еще та лошадь у Пекснифа?

– И сомневаться нечего, сэр, – возразил Марк. – Это такого рода скотина, сэр, что долго еще будет таскаться по свету одер одром и, наконец, попадет в газеты под заголовком: «Необыкновенный пример живучести в четвероногом». Как будто она была когда-нибудь жива по-настоящему, так чтоб стоило об этом разговаривать! А вот и пономарь, сэр, как всегда – пьяный вдребезги.

– Вижу! – смеясь, сказал Мартин. – Но, честное слово, как же вы промокли, Марк!

– Я промок? А о себе вы как полагаете, сэр?

– Ну, все же не настолько, – сказал его спутник с озабоченным видом. – Я же вам говорил, Марк, чтобы вы не держались с подветренной стороны, а почаще менялись со мной местами. Дождь все время поливает вас, с тех пор как начался.

– Вы не знаете, до чего мне приятно, сэр, – сказал Марк после недолгого молчания, – не сочтите это за дерзость, – до чего приятно слышать, что вы говорите так необыкновенно внимательно; я, конечно, не собираюсь вас слушаться ни за что, но с тех пор, как я свалился больной в Эдеме, вы совсем переменились.

– Ах, Марк, – вздохнул Мартин, – чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше! Не свечу ли я вижу там?

– Так и есть, свеча! – воскликнул Марк. – Господь с ней, какая же миссис Льюпин проворная! Идемте, сэр.

Неразбавленные вина, хорошие постели и отличная кормежка для людей и животных.

Огонь на кухне пылал ярко и буйно, стол был накрыт, чайник кипел; туфли были на месте, машинка для снимания сапог тоже; ломти ветчины жарились на рашпере; пяток яиц шипел на сковородке; полнокровная бутылка шерри-бренди перемигивалась с кувшином пенистого пива; всякие деликатесы свешивались с балок, так что казалось, стоит раскрыть рот – и что-нибудь отменно сочное и вкусное только обрадуется предлогу в него свалиться.

Миссис Льюпин, которая ради них удалила даже кухарку, верховную жрицу сего храма, готовила им ужин своими собственными искусными ручками.

Невозможно было удержаться – даже бесплотный дух и тот ее обнял бы. А так как в этом отношении люди ведут себя одинаково и у Атлантического океана и у Красного моря, Мартин немедленно ее обнял. Мистер Тэпли очень степенно последовал его примеру (как будто это была совершенная новость, до сих пор не приходившая ему в голову).

– Вот уж никогда не думала! – сказала миссис Льюпин, поправляя чепчик и смеясь от всей души и в то же время смущенно краснея. – Хотя я часто говаривала, что молодые люди мистера Пекснифа – это душа «Дракона» и что без них было бы скучно здесь жить, все же я никогда не думала, разумеется, что кто-нибудь из них позволит себе такую вольность, как вы, мистер Мартин! А еще того меньше – что я не рассержусь на него, а наоборот, буду рада первой обнять его на родине, после возвращения из Америки вместе с Марком Тэпли…

– В качестве его друга, миссис Льюпин, – вмешался Мартин.

– В качестве его друга, – повторила хозяйка, видимо довольная таким отличием, однако подавая мистеру Тэпли знак вилкой оставаться на почтительном расстоянии. – Вот уж никогда не думала! А еще того меньше, что мне придется рассказывать о таких переменах, о каких я вам расскажу после ужина!

– Боже мой! – воскликнул Мартин, бледнея. – О каких переменах?

– Она, – сказала хозяйка, – совсем здорова и теперь находится у мистера Пекснифа. О ней вам вовсе не нужно тревожиться. Лучше нее вам на всем свете не найти невесты. К чему ходить вокруг да около или делать из этого тайну, не правда ли? – прибавила миссис Льюпин. – Я все знаю, как видите!

– Доброе мое создание, – ответил Мартин, – вы именно тот человек, которому и следует все знать. Мне в высшей степени приятно думать, что вы знаете все. Но на какие же перемены вы намекаете? Кто-нибудь умер?

– Нет, нет! – сказала хозяйка. – Ничего такого не случилось. Но больше я вам не скажу ни единого слова, пока вы не поужинаете. Задайте хоть сотню вопросов, я ни на один не отвечу.

Она говорила так решительно, что им не оставалось ничего другого, как только поужинать возможно скорее; и так как они прошли много миль и постились с самой середины дня, то им не пришлось особенно приневоливать себя, налегая на съестное. Ужин занял гораздо больше времени, чем можно было ожидать; ибо не раз, когда они думали, что все уже кончено, миссис Льюпин торжествующе доказывала им ошибочность такого предположения. Однако с течением времени, повинуясь природе, они отступили. Вытянув перед кухонным очагом ноги, обутые в туфли (что было удивительно приятно в такую сырую и холодную ночь), и с невольным восхищением любуясь ямочками на щеках цветущей, жизнерадостной хозяйки и тем, как огонь очага светится в ее глазах и поблескивает на черных как смоль волосах, они притихли и стали ее слушать.

Не однажды изумленные восклицания прерывали ее рассказ о том, как мистер Пексниф расстался со своими дочерьми и как этот добродетельный человек расстался с мистером Пинчем. Но все это было ничто по сравнению с негодующими восклицаниями Мартина, когда она рассказала о том, что стало предметом пересудов во всем околотке: как мистер Пексниф совершенно завладел душой и телом старого мистера Чезлвита и какую высокую честь он предназначал для Мэри. При этом сообщении туфли мгновенно слетели с ног Мартина, и он принялся натягивать мокрые сапоги, охваченный тем неясным стремлением куда-то немедленно бежать и что-то с кем-то сделать, которое является первым предохранительным клапаном у вспыльчивых людей.

– Пексниф! – сказал Мартин. – Этот медоточивый негодяй! Пексниф! Дайте мне второй сапог, Марк!

– Куда это вы собрались, сэр? – осведомился мистер Тэпли, просушивая подошву перед огнем и глядя на нее так невозмутимо, как будто это был ломтик жареного хлеба.

– Куда! – повторил Мартин. – Уж не думаете ли вы, что я останусь тут сидеть? Как по-вашему?

Невозмутимый Марк сознался, что именно так и думает.

– Ах, вот как! – сердито возразил Мартин. – Очень вам обязан. За кого вы меня принимаете?

– Я принимаю вас за того, кто вы есть, сэр, – ответил Марк, – и потому совершенно уверен, что все, что бы вы ни сделали, будет разумно и правильно. Ваш сапог, сэр.

Мартин бросил на него нетерпеливый взгляд и несколько раз прошелся взад и вперед по кухне, ковыляя в одном сапоге и одном носке. Но, памятуя о решении, принятом в Эдеме, – он одержал над собой не одну победу, когда дело касалось Марка, – Мартин и на этот раз решил смириться. Он снял сапог, подобрал туфли, надел их и уселся снова; однако никак не мог удержаться, чтобы не засунуть руки как можно глубже в карманы и не бормотать время от времени: «И Пексниф туда же! Этот мерзавец! Честное слово! Действительно! Еще чего!» – и так далее; не мог он также не грозить кулаком камину с самым мрачным выражением лица. Но это продолжалось недолго, и он выслушал миссис Льюпин до конца если не спокойно, то во всяком случае молча.

– Что касается мистера Пекснифа, – заметила хозяйка в заключение, расправляя обеими руками складки на платье и усиленно качая головой, – то я даже не знаю, что сказать. Должно быть, его кто-нибудь сглазил или чем-нибудь его испортили. Не могу поверить, чтобы джентльмен, который так благородно выражается, вдруг взял да и сделал что-нибудь дурное!

Благородно выражается! Сколько есть на свете людей, которые будут стоять за своих Пекснифов до конца по этой одной причине; и отвернутся от порядочного человека, стоит Пекснифам взглянуть на него косо!

– Что касается мистера Пинча, – продолжала хозяйка, – то, если есть на свете милый, добрый, приятный, достойный человек, – его фамилия Пинч, и никакая другая. Но почем мы знаем, может быть старый мистер Чезлвит поссорил его с мистером Пекснифом? Никто, кроме них самих, не может этого сказать, потому что мистер Пинч человек гордый, – не смотрите, что он такой тихий; когда он от нас уезжал – и очень жалел, что уезжает, – он никому не сказал ни слова, даже мне ничего не стал рассказывать.

– Бедняга Том! – сказал Мартин голосом, в котором слышалось раскаяние.

– Утешительно знать, – продолжала хозяйка, – что с ним живет теперь сестра и что дела его идут хорошо. Как раз вчера он вернул мне по почте небольшую… – тут краска выступила у нее на щеках, – пустячную сумму, которую я взяла на себя смелость предложить ему, когда он уезжал; очень благодарит и пишет, что у него хорошая служба и эти деньги ему не понадобились. И билет тот самый: он даже его не разменял. Вот уж никогда не думала, что буду так огорчена, когда мне вернут мои деньги, а ведь я и в самом деле очень огорчилась.

– От души сказано и очень искренне, – заметил Мартин. – Правда, Марк?

– Как и все, что она говорит, – возразил мистер Тэпли, – без этих качеств «Дракон» так же не мог бы обойтись, как без патента. А теперь, когда мы успокоились и отдохнули, вернемся все к тому же вопросу, сэр: как нам быть? Если гордость вам не мешает пойти на то, о чем мы говорили по дороге, вам следовало бы поступить именно так, раз вы не сумели поладить с вашим дедушкой (а вы не сумели, извините меня за смелость); подите, сэр, и так ему и скажите, обратитесь к его чувствам. Уступите ему, сэр. Он гораздо старше вас; и если он действовал необдуманно, то ведь и вы тоже действовали необдуманно. Уступите, сэр, уступите ему.

Красноречие мистера Тэпли оказало некоторое действие на Мартина, однако он все еще колебался и выразил свои сомнения так:

– Все это очень верно и совершенно справедливо, Марк; будь весь вопрос только в том, чтобы мне смириться перед ним, я бы не стал долго раздумывать. Но разве вы не видите, что дедушка целиком находится во власти этого лицемера, не имея ни собственного мнения, ни своей воли (если то, что мы слышали, – правда), и, значит, я должен буду броситься не к его ногам, а к ногам мистера Пекснифа! А если меня оттолкнут и отвергнут, – сказал Мартин, весь краснея при этой мысли, – то оттолкнет не он – моя родная кровь, восставшая против меня, но Пексниф, Пексниф! Подумайте, Марк!

– Так разве мы не знаем наперед, – возразил политичный мистер Тэпли, – что Пексниф мошенник, разбойник и негодяй?

– Самый зловредный негодяй! – сказал Мартин.

– Самый зловредный негодяй. Мы это знаем наперед, сэр, и, следовательно, нам ничуть не стыдно будет потерпеть поражение от Пекснифа. К черту Пекснифа! – воскликнул мистер Тэпли со всем пылом красноречия. – Кто он такой? Не Пекснифу пристыдить нас, разве только если он согласится с нами или окажет нам услугу; а в случае если он будет настолько дерзок, мы, надеюсь, его сумеем поставить на место. Пексниф! – повторил мистер Тэпли с невыразимым презрением. – Что такое Пексниф, кто такой Пексниф, где этот Пексниф, чтобы с ним так считаться? Мы стараемся не для себя, – он произнес это последнее слово с самым сильным ударением и взглянул Мартину прямо в лицо, – мы стараемся ради молодой леди, ей тоже приходится несладко; и как ни мало у нас надежды, думаю, этот самый Пексниф не станет нам поперек дороги,. Я что-то не слыхал, чтобы этот Пексниф внес в парламент какой-нибудь законопроект. Пексниф! Да я и видеть его не хочу, и слышать о нем не хочу, и знать его не желаю! Я бы еще мог, пожалуй, очистить ноги о скребок на крыльце и назвать эту грязь Пекснифом, но дальше этого, уж извините, не снизойду!

Миссис Льюпин немало изумилась такому пылкому взрыву чувств, да и сам мистер Тэпли тоже. Но Мартин, поглядев задумчиво на огонь, сказал:

– Вы правы, Марк. Правы или не правы, но это нужно. Я так и сделаю.

– Еще одно слово, сэр, – возразил Марк. – Только не забывайте о Пекснифе, чтобы у него не было предлога прицепиться к вам. Не делайте ничего тайно, чтобы он не мог насплетничать, прежде чем вы явитесь с повинной. Вам даже не стоит видеться утром с мисс Мэри, пускай лучше вот этот наш дорогой друг, – тут он наградил миссис Льюпин улыбкой, – подготовит ее к тому, что должно случиться, и передаст маленькое письмецо, если будет можно. Она это сумеет. Ведь правда? – Миссис Льюпин засмеялась и кивнула головой. – Тогда вы войдете свободно и смело, как и подобает джентльмену. «Я ничего не делал исподтишка, – скажете вы. – Я не слонялся вокруг дома, вот он я, – простите меня, прошу вас, и бог вас благословит!»

Мартин улыбнулся; однако, сознавая, что совет хорош, решил ему последовать. Узнав от миссис Льюпин, что мистер Пексниф уже возвратился с торжественной церемонии, на которой они его видели во всей славе, и сговорившись наперед, в каком порядке будут действовать, они отошли ко сну, поглощенные мыслями о завтрашнем дне.

На следующее утро после завтрака мистер Тэпли отправился к мистеру Чезлвиту с письмом от Мартина, где он просил разрешения навестить его; и, отложив до более удобного времени разговоры с многочисленными друзьями, встречавшимися ему по дороге, скоро пришел к дому мистера Пекснифа. Он немедленно постучался в дверь этого джентльмена с таким бесстрашным лицом, что самому проницательному физиономисту было бы почти невозможно определить, о чем он думает, и даже думает ли вообще.

Такой наблюдательный человек, как мистер Тэпли, не мог долго оставаться нечувствительным к тому, что мистер Пексниф совершенно расплющил нос об окно гостиной, стараясь разглядеть, кто же это стучится в дверь. Мистер Тэпли ответил на это движение со стороны неприятеля, взойдя на самую верхнюю ступеньку, так что из гостиной видна была только тулья его шляпы. Но мистер Пексниф, вероятно, уже увидел его, потому что вскоре послышался скрип его ботинок, и достойный джентльмен собственноручно открыл дверь.

Мистер Пексниф был, как всегда, жизнерадостен и мурлыкал на ходу песенку.

– Как поживаете, сэр? – сказал Марк.

– О! – воскликнул мистер Пексниф. – Тэпли, кажется? Блудный сын вернулся. Пива нам не нужно, мой друг.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Марк. – Я бы все равно не мог бы его доставить. Письмо, сэр. Приказано подождать ответа.

– Ко мне? – воскликнул мистер Пексниф. – И нужен ответ, да?

– Кажется, не к вам, сэр, – сказал Марк, указывая пальцем адрес. – Фамилия, кажется, Чезлвит, сэр.

– Ах, так! – ответил мистер Пексниф. – Благодарю вас. Да. От кого же оно, молодой человек?

– Джентльмен, который его посылает, подписал там свою фамилию, сэр, – чрезвычайно вежливо ответил мистер Тэпли. – Я видел, как он подписывался в самом конце письма, пока я ждал.

– И он сказал, что нужен ответ, не так ли? – спросил мистер Пексниф вкрадчиво. Марк ответил утвердительно.

– Ответ он получит непременно, – произнес мистер Пексниф, разрывая письмо на мелкие клочки с такой ласковой миной, как будто это было самое лестное внимание, какого мог ожидать корреспондент. – Будьте так любезны, передайте ему это, с поклоном от меня, пожалуйста. Всего хорошего! – С этими словами он вручил Марку обрывки и удалился, закрыв за собой дверь.

Марк счел благоразумным не выказывать своих личных чувств и вернуться к Мартину в «Дракон». Они были подготовлены к такому именно приему и, прежде чем сделать вторую попытку, подождали еще час-другой. Когда это время истекло, они вместе направились к дому мистера Пекснифа. На этот раз постучался Мартин, в то время как Марк приготовился просунуть ногу и плечо в приоткрытую дверь и таким образом добиться своего силой. Но эта предосторожность оказалась излишней, потому что девушка-служанка явилась немедленно. Быстро проскользнув мимо нее, как он заранее решил сделать, Мартин, (за которым по пятам следовал его верный союзник) открыл дверь гостиной, где он рассчитывал скорее всего застать мистера Чезлвита, вошел туда, и нежданно-негаданно предстал перед своим дедушкой.

Мистер Пексниф и Мэри тоже сидели в этой комнате. В то краткое мгновение, когда оба они узнали друг друга, Мартин увидел, как старик опустил седую голову и закрыл лицо руками.

Это поразило его в самое сердце. Даже в то время, когда он был беззаботным себялюбцем, этого несмелого проблеска былой любви старика, когда-то высившейся подобно горделивой башне, а ныне лежавшей в развалинах, было бы достаточно, чтобы у Мартина защемило сердце. Но теперь, когда он изменился к лучшему и глядел иными глазами на бывшего друга, опекуна своего детства, согбенного и сломленного, все его возмущение, негодование, самонадеянность и гордость словно рукой сняло перед первыми слезами, покатившимися по увядшим щекам. Он не мог их видеть. Он не мог вынести мысли, что эти слезы льются из-за него. Он не мог вынести упреков невозвратимого прошлого, таившихся в этих слезах.

Он поспешил к старику, чтобы сжать его руку в своих руках, но мистер Пексниф вмешался и стал между ними.

– Нет, молодой человек! – произнес мистер Пексниф, ударяя себя в грудь и простирая другую руку к своему гостю и как бы осеняя его крылом. – Нет, сэр, только не это. Разите меня, сэр, меня! Мечите ваши стрелы в меня, сэр, будьте так любезны, не в него!

– Дедушка, – воскликнул Мартин, – выслушайте меня! Умоляю вас, дайте мне высказаться!

– Вот как, сэр? Вот как? – выходил из себя мистер Пексниф, бросаясь то в одну, то в другую сторону, чтобы все время держаться между ними. – Разве вам мало того, сэр, что вы явились в мой дом, как тать в нощи – или, лучше сказать, как тать среди бела дня, ибо мы не можем быть излишне щепетильны, когда речь идет о правде, – и привели с собой ваших беспутных компаньонов для того, чтобы они подпирали спиной дверь гостиной и мешали входить и выходить моим домочадцам, – Марк занял эту позицию и держал ее не сдавая, – разве вам мало этого, и вы намерены поразить почтенную Добродетель? Да? Так знайте, что она не одинока! Я буду ей защитой, молодой человек! Вот моя грудь! Ну, сэр! Разите!

– Пексниф, – сказал старик слабым голосом, – успокойтесь. Не волнуйтесь.

– Я не могу не волноваться, – воскликнул мистер Пексниф, – и никак не могу успокоиться. Благодетель и друг! Неужели даже под моим кровом вам нельзя приклонить голову, убеленную сединой?

– Отойдите в сторону, – сказал старик, простирая руку, – дайте мне посмотреть на того, кого я когда-то любил так глубоко.

– Да это самое лучшее, посмотрите на него, мой друг, – сказал Пексниф. – Самое правильное, чтобы вы на него посмотрели, благородный сэр. Необходимо, чтобы вы увидели его в истинном обличье. Смотрите на него! Вот он, сэр, вот он!

Мартин, будучи простым смертным, не мог не выразить на своем лице того гнева и презрения, которые внушал ему мистер Пексниф. Но, помимо этого, он ничем не показал, что знает о присутствии или самом существовании мистера Пекснифа. Правда, один раз, и то вначале, он невольно взглянул на этого добродетельного человека с величайшим презрением, но более не обращал на него никакого внимания, словно на его месте не было ничего, кроме пустого воздуха.

Когда мистер Пексниф отодвинулся, уступая выраженному стариком желанию, старый Мартин, взяв Мэри Грейм за руку и ласково прошептав ей что-то, словно говоря, что нет никаких причин тревожиться, тихонько оттолкнул ее за свое кресло и пристально посмотрел на внука.

– И это он, – произнес старик. – Да, это он. Скажи, что ты хочешь сказать, но не подходи ближе.

– Этот человек наделен таким тонким чувством справедливости, – заметил мистер Пексниф, – что выслушает даже его, хотя знает наперед, что из этого ничего не может выйти. Какой блестящий ум! – Мистер Пексниф говорил про себя, не обращался ни к кому в особенности, он как бы взял на себя роль хора в греческой трагедии и высказывал свои мнения в качестве комментария к происходящему.

– Дедушка! – сказал Мартин с глубоким чувством. – После тревог тяжелого пути, после болезни, изведав трудную жизнь, полную лишений и горя, мрака и разочарования, потеряв надежду и отчаявшись, я возвратился к вам.

– Бродяги этого рода, – продолжал мистер Пексниф, выступая в роли хора, – обыкновенно возвращаются, когда увидят, что их мародерские набеги не увенчались тем успехом, на какой они надеялись.

– Если бы не этот вот преданный человек, – продолжал Мартин, повернувшись к Марку, – с которым я познакомился здесь и который добровольно поехал со мной в качестве слуги, но был мне с начала до конца верным и ревностным другом, – если бы не он, я бы умер на чужой стороне, вдали от родины, без помощи и утешения, даже без надежды, что моя несчастная судьба станет известна кому-нибудь, кто захотел бы о ней узнать… о, если бы вы позволили мне сказать – известна вам!

Старик посмотрел на мистера Пекснифа, мистер Пексниф посмотрел на него.

– Вы что-то сказали, многоуважаемый? – с улыбкой произнес мистер Пексниф. – Старик покачал головой. – Я знаю, что вы подумали, – сказал мистер Пексниф, еще раз улыбнувшись. – Пусть его продолжает, мой друг. Проявления эгоизма в человеке всегда любопытно наблюдать. Пусть его продолжает, мой друг.

– Продолжай! – заметил старик, казалось машинально повинуясь словам мистера Пекснифа.

– Я был так несчастен и так беден, – сказал Мартин, – что мне пришлось обратиться к милосердию чужого человека, в чужой стране, чтобы вернуться сюда. Все это только восстановит вас против меня, я знаю. Я даю вам повод думать, что сюда меня пригнала единственно нужда и что ни любовь, ни раскаяние ни в какой мере не руководили мною. Когда я расставался с вами, дедушка, я заслуживал такого подозрения, – но теперь нет, теперь нет!

Хор заложил руку за жилет и улыбнулся.

– Пусть его продолжает, многоуважаемый, – сказал он. – Я знаю, о чем вы думаете, но не надо этого говорить раньше времени.

Старик поднял глаза на мистера Пекснифа и, по-видимому, опять руководясь его словами и взглядами, сказал еще раз:

– Продолжай!

– Мне остается сказать немного, – возразил Мартин. – И так как я говорю это, уже не рассчитывая ни на что, как бы ни улыбалась мне надежда, когда я входил в эту комнату, – прошу вас об одном: верьте, что это правда, по крайней мере верьте, что это святая правда.

– О прекрасная истина! – возопил хор, возводя очи кверху. – Как оскверняется ныне твое имя служителями порока! Ты обитаешь не в колодце[127]127
  О прекрасная истина!.. Ты обитаешь не в колодце… – парафраза изречения «Истина прячется на дне колодца», приписываемого древнегреческому философу-материалисту Демокриту (460—370 до н. э.)


[Закрыть], священный принцип, но на устах лживого человечества. Трудно мириться с человечеством, уважаемый сэр, – обратился он к старшему мистеру Чезлвиту, – но мы постараемся претерпеть и это с кротостью. Это наш долг; так будем же в числе тех немногих, кто не пренебрегает им. Но если – продолжал хор, воспарив духом в горняя, – если, как говорит нам поэт, Англия надеется, что каждый исполнит свой долг[128]128
  Если, как говорит нам поэт, Англия надеется, что каждый исполнит свой долг… – Диккенс иронизирует над претензиями Пекснифа на образованность: приведенная им фраза принадлежит не поэту, а адмиралу Нельсону и была сказана им перед Трафальгарским сражением.


[Закрыть], то Англия самая легковерная страна на свете, и ее ждут постоянные разочарования.

– Что касается той причины, – сказал Мартин, спокойно глядя на старика и только на мгновение переводя взор на Мэри, которая закрыла лицо руками и опустила голову на спинку кресла, – той причины, которая посеяла несогласие между нами, в этом отношении мой ум и сердце не способны измениться. Что бы ни произошло со мной после того злополучного времени, все это лишь укрепило, а не ослабило мои чувства. Я не могу ни сожалеть о них, ни стыдиться их, ни проявлять колебаний. Да вы бы и не пожелали этого, я знаю. Но что я мог и в то время положиться на вашу любовь, если бы смело доверился ей; что я без труда склонил бы вас на свою сторону, если б был уступчивее и внимательнее; что я оставил бы по себе лучшую память, если бы забывал себя и помнил о вас, – всему этому научили меня размышления, одиночество и несчастие. Я пришел с решимостью сказать это и попросить у вас прощения, не столько надеясь на будущее, сколько сожалея о прошлом; и теперь я прошу у вас только одного: чтобы вы протянули мне руку помощи. Помогите мне достать работу, и я буду честно работать. Мое несчастие ставит меня в невыгодное положение: может показаться, что я думаю только о себе, но проверьте, так это или не так. Проверьте, так ли я своеволен, упрям и высокомерен, как был, или меня выправила суровая школа жизни. Пусть голос природы и дружеской привязанности рассудит нас с вами, дедушка; не отвергайте меня окончательно из-за, одного проступка, как бы он ни казался непростителен!