Текст книги "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 64 страниц)

– А часть все-таки отдали?

Она отбросила траву в сторону и отвернулась, но ничего не сказала.

Мартин повторил свой вопрос.

– Господи, мистер Чезлвит, ну в самом деле, что я вам отвечу? Какой же вы чудак!

– Если странно, что я хочу знать, любите ли вы молодого человека, за которого, сколько я понимаю, собираетесь замуж, то я действительно чудак, – сказал Мартин. – Потому что я действительно хочу это знать.

– Он такое чудище, вы сами видите, – ответила Мерри, надувая губки.

– Значит, вы его не любите? – возразил старик. – Это ли смысл ваших слов?

– Ну как же, мистер Чезлвит, я сто раз на дню ему повторяю, что терпеть его не могу. Вы, наверно, и сами слышали.

– Очень часто, – сказал Мартин.

– Оно так и есть, – воскликнула Мерри, – положительно не выношу!

– А в то же время обручены с ним, – заметил старик.

– О да, – ответила Мерри. – Но я уже говорила этому противному человеку, дорогой мой мистер Чезлвит, я уже говорила ему, когда он делал предложение, что если я и выйду за него замуж, так только для того, чтобы ненавидеть и мучить его всю жизнь.

Она подозревала, что старик вряд ли относится к Джонасу благосклонно, и рассчитывала, что эти) слова совершенно его очаруют. Однако он рассматривал их, по-видимому, совсем не в том свете, ибо когда заговорил с нею снова, то уже довольно строго.

– Посмотрите вокруг, – сказал он, указывая на могилы, – и не забудьте, что с того самого часа, как вы пойдете под венец, и до того дня, когда вас упокоят на таком вот ложе, глубоко под землей, вам некому будет жаловаться на вашего избранника. Думайте, говорите и поступайте как разумное существо хотя бы в этом единственном случае. Вас принуждают к этому браку? Кто-нибудь вам советует или искушает вас вступить в этот брак? Я не хочу спрашивать, кто именно: но кто-нибудь?

– Нет, – ответила Мерри, пожимая плечами. – Не могу сказать, чтобы меня принуждали.

– Не можете сказать? Нет?

– Нет, – отвечала Мерри. – Никто мне не говорил ни слова. Если б меня заставляли за него выйти, я бы и вовсе не вышла.

– Я слышал, что его считали поклонником вашей сестры, – сказал Мартин.

– О боже мой, мистер Чезлвит! Хоть он и чудовище, но все-таки не может же он отвечать за тщеславие других людей. А бедняжка Черри такая тщеславная.

– Так это была ее ошибка?

– Надеюсь, что да, – воскликнула Мерри, – но только бедняжка ужасно завидует, и ревнует, и так злится, что ей просто невозможно угодить, даю вам честное слово, не стоит даже и пробовать.

– Не принуждают силой, не уговаривают и не заставляют, – в раздумье сказал Мартин. – И я вижу, что это правда. Остается еще одна возможность. Вы, быть может, обручились с ним просто по легкомыслию, по ветрености? Это, быть может, необдуманный поступок легкомысленной девушки? Так ли это?

– Дорогой мистер Чезлвит, – жеманно улыбнулась Мерри, – что до легкомыслия, то голова у меня совсем пустая. Сказать по правде, настоящий воздушный шар!

Он спокойно дал ей договорить до конца, а затем сказал настойчиво и не торопясь, но гораздо мягче, как бы склоняя девушку довериться ему:

– Нет ли у вас желания – или не внушает ли вам внутренний голос, когда у вас находится время подумать, – освободиться от данного вами слова?

Мерри опять надула губки и, опустив глаза, опять принялась рвать траву и пожимать плечами. Нет. Она этого не может сказать. Пожалуй, у нее нет такого желания. Даже наверное нет. Она «ничего не имеет против».

– Неужели вам никогда не приходило в голову, – сказал Мартин, – что замужество может испортить вам жизнь, озлобить вас, сделать глубоко несчастной?

Мерри опять опустила глаза; теперь она вырывала траву с корнями.

– Дорогой мистер Чезлвит, какие ужасные слова! Конечно, я буду с ним ссориться, я бы стала ссориться с каким угодно мужем. Жены, по-моему, всегда ссорятся с мужьями. Ну, а чтобы испортить мне жизнь или озлобить меня, то я думаю, до всех этих ужасов дело не дойдет, разве если муж станет мной командовать; а я сама думаю им командовать. Я уже и теперь командую, – воскликнула Мерри, качая головой и усиленно хихикая, – он у меня прямо-таки в рабстве.

– Пусть будет так! – сказал Мартин, вставая. – Пусть будет так! Я хотел узнать ваши мысли, моя милая, и вы мне их открыли. Желаю вам счастья. Счастья! – повторил он, глядя на Мерри в упор и показывая на калитку, в которую тем временем входил Джонас. И, не дожидаясь, пока подойдет племянник, он вышел в другие ворота.

– Ах ты злой старикашка! – воскликнула шутница Мерри. – Такое отвратительное страшилище – шляется по кладбищам среди бела дня и пугает людей до полусмерти! Не ходите сюда, чучело, не то я сейчас же убегу!

«Чучело» был мистер Джонас. Он сел на траву рядом с Мерри. не слушая этого предостережения, и угрюмо спросил:

– О чем говорил тут мой дядя?

– О вас, – отвечала Мерри. – Он говорит, что вы для меня недостаточно хороши.

– Ну да, еще бы! Это всем известно. Надеюсь, он собирается подарить вам что-нибудь стоящее? Он не намекал на что-нибудь в этом роде?

– Нет, не намекал! – отрезала Мерри самым решительным тоном.

– Старый скряга, вот он кто такой! – сказал Джонас. – Ну?

– Чучело! – воскликнула Мерри в притворном изумлении. – Что это такое вы делаете, чучело?

– Обнимаю вас, только и всего, – ответил обескураженный Джонас. – Ничего плохого в этом нет, я полагаю.

– Наоборот, это очень плохо, раз мне не нравится, – возразила его кузина. – Да отстанете ли вы наконец? Мне и без вас жарко.

Мистер Джонас убрал руку и с минуту смотрел на Мерси скорее глазами убийцы, чем глазами поклонника. Но постепенно морщины у него на лбу разошлись, и, наконец он нарушил молчание, сказав:

– Послушайте, Мэл!

– Что вы мне хотите сказать, грубое вы существо, дикарь вы этакий? – воскликнула его прелестная нареченная.

– Когда же это будет? Не могу же я болтаться тут всю жизнь, сами понимаете, да и Пексниф тоже говорит – это ничего, что отец недавно умер; мы можем обвенчаться и здесь, без всякого шума; а раз я остался совсем один, то и соседи поймут, что надо было поскорее взять жену в дом, особенно такую, которую отец знал. А старый хрыч (то есть мой дядюшка) не будет вставлять палки в колеса, на чем бы мы ни порешили, он еще нынче утром говорил Пекснифу, что если вам это по душе, то он не против. Так что, Мэл, – спросил Джонас, снова отваживаясь ее обнять, – когда же это будет?

– Ну вот еще, надоело! – воскликнула Мерри.

– Вам надоело, а мне нет, – сказал Джонас. – Что вы скажете насчет будущей недели?

– Насчет будущей недели! Если б вы сказали через три месяца, я бы и то подивилась вашему нахальству.

– А я и не говорил через три месяца, – возразил Джонас. – Я сказал через неделю.

– В таком случае я говорю нет, – воскликнула мисс Мерри, отталкивая его и вставая, – только не на будущей неделе. Этого не будет до тех пор, пока я сама не захочу, а я еще, может быть, целый год не захочу. Вот вам!

Он поднял глаза и посмотрел на нее так же мрачно, как смотрел на Тома Пинча, но сдержался и не ответил.

– Никакое чучело с пластырем на глазу не может мне приказывать и решать за меня, – сказала Мерри. – Вот вам!

И все-таки мистер Джонас сдержался и не ответил.

– В будущем месяце, это уж самое раннее; назначать день я подожду еще до завтра; а если вам не нравится, то и никогда этого не будет, – сказала Мерри, – а если вы не перестанете ходить за мной по пятам и не оставите меня в покое, то и совсем этого не будет. Вот вам! И если вы не будете слушаться и делать все, что я вам велю, то и совсем никогда этого не будет. Так что не ходите за мной по пятам. Вот вам, чучело!

С этими словами она ускользнула от него и скрылась за деревьями.

– Ей-богу, сударыня, – сказал Джонас, глядя ей вслед и раскусывая соломинку с такой силой, что она вся рассыпалась впрах, – я вам это припомню, когда вы будете замужем! Сейчас еще ладно, как-нибудь потерпим пока что, и вы это тоже понимаете, а потом я вам отплачу с лихвой. Ну и скучища же адская сидеть тут одному. Я всегда терпеть не мог старых, заброшенных кладбищ.

Как только он свернул в аллею, мисс Мерри, которая уже ушла далеко вперед, вдруг оглянулась.

– Ага! – сказал Джонас с мрачной улыбкой и кивком головы, которые предназначались не ей. – Пользуйтесь временем, пока оно не ушло. Убирайте сено, пока солнце светит. Поступайте по-своему, покуда это еще в вашей власти, сударыня!

Глава XXV

отчасти профессиональная; сообщает читателю ценные сведения относительно того, как надо ухаживать за больными.

Мистера Моулда окружали его домашние божества. Он наслаждался отдыхом в лоне своего семейства и взирал на всех спокойно и благожелательно. День стоял душный, окно было открыто, и потому ноги мистера Моулда покоились на подоконнике, а спина опиралась на ставень. На блестящую лысину мистера Моулда был накинут платок, в защиту от мух. Комната благоухала пуншем, и на маленьком столике под руками у мистера Моудда стоял бокал этого усладительного напитка, смешанный так искусно, что глаз мистера Моулда, заглядывая в холодный прозрачный пунш, встречался с другим глазом, который спокойно взирал на него из-за сочной лимонной корочки, мерцая, как звезда.

В самой глубине Сити, в районе Чипсайда[78]78
  В самой глубине Сити, в районе Чипсайда. – Сити – торговый и деловой центр Лондона. Чипсайд – в прошлом один из рынков Сити, во времена Диккенса – улица, заселенная ремесленниками и торговцами.


[Закрыть], стояло заведение мистера Моулда. Его гарем – иначе говоря, жилая комната, она же гостиная миссис Моулд – был расположен над маленькой конторой, примыкавшей к мастерской, и выходил окнами на небольшое тенистое кладбище. В этом внутреннем покое и сидел теперь мистер Моулд, безмятежно глядя на свой пунш и на своих домашних. А если на какую-нибудь минуту он отрывался от всех этих приятностей для более широкой перспективы, чтобы потом вернуться к ним с новым интересом, его влажный взор, подобно солнечному лучу, проникал сквозь идиллическую завесу турецких бобов, которые вились перед окном по веревочкам, – и тогда он созерцал могилы оком художника.

Общество мистера Моулда составляли подруга его жизни и обе дщери. Каждая мисс Моулд была жирна, как перепелка, а миссис Моулд была жирнее обеих мисс вместе взятых. Так округлы и пухлы были их завидные пропорции, что могли бы принадлежать херувимам из мастерской в нижнем этаже, но только во взрослом состоянии и с другими головками, более приличными для смертных. Их персиковые щеки были круглы и надуты так, как будто бы они постоянно трубили в небесные трубы. Бестелесные херувимы в мастерской, которые были изображены вечно трубящими в эти трубы, не имея легких, надо думать, полагались главным образом на слух.

Мистер Моулд с любовью взирал на миссис Моулд, которая сидела рядом и содействовала ему в пунше-питии, как и во всех других делах. Обеих своих ангелоподобных дочек мистер Моулд тоже одарял благосклонными взглядами, и они тоже улыбались ему в ответ. Столько имущества было у мистера Моулда и столь велик был запас его товара, что даже здесь, в семейном святилище, стоял объемистый шкаф, хранивший в своем палисандровом чреве саваны, покровы и прочие похоронные принадлежности. Хотя обе мисс Моулд выросли, так сказать, на глазах у этого шкафа, однако его тень не омрачила их застенчивого детства и цветущей юности. С колыбели резвясь и забавляясь за кулисами смерти и похорон, обе мисс Моулд весьма здраво смотрели на вещи. В траурных повязках для шляп они видели лишь столько-то ярдов шелка или крепа, в могильном саване – лишь столько-то полотна. Девицы Моулд могли идеализировать плащ актера, шлейф придворной дамы и даже парламентский акт. Но гробовые покровы не могли ввести их в заблуждение: они сами их сшивали иногда.

Владения мистера Моулда почти не слышали оглушительного грохота широких, больших улиц и ютились в тихом уголке, куда городской шум доходил только сонным гулом, который то ослабевал, то усиливался, то совсем умолкал, заставляя пытливый ум предполагать затор где-нибудь на Чипсайде. Солнце играло среди турецких бобов, как будто кладбище подмигивало мистеру Моулду, говоря: «Мы отлично понимаем друг друга», а из мастерской, где сколачивали гробы, доносился приятный мерный стук молотков, и негромкое, мелодическое рат-тат-тат равно способствовало дремоте и пищеварению.

– Точь-в-точь будто пчелы гудят, – сказал мистер Моулд, закрывая глаза в совершенном удовольствии. – По звуку напоминает одушевленную природу где-нибудь в сельской местности. Как будто дятел стучит.

– И дятел стучит по дуплистому вязу, – заметила миссис Моулд, вставляя в популярную песенку название того дерева, которое обычно употребляется в ремесле мистера Моулда.

– Ха-ха! – засмеялся мистер Моулд. – Очень неплохо сказано, милая. Не придумаете ли еще чего-нибудь, миссис Моулд? По дуплистому вязу, а? Ха-ха! Право, очень недурно. В воскресных газетах читаешь иной раз и хуже этого, душа моя.

Миссис Моулд, получив такое поощрение, отхлебнула еще немного пунша и передала кружку дочерям, которые послушно последовали примеру своей матушки.

– По дуплистому вязу, а? – повторил мистер Моулд, в восторге от этой шутки слегка притопывая ногами.

А в песне ведь – бук. По вязу, а? Правильно. Честное слово, лучше этого я ничего не слыхал! – Шутка до такой степени раззадорила его, что он никак не мог успокоиться и двадцать раз повторял: – Так по вязу, а? Правильно. Конечно, по вязу. Ха-ха-ха! А знаешь ли, это надо куда-нибудь послать, пускай бы напечатали. Редко бывает, чтобы удалось так остроумно сказать. По дуплистому вязу, а? Правильно. Очень даже дуплистому. Ха-ха-ха!

Тут кто-то постучался в дверь.

– Это Тэкер, – сказала миссис Моулд, – его сразу можно узнать по одышке. Кто бы мог подумать, что он был раньше первый весельчак! Войдите, Тэкер.

– Прошу прощения, сударыня, – сказал Тэкер, осторожно заглядывая в щелку. – Я думал, что хозяин здесь.

– Ну да, он тут и есть! – воскликнул Моулд.

– А я вас и не заметил сразу, – сказал Тэкер, просовывая голову немного дальше. – Вы ведь не согласитесь взять заказ на похороны без катафалка? Гроб из некрашеного дерева, с жестяной дощечкой?

– Конечно, нет, – отвечал мистер Моулд, – уж очень по-бедному. Что тут интересного.

– Я им говорил, что очень дешево, – заметил мистер Тэкер.

– Пускай идут к кому-нибудь другому. Мы такого рода делами не занимаемся, – сказал мистер Моулд. – Хватает же наглости соваться. Кто это?

– Вот в том-то и дело, понимаете ли, – ответил Тэкер, помолчав. – Это зять приходского надзирателя.

– Зять приходского надзирателя? – сказал Моулд. – Ну, что ж! Я возьмусь, если приходский надзиратель пойдет за гробом в треуголке, но не иначе. Мы можем принять заказ, если это будет иметь официальный вид, и то будет очень по-бедному. Так в треуголке, не забудьте!

– Постараюсь, сэр, – ответил Тэкер. – Да! Миссис Гэмп внизу и желает поговорить с вами.

– Попросите миссис Гэмп подняться наверх, – сказал Моулд. – Ну, миссис Гэмп, что у вас новенького?

Миссис Гэмп была уже в дверях и приседала перед миссис Моулд. В то же самое время по комнате ветерком пронеслось особое благоухание, словно какая-нибудь фея икнула, пролетая мимо, по дороге из винного погребка.

Миссис Гэмп не ответила на вопрос, но еще раз присела перед миссис Моулд, закатывая глаза и воздевая руки к небу, словно благодаря бога за то, что видит ее в таком добром здоровье. Миссис Гэмп была одета опрятно, но без всякой пышности – в то самое траурное платье, которое было на ней, когда мистер Пексниф имел удовольствие с ней познакомиться, разве только нюхательного табаку на нем чуть прибавилось.

– Бывают же такие счастливицы, – заметила миссис Гэмп, – что год от году молодеют, миссис Моулд! Вот и вы такая, время с вами ничего поделать не может, сколько ни старается: все равно вы молодая, молодой и останетесь. Вот я и говорю на этих днях миссис Гаррис, как раз в позапрошлый понедельник вечером: «Это уж верно, и что жизнь наша есть сущая юдоль и странствие полугрима – тоже верно». Она мне говорит: «Годы да заботы, миссис Грин, хоть кого состарят». А я ей говорю: «Вот уж неправда, миссис Гаррис, и не повторяйте вы этого, не то у нас с вами вся дружба врозь. Взять хоть бы миссис Моулд, – говорю я, – признаться, взяла на себя такую вольность, помянула ваше имя (тут она опять присела), – по ней одной видно, что все врет эта ваша поговорка; и пока я жива, миссис Гаррис, я этого так не оставлю, за своих всегда заступлюсь, и не думайте даже». – «Ну извините, сударыня, – говорит миссис Гаррис, – будьте так любезны, я ведь и сама отлично знаю, если есть на свете такая женщина, что кого угодно до обморока доведет, лишь бы услужить своим друзьям, то одна только и найдется, и зовут эту женщину Сара Гэмп».

Тут ей поневоле пришлось перевести дыхание. Воспользовавшись этим обстоятельством, следует заметить, что даму, носившую фамилию Гаррис, окружала глубокая тайна; по крайней мере никто из обширного круга знакомых миссис Гэмп ее и в глаза не видел; ни одна душа не знала также, где она живет, хотя миссис Гэмп, судя по ее собственным словам, частенько с ней встречалась. На этот предмет ходило много противоречивых слухов; однако преобладало мнение, что эта госпожа существует только в воображении миссис Гэмп и вымышлена ею, как господа Доу и Роу[79]79
  Господа Доу и Роу – имена фиктивных юридических лиц, фигурировавшие в исках об изъятии собственности в английском судопроизводстве первой половины XIX века.


[Закрыть] вымышлены юристами, – специально для того, чтобы вести с миссис Гэмп воображаемые разговоры, независимо от темы неизменно завершавшиеся похвалой ее высоким добродетелям.

– И как это приятно, – говорила миссис Гэмп, посылая умильную улыбку дочерям мистера Моулда, – повидать обеих ваших молодых барышень. Ведь я их с каких пор знаю, когда у них еще ни одного зуба во рту не прорезалось; и сколько раз видела – ах вы, миленькие мои! – как они играли в похороны: возьмут, бывало, книгу заказов, да и несут ее хоронить в денежный сундук! Только все это было и быльем поросло, мистер Моулд, – и тут, строго соблюдая раз навсегда заведенный ею порядок, она повернулась к мистеру Моулду, игриво качая головой. – Было и быльем поросло, сэр, как вы скажете?

– Перемены, миссис Гэмп, перемены! – отвечал гробовщик.

– И еще будут перемены, кроме этих, большие перемены, сэр, – сказала миссис Гэмп игривее прежнего. – Молодым барышням, при такой их красоте, найдется о чем подумать, кроме похорон. Как по-вашему, сэр?

– Уж, право, не знаю, миссис Гэмп, – отвечал Моулд, посмеиваясь. – А ведь неплохо сказано, милая?

– Ну как же вы не знаете, сэр, – продолжала миссис Гэмп, – и ваша супруга тоже знает, такая красавица, сэр, и я тоже знаю, хоть мне и не суждено было порадоваться на своих дочек; а если б была у нас дочка, мой Гэмп с нее последние башмачки снял бы и пропил, как с нашего дорогого сыночка; пропил, а потом послал мальчика продавать свою деревянную ногу на спички, всю как есть, оптом, сколько дадут, и велел ему купить на все деньги водки; а мальчишка не будь глуп – не по годам даже, право, – все до последнего пенни проиграл в орлянку да проел на пирогах с почками; а потом пришел домой и, глазом не моргнув, рассказал все как есть, а ежели папаше с мамашей это не нравится, говорит, то могу и утопиться. Да нет, сами знаете, сэр, – продолжала миссис Гэмп, утирая слезящийся глаз шалью и возвращаясь к прежней теме. – В газетах печатают не про одни только рождения да смерти, как вы скажете, мистер Моулд?

Мистер Моулд подмигнул миссис Моулд, которую он посадил к себе на колени, и заметил:

– Само собой. Мало ли еще про что, миссис Гэмп. А ведь очень неплохо сказано, душенька, честное слово!

– И про свадьбы тоже, ведь правда, сэр? – сказала миссис Гэмп, причем обе дочки покраснели и захихикали. – Господь с ними, они и сами это отлично знают! Да и вы это отлично знали в их годы, и миссис Моулд тоже! На мой взгляд, вы все теперь одних лет. А когда у вас с вашей супругой будут внуки, сударь…

– Ну-ну, что это вы! Пустяки, миссис Гэмп, – возразил гробовщик. – А ведь здорово сказано! За-ме-ча-тельно! – это он произнес шепотом. – Душенька, – это опять вслух, – миссис Гэмп, я думаю, выпьет стаканчик рома. Садитесь, миссис Гэмп, садитесь же.

Миссис Гэмп уселась на стул поближе к двери и, возведя глаза к потолку, приняла вид совершенного равнодушия к тому, что ей наливают стаканчик рома, пока одна из девиц не подала ей этот стаканчик в руки, чему миссис Гэмп крайне удивилась.

– Вот уж это мне редко приходится, миссис Моулд, – заметила она, – разве только если я не так здорова и когда мои полпинты портера давят на желудок. Миссис Гаррис частенько говорит мне: «Сара Гэмп, говорит, вы, право, меня удивляете!» – «Миссис Гаррис, – говорю я, – чем же это? Объясните, пожалуйста!» – «Сказать по правде, сударыня, – говорит миссис Гаррис, – оконфузили вы его, – не стоит называть кого именно, – я никак не думала, пока с вами не познакомилась, чтобы можно было женщине ходить за больными, и помесячно тоже, и не пить почти ничего». – «Миссис Гаррис, – говорю я ей, – никто из нас не знает, на что способен, пока не попробует; я и сама так думала, пока мы с Гэмпом жили своим домом. А теперь, – говорю я, – полпинты портера мне за глаза довольно, лишь бы его приносили вовремя и не очень крепкий. Поденно или помесячно, сударыня, а я свой долг при больном выполняю, только я женщина бедная, и кусок хлеба мне достается нелегко; вот потому я и требую, прямо скажу, чтобы портер мне приносили вовремя и не очень крепкий».

Прямую связь между этими замечаниями и стаканом рома установить было трудно, потому что миссис Гэмп, пожелав «всем всего наилучшего!», выпила свою порцию с видом знатока, ничего не прибавив более.

– Так что же у вас новенького, миссис Гэмп? – опять спросил мистер Моулд, после того как она, вытерев губы шалью, откусила кусочек сухого печеяья, которое, по-видимому, носила в кармане про запас, предвидя возможность выпивки. – Как здоровье мистера Чаффи?

– Здоровье мистера Чаффи все по-старому, сэр; ему не хуже, да и не лучше. Я так думаю: правильно сделал тот джентльмен, что написал вам: «Пускай миссис Гэмп ходит за больным, пока я не вернусь»; ну, все как есть считают, что он доброе дело сделал, поступил по-христиански. Побольше бы таких, как он. Тогда бы мы и без церквей обошлись.

– О чем вы хотели поговорить со мной, миссис Гэмп? – спросил мистер Моулд, приступая к делу.

– Вот о чем, сэр, – отвечала миссис Гэмп, – и спасибо вам, что спросили. Есть один постоялец в трактире «Бык» в Холборне, сэр; вы подумайте, приехал туда, заболел и теперь лежит при смерти. Дневная сиделка у них уже есть, сэр, прислали из Варфоломеевского[80]80
  …прислали из Варфоломеевского. – Имеется в виду лондонская больница св. Варфоломея – одно из самых крупных благотворительных учреждений.


[Закрыть], и я ее отлично знаю, ее зовут миссис Приг. Очень хорошая женщина, только ночью она занята в другом месте, и им нужно кого-нибудь на ночь; потому она им и сказала – ведь мы с ней уже лет двадцать вот как дружим: «Если вам нужна самого трезвого поведения женщина, сущее утешение для больного, так лучше миссис Гэмп никого не найти. Пошлите, говорит, мальчика на Кингсгейт-стрит и перехватите ее за любую цену, потому что миссис Гэмп, говорит, стоит столько, сколько она весит, хоть бы и золотыми гинеями». Мой квартирный хозяин прибежал ко мне и говорит: «Должность у вас теперь легкая, а это место, надо полагать, будет выгодное; может, вы договоритесь и тут и там?» – «Нет, сударь, – отвечаю ему, – без ведома мистера Моулда и не подумаю даже. Если желаете, говорю, я могу сходить к мистеру Моулду, спросить его».

Тут она покосилась на гробовщика и замолчала.

– Ночное дежурство, значит? – спросил мистер Моулд, потирая подбородок.

– С восьми до восьми, сэр, не хочу вас обманывать, – отвечала миссис Гэмп.

– А потом, значит, домой? – спросил мистер Моулд.

– Потом совсем свободна, сударь, и могу ходить за мистером Чаффи. Он ведь такой тихий, ложится рано, сэр, и почти все это время, надо полагать, спать будет. Я, конечно, ничего не говорю, – продолжала миссис Гэмп с кротостью, – женщина я бедная и от лишних денег никогда не откажусь, только что же вам с этим считаться, мистер Моулд? Легче богатому кататься на верблюде, чем увидеть что-нибудь сквозь игольное ушко.[81]81
  Легче богатому кататься на верблюде, чем увидеть что-нибудь сквозь игольное ушко… – искаженное евангельское изречение: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие».


[Закрыть] Это я помню, только этим и утешаюсь.

– Ну что ж, миссис Гэмп, – заметил мистер Моулд, – я не вижу никаких причин, почему бы вам при таких обстоятельствах не заработать честно на кусок хлеба. Только я бы об этом помалкивал, миссис Гэмп. Например, не стал бы рассказывать мистеру Чезлвиту без особой надобности, разве уж только он спросит прямо, когда вернется.

– Вот эти самые слова и у меня были на языке, сэр, – отвечала миссис Гэмп. – А в случае ежели больной помрет – может, вы не обидитесь, сударь, если я позволю себе сказать, что знаю кое-кого по похоронной части?

– Разумеется, нет, миссис Гэмп, – сказал Моулд весьма снисходительно. – Можете кстати упомянуть при удобном случае, что мы стараемся делать свое дело так, чтобы никого не обеспокоить и угодить на самые разные вкусы, и по возможности щадить чувства наследников, – это вам всякий скажет. Только полегче, не навязывайтесь. Полегче, полегче! Душенька, ты могла бы дать миссис Гэмп одну-две карточки, если хочешь.

Миссис Гэмп взяла карточки и, чувствуя, что в воздухе больше не пахнет ромом (бутылку убрали в шкаф), поднялась со стула, собираясь прощаться.

– Позвольте от души пожелать всего наилучшего вашему счастливому семейству, – сказала миссис Гэмп. – До свидания, миссис Моулд! На месте вашего мужа я бы вас ревновала, сударыня, а будь я на вашем месте, уж конечно ревновала бы мистера Моулда.

– Ну, ну, что это вы! Будет вам, миссис Гэмп! – отвечал очень довольный гробовщик.

– А уж молодые барышни, – говорила миссис Гэмп, приседая, – при такой их красоте, как это они умудрились так вырасти – господь их благослови! – когда родители у них совсем еще молодые, никак в толк не возьму, это уж не моего ума дело.

– Пустяки, пустяки! Подите вы, миссис Гэмп! – воскликнул Моулд. Однако он был польщен до такой степени, что даже ущипнул миссис Моулд при этих словах.

– Вот что я тебе скажу, милая, – заметил он, когда миссис Гэмп ушла наконец, – это оч-чень неглупая женщина. Эта женщина гораздо умней, чем ей полагается быть по ее званию. Эта женщина все замечает и сообразительна просто необыкновенно. Такую женщину, – закончил мистер Моулд, снова накрывая голову шелковым платком и располагаясь на отдых, – просто даже хочется похоронить даром, и как можно приличнее.

Миссис Моулд и обе ее дочери вполне разделяли это мнение; а та, к которой оно относилось, успела за это время выйти на улицу, где от воздуха ей стало что-то совсем нехорошо и пришлось даже немножко постоять под воротами, чтобы прийти в себя. Но и после этой предосторожности походка у нее была настолько неуверенная, что привлекла к себе сочувственное внимание мальчишек, которые по доброте сердечной приняли в ней живейшее участие и в простоте душевной упрашивали ее держаться, потому что она «всего только на первом взводе».

Что бы с ней ни было и как бы ни называлась ее болезнь на языке медицинской науки, миссис Гэмп превосходно знала обратную дорогу и, достигнув дома Энтони Чезлвита и Сына, прилегла отдохнуть. Отдыхала она до семи часов вечера, после чего, уговорив бедного старика Чаффи лечь в постель, отправилась на свое новое место. Но прежде всего она зашла к себе на квартиру на Кинг-сгейт-стрит, где захватила узел с одеждой и шалями, какие могли понадобиться по ночному времени, а после того отправилась к «Быку» в Холборн, куда и прибыла в ту самую минуту, когда часы били восемь.

Войдя во двор, она остановилась, ибо и хозяин, и хозяйка, и старшая горничная – все вместе стояли в дверях и серьезно разговаривали с молодым человеком, который, по-видимому, или только что пришел, или собирался уходить. Первые слова, поразившие слух миссис Гэмп, явно относились к ее будущему пациенту; и так как всякой хорошей сиделке не мешает знать как можно больше о больном, на котором она собирается пробовать свое искусство, миссис Гэмп стала слушать просто из чувства долга.

– Так, значит, ему не лучше? – спросил молодой человек.

– Хуже! – сказал хозяин.

– Много хуже, – прибавила хозяйка.

– Ох, куда хуже! – откликнулась стоявшая позади горничная, делая большие глаза и покачивая головой.

– Бедняга! – сказал джентльмен. – Очень жаль это слышать. К несчастью, я совсем не знаю, есть ли у него друзья и родные и где они живут; знаю только, что не в Лондоне.

Хозяин поглядел на хозяйку; хозяйка поглядела на хозяина, а горничная заметила истерически, что «сколько она ни слыхала непонятных распоряжений и разных адресов (мало ли что бывает в гостинице), а такое непонятное слышит в первый раз».

– Дело в том, видите ли, я уже говорил вам это вчера, когда вы послали за мной, что я очень мало о ном знаю, – продолжал джентльмен. – Мы учились вместе, а после того я виделся с ним всего два раза. Оба раза я приезжал в Лондон на каникулы (всего на какую-нибудь неделю, из Вильтшира), а после того опять терял его из виду. Письмо с моей фамилией и адресом, которое вы нашли у него на столе и которое помогло вам разыскать меня, это, как вы сами увидите, мой ответ на его просьбу прийти к нему, посланную отсюда в первый же день болезни. Вот его письмо, можете посмотреть, если хотите.

Хозяин стал читать письмо, хозяйка глядела через его плечо. Горничная, стоя позади, разобрала издали кое-что и выдумала остальное, твердо уверовав во все это вместе, как в непреложную истину.

– Багажа у него очень мало, вы говорите? – заметил джентльмен, который был не кто иной, как наш старый приятель Джон Уэстлок.

– Один чемодан, – сказал хозяин, – да и в том почти ничего нет.

– Но все-таки несколько фунтов в кошельке найдется?

– Да. Кошелек запечатан и лежит в кассе. Я записал, сколько там; вы можете посмотреть, если желаете.

– Ну, вот что, – сказал Джон Уэстлок, – если, по словам доктора, болезнь должна идти своим порядком и сейчас ничего нельзя сделать, как только давать ему вовремя питье и ухаживать за ним возможно лучше, то больше, мне кажется, и говорить не о чем, пока он сам не сможет дать каких-нибудь указаний. Или, по-вашему, есть еще что-нибудь?

– Да н-нет, – отвечал хозяин, – разве только…

– Разве только – кто будет платить, верно? – сказал Джон.

– Что ж, – нерешительно начал хозяин, – это тоже было бы кстати.

– Само собой, кстати, – подхватила хозяйка.

– И прислугу тоже надо бы не забывать, – деликатным шепотом прибавила горничная.

– Это вполне резонно, я с этим согласен, – сказал Джон Уэстлок. – Во всяком случае, на первое время у вас есть кое-что наличными; а я с удовольствием берусь платить доктору и сиделкам.

– Ах! – воскликнула миссис Гэмп. – Сразу видно настоящего джентльмена!

Она выразила свое восхищение таким громким стоном, что все обернулись. Миссис Гэмп сочла нужным выступить вперед, с узлом в руках, и представиться.