Текст книги "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 64 страниц)

«Боже мой! – подумал Том. – Можно ли вести себя так неуважительно и невежливо. Надеюсь, что это новые слуги и что с Руфью обращаются совсем по-другому».

Его размышления были прерваны голосами, доносившимися из соседней комнаты. Там, по-видимому, о чем-то громко пререкались или негодующе упрекали провинившегося, и спор, становясь все громче и громче, разразился, наконец, целой бурей. Во время этой бури, как показалось Тому, лакей и доложил о нем, потому что сразу воцарилась неестественная тишина, а потом и мертвое молчание. Том стоял у окна, гадая, какая семейная ссора могла породить такой шум, и надеясь, что Руфь не имеет никакого отношения к ней, как вдруг дверь отворилась и сестра бросилась ему на шею.

– Господи помилуй! – сказал Том, глядя на нее с гордостью, после того как они нежно обняли друг друга. – Как ты изменилась, Руфь! Право, я вряд ли узнал бы тебя, милая, если бы увидел еще где-нибудь! Ты очень похорошела, – сказал Том с невыразимой радостью, – стала такая женственная, такая, право, знаешь ли, – красивая!

– Если тебе это кажется, Том…

– Нет, это не только мне кажется, – сказал Том, ласково гладя ее волосы. – Это не только мое мнение, а в самом деле так. Но что с тобой? – спросил Том, вглядываясь в нее пристальнее. – Ты вся раскраснелась! Да ты плакала!

– Нет, я не плакала, Том.

– Пустяки, – твердо сказал ее брат, – это неправда. Меня не проведешь! Не спорь со мной. В чем дело, милая? Я ведь теперь не у мистера Пекснифа. Я собираюсь устроиться в Лондоне, и если тебе здесь нехорошо (а я очень боюсь, что нехорошо, и начинаю думать, что ты меня обманывала, хотя и с самыми лучшими намерениями), ты здесь не должна оставаться.

Ого! Том вышел из себя – подумать только! Быть может, тут повлияла кабанья голова, и уж наверняка повлиял лакей. А также и встреча с милой сестрой – она значила очень много. Том Пинч мог стерпеть что угодно сам, но он гордился своей сестрой, – а гордость щепетильна. У него явилась мысль: «Быть может, Пекснифов много на свете?» – и, весь разгоревшись от негодования, он сразу почувствовал колотье во всем теле.

– Мы поговорим еще, Том, – сказала Руфь, целуя брата в щеку, чтобы его успокоить. – Боюсь, что мне нельзя здесь оставаться.

– Нельзя? – сказал Том. – Ну что ж, тогда и не надо, дорогая. Слава богу! Ты не из милости здесь живешь. Честное слово!

Восклицания Тома были прерваны лакеем, который явился с поручением от своего барина и сообщил, что тот желает поговорить с Томом до его ухода, а также и с мисс Пинч.

– Проводите меня, – сказал Том. – Я сейчас же иду к нему.

Они прошли в комнату рядом, откуда раньше слышны были пререкания, и застали там пожилых лет господина с напыщенной речью и напыщенными манерами, а также пожилую даму, лицо которой, если можно так выразиться, подлежало акцизному сбору, ибо состояло по преимуществу из крахмала и уксуса. Кроме того, здесь присутствовала старшая воспитанница мисс Пинч, та самая, которую миссис Тоджерс в свое время окрестила «сиропчиком» и которая теперь плакала и рыдала от злости.

– Мой брат, сэр, – робко сказала Руфь, представляя Тома.

– О! – воскликнул джентльмен, внимательно озирая Тома. – Вы действительно брат мисс Пинч? Извините, что я спрашиваю. Я не вижу никакого сходства.

– У мисс Пинч имеется брат, я знаю, – заметила дама.

– Мисс Пинч всегда говорит про своего брата, вместо того чтобы заниматься моим образованием, – прорыдала воспитанница.

– Молчать, София! – заметил джентльмен. – Садитесь, пожалуйста, – обратился он к Тому.

Том сел, переводя взгляд с одного лица на другое в немом изумлении.

– Останьтесь здесь, пожалуйста, мисс Пинч, – продолжал джентльмен, оглядываясь через плечо.

Том прервал его, поднявшись с места, и подал стул своей сестре. После чего опять сел.

– Я очень рад, что вы случайно зашли навестить вашу сестру именно сегодня, – продолжал владелец латунно– и меднолитейных заводов, – ибо, хотя в принципе я не одобряю, что молодая особа, служащая у меня в доме в качестве гувернантки, принимает посетителей, в данном случае это произошло весьма кстати. К сожалению, должен вам сказать, что мы вовсе не так довольны вашей сестрой.

– Мы очень недовольны ею! – заметила дама.

– Я ни за что не буду больше отвечать уроки мисс Пинч, хоть бы меня избили до полусмерти! – прорыдала воспитанница.

– София! – прикрикнул на нее отец. – Замолчи!

– Вы позволите осведомиться, какие у вас основания быть недовольным? – спросил Том.

– Да, – сказал джентльмен, – позволю. Я не считаю, что вы имеете на это право, но все-таки позволю. Ваша сестра от природы лишена способности внушать уважение. Это и было постоянным источником несогласий между нами. Хотя она живет в этой семье уже давно и хотя присутствующая здесь молодая особа выросла, можно сказать, под ее руководством, эта молодая особа не питает к ней уважения. Мисс Пинч оказалась совершенно неспособна внушить уважение моей дочери или завоевать ее доверие. Так вот, – сказал джентльмен, и его ладонь с силой шлепнулась о стол, – такое положение вещей совершенно недопустимо! Вы, как брат, может быть, склонны отрицать это…

– Простите, сэр! – сказал Том. – Я вовсе не склонен отрицать это. Такое положение вещей не только недопустимо, оно просто чудовищно.

– Боже милостивый! – воскликнул джентльмен, с достоинством озирая комнату. – К чему же это привело в данном случае? Какие последствия проистекают из слабости характера, проявленной мисс Пинч? Что я должен был почувствовать как отец, когда, после того как я неоднократно выражал желание (чего, думаю, она не станет отрицать), чтобы моя дочь отличалась изяществом выражений, благородством манер, подобающим ее положению в обществе, и сдержанной учтивостью с нижестоящими, я узнаю, что она, не далее как сегодня утром, назвала самое мисс Пинч нищенкой!

– Нищей дрянью, – поправила его дама.

– Что еще хуже, – с торжеством заметил джентльмен, – что еще хуже! Нищая дрянь! Низкое, грубое, неуважительное выражение!

– В высшей степени неуважительное! – воскликнул Том. – Я очень рад, что оно нашло здесь верную оценку.

– Настолько верную, сэр, – произнес джентльмен, понизив голос для пущей внушительности, – настолько верную, что, если б я не знал мисс Пинч как сироту и одинокую молодую особу, не имеющую друзей, я бы порвал всякие отношения с ней сию же минуту и навсегда, в чем я и уверял мисс Пинч только что, ссылаясь на известную ей прямоту моего характера и мою репутацию.

– Ну, знаете ли, сэр! – крикнул Том, вскочив со стула; он уже не в силах был сдерживаться более. – Пожалуйста, не останавливайтесь из-за таких соображений. Ничего этого нет, сэр. Она не одинока, она может уйти хоть сию минуту. Руфь, милая моя, надевай шляпку!

– Ну и семейка! – воскликнула дама. – Конечно, он ей брат! Какое может быть сомнение!

– Никакого сомнения, сударыня, – сказал Том, – так же как и в том, что эта молодая девица воспитана вами, а не моей сестрой. Руфь, милая моя, надевай шляпку!

– Когда вы говорите, молодой человек, – высокомерно прервал его владелец латунно– и меднолитейных заводов, – со свойственной вам дерзостью, которой я в дальнейшем не намерен замечать, что эта молодая особа, моя старшая дочь, воспитана не мисс Пинч, а кем-то другим, вы… мне нет надобности продолжать. Вы вполне меня понимаете. Не сомневаюсь, что для вас это не ново.

– Сэр! – воскликнул Том, после того как некоторое время глядел на него в молчании. – Если вы не понимаете, что я хочу сказать, я готов объяснить вам. Но если вы понимаете, я попрошу вас осторожнее выбирать выражения. Я хотел сказать, что ни один человек не может ожидать от своих детей уважения к тому, кого он сам унижает.

– Ха-ха-ха! – расхохотался джентльмен. – Притворство! Обычное притворство!

– Обычная история, сэр! – сказал Том. – Обычная для людей с низкой душой. Разумеется, ваша гувернантка не может завоевать доверие и уважение ваших детей! Но пусть она сначала добьется этого от вас, и посмотрим, что тогда будет.

– Мисс Пинч надевает шляпку, я полагаю? – сказал джентльмен, обращаясь к жене.

– Полагаю, что надевает, – сказал Том, предупреждая ответ. – Не сомневаюсь, что надевает. А тем временем я хочу поговорить с вами, сэр, Вы сообщили мне ваше мнение – вы пожелали видеть меня с этой целью, – и я имею право ответить. Я не кричу и не буйствую, – сказал Том, что было совершенно верно, – хотя вряд ли могу сказать то же о вас, о вашей манере обращаться ко мне. И я бы желал, в интересах моей сестры, установить только правду.

– Вы можете устанавливать все что вам угодно, молодой человек, – возразил джентльмен, притворно зевая. – Дорогая моя, деньги мисс Пинч.

– Если вы мне говорите, – продолжал Том, в каждом слове которого, несмотря на всю его сдержанность, кипело негодование, – если вы мне говорите, что моя сестра неспособна внушить уважение вашим детям, то я должен вам сказать, что это не так и что у нее есть эта способность. Она так же хорошо воспитана, так же хорошо образована, так же наделена от природы способностью внушать уважение, как любой известный вам наниматель гувернанток. Но раз вы обращаетесь с ней хуже, чем с любой горничной в вашем доме, то как же вы не понимаете, если наделены здравым смыслом, что ваши дочери будут с ней обращаться в десять раз хуже?

– Недурно! Честное слово, недурно! – воскликнул джентльмен.

– Это очень дурно, сэр, – сказал Том. – Это очень дурно, и низко, и несправедливо, и жестоко! Уважение! Я полагаю, дети достаточно сообразительны, чтобы подмечать за взрослыми и подражать им; каким образом и с какой стати им уважать того, кого никто не уважает и оскорбляют все? И действительно, как им полюбить науки, когда они видят, до чего успехи в этих самых науках довели их гувернантку! Уважение! Поставьте самого уважаемого человека в такие условия, в какие вы поставили мою сестру, и вы унизите его точно так же, кто бы он ни был.

– Ваши слова чрезвычайно дерзки, молодой человек, – заметил джентльмен.

– Я говорю без злобы, но с величайшим негодованием и презрением ко всем тем, кто ведет себя подобным образом, – сказал Том. – Да как же вы можете, если вы честный человек, выражать неудовольствие или удивляться тому, что ваша дочь назвала мою сестру нищенкой, если вы сами вечно твердите ей то же на сто ладов, ясно и откровенно, хотя и не словами, и если ваши привратник и лакей с той же деликатностью говорят это первому встречному? Что же касается ваших подозрений и недоверия к ней, чуть ли не к каждому ее слову, – если она их заслужила, зачем же вы ее у себя держите? Вы не имеете на это права.

– Не имею права! – воскликнул владелец латунно– и меднолитейных заводов.

– Решительно никакого, – ответил Том. – Если вы воображаете, что уплата определенной суммы в год дает вам это право, вы страшно преувеличиваете ценность и власть денег. Ваши деньги тут самое последнее дело. Вы можете платить их секунда в секунду по часам, и все же оказаться банкротом. Мне нечего больше сказать вам, – заключил Том, сильно разгоряченный и взволнованный, – разве только попросить у вас разрешения подождать в саду, пока сестра будет готова.

И, не дожидаясь разрешения, Том вышел из комнаты.

Он еще не успел сколько-нибудь остыть, как сестра присоединилась к нему. Она плакала, и Том не мог вынести мысли, что кто-нибудь в доме увидит ее слезы.

– Подумают, что тебе жаль уходить отсюда, – сказал Том. – Ведь тебе не жаль?

– Нет, Том, нет! Мне давно уже хотелось уйти.

– Ну и отлично в таком случае! Не плачь! – сказал Том.

– Я так огорчилась за тебя, милый, – сквозь слезы сказала сестра Тома.

– Это вместо того, чтобы радоваться за меня! С тобой я стану вдвое счастливее. Держи голову выше – вот так! Теперь мы уйдем как следует – без шума, но твердо и уверенно.

Мысль, что Том с сестрой могли бы при каких бы то ни было обстоятельствах поднять шум, была совершенной нелепостью. Но Том в своем волнений вовсе этого не чувствовал и вышел из ворот с таким строгим и решительным выражением лица, что привратник едва узнал его.

И только после того как они отошли немного и Том успел до некоторой степени остыть и собраться с мыслями, его окончательно привел в себя вопрос сестры, которая сказала своим приятным, тихим голосом:

– Куда же мы идем с тобой, Том?

– Боже мой! – сказал Том, останавливаясь. – Я не знаю!

– Ведь ты… ведь ты живешь где-нибудь, милый? – спросила Руфь, печально заглядывая ему в лицо.

– Нет, – сказал Том. – Не то чтобы… пока еще не живу. Я только сегодня утром приехал. Нам нужно найти квартиру.

Он не сказал ей, что собирался остановиться у своего приятеля Джона и что никак не может навязать ему двух жильцов, из которых один – молодая девушка; он знал, что это ее встревожит и даст ей повод считать себя обузой для брата. Не хотелось ему также оставлять ее где-нибудь, пока он зайдет к Джону, чтобы сообщить ему о перемене своих планов; ибо, зная деликатность своего друга, он не хотел злоупотреблять ею. Поэтому он опять сказал:

– Нам, разумеется, нужно найти квартиру, – и сказал это так твердо, как будто сам был полным справочником и путеводителем по лондонским квартирам. – Где же нам ее искать? Как ты думаешь?

Сестра знала немногим больше Тома. Она сунула свой маленький кошелек ему в карман, потом положила одну ручку на другую, продетую под руку Тома, и ничего не сказала.

– Где-нибудь в дешевой местности, – сказал Том, – и недалеко от Лондона. Дай подумать. Как, по-твоему, Излингтон[116]116
  Излингтон – район в северной части Лондона. На территории его находится старинная гостиница «Ангел», популярность и веселые нравы которой стяжали всему району репутацию «Веселого Излингтона».


[Закрыть] хорошее место?

– Мне кажется, это прекрасное место, Том.

– Он когда-то назывался «Веселый Излингтон», – сказал Том. – Может быть, он и теперь веселый; что ж, тем лучше. А? – сказала сестра

– Если только там не очень дорого, Тома.

– Конечно, если там не очень дорого, – согласился Том. – Ну, так где же это Излингтон? Нам, я думаю, лучше всего туда отправиться. Идем.

Сестра Тома пошла бы с ним куда угодно; и они отправились в путь, взявшись под руку, как нельзя более довольные. Разузнав, наконец, что Излингтон совсем не в той стороне, Том стал наводить справки, как туда проехать, и скоро узнал и это. По дороге в Излингтон они говорили не умолкая. Том рассказывал сестре, что случилось с ним, а сестра рассказывала, что случилось с нею, и обоим надо было сказать так много, что не хватило времени; и когда они доехали до места, им казалось, что они едва начали разговаривать, по сравнению с тем, сколько осталось еще несказанным.

– Ну, – сказал Том, – нам надо сначала поискать где-нибудь улицу поскромней, а потом смотреть, где есть билетики на окнах.

И они опять пошли пешком, такие веселые, будто только что вышли из собственного уютного домика искать квартиру для кого-нибудь другого. Простодушие Тома, видит бог, нисколько не уменьшилось с годами, но теперь, зная, что ему есть о ком заботиться, он стал больше надеяться на себя и сделался, по его собственному мнению, способен решительно на все.

После того как они несколько часов ходили по улицам взад и вперед и пересмотрели десятки квартир, им это начало казаться довольно утомительным, особенно потому, что они не видели ничего сколько-нибудь для себя подходящего. Наконец в одном особенно старомодном домике, в конце тупика, они разыскали две маленьких спальни и треугольную гостиную, которые показались им подходящими. То, что они пожелали занять квартиру немедленно, было довольно подозрительным обстоятельством, но даже и это препятствие удалось преодолеть, уплатив тут же за неделю вперед, а также сославшись на Джона Уэстлока, эсквайра, Фэрнивелс-Инн, Верхний Холборн.

Ах, до чего же приятно было видеть, как Том с сестрой, разрешив этот важный вопрос, бегают по лавкам – к булочнику, к мяснику, к бакалейщику – и с каким радостным страхом перед непривычными хозяйственными заботами потихоньку советуются друг с другом, покупая какую-нибудь мелочь, и как их сбивает с толку каждый вопрос лавочника! Как, вернувшись в треугольную гостиную, сестра Тома суетится и хлопочет о тысяче милых пустяков, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловать старину Тома или улыбнуться ему, а Том потирает руки с таким видом, будто он владелец всего Излингтона.

Однако дело шло уже к вечеру, Тому давно пора было встретиться со своим другом, как они условились. Уговорившись с сестрой, что они позволят тебе роскошь поужинать котлетами в девять часов, в награду за то, что оба они остались без обеда, он ушел, чтобы рассказать Джону обо всех этих удивительных событиях.

«Вот я и стал настоящим семейным человеком, – думал Том. – Если б только достать работу, как бы хорошо было нам с Руфью! Ах, это „если“! Но что толку унывать. Это еще успеется, когда я перепробую все и везде потерплю неудачу, да и тогда оно мало поможет. Честное слово, – думал Том, ускоряя шаг, – Джон, верно, ломает голову, что такое со мной случилось. Он, должно быть, уже беспокоится, не забрел ли я на те улицы, где режут приезжих провинциалов, и не наделали ли из меня мясных пирожков; да и мало ли какие ужасы в том же роде приходят ему в голову».

Глава XXXVII

Том Пинч, сбившись с дороги, узнает, что не он одни находится в затруднительном положении. Он сводит счеты, с поверженным врагом.

Злой гений Тома не завел его в логово фабриканта, изготовителя тех каннибальских лакомств, какими весьма бойко торгует столица, если верить ходячим среди провинциалов басням; не сделал он его и жертвой фокусников, зазывал, обманщиков, фальшивомонетчиков и других жуликов, обходящихся без кровопролития, но зато куда лучше известных полиции. Тому не пришлось также завести знакомство с одним из тех субъектов, которые обычно заманивают свою жертву в трактир, а там знакомят его еще с одним человечком, который клянется, что денег у него в кармане куда больше, чем у любого джентльмена, причем вскоре оказывается, что это так и есть, потому что он этого джентльмена тут же ухитрился обобрать. Словом, он не попал ни в одну из ловушек, которые незаметным образом расставлены повсюду в общественных местах столицы. Зато он сбился с дороги и, стараясь ее отыскать, отклонялся в сторону все больше и больше.

Надо сказать, что Том в своем простодушном недоверии к Лондону принял необычайно мудрое решение – по возможности не расспрашивать о дороге, разве только если он окажется по соседству с Монетным двором или же с Английским банком; в таком случае можно будет, пожалуй, войти и вежливо задать вопрос-другой, полагаясь на совершенную респектабельность учреждения. И потому он шел все дальше и дальше, заглядывая во все улицы по дороге и завертывая в каждую вторую из них; и, таким образом, отклонившись в сторону от Госуэл-стрит, заплутавшись в Олдерменбери, сделав крюк по Барбикену и упорно придерживаясь неверного направления на Лондонском валу, он забрел неизвестно каким образом на Темз-стрит и, руководимый инстинктом, силе которого надо было бы просто удивляться, если бы Том имел хоть малейшее желание или надобность туда попасть, очутился в конце концов поблизости от Монумента. Человек при Монументе был для Тома таким же загадочным существом, как человек на луне. Тому пришло в голову, что одинокий обитатель этих мест, державшийся, подобно какому-нибудь столпнику древности, в стороне от мирской суеты, и есть то самое лицо, у которого ему следует спросить дорогу. Быть может, он окажется холоден, проявит, быть может, мало сочувствия к мирским страстям – Монумент казался слишком высок для сочувствия, – но если истина не обитает в цоколе Монумента, вопреки начертанному на нем двустишию Попа[117]117
  Поп. – Александр Поп (1688—1744) – известный английский поэт.


[Закрыть], то где же в Лондоне (думал Том) можно ее отыскать?

Подойдя вплотную к колонне, Том испытал большое облегчение, заметив, что человек при Монументе не утратил простых вкусов; что, хотя его резиденция была сооружением искусственным и гранитным, он все же сохранил некоторые сельские привычки – любил цветы, держал птиц в клетках, не отказывал себе в свежем салате и выращивал молоденькие деревца в кадках. Сам человек при Монументе сидел тут же перед дверью, перед собственной дверью, которая была дверью Монумента, – какая возвышенная мысль! – и в данную минуту зевал, словно и не было никакого Монумента для того чтобы пресечь эту зевоту и наполнить его жизнь глубоким смыслом.

Итак, Том хотел уже подойти к этому замечательному существу и спросить у него дорогу в Фэрнивелс-Инн, но тут явилось двое желающих осмотреть Монумент. Это были джентльмен с дамой, и джентльмен спросил:

– Почем с каждого?

Человек при Монументе ответил:

– По полмонеты.

Применительно к Монументу такое выражение показалось Тому недостаточно возвышенным.

Джентльмен сунул шиллинг человеку при Монументе, и тот открыл перед ними темную маленькую дверцу. После того как джентльмен с дамой скрылись из виду, он опять закрыл дверцу и вернулся к своему стулу.

Усевшись, он засмеялся.

– Не знают они, сколько там ступенек, – сказал он. – Вдвое больше заплатишь, лишь бы не лазить туда. Ох, умора!

Человек при Монументе был циник и притом не чуждался мирской суеты! Том не стал спрашивать у него дорогу. Он уже не решался верить ни единому его слову.

– Боже мой! – воскликнул очень знакомый голос за спиной мистера Пинча. – Ну да, конечно это он!

В ту же минуту его ткнули в спину зонтиком. Обернувшись, чтобы узнать, что значит такое приветствие, Том узрел старшую дщерь своего бывшего патрона.

– Мисс Пексниф! – произнес Том.

– Ах, боже праведный, мистер Пинч! – воскликнула Черри. – Что вы тут делаете?

– Я немножко сбился с дороги, – сказал Том. – Я…

– Надеюсь, что вы сбежали, – сказала Чарити. – Это было бы вполне уместно и кстати, раз папа до такой степени забылся.

– Я от него ушел, – сказал Том, – но это было по обоюдному согласию. Я не убежал тайком.

– Он женился? – спросила Чарити, судорожно вздергивая подбородок.

– Нет, еще не женился, – сказал Том, краснея. – И вряд ли женится, я думаю, если… если предмет его страсти мисс Грейм.

– Подите вы, мистер Пинч! – негодующе воскликнула Чарити. – Вас очень легко обмануть! Вы не знаете, на какие фокусы способны эти твари. Ах, какой это безнравственный мир!

– Вы не замужем? – намекнул Том, чтобы перевести разговор на другое.

– Н-нет! – сказала Черри, обводя концом зонтика плиту на тротуаре. – Я… но, право, это совершенно невозможно объяснить. Вы не зайдете к нам?

– Так, значит, вы живете здесь? – спросил Том.

– Да, – ответила мисс Пексниф, указывая зонтиком на пансион миссис Тоджерс, – пока я живу у этой дамы.

Сильное ударение на слове «пока» дало Тому понять, что от него ждут какого-нибудь замечания по этому поводу, и оттого он сказал:

– Только пока? Вы скоро уезжаете домой?

– Нет, мистер Пинч, – возразила Чарити. – Нет, покорно благодарю! Нет! Мачеха, которая моложе, то есть я хочу сказать… почти одних со мной лет, мне вовсе не подходит. Вовсе не подходит! – повторила Чарити, задрожав от злости.

– Я потому так подумал, что вы сказали «пока», – заметил Том.

– Ну, право, честное слово! Вот уж не думала, что вы ко мне так пристанете с этим, мистер Пинч, – сказала Чарити, краснея, – не то я не сделала бы такой глупости, не намекнула бы на… нет, право… может быть, все-таки зайдете?

Том упомянул, уклоняясь от приглашения, что у него есть дело в Фэрнивелс-Инне и что по дороге из Излингтона он несколько раз ошибся поворотом и попал вместо того к Монументу. Мисс Пексниф долго жеманилась, когда он спросил, не знает ли она, как пройти в Фэрнивелс-Инн, и в конце концов набралась смелости ответить:

– Один джентльмен, с которым мы друзья, то есть не то чтобы он был мне друг, а так, один знакомый… Ах, право, я сама не знаю, что говорю, мистер Пинч! Не думайте, пожалуйста, что мы помолвлены, а если даже и помолвлены, то это пока еще вовсе не решено. Так вот, он идет сейчас в Фэрнивелс-Инн по одному небольшому делу, и я уверена, будет очень рад проводить вас, чтобы вы опять не заблудились. Самое лучшее, зайдите к нам. Вы, верно, еще застанете здесь сестру Мерри, – сказала она, как-то особенно вздернув нос и улыбаясь не слишком приятно.

– Тогда уж лучше я попробую как-нибудь сам найти дорогу, – сказал Том, – я боюсь, что она не очень рада будет меня видеть. Это несчастное происшествие, которое дало повод к нашей дружеской беседе с глазу на глаз, вряд ли могло внушить ей добрые чувства ко мне. Хотя, в сущности, я был не виноват.

– Она об этом и не слыхала, можете быть уверены, – сказала Чарити, поджимая губы и кивая Тому. – Да если бы даже и услыхала – не думаю, чтобы она очень рассердилась на вас.

– Что вы говорите? – воскликнул Том, не на шутку огорчившись этим намеком.

– Я ничего не говорю, – отвечала Чарити. – Если бы я не знала, как гадки сами по себе предательство и обман, то, наверно, убедилась бы теперь, видя, как они вознаграждаются… да, как они вознаграждаются! – Тут она улыбнулась, все так же криво. – Но я ровно ничего не говорю. Наоборот, пренебрегаю этим. Вам лучше всего зайти.

В этих словах чувствовалось нечто затаенное, что заинтересовало Тома и встревожило его жалостливое сердце. Когда он в нерешительности взглянул на Чарити, то не мог не заметить на ее лице борьбы между чувством торжества и чувством стыда; не мог он также не видеть, что, встретившись глазами даже с ним, которого она ни во что не ставила, мисс Пексниф отвернулась, хотя все ее существо дышало желчным вызовом.

Тому пришла в голову тревожная мысль, смутная догадка, что перемена в его отношениях с Пекснифом каким-то образом сказалась и на его отношении к другим людям, дав ему возможность понимать то, чего он раньше и не подозревал. И все же он не постигал истинного смысла маневров Чарити. Он, разумеется, и понятия не имел о том, что, поскольку он был свидетелем и очевидцем ее унижения, она с радостью ухватилась за этот случай уязвить свою сестру, сделав Тома свидетелем ее гораздо более глубокого унижения; он ничего об этом не знал, и сестра эта представлялась ему все тем же легкомысленным, беспечным, заурядным созданьем, каким была всегда, все с тем же пренебрежительным отношением к Тому Пинчу, чего она даже не трудилась скрывать. Словом, у него осталось только смутное впечатление, что мисс Пексниф злится и ведет себя не по-сестрински; и, любопытствуя, в чем дело, он пошел за ней по ее приглашению.

Дверь отворили, и Черри, попросив Тома следовать за ней, подвела его к дверям гостиной.

– Ах, Мерри, – сказала она, заглядывая в комнату, – до чего я рада, что ты еще не ушла домой. Как ты думаешь, кого я встретила на улице и привела повидаться с тобой? Мистера Пинча! Вот он! Представляю себе, как ты удивлена.

Она была не более удивлена, чем Том, увидев ее, – далеко не так; гораздо меньше.

– Мистер Пинч ушел от папы, дорогая моя, – продолжала Черри, – и у него самые блестящие виды на будущее. Я пообещала, что Огастес проводит его, ему это по дороге. Огастес, дитя мое, где вы?

С этими словами мисс Пексниф выпорхнула из гостиной, визгливо призывая мистера Модля, и оставила Тома Пинча наедине с сестрой.

Если бы она всегда была ему самым добрым другом; если бы во времена его рабства она обращалась с ним с тем уважением, в каком везде и всюду отказано честным труженикам, если бы она старалась облегчить ему каждую минуту этих трудных лет; если б она постоянно щадила и никогда не оскорбляла его, – то и тогда его честное сердце не могло бы проникнуться более глубокой жалостью к ней, не могло бы так начисто освободиться от всех неприятных воспоминаний, как теперь.

– Боже мой! Из всех людей на свете я меньше всего, разумеется, ожидала увидеть вас!

Тому грустно было слышать, что она разговаривает все так же, по старой своей привычке. Этого он не ожидал. Он не замечал противоречия и в том, что ему грустно видеть ее настолько непохожей на прежнюю Мерри, и вместе с тем грустно слышать, что она разговаривает совсем по-старому. И то и другое равным образом огорчало его.

– Не знаю, какое вам удовольствие видеться со мной. Не могу понять, что это вам вздумалось? Я никогда особенно не искала вашего общества. Мы с вами, кажется, всегда недолюбливали друг друга, мистер Пинч. Ее шляпка лежала рядом на диване, и, говоря, она все время теребила ленты, очевидно не сознавая, чем заняты ее руки.

– Мы никогда не ссорились, – сказал Том. Он был прав: ибо нельзя ссориться в одиночку, как нельзя без противника играть в шахматы или драться на дуэли. – Я надеялся, что вы будете рады пожать руку старому другу. Не станем вспоминать прошлое, – сказал Том. – Если я когда-нибудь обидел вас, простите меня.

Она взглянула на него, потом выронила шляпку из рук, закрыла ими изменившееся лицо и залилась слезами. – О мистер Пинч! – сказала она. – Хоть я всегда обращалась с вами плохо, а все же верила, что вы умеете прощать. Я не думала, что вы можете быть так жестоки.

То, что она говорила, было настолько непохоже на прежнюю Мерри, насколько этого мог пожелать Том. Однако она, по-видимому, укоряла его в чем-то, и он ее не понимал.

– Я редко это показывала, никогда, я знаю; но я так доверяла вам, что если бы мне предложили назвать человека, который менее всего способен ответить на обиду обидой, я бы не колеблясь назвала вас.

– Вы бы назвали меня? – повторил Том.

– Да, – сказала она с ударением, – я часто об этом думала.

После минутного размышления Том сел на стул рядом с ней.

– Неужели вам кажется, – сказал Том, – неужели вы можете думать, что мои слова имели какой-нибудь другой смысл, кроме самого простого и ясного? Я сказал только то, что думал, не поймите меня превратно. Если я вас обидел когда-нибудь, простите меня; это могло случиться. Вы никогда не оскорбляли и не обижали меня. За что же я стал бы мстить вам, даже если бы я был настолько злопамятен, чтобы желать этого?

Она поблагодарила его сквозь слезы и рыдания, сказав, что еще ни разу ей не было так грустно и так хорошо, с тех пор как она уехала из дому. И все же она горько плакала; а Тому Пинчу тем больнее было глядеть на ее слезы, что именно в эту минуту она особенно нуждалась в сочувствии и утешении.

– Ну будет, перестаньте! – сказал Том. – Ведь вы всегда были веселая.

– Да, была! – воскликнула она таким голосом, что у Тома сжалось сердце.

– И опять будете, – сказал Том.

– Нет, никогда не буду! Никогда, никогда больше не буду! Если вам придется когда-нибудь говорить со старым мистером Чезлвитом, – прибавила она, на мгновение подняв глаза, – мне казалось, что вы ему нравитесь, только он это скрывает, – обещайте передать ему, что вы видели меня здесь и что я помню все, о чем мы с ним говорили на кладбище.

Том пообещал, что расскажет.

– Часто, когда я жалела, что меня не отнесли на кладбище задолго до того дня, я вспоминала его слова. Я хочу, чтобы он знал, как верны они оказались, хотя я никогда в этом никому не признавалась и не признаюсь.