Текст книги "Путь Мира(СИ)"

Автор книги: C Непокупной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Поэтому разведчик с восторгом принял известие, что в скором времени сотня выходит в патруль. Ему и еще троим воинам надлежало пробираться впереди отряда и доносить начальнику отряда о подозрительных огнях или шумах.

Вечером перед выступлением четверо лазутчиков в отдельном шатре тщательно проверяли свое снаряжение. Тан Чжоу аккуратно обматывал полосками ткани рукоять меча, чтобы не скользила. Свой старый меч, иззубренный об оружие имперских солдат во время взятия Желтыми повязками крепости Тай, по приказанию князя он оставил в полковой оружейной и взамен получил новый, с клеймом рода Сун. Меч был добрый, из хорошей стали, но скованный по руке кому-то, кто был гораздо меньше Тан Чжоу, и во время тренировок в ладони, привыкшей к тяжести, ощущалась неудобная легкость. Как и многие столичные жители, Тан Чжоу весьма неохотно менял свои привычки.

Лазутчики облачились в темно-зеленые узкие плащи и кожаные куртки цвета мокрого песка. У каждого, помимо меча, был короткий обоюдоострый нож в сапоге и, в сумке на поясе, праща с десятью круглыми, обожженными снаружи глиняными шариками. На предплечье каждого была хитро завязана узкая шелковая лента. Закончив приготовления, они встали и бесшумно вышли из шатра. Коротко отрапортовавшись дожидавшемуся их у края лагеря начальнику сотни, они разделились и, веером, порознь вошли в прибрежный лес. Следом за ними тихо и быстро начал сниматься со стоянки весь отряд.

Тан Чжоу очень быстро перестал слышать своих товарищей – впрочем, насколько он знал себя, они тоже его не слышат. Разведчикам было строжайше запрещено подавать голос, кроме как в случае крайней опасности для всего отряда, наподобие крупной засады. При внезапной же стычке с бандитами двигавшийся в ста шагах позади разведчиков дозор все равно обычно успевал прибежать на шум боя раньше, чем воин погибал.

Отряда лазутчик тоже не слышал. Сотня кралась по лесу совершенно беззвучно, как дикий кот – ни один сучок не хрустнул под ногами солдат, ни один лист не шелестнул. Дивясь, молодой воин вспоминал неповоротливых увальней, с которыми жил уже полмесяца, и исполнялся уважения к бойцам.

Ему достался самый неудобный участок – прибрежный. Реку от леса отделяла широкая полоса плоского песчаного берега, спрятаться на которой было почти невозможно. Он шел на самой границе сени деревьев, слушая ночную тишину и высматривая огоньки на берегу. Но сумерки впереди оставались глухими и непроницаемыми.

Луну на небе то и дело закрывали облака. Становилось холодно. Тан Чжоу пожалел, что не купил в деревне рыбаков немного вина и прибавил шагу. Тут же из-под ноги щелкнул отлетевший в сторону камень, из куста слева с карканьем выпорхнула испуганная ворона. Облившись холодным потом, лазутчик застыл как вкопанный, вслушиваясь в ночь. Но все было тихо. Понемногу осмелев, Тан Чжоу продолжил свой путь. Медленно изгибавшийся берег реки постепенно покрылся тростником. Теперь Тан Чжоу шел как будто между двух стен. Ничего подозрительного по-прежнему впереди не было. Разведчик не удивлялся – глупо было ожидать, что пираты укроются вблизи от лагеря воинов.

Он прошел до рассвета не меньше двух ли, с первыми лучами солнца возвратившись в бивуак сотни, разбитый на большой лесной поляне. На следующую ночь дозор сделал столько же, и столько же – еще в одну. Пиратов не было и следа. Лазутчик снова заскучал и четвертой ночью вдруг заметил, что поневоле сам создает немного шума при ходьбе, надеясь привлечь хоть чье-то внимание. Легкий шорох гальки, колыхнутая ветка – много ли надо чуткому уху бандита?

Но все это не потребовалось. Потому что при свете луны внимание самого Тан Чжоу вдруг привлек самый обычный тростник на берегу, росший как-то очень уж особенно густо. Одному Небу известно, почему разведчик вдруг напряг глаза... В одном месте между неплотно сдвинутыми тростниковыми щитами наружу пробивался лучик света.

Воин подобрался ближе и приник глазом к щели.

Посреди обширного вырубленного в зарослях поля, огороженного искусно сплетенными щитами, стояла целая деревня – пять или шесть домов. Посреди становища горел упрятанный в яму костер, вокруг которого сидели ловкие на вид, жилистые люди в драных куртках из волчьих шкур, сшитых мехом наружу. Их было больше двух десятков. К стенам утлых тростниковых хибарок, выстроенных прямо на мокром песке, были прислонены короткие копья и кривые мечи. Тан Чжоу насчитал не менее десяти узких и легких бамбуковых лодок, лежавших на берегу.

Среди сидевших у костра выделялись двое людей, непохожих на прочих разбойников. Один, длинноногий и сутулый молодой парень, выглядел атаманом. Его голова была повязана пестрым платком: Тан Чжоу не слышал, о чем говорили пираты, но судя по фырканью и приглушенному хохоту, он рассказывал им что-то занятное. В отличие от оружия прочих членов шайки, его стальная булава, прицепленная на ремне к поясу, лежала рядом с ним на песке.

Другой, немолодой уже мужчина, напротив, явно был здесь чужим. Его серая длиннополая одежда выглядела не менее ветхой, чем лохмотья бандитов, однако он сидел молча, тихо и скромно опустошая свою плошку и невольно втягивая голову в плечи, когда разбойники разражались смехом. Чувствовалось, что ему здесь очень неуютно. Пираты, однако, странного человека не задевали и вообще не слишком обращали на него внимание.

Большего разведчику не требовалось. Он беззвучно скользнул назад и скрылся во мраке. Глухой посвист ночной птицы пронесся по лесу, пару раз будто отдавшись эхом – и все смолкло.

Речной дозор обрушился на оторопевших бандитов, как орел из поднебесья хватает волка, треплющего падаль. Почти никто не смог оказать сопротивления. Лишь атаман, успев выхватить булаву из петли, отбивался от наседавших солдат, пока на него не навалились вдесятером. В разметанных бандитских лачугах была найдена узорчатая одежда и золотые монеты – явная улика!

Разбойники были перебиты в мгновение ока, кроме атамана, которого связали и уложили на песок, чтобы позже отослать на суд. Тан Чжоу увидел, как человека в сером, упавшего лицом вниз и натянувшего полу на голову в самом начале нападения, схватили сразу трое воинов.

– Пустите, пустите меня, добрые люди, – кричал тот в страхе, – я ничего не сделал, клянусь Небом!

– Поговори еще! Что ты делал здесь с этими крысами? Наушничал, наверно?

– Я мирный отшельник, я живу тут в лесу...

– Рассказывай! Станет мирный отшельник якшаться с пиратами! Высечем его! А лучше приколи-ка его, возиться долго...

Один из солдат замахнулся копьем. Тан Чжоу с быстротой молнии отбил железко копья мечом. Воины удивленно нахмурились.

– Ты что делаешь, столичный? Это же бандитский пособник, крысиный помет! Хочешь угодить в яму?

– После драки кулаками не машут, – строго сказал разведчик. – Вели высечь реку за то, что она носит этих псов! Да и решать это не тебе, а командиру.

Начальник сотни уже шел к ним через побоище. Он сразу узнал человека в сером:

– О-хо, святой Сыма И! Каким ветром тебя сюда занесло?

– Благословен будь семижды семь раз, благородный Да Бянь! Вели своим отважным воинам отпустить меня. Ты ведь знаешь, я невинен, как младенец, мне запрещено убивать!

– Плохую компанию ты себе выбрал, Сыма И! Разве ты не знаешь, что любой, уличенный в сношениях с пиратами, подлежит казни?

– Эти люди сожгли деревню, жители которой носили мне еду. Я ничего не ел три дня. Я подумал, может, хоть они меня накормят...

Да Бянь покачал головой:

– У вас, святых отшельников, совести меньше, чем у гиены. Ты еще силен и мог бы жить охотой или рыбной ловлей, а ты вместо этого выпрашиваешь подачки у бедняков и ворья. Отпустите его, и пусть идет себе. Но имей в виду: еще раз поймаю вместе с бандитами – посажу на кол!

Солдаты нехотя разжали руки. Отшельник ужом скользнул в сторону и исчез в тростниках, кинув напоследок благодарный взгляд на Тан Чжоу.

– А ты не такой уж олух, – бросил разведчику командир, уже отворачиваясь.

– Да и ты не такой уж мешок с отрубями, каким кажешься сперва! – вдруг раздался насмешливый голос со стороны, где лежал связанный главарь. – Умеешь отделить золото от навоза.

– Ты поговори мне еще! – цыкнул было Да Бянь, но вдруг, нахмурившись, присмотрелся повнимательнее: – А ну-ка выкатись на свет!

Пиратский вожак приподнял голову, чтобы на его лицо падал свет от костра. Начальник сотни изумленно присвистнул:

– Да чтоб у меня кошачий хвост вырос! Ган Нинь из шайки Дэн Мао!

– Он самый, – ухмыльнулся молодой пират. – Я тебя тоже узнал. Это ведь вы вдвоем с Ми Фэнем тогда накрыли в Лоян всю ватагу старика. Кроме него, мне одному удалось уйти.

– Потому тебя и запомнил, – кивнул сотник. – Ну, удальцы, вы даже не понимаете, какую крупную птицу нам удалось заловить! Сун Цзян будет доволен.

– А какой ветер тебя сюда занес? – полюбопытствовал атаман. – Ты ведь служил у Цао Цао.

– Какая служба у Цао Цао! – махнул рукой Да Бянь. – Пока люди ему нужны, он с ними ласков и обходителен, а чуть надобность иссякнет – выбрасывает, как выгоревший уголь... Нет, наш князь куда лучше. Ладно, берите его на плечи, и пойдем.

Через несколько дней сотня вернулась на прежнюю стоянку. Ган Нинь в цепях был отправлен в крепость Сун Цзяна. Вместе с ним ехал Тан Чжоу, гордый, что сумел оказать услугу князю. Вожделенный офицерский чин приблизился еще немного...

Глава шестая. В ГОРАХ

В провинции Си, в безымянной горной долине, затерянной среди опасных обрывов и бесплодных плоскогорий, войско Желтых повязок восстанавливало силы после успешного похода. Несмотря на разгром под Циньчжоу, воины Неба взяли приступом несколько ханьских крепостей, а месяц назад захватили укрепленный город Янчэн и превратили его в свою базу. Младший брат Великого Учителя Занг Лянг, Главный-Над– Людьми, остался в Янчэне с большим отрядом, восстанавливая проломленные стены и набирая новых рекрутов из беглых горожан и крестьян. Урожай с полей был поспешно собран привычными к мотыге солдатами Лянга, и все новые потоки людей вливались в священное войско, не вынеся голода и бездомных скитаний среди развалин и распухших, почерневших трупов.

Отступающий Занг Чао, как хитрый волшебник, ускользнул от конных отрядов врага, рыскавших по стране в его поисках, и привел свою утомленную армию в долину, долгое время бывшую надежным убежищем для членов секты. Далеко от городов и сел, в вечном безмолвии холодных вершин в нее на протяжении тысяч лет падали камни с гор и трупы животных, и в конце концов на дне огромного широкого ущелья образовалось немного плодородной земли. Глава секты осторожно и аккуратно возделал сухой и бедный подзол, повелев своим последователям следовать его примеру, и за много лет не один мешок почвы, пронесенной через горы из Си кроткими тружениками, покрыл каменистое дно ущелья.

Ячмень в Си холодостоек, и сейчас созревшего урожая было достаточно, чтобы до весны прокормить все войско. Среди колыхавшихся на холодном горном ветру ячменных колосьев бродили с кетменями в руках тепло и опрятно, но бедно одетые люди – Великий Учитель держал свое воинство в строгости и наотрез запретил любые грабежи во взятых поселениях, сделав исключение лишь для оружия и малой толики еды, так что любой из воинов, будь он даже старшим отряда, разжившись где-нибудь узорчатой одеждой или усыпанным бирюзой браслетом и не сумев объяснить их происхождение, глядя в глаза Занг Чао или его братьям, без промедления был бы удавлен. На уступах гор и у их подножий лепились небольшие глинобитные дома, поставленные новобранцами: старые члены секты продолжали жить в пещерах, как и сами братья Занг. Озерцо, что лежало у западного взгорья, чуть выше уровня долины, исправно питал родник с ледяной водой. С дальнего конца долины доносилось ржание лошадей.

Великий Учитель следил за уборкой ячменя, сидя на пороге своей кельи, вырубленной высоко в одиноком утесе на краю долины. Величественный и неподвижный, он глядел на сновавших внизу работников, не отрываясь и как будто не слушая донесение гонца от своего брата, что стоял подле него на уступе. Однако когда утомленный вестник, не успевший даже умыться с дороги, вдруг сбился со слога[1], Совершенный вдруг устремил на него такой острый и проницательный взгляд прозрачных, как небо, глаз, что тот от неожиданности смешался и умолк совсем.

Великий Учитель был уже стар. Его волосы и длинная борода, доходившая до пояса – он не брил и не подстригал ее десять лет, – подернулись сединой, и даже уже в бровях проглядывали серебристые волоски, однако тело Занг Чао выглядело сухим и сильным, без капли жира, а ступни и кисти рук, лежавшие на коленях, были покрыты мозолями. Строгое лицо выглядело отрешенным и спокойным, будто по контрасту взрываясь страстью и гневом, когда он произносил свои речи.

Несколько секунд Занг Чао сверлил взглядом испуганного гонца. Тот был худ и покрыт грязью. Его шатало от усталости.

Затем лицо Учителя смягчилось.

– Начни сначала, – велел он.

Обрадованный гонец, стремясь исправить опасную оплошность, зачастил, выводя голосом каждую ноту. Занг Чао выслушал его, не отрывая глаз, и когда посланник наконец умолк, дыша, словно загнанная лошадь, кивнул и благословил его движением руки.

– Отдохни, сын мой. Тебя накормят и уложат спать. Вскоре я дам ответ брату Лянгу. Иди, и да хранит тебя Небо.

Посыльный, услышав благословение из уст самого Учителя, расцвел на глазах. Не веря своему счастью, он неловко сотворил священное знамение – круг, разделенный посередине чертой, – и покинул уступ, осторожно спускаясь по узкой и неровной тропинке вокруг скалы. Занг Чао уже вновь смотрел вниз, на поля, слушая доносящиеся из долины возгласы и шутки работников.

Вдруг где-то неподалеку голоса смешались, раздались возмущенные, злые крики, послышался звук оплеухи. Брови Учителя сдвинулись. Неуловимым движением он схватил лежавший рядом посох-скипетр с набалдашником из красной яшмы, – отполированное дерево будто само прыгнуло ему в руку – и ударил в небольшой медный гонг. Тот не зазвенел, а низко прогудел, – громкие звуки в горах опасны – но его тяжелый, давящий стон разнесся по всей долине. Работавшие на полях крестьяне, вздрогнув, оборачивались на зов Совершенного.

Легко поднявшись, Занг Чао отряхнул с подола пыль и, крепко упираясь в посох, неторопливо, но быстро пошел вокруг скалы вниз, туда, где возле недоубранной полосы растерянно топтались работники, затеявшие драку. Там, где гонец осторожно балансировал на узкой полоске серпантина, Учитель проходил, не замедляя шага и не глядя вниз. Под босыми ногами хрустела мелкая щебенка.

Когда он ступил на землю, один из провинившихся вздрогнул, как от удара, развернулся и бросился бежать. Остальные не пошевелились.

Занг Чао, не обратив на беглеца внимания, приблизился к провинившимся. Его голова доходила им до мочки уха, однако они стояли перед ним, как дети. Пронзительный взгляд Великого Учителя обвел неподвижные лица.

– Вечное Небо, что неизменно в своей переменчивости, издревле установило порядок вещей, которые изменены быть не могут, – тихо заговорил Занг Чао. – Зима всегда следует за осенью, и изменить это не под силу ни человеку, ни тудишэню[2], ни дракону. Вы знаете, что война задержала нас на равнине, и что сейчас осень уже кончается, заставляя растения увядать и впустую просыпать сытное семя на землю, где оно все равно не сможет взойти без мудрой руки. Так?

– Мы знаем, Совершенный! – нестройно отозвались крестьяне.

– Так почему теперь, когда над вами не стоят надсмотрщики князя с длинными палками, вы тратите время на склоки и зря топчете драгоценный ячмень? Вы хотите, чтобы ваши братья по вере, ваши жены и дети голодали? Хотите зимой грызть конский навоз?

Крестьяне молчали. Лица их пламенели.

– Куда побежал этот несчастный?

– Он здесь недавно, многого не знает, – сбивчиво заговорил старший из крестьян, пожилой мужчина с иссеченным в схватках лицом. – Мы все здесь недавно, Великий... Мы примкнули к твоему воинству в Си...

– Недостаточно числиться солдатом Желтых повязок. Нужно быть достойным этого звания. У вашего глупого товарища на спине и в душе еще не зарубцевались раны от палок ханьских палачей. Хорошо, что из долины есть всего один выход и глупец не погибнет от голода в снежной пустыне, среди скал и голых камней...

– Истинно, истинно так! – поддакнул старший.

– Это он затеял драку?

– Нет, Совершенный! – раздался почтительный, но смелый голос. Занг Чао, скосив глаза, увидел молодого работника в куртке из дубленой кожи. Скуластый, плосколицый, он выделялся среди прочих быстрыми, уверенными движениями и искривленными, как у конника, ногами.

Он сделал шаг вперед.

– Это сделал я!

– Как твое имя?

– Цаган-Сумнуд[3]!

– Ты не из нашего народа и похож на варваров с севера. Откуда ты прибыл?

– Я из племени даукара. В Великой Степи стало слишком тесно для простого харачу[4]. Жадные ханы захватили моих коней, убили моих братьев и сделали сиротами их маленьких дочерей. Чем мне было их кормить? Я пришел с ними в Империю, чтобы осесть на земле, но и здесь надо мной висела плеть богатого кровососа! Мы прослышали о тебе и присоединились к твоей армии...

– Зачем же ты ударил этого человека? Разве ты не знаешь, что сыновья Желтого Неба не делают друг другу вреда и не проливают братской крови?

– Я был в гневе. В твоей власти выгнать меня в ледяную пустыню или казнить...

Глаза Учителя вдруг вспыхнули мрачным огнем.

– Глупец! Мы не на войне! Понимаешь ли ты, что казнь твоя станет еще большим злом и грехом перед Небом, чем твоя пощечина? Или, может, ты надеешься на дне Озера Крови всласть отдохнуть от работы, к которой не привык в своих степях? Нам нужны каждые руки, а что предлагаешь ты? И кто позаботится о твоих племянницах?

Даукара молчал, явно не зная, что ответить.

– Я назначу тебе наказание. Сколько снопов ты собираешь за день?

– Двадцать, Совершенный!

– Мало! Ты отлыниваешь от работы и, не зная, чем себя занять, даешь волю рукам. До конца недели ты будешь собирать тридцать. После этого я наложу на тебя покаяние и пост. Своих девочек приведи к старшему над закромами – я распоряжусь, чтобы их кормили. Они не должны страдать из-за такого нерадивого работника!

Занг Чао повернулся и, не обращая больше внимания на проштрафившихся, пошел обратно к своей скале. За его спиной Цаган-Сумнуд, весь красный, торопливо орудовал кетменем, огрызаясь на беззлобные насмешки товарищей, довольных, что так дешево отделались.

Вечером Занг Бао, младший брат Учителя, как обычно, поднялся на утес, чтобы узнать, какими будут приказания и не нужно ли чего Совершенному, а также передать прошения крестьян. Обычно членам секты не дозволялось самим беспокоить погруженного в раздумья Занг Чао по житейским вопросам – разве что дело было исключительным или требовало большой мудрости для его разрешения. Учитель, выслушав донесение Старшего– над-Землями, кивнул и произнес несколько слов, до слуха людей не долетевших. Немного поразмыслив, он сделал какое-то приказание. Занг Бао склонился еще ниже и, осенив себя знамением, спустился вниз. Повстанцы благоговейно расступались перед ним.

В долине гасли огни. Утомленные тяжелой работой люди возвращались в свои дома и, проглотив ячменную лепешку с чашкой воды, валились спать, чтобы завтра снова выйти на торопливую позднюю страду. Через две-три недели урожай будет собран, и тогда впереди – не слишком уютная, но сытная и спокойная зимовка, вдали от войны, от поборов и грабежей, за непроходимым барьером гор.

Весной война начнется вновь.

Когда во всей стране свободы погасли огни, некоторое время в сгустившемся мраке горел лишь наполненный маслом светильник Занг Чао, мерцавший высоко на скале. Затем его свет задрожал, по нему пробежали смутные тени, как будто в келью кого-то провели.

Занг Чао, сидевший на истертой циновке у дальней стены, поднял голову и сделал охранникам знак удалиться.

Перед ним стоял мужчина средних лет в одежде монаха, но на монаха не похожий. Его волосы и борода сильно отросли и были всклокочены и неухожены, хотя и хранили еще следы изысканной стрижки. Руки, крепкие, сухие и нервные, не имели мозолей. Взгляд же, проницательный и суровый, напоминал взгляд самого Учителя, но не нес в себе того яркого огня, что приводил в священный трепет сектантов – в нем была глухая тоскливая неподвижность стоячей воды.

– Здравствуй, сын благородной семьи, – произнес Занг Чао мирно и спокойно.

– Здравствуй, – словно эхо, откликнулся человек.

– Садись, – Учитель указал на вторую циновку, на которой обычно сидели его братья.

Гонджун Сан сел, скрестив ноги.

– Ты голоден? У меня есть лепешки и молоко.

– Благодарю, меня кормили, – голос Гонджуна был тих и бесцветен. Он смотрел Занг Чао в глаза без всякого выражения, как смотрит усталый рудокоп на гранитный желвак, за который вдруг вильнула и спряталась рудная жила и который надо во что бы то ни стало прорубить, если хочешь дожить до завтра.

Однако сияние в глазах Учителя было непроницаемо.

– Сытно ли?

– Я привык довольствоваться малым.

– Это хорошо.

Занг Чао резко, как-то по-особому щелкнул пальцами, и Гонджун вздрогнул. Его руки сжались в кулаки, а плечи привычно согнулись, будто для отражения нападения. Но Совершенный уже смотрел не на него, а куда-то в угол пещеры, скрытый тенью.

Из тени змейкой выскользнул какой-то зверек, похожий на ласку, но крупнее и весь белый. Он, как суслик, сел на задние лапки и выжидающе поглядел на Занг Чао глазками-бусинками. Учитель указал взглядом на посох, лежавший в стороне. Зверек, будто перетекая в воздухе, подбежал к скипетру и начал толкать его носом и лапками, пока не подкатил к ноге старика. Рука главы секты скользнула по белой шерстке, и малыш затряс головой от удовольствия, но новый щелчок сразу поднял торчком короткие уши.

Словно струйка дыма, зверек скользнул обратно в угол и пропал в темноте. Занг Чао положил скипетр поперек колен и опять взглянул на Гонджуна.

– Что ты обо мне думаешь? – спросил он.

– Ты – бунтовщик и мой враг. Я должен тебя ненавидеть.

– Сегодня выходит срок твоему отшельничеству. Скажи, родились ли новые мысли в твоем сердце за этот год?

– Бесполезно отшельничество для души того, кто его не желает, – ответил Гонджун Сан.

– Мне говорили, что весной в твою пещеру однажды забежал горный козел. Как ты выжил?

– Я оглушил его камнем и сбросил с утеса.

– И это хорошо. Но я говорил не о душе. И не ради души я заточил тебя. Ощутил ли ты на своей шкуре, что есть бедность и нищета? Голод? Борьба за жизнь?

– Ощутил, – кивнул Гонджун.

– Нет! Еще нет. Даже на холодном ветру в своей келье, даже под жгучим горным солнцем и ледяными дождями – ты всегда знал, что в срок придут люди и накормят тебя, принесут топлива для костра и, возможно, сменят циновку. Тебе не пришлось бороться за все в жизни, за все и сразу. Но ты говоришь, что ощутил нужду и печаль – осознал ли ты, что есть те, кому они ведомы с рождения и до смерти?

– Я осознавал это всегда.

– Но зачем тогда ты выступил против нас, сын благородной семьи? – Совершенный выделил голосом слово "благородной", и в обычном вежливом обращении теперь явственно прозвучали издевка и осуждение.

– Моя жизнь принадлежит Империи.

Занг Чао хитро сощурился.

– Значит, я должен оставить тебя монахом еще на год?

– Я – твой пленник и нахожусь в твоей власти.

– Это верно. Скажи, у всех ли твоих солдат, что полегли год назад под стенами крепости, ты спрашивал, хотят ли они отдать жизнь за Империю?

– Ты помнишь, что я сдался с остатками своего войска сразу, как только стало ясно, что нам не победить.

– Почему?

– Я не хотел терять их жизни.

– Благородное устремление. Но все они, кроме тебя, сразу были подняты на копья. Мой брат все равно не смог бы удержать разгневанных людей. Почему же ты вообще ввязался в битву, когда могло обойтись без кровопролития?

– Его нельзя было избежать.

– Кто же виновен во всех этих смертях?

– Империя повелела мне и моим людям.

– Значит, Империя...

Гонджун Сан молчал.

– Ты сам сказал эти слова, не я. И ты продолжаешь ненавидеть нас?

– Это мой долг.

В полумраке они сидели друг против друга – низложенный, признанный мертвым регент и бывший чиновник из нищей провинции, мановением руки сотрясающий устои государства. Ночной холод пробегал по их коже, но ни тот, ни другой не ежился.

– Так скажи мне, сын благородной семьи: знаешь ли ты иной, бескровный путь для нас, что мог бы спасти страну – не Империю! – от ужаса и беззакония? Каким путем нам следовало бы идти? – спросил бывший чиновник.

– Не знаю, – тихо ответил регент.

Оба помолчали.

– С завтрашнего дня ты волен покинуть нас, сын благородной семьи. Мы дадим тебе пищи на дорогу, но не коня – лошади нужны нам, да тебе и не провести его через скалы. Возвращайся домой. Пока же будь моим гостем в этой скромной келье. Ветер не задувает в нее, и по ночам здесь сухо.

Гонджун поклонился:

– Благодарю за честь.

–

Примечание к части

[1] В те времена, чтобы посланник случайно или намеренно не исказил донесение, его составляли в виде песни, которую гонец заучивал наизусть. Отчасти именно из-за этого в воспитание сыновей благородных семей входило искусство стихосложения.

[2] Тудишэнь – дух-хранитель местности. Как правило, тудишэнем после смерти становился человек, снискавший любовь и уважение людей либо многое сделавший для края.

[3] Цаган-Сумнуд – Белый Стрелок.

[4] Харачу – татарск. "бедняк, незнатный кочевник".

Глава седьмая. ГРОЗА НАД НЕБЕСНЫМ ДВОРЦОМ

Тяжелые дни настали для Империи...

Спрятавшись в горах, Занг Чао решил взять врага измором. Несмотря на стремительность Армии Совета, страда, как и предсказывал Юань Шао, все же оказалась упущена. Всю осень крестьяне, вместо того, чтобы собирать урожай, сражались со своими мятежными собратьями, и теперь, как будто по мановению руки волшебника, холода пришли резко и сразу, погубив рис и ячмень. Суровая зима, сочетавшись с погибшими за время войны урожаями, разрешилась страшным голодом. Кое-где измученные, превратившиеся в живые скелеты земледельцы доходили до того, что ели полузамерзшие, гниющие трупы убитых, и вскоре по стране помчалось невидимое, ужасное моровое поветрие. Только несколько областей избежали грозной беды – в их числе были долина У и провинция Лоян.

Вымирали целые деревни. Болезни и голод рыскали по заснеженным улицам, невидимым смертоносным ветром сочась в щели наглухо законопаченных, угрюмо черневших домов. Встревоженные владетельные князья торопливо выделяли оголодавшим подданным толику своих запасов, чем вызывали недовольство собственных воинов и слуг. Но скудных подачек все равно не хватало на всех.

Вскоре среди изнемогающих крестьян поползли странные слухи. Никому не ведомые странники бродили по поселкам, стучась в двери. Там, где, несмотря на страх заразиться, все-таки решались соблюсти законы гостеприимства, изумленных жителей ждали принесенные путниками лепешки и сыр, а после, ночью у очага – смутные полурассказы-полунамеки. То и дело бродяги роняли слова о какой-то волшебной горной стране, где свободные люди живут сыто и тепло, где нет ни князей, ни их надсмотрщиков с плетьми и палками, где властвует великий мудрец и волшебник. С рассветом путник уходил, и больше в селении его не видели – но однажды вечером снова раздавался стук в дверь, а на пороге стоял человек в таком же сером плаще, под которым на груди был нашит желтый лоскут.

Вельможи и чиновники начали охоту на этих людей, после того как то тут, то там крестьяне, а порой даже и княжеские воины вдруг срывались с земли и вместе с семьями уходили неведомо куда, будто в поисках этой чудесной земли. Но бродяги были неуловимы, исчезая из-под самого носа солдат. Никто не мог опознать таинственных шептунов в лицо. А слухи ползли...

И когда холодным зимним вечером к западным воротам столицы на ослике подъехал продрогший, полуголодный человек в монашеской одежде, стражники не пропустили святого человека, а обступили с бранью, требуя слезть с осла и назваться:

– Много вас тут шатается, бездельников, угодных Небесам! Ходите всюду, клянчите у людей еду да крамолу разносите. Уж не Желтому ли Небу ты молишься?

Человек на осле с трудом выпрямил спину. Летящие снежинки медленно таяли на его провалившихся щеках. Бессильно повисшая рука сжимала окоченевшими пальцами короткий суковатый посох. Серые глаза устало поглядели на караульных:

– Я здешний житель и возвращаюсь домой...

– Рассказывай! – оборвал его вышедший из ворот старший караула. – Уже давно никто не может покинуть город без особого разрешения. Когда ты оставил столицу?

– Около полугода назад...

– Если ты обманываешь нас, тебе прижгут пятки каленым железом и повесят. Если не лжешь, тебя должны опознать. Где ты жил? Как твое имя?

– Меня называют Гонджун Саном...

Мгновенно воцарилась мертвая тишина. Стремительно бледнея, стражи отодвинулись, хватаясь за железо.

– Во имя Светлых Небес! – заикаясь, проговорил старший. – Великий И Славный, Тот, Кого Нет, уйди и не тревожь нас! Мы не делали тебе ничего плохого.

– Я жив и не вышел из могилы, – глаза странника блеснули неожиданно властно. – Пропусти меня, я желаю войти в город.

Суеверно косясь друг на друга, стражи расступились. Однако едва человек въехал под арку врат, ему на затылок опустилась медная палица, и солдаты, стащив оглушенного Гонджуна с осла, скрутили ему руки.

– Связать его! – стуча зубами, старший лихорадочно оглядывался. – Отвести в узилище. Позвать начальника канцелярии и смотрителя местной общины: если мертвец – пусть его прогонят! Мы не делали ему зла при жизни...

– А если живой?

– Кому он нужен живой? Во дворце давно заправляет Дун Чжо. Ему не понравится, если этот вдруг заявится...

– А с ослом его что делать? – спросил один из охранников.

– Каким еще ослом? – удивился старший. – Не вижу тут никакого его осла. А если и топчется тут какой-то приблудный, значит – ничей, а если ничей – значит, принадлежит имперской казне. То есть нам. Ну, нечего болтать языками!

Ошеломленного, полузабывшегося Гонджуна отволокли в тюрьму, а старший караула послал за начальником канцелярии, рассуждая, что чиновник вряд ли захочет из-за низложенного советника портить отношения с регентом. Если же это действительно выходец из могилы – мудрец ударит его посохом и прогонит обратно в Озеро Крови.

Первым в узилище появился смотритель общины, величественный и строгий ши[1] в буром плаще и шляпе-касе, с увенчанным медным кольцом посохом в руке. Пошептавшись с начальником караула, он сунул что-то маленькое в карман и, приняв еще более важный вид, подошел к бамбуковой решетке в полу, накрывавшей яму, на дне которой лежал Гонджун.