Текст книги "Путь Мира(СИ)"

Автор книги: C Непокупной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Дорога лежала на запад, к области Чжоцзюнь, где Желтые повязки осадили город Циньчжоу и уже были близки к взятию укрепленной твердыни. Скучный, унылый путь проходил сквозь разоренные первыми вспышками бунта области, чей вид действовал на солдат угнетающе. Воины в добротных, нарядных одеждах маршировали через нищие, полупустые поселения, многие жители которых уже примкнули к восставшим. На дорогах валялись трупы, уже смердевшие и объеденные собаками и волками. Посевы были вытоптаны, колодцы – засыпаны или отравлены, и солдатам приходилось пить грязную воду с рисовых полей. Голодные, потерявшие надежду крестьяне на расспросы мрачно отмалчивались или отвечали дерзко. Потомственные воины и гвардейцы при виде этого воодушевлялись гневом, но большая часть солдат-рекрутов, вчерашних земледельцев, очень быстро впала в уныние. В скором времени боевой дух войска почти улетучился.

Разъяренный тем, что все с самого начала пошло неудачно, Дун Чжо пытался страхом воодушевить воинов. Он назначил пятьдесят палочных ударов – почти смертельное наказание, – за малейную провинность, а когда это не помогло, обезумев от гнева, приказал казнить каждого сотого ратника в армии, чем возмутил даже своих офицеров. Однако жестокая казнь лишь окончательно подорвала решимость солдат. Регент бесился, впустую размахивал плетью и без сна валялся на постели в своем шатре, глядя в пространство остановившимися, налитыми кровью бычьими глазами. Воины с ненавистью произносили имя своего вождя.

В противоположность жестокому Дун Чжо, Лю Цзы, отличившийся некогда во время восстания в Нан, был приветлив и обходителен со своими подчиненными. Он захватил в поход из своего столичного поместья целый обоз рисового вина, никому не отказывал в совете и помощи и сам был третейским судьей, когда между солдатами возникали разногласия. Рядовые и офицеры любили своего генерала, всегда державшегося просто и уважительно, и свысока поглядывали на запуганных, озлобленных воинов Дун Чжо. Все чаще в объединенном войске случались самовольные переходы из одной армии в другую. Офицеры Дун Чжо не слишком усердно искали ослушников, втайне завидуя безликим, не известным напыщенному князю в лицо рядовым, а Лю Цзы в ответ на гневные письма оскорбленного регента улыбался и приговаривал, что никаких дезертиров в его войске нет и что оно пополняется лишь за счет обездоленных бедняг, ищущих лучшей жизни.

Продвижение войска почти остановилось. Солдаты боялись войны не меньше, чем Дун Чжо. Обстановка дошла до полного накала, когда однажды ночью сто молодых воинов-новобранцев, доведенных до отчаяния, перебили часовых и ушли из лагеря, чтобы присоединиться к Желтым повязкам. Дун Чжо в бешенстве послал за ними конный отряд. Дезертиров поймали и вернули в лагерь, где они во всеуслышание поносили главу армии и открыто призывали к восстанию. Регент приказал посадить их на колья, предварительно отрубив языки и руки.

– Пускай теперь покричат! – рычал он, хрустя толстыми пальцами. – Эти слепые свиньи будут знать, как бунтовать против меня!

Однако вышло по-иному. Лю Цзы, узнав об этом происшествии, возмутился и потребовал созыва совета офицеров. Ночью на совете он обрисовал поступки Дун Чжо, приведшие к такому положению дел, указал на то, что так они могут потерять всю армию, и в заключение открыто назвал поведение консула зверством. Сообща было принято решение отстранить регента от командования армией и передать его войско в руки Лю Цзы. Наутро оба лагеря сотрясали радостные крики: солдаты плакали от радости.

С тех пор оскорбленный Дун Чжо с небольшим отрядом телохранителей ехал в стороне от общих сил, на ночь становясь отдельным бивуаком. Опасаясь мести солдат, он выставлял удвоенную стражу и спал в доспехах, с кинжалом в руке.

Молодой, сильный, постоянно веселый и чем-то занятый, Лю Цзы навел порядок в деморализованных полках регента, сменив нескольких чересчур суровых офицеров и отменив жестокую порку за любое прегрешение. Боевой дух войска несколько поднялся, движение на запад возобновилось. Однако страх перед бандами Безумца все еще стоял перед солдатами густым ядовитым туманом. Говорили, что братья Занг – не люди, что они восьми ци ростом и пяти ци в плечах, что они могут ходить под землей и летать на журавлях, повелевают крысами, совами и пауками, ударом кулака разрушают горы, превращают взглядом в камень. Шептались о недавнем сражении под Гуаньло, когда воины Занг Лянга будто бы стали неуязвимы для стрел и копий, а сам Старший-над– Людьми взмахами рук поднимал в воздух огромные камни и метал их в защитников города. Неизвестность пугала людей.

Лю Цзы пытался дознаться, кто сеет в войске панику, но никто из воинов не мог внятно объяснить, от кого он слышал эти сплетни. Приметы, называемые ими, не подходили полностью ни к одному из солдат – создавалось впечатление, что какие-то люди, одетые в форму имперских воинов, просто приходят в лагерь по ночам и уходят с рассветом. Генерал приказал увеличить охрану лагеря, но никого из таинственных шатунов поймать не удалось.

Хотя полководец никак не выказывал перед солдатами своей озабоченности, она все же была, и была нешуточной. Армия по-прежнему двигалась очень медленно. Впереди ждал много дней осаждаемый город – сколько времени еще продержатся там? А позади были Совет и императорский двор, тоже ждать не намеренные... "Чтоб ему провалиться, этой жирной крысе! – мрачно думал он о Дун Чжо по вечерам. – И сам ни на что не годен, и мне все испортил. Теперь уже не успеть ни лазутчиков выслать, ни составить мало-мальски сложный план – лишь бы просто добраться вовремя..."

Поразмыслив, Лю Цзы разделил свое войско на три части. Первая, в которую вошли наиболее смелые воины, отделилась от главных сил и под командованием верных офицеров двинулась на северо-запад, делая широкий крюк. Вторую, похлипче духом, он оставил в резерве позади общих сил. Сам же Лю Цзы возглавил третью, составленную из самых робких и деморализованных солдат, и повел ее прямо на город. Продвижение шло медленно, испуганные бойцы снова начали роптать. Без особой надежды на успех генерал также выслал вперед нескольких соглядатаев с приказом проникнуть в осажденный город. Ни один из них не вернулся.

Но когда впереди наконец показались пробитые камнями стены из последних сил сопротивлявшегося Циньчжоу, страх исчез. Его вдруг сменило странное оцепенение, охватывающее человека перед лицом неотвратимой судьбы – все свершится так или иначе, и от этого не уйти никуда. В молчании воинство смотрело с холма на мятежников, карабкавшихся на стены по лестницам и кативших к воротам новые тараны взамен разбитых осажденными.

Лю Цзы выехал вперед на своем пегом коне. Указав концом меча на лагерь Желтых повязок, он громко и презрительно рассмеялся.

– Посмотрите, храбрецы! – крикнул он. – И это те, кого вы боялись?

И в тот же момент, будто рука незримого божества сдернула повязки с их глаз, воины вдруг воспрянули духом. Вместо колдунов и великанов, сокрушающих человека, как былинку, они увидели огромную толпу оборванных, тощих людей в желтых тюрбанах, вооруженных самодельными копьями и топорами. Глаза бунтовщиков дико горели, рты искривлялись в бешеной ярости, но все же это были обычные, смертные люди, которые могли убивать, но могли и быть убиты.

– Вперед! – вскричал полководец и первым пустился вскачь с холма. Вслед ему понеслись первые всадники. Их становилось все больше и больше – и вот наконец огромный черный клин со всадником в сверкающей броне на острие врубился в нестройные ряды застывших от удивления мятежников. Дикий крик затоптанного юноши в грязно-желтой повязке взвился над побоищем, на миг перебив все звуки, в воздухе заметались испуганные возгласы, а потом все потонуло в яростном реве солдат, вымещавших на врагах все недели утомительного марша, весь страх, всю боль, все издевательства, что пришлось перетерпеть из-за их бунта.

С трудом оправившись от первого натиска, мятежники встали сплошной стеной, ощетинившись копьями. И на мгновение тяжелый клин конницы надломился, завяз в пучине тощих, загорелых до черноты тел, Лю Цзы на своем коне отчаянно завертелся во все стороны, рассыпая удары по желтым головам – но с северо-запада "в скулу" войску бунтовщиков уже летел новый живой таран. И в тот же миг позади послышались вопли и звон металла – это жаждущие крови защитники Циньчжоу вышли из города и ударили мятежникам в спину.

Монолитный кулак повстанцев дрогнул и рассыпался на множество испуганных, бегущих в страхе за свою жизнь людей. Битва, не успев начаться, превратилась в резню, озверевшие солдаты гнали и добивали бунтовщиков, как зайцев. Молодой офицер в доспехах из желтой меди, до сих пор отчаянно пытавшийся навести порядок в своем ошеломленном войске, прекратил надрывать горло и отшвырнул щит в сторону. Схватившись за узду ближайшего коня, потерявшего всадника, он взлетел в седло и, пригнувшись, помчался на север, прочь от города.

Лю Цзы проводил его взглядом, стараясь запомнить худое лицо со шрамом над левой бровью. Вокруг него врагов уже не осталось. Спешившись, он ощутил боль в левой ноге – чье-то копье проникло под набедренник и надорвало мышцу. Прихрамывая, он повел коня обратно к холму, не оглядываясь назад. Его солдат уже не нужно было подбадривать.

С вершины на него молча смотрел не принимавший в атаке участия Дун Чжо. В глазах регента пульсировала глухая, ядовитая злоба.

Воины захватили несколько десятков пленных, однако это мало чем помогло: на допросах мятежники либо громко славили Желтые Небеса, не обращая внимания на пылающие уголья, – это были сектанты, – либо торопливо рассказывали все подряд, кроме того, что было нужно Лю Цзы. Никто из сломавшихся не знал, что после взятия города намеревался делать их командир – его, как выяснил генерал, звали Чэн Юань-чжи, – и какие приказы он получил от Безумца. Все, что удалось выяснить – с севера приближается еще один большой отряд Желтых повязок, посланный Безумцем на подмогу осаждающим, не измотанный войной и хорошо вооруженный. Не было сомнения, что офицер со шрамом поскакал на соединение с ним и теперь уже рассказывает, как прошел бой и с какой стороны проще будет ударить.

Лю Цзы проклинал себя за то, что сразу не схватил вождя повстанцев. Он начал спешно укреплять оборону города. Солдаты восстанавливали полуразрушенные стены, спешно выкапывали широкий ров, вбивая на дне его острые колья. Им едва могли помогать шатавшиеся от голода горожане. Пищи в городе почти не осталось: чиновник, ведавший снабжением, исчез при приближении войска Чэн Юань-чжи, и обширные закрома в первые же дни были разграблены дочиста мародерами и трусами. Поля вокруг города были голы: защитники Циньчжоу рассказывали, что, пока часть врагов штурмовала стены, множество мятежников спешно собирали рис и ячмень, тут же молотили и грузили на деревянные телеги, отъезжавшие к северу.

Дивясь дьявольской хитрости Безумца, Лю Цзы приказал уменьшить порции и выделил для жителей Циньчжоу долю полковых припасов, но войсковые обозы и так значительно опустели за время перехода. А тут еще нелегкая принесла из столицы императорского проверяющего, евнуха[1] Цзо Фына, посланного узнать, как идет кампания.

Жирный, с опухшим женоподобным лицом, Цзо Фын разыскал генерала на стенах Циньчжоу, где тот, голый по пояс, вместе со своими солдатами таскал тяжелые камни и сыпал в щели между рядами кладки песок.

– Мира и благоденствия роду твоему, сын благородной семьи[2]! – напыщенно произнес евнух. Утомленный Лю Цзы мрачно взглянул на него, но не стал обрывать нахала. Проглотив насмешку, он продолжил свой путь к широкой бреши, неся на плечах огромный камень.

Идущий рядом сановник через некоторое время повторил приветствие, но генерал и тут не ответил ему. Безбородое лицо Цзо Фына искривилось в недовольной гримасе.

– Неужели во время тяжелых боев великому Лю Цзы вышибло перепонки из ушей? – нагло спросил он.

– Не вышибло, – буркнул полководец, устанавливая камень на место и вытирая пот с лица. – Мира и твоей семье, евнух.

Цзо Фын побагровел, но тоже предпочел сдержаться. Он разразился длинной витиеватой тирадой, в которой описывал цель своего визита и свои крупные полномочия. Говорить ему пришлось на ходу, ибо Лю Цзы, не отвечая, двинулся вниз за новым камнем. Вокруг них сновали воины с булыжниками и ведрами песка, толкая плечами и наступая проверяющему на подол узорчатого халата. Евнух раздражался все сильнее.

– Так как же идет война, баоюй сяньшен? Почему ты не преследуешь мятежников, а отсиживаешься в городе? – ядовито осведомился он.

– Скоро будет битва, – равнодушно ответил Лю Цзы. – Сюда идет войско Желтых повязок. Тогда нам придется выйти.

Цзо Фын обеспокоился.

– Откуда они идут?

– Со стороны равнин. Их семь-восемь тысяч или около того.

Царедворец позеленел. Испуганным взглядом он обвел изуродованные стены, неглубокий ров и полуразрушенные дома.

– Когда же они будут здесь, могучий?

– Если я не ошибаюсь, через неделю[3]...

Евнух перевел дух. Уверенный, что успеет отъехать в обратный путь до начала сражения, он внова принял величественный вид и покачал головой:

– Ты поступаешь неразумно, Лю Цзы. Тебе следовало бы выйти к ним навстречу и дать мерзавцам бой. А где благородный Дун Чжо, второй глава армии?

– Благородный Дун Чжо пребывает в городе и не занимается делами обороны. За поступки, достойные не мудрого военачальника, а лесного разбойника, я отстранил его от командования войсками...

От изумления и гнева у Цзо Фына отпала челюсть. Кое-как справившись с ошеломлением, евнух вновь покраснел от злости. Согнутым, судорожно дрожащим пальцем он потряс перед лицом спокойно глядевшего на него Лю Цзы:

– Много о себе возомнил ты, генерал! Кто есть он и кто ты? Великий Дун Чжо – управитель дворца и воспитатель юного Сына Неба, а тебя возвысили из простых ратников! Тебе следует знать свое место и вести полки Совета, не мешаясь в чужие дела! Если так себя ведет генерал, неудивительно, что жалкая чернь хочет отстранить самого императора!.. – царедворец фыркал, брызгал слюной и изо всех сил стучал по камням каблуками.

– Я признаю над собой только власть Сына Неба и Совета, а они поставили меня главным в этом походе, – бесстрашно ответил полководец. – Если тебе что-то не по душе, ты можешь забрать с собой этого жирного кабана и возвращаться в столицу за новой армией, безбородая свинья!

– Как ты смеешь?! Высокомерный бедняк, бесхвостый осел, лукавый сын лисы и... – поперхнувшись, царедворец умолк и долго откашливался и отплевывался, стуча себя кулаком в грудь. Лю Цзы с насмешкой глядел на разъяренного евнуха, в болтающемся халате похожего на злую старую бабу.

Однако, обретя дар речи, Цзо Фын обрел и прежнюю трезвость ума, явно что-то смекнув. Выражение гнева сменилось на его лице удрученной суровостью.

– Великое неблагополучие нахожу я в твоем войске, Лю Цзы, – произнес он скрипучим голосом, снова поднимая палец. – Императрица и Сын Неба узнают о том, как здесь обижают их верных слуг и потакают бунтовщикам. Однако... – он хитро поглядел на полководца, складывая кисти рук перед грудью, – ...они ведь могут узнать не все, верно? Или узнать не сейчас, или вовсе ничего не узнать... Ты понимаешь меня, могучий?

Пальцы Цзо Фына легонько шевельнулись во всем известном жесте, что пережил множество народов и явно намерен пережить еще больше.

Лю Цзы медленно обвел взглядом пухлую фигуру взяточника. Если Цзо Фын начнет лгать и сплетничать при дворе, для него, незнатного генерала, это может обернуться грозными бедами... На миг полководец заколебался, но потом с внезапным омерзением отпрянул от евнуха, как от ядовитой жабы.

– Убирайся, тварь! – крикнул он.

– Что-о-о? – изумленный евнух вытянул шею, словно пытаясь вновь услышать уже унесенные ветром слова.

– Убирайся, откуда пришел! – раздельно произнес Лю Цзы уже тише, но по-прежнему твердо. – У меня нет для тебя денег.

Злые искры заплясали в глазах евнуха. Прошипев неразборчивое проклятье, он развернулся и быстро пошел к городским воротам. Лю Цзы смотрел, как царедворец садится в повозку, как она трогается с места и молнией уносится прочь, пока на дороге не осела пыль, а потом взвалил на плечи новый камень и вновь поднялся на стену. Умом он понимал, что не мог ответить иначе, но на душе у него было тяжело.

Через пять дней в город прибыл посланник императора со стражей. Лю Цзы был обвинен в уклонении от боевых действий, трусости и подрыве боевого духа войска. Его отстранили от должности командующего, заковали в цепи и на позорной колеснице увезли в столицу для суда, возвратив власть над армией Дун Чжо.

Регент торжествовал. Под военные нужды забрав у горожан ту пищу, что выделил им Лю Цзы, и их собственные скудные запасы, он вывел войска из города и двинулся на север, навстречу мятежникам.

–

Примечание к части

[1] При императоре Хуань-ди евнухи обрели большую силу при дворе. Изначально евнух мог считаться только слугой, поэтому Сын Неба, не опасаясь их властолюбия, доверял им все больше и больше, так что в конце концов десять дворцовых евнухов – Чжао Чжун, Фын Сюй, Дуань Гуй, Цао Цзе, Хоу Лань, Цзянь Ши, Чэн Куан, Ся Хуэй, Го Шэн и Чжан Жан – объявили себя "десятью приближенными", сосредоточив в своих руках власть над дворцом, столицей и, как следствие, всей Империей. Все они входили в Верховный Совет и обладали там правом решающего голоса. Жадность и административная бездарность "десяти приближенных" привела экономику и политическую ситуацию страны к краху, что однажды побудило советника Цай Юня подать императору Линь-ди челобитную, где он в резких выражениях указывал, что корень бедствий в Империи в том, что "куры заменили петухов". Однако Цай Юнь был подвергнут опале и сослан, а главенство евнухов сохранялось в Поднебесной до самой смерти императора Сянь-ди и падения династии Хань.

[2] По китайским понятиям того времени, обращения "сын благородной семьи" и "благородный муж" употреблялись лишь в разговоре с нижестоящими или малознакомыми людьми. С течением времени социальная окраска обращения изменилась, однако в ханьскую эпоху назвать "сыном" хорошо известного и равного себе человека официально считалось неуважением, и придворный евнух не мог об этом не знать.

[3] Китайская неделя (цзю) составляет девять дней.

Глава четвертая. ВЕЛИКАНЫ И КАРЛИКИ

Две армии сошлись на закате второго дня на равнине Цо. Желтые повязки, разбив лагерь, дожидались утомленных солдат, сидя вокруг костров и жаря чечевицу. При виде войска они ловко и споро расхватали оружие и вышли из лагеря навстречу. С изумлением Дун Чжо не увидел ни таранов, ни камнеметов, ни осадных башен, и понял, что его попросту выманили из города.

– Чэн Юань-чжи заплатит мне за это жизнью! – хрипел он в ярости.

– Это не Чэн Юань-чжи! – ответил один из офицеров Лю Цзы, участвовавший в снятии осады. – Его шатер – серый, с красным узором, – стоит у края лагеря. А у этого вождя шатер желтый, с тонкой синей полосой понизу. Это сам Безумец!

Глава отряда противника – невысокий бородатый человек в золотой мантии, – носился перед войском бунтовщиков на сером коне, размахивая посохом с красным набалдашником. Звуки его голоса долетали даже до рядов имперских воинов.

Среди восставших ходили высокие, могучие люди в холщовых плащах и деревянных доспехах. Заходящее солнце удлиняло их тени, и они казались настоящими гигантами.

– Колдовство Безумца привело сюда великанов! – шептал Дун Чжо.

– Нет! – вмешался все тот же офицер. – Я был вместе с Лю Цзы на юге во время прежнего восстания. Это нанские варвары! Как они сюда попали? Как он смог договориться с ними?

Военачальник недовольно покосился на чересчур умного, но все же немного успокоился. Увидев, что мятежники вооружены лишь топорами и мечами, он приказал войскам атаковать.

Перед строем имперской конницы повстанцы казались стадом злых обезьян. Всадники понеслись вперед, уже не клином, а развернутым полумесяцем, чтобы, по замыслу Дун Чжо, охватить все мятежное воинство и раздавить его в стальном кулаке. Второй волной должны были идти копейщики. Могучие, закованные в доспехи, даже поодиночке они стоили троих мятежных крестьян.

Однако восставшие не отступали. Когда до приближающихся всадников осталось не больше десяти конских корпусов, человек на сером коне взмахнул своим жезлом. Тотчас же передние ряды его бойцов, нагнувшись, подхватили что-то длинное из травы и встали в оборонительную позицию.

– Копья! – задохнулся Дун Чжо. – Сыновья свиней!.. Назад! Назад!!! – заорал он, махая мечом. Но грохот копыт заглушил его слова. Увидев, в чем дело, передние всадники попытались отвернуть в сторону, но непросто справиться с разгоряченным конем, когда опасность столь близка – а сзади напирали новые ряды...

Словно быков на вертела, приняли восставшие конницу на огромные копья. Ужасный вой повис над равниной. Умирающие лошади, обломив четырехшаговые[1] древки, давили всадников и бились в агонии на земле, увеча и выбивая из седел следовавших за ними воинов. Некоторые воины отчаянным усилием заставляли коней перескочить через передние жала, но там их принимали на копья следующие ряды. Хохотавшие лучники мятежников посылали стрелы в раненых.

В мгновение ока все было кончено. Вместо могучего конного отряда на земле лежала огромная груда изуродованного мяса. Дун Чжо рвал свою бороду.

Ощетинившаяся грозными жалами толпа повстанцев, сохраняя порядок, двинулась вперед...

– Прочь! – вдруг заревел Дун Чжо. – Отступаем! Назад! – и кинулся к своему шатру, где один из помощников держал под уздцы его коня. Однако воин, глядя на испуганного полководца, вдруг со злым смехом отпрянул и полоснул скакуна мечом по передней ноге. Благородное животное, дико вскрикнув, упало на колени.

Огромные глаза Дун Чжо выкатились из орбит. Он огляделся – его собственные солдаты со всех сторон приближались к нему с оружием в руках. На лицах их была ненависть. В мгновение ока генерал оказался взят в кольцо мечей и копий.

– Измена!.. – прохрипел регент, бледнея. Один из солдат развернулся и побежал к приближавшемуся человеку в золотой мантии, что-то выкрикивая. Тот, выслушав его, удовлетворенно кивнул и двинул коня к замершему в страхе и ярости регенту.

Но, едва он успел одолеть половину расстояния, как с востока неожиданно донеслись какие-то вопли и шум битвы.

Отряд Чэн Юань-чжи, не принимавший участия в сражении, находился на левом фланге войска Безумца и первым принял на себя удар нового противника. Мятежники отчаянно резались с какими-то людьми в серых одеждах, вооруженными длинными мечами и палицами. Выгадав удачный момент, они выскочили из леса на краю равнины и врубились в войско зазевавшихся повстанцев, как топор в дерево.

Впереди отряда неведомых врагов сражались трое воинов, с ног до головы закованных в латы. Даже огромные, сильные варвары из Нан разлетались от них во все стороны. Один из них, настоящий великан, рубился кривым, словно серп, мечом на длинной рукояти, второй был вооружен огромным копьем в два человеческих роста, которым он орудовал так же легко, как швея – иглой. Третий же воин, шедший между ними, был ниже и уже в плечах, но в том, как двигались трое воинов, как вслед за ними поворачивались и рубили их солдаты, чувствовалась его воля – именно он был средоточием железного кулака, осью, вокруг которой вращалось колесо смерти.

Ободряя своих бойцов воинственным кличем, навстречу вожакам бросились Чэн Юань-чжи и старый разбойник Дэн Мао, его правая рука и помощник. Дезертир из армии Гонджун Сана, мятежный офицер, искушенный в боях, взмахнул мечом и обрушил на великана удар, вложив в него всю массу своего тела. Он был уверен, что разрубит врага надвое, но тот успел подставить меч, и Чэн Юань-чжи содрогнулся, в глазах у него потемнело от сотрясения: ему показалось, что он ударил не по живому человеку, а по скале. Он приготовился атаковать снова, но тут заметил, что Дэн Мао, пронзенный копьем правого воина, медленно валится наземь. В следующую секунду в воздухе мелькнул кривой меч, разрубивший вязкие медные доспехи Чэн Юань-чжи и его самого почти пополам.

Крики ужаса заметались в воздухе, повстанцы отхлынули от казавшихся непобедимыми врагов. Глава восстания повернул коня и пустился к схватке, мигом забыв про Дун Чжо. Регент только этого и дожидался: ударом сильной руки повергнув наземь одного из обступивших его солдат, он вырвался из кольца, выхватил меч и, выставив его перед собой, прижался спиной к обозной телеге.

– Ну что, собаки? – прохрипел он. – Кто осмелится?!..

Но солдатам уже не было до него дела. В страхе наблюдая, как серый отряд все глубже врубается в растерянное, смешавшееся войско врага, как люди в желтых тюрбанах пятятся от неуязвимой, грозной троицы, они побросали оружие и кинулись вслед за отступающими бунтовщиками. Дун Чжо остался один рядом со своим искалеченным конем. Тяжело дыша, он оперся на телегу, вытирая пот со лба.

Вскоре битва закончилась. Испуганные мятежники бежали от воинов в сером беспорядочной толпой, сшибая с ног и давя друг друга. Вожаки спасителей подошли к регенту, снимая шлемы на ходу.

Гигант, обнажив голову, оказался черноволосым и краснолицым детиной с проседью в длинной бороде. Человек с копьем был средних лет, широконос и широкоскул, с бородой странного цвета соломы. Главарь же без шлема оказался моложе их всех: ему едва ли перевалило за тридцать. Его смелое лицо было безусым и гладким, как у девушки. В черных глазах читались гордость и ум.

Он поклонился Дун Чжо.

– Мы победили, баоюй сяньшен Дун! Желтые бегут, как жуки от дождя!

– Благословенна дорога, приведшая тебя сюда так вовремя, сын благородной семьи! – прокряхтел Дун Чжо, убирая меч в ножны.

– Благословен будь отважный Гун Цзин, глава защитников Циньчжоу. Это он направил нас вслед тебе! Мы разминулись...

– Какого же рода ты и твои могучие друзья? Я хочу знать, чья могучая рука выдернула мою душу из Озера Крови!

– Мое имя Лю Бэй, я десятник столичных башмачников. Это мои названные братья, Гуань Юй, – он указал на гиганта, – и Чжан Фэй. Мы возглавляем отряд лоянских ополченцев. Нас прислали в помощь Лю Цзы и...

Лю Бэй осекся и с удивлением взглянул на Дун Чжо. С лица регента мигом сползли любезность и учтивость, сменившись брезгливостью и раздражением. Его взгляд изучающе обвел фигуры троих воинов и исполнился презрения.

Он заговорил резко и сухо, как со своими слугами:

– Долго же тебя носило по лесам! Почему не пришел раньше? Небось якшался с бунтовщиками?

Гуань Юй свел брови. Чжан Фэй широко раскрыл глаза, покраснев от негодования.

– Мы прибыли, как только смогли... – нахмурившись, начал Лю Бэй.

– Довольно! – оборвал его регент. – Сейчас иди и уничтожь этих трусливых собак. Доложишь лично мне. После я решу, что делать.

И, развернувшись, он пошел к своему шатру. Разгневанный Чжан Фэй, стиснув древко копья, двинулся следом, но его удержал вождь:

– Остановись, брат! Ты погубишь себя! Сейчас не время сводить счеты.

– Остановиться? Чтобы этот сын мохнорылой гиены смеялся над нами и хвастал не им выигранной битвой? Пусти меня, Лю Бэй, я зарублю его!

– В нашем войске наверняка есть шпионы, и кто-нибудь из них донесет, что это сделал ты. Быстрее, надевай шлем! Надо нагнать мятежников. Мы сквитаемся с этим псом позже...

Чжан Фэй угрюмо подчинился. Поправляя доспехи, воины пошли обратно к своему отряду, что ожидал их поотдаль, возбужденно переговариваясь. Выжившие смеялись и болтали, радуясь, что не разделили судьбу мертвых.

–

Примечание к части

[1] Китайский шаг (бу) – около 1.2 м. Не стоит, правда, думать, что у китайцев двухметровые ноги – просто за один бу они считают перемещение двух ног, т. е. два наших шага.

Глава пятая. НА СЛУЖБЕ У СУН ЦЗЯНА

Тан Чжоу достиг долины У через три недели после отъезда из столицы. Молча он взирал с телеги на свой новый дом. Прекрасная плодородная низина, раскинувшаяся между двух рядов невысоких холмов, издревле была источником как благоденствия, так и бедствий для своих жителей: жадные князья, соседи семьи Сун, то и дело пытались отнять у рода его богатую вотчину. Речные пираты, в изобилии обитавшие здесь, тоже причиняли немало бедствий крестьянам, пока Сун Цзян, нынешний правитель У, еще в юности не навел порядок на водных путях, за ноги перевешав половину злодеев и грабителей. С тех пор пираты приутихли.

"Несчастна красота земли цветущих роз, что манят саранчу" – неуклюже сложил стихотворение разведчик и начал спускаться в долину. Через несколько дней, следуя указаниям крестьян, он прибыл в крепость Сун Цзяна.

Высокий, широколобый, с открытым, смелым лицом, Сун Цзян прочел рекомендательное письмо Гонджун Сана и пристально поглядел на стоявшего перед ним разведчика.

– Достойный уважения и почитания муж пишет мне, что ты отважный воин и преданный человек, – сказал он. – Но я тебя не знаю, а ты не знаешь меня. Поэтому погодим пока присваивать тебе офицерский чин, как советует Гонджун Сан. Побудешь у меня простым солдатом. А дальше посмотрим.

Офицерский чин!.. Тан Чжоу почувствовал, как по жилам растекается радостное возбуждение. Неужели Гонджун Сан так высоко его оценил? Его, бывшего мятежника и содеятеля Третьего Зла? И пусть Сун Цзян пока не нуждается в нем, как в офицере – он сам сказал "пока"! Конечно, он хочет испытать новую залетную птицу. Это ведь его право! А уж за ним, Тан Чжоу, не постоит! Он окажется полезным.

Однако вышло иначе. По приказу князя Тан Чжоу дали жилище и участок земли в одной из деревень и отправили в дозорную сотню, что стояла лагерем на западе долины, у реки Сукань. Солдаты раз в несколько недель прочесывали речные берега, разыскивая пиратские гнезда. Маленькие шайки они уничтожали, о больших – докладывали князю, и тот присылал войска.

Разочарованный разведчик, успевший отвыкнуть за два месяца походов и пребывания в армии Желтых повязок от строевой службы, никак не мог втянуться в жизнь отряда и через пару недель откровенно заскучал. Очередной рейд состоялся задолго до его прибытия, и солдаты проводили дни в бесконечных упражнениях, по вечерам слоняясь без дела вокруг лагеря и болтая с рыбаками. Тан Чжоу, никого здесь не знавший, кроме нескольких сослуживцев, был лишен и этого развлечения. Он чувствовал постоянно нарастающее возмущение против Сун Цзяна, законопатившего его в эту дыру, против Гонджуна, выславшего его из столицы, против самого себя, чей язык в ту ночь не смог сдержать внезапно вспыхнувшей огнем искры тайных мыслей, против Занг Чао, эту искру заронившего. Ему в голову то и дело приходила мысль, что скоро он начнет поносить самого Нефритового Императора, позволившего существовать месту, до такой степени наполненному скукой.