Текст книги "Сквозь (СИ)"

Автор книги: Буравин Анатолий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

лежа на животе, в спокойную воду у причала. День как жизнь – живешь на пороховой бочке.

Как сейчас встану и пойду покурю почти от нечего делать. Слишком много стал курить в последние несколько месяцев. Еще одно предложение! Еще одно! Чтобы текст казался глупым, никаким, лежачим. Чтобы текст был мной. Жир обрастает. Точка.

Назови товарища отставным офицером. Пустотихо в комнате. Меня греет сквозь и это единственное, что меня греет, кроме моей любви.

Предсонный час ночи, тиски сна уверенно давят меня к кровати. Круг твоего общения снова сузился, почти сузился к моменту, когда тебя никто не помнит, когда тебя никто не вспоминает и это абсолютная смерть. Не записал тысячу мыслей, потому что мыслей нет. Пустые зрачки, которым я пытаюсь придать смысл. Заученные автоматические потягивания, дрыганье, бурчание, тяжелые, как там говорят и пишут? налитые свинцом веки.

Пора двигаться дальше. Засыпаю.

Во мне курсируют люди. Сшибает лбами друг о друга переработанный круг, сжимает в висках под видом расползающейся головной боли. У меня осталось всего 13 пустынных минут, 7-10 минут на туалет, 20 минут, чтобы дойти к боксерскому залу. Что я хочу сказать? Зачем я сижу в этом кафе-поезде и пишу?

Устало с каждым днем ломает меня игра. Жучит, обманывает, снова дает надежду. Окрыляет, пускает вспять, живительно губит. Стушевывается комната. Я уже стушеванный в ней. Сжатая, подвальная, хоть и на втором этаже. Рыбий глаз. В длинном зале 10 человек, включая меня. Пытаюсь развернуть на столе сквозь и хочу (и боюсь и не делаю одновременно) всмотреться в глаза других. Ритуал, который с детства веду в себе, дал плод – сквозь пустое как рыскающий в форме пустотной. Меня распыляет неощущение всего. Сквозь близко и слишком далеко. Немного задыхаешься. Ощущаю тревогу где-то в углу. Но пару лет назад я привык к тревоге, она не делает меня несостоявшимся. Интересно, если бы я не способствовал панике... К чему это все? Зачем ты хочешь передать этот опыт? Кому он нужен? Зачем я двинулся по этому пути? Я его сам выбрал и захотел как подсказанный способ ты квач борьбы с удушьем. Будешь ли ты счастливым? Я верю, что да, потому что это имеет для меня значение. Глоток сладкого кофе с молоком. Болит рука. Сейчас на боксе я выжгу всю дурь в себе. Лихо бродит воздух по несуществующим рифмам, я показываю ничего никому. Густое пространпустоннство с ррржжжсссоккоб ли-ли-ли. Кусками вспоминаю слова. С-с-с мерть. Люди спрашивают о смерти. Мне страшшшшнноо им отттвечать. Страшно давать пустую надежду райскую. Пусть и райскую. Глубина, молот, кис, лик, пасть, я, ты, голод, море, горы, я украду твою фразу – это памятник моему прошлому. Она не хочется купаться в медовой пахлаве, рыбачий поселок мира, тундра, папа-отец, молочное, липкое, удушье, во славу рая. Папа говорил, что если выбирать между горем и ничем, то он выбирает горе.

У него загорелось сердце. Сначала несколько рывков, потом тупая давящая боль на секунду-две, слова – это не сердце, а плотная опухоль в легком. Сглотнул, схватился за левую грудь, раскрыл глаза. Чуть онемели пальцы на ногах от страха, верхняя часть спины покрылась мелкой гусиной кожей. Нет мыслей о вызове скорой и уж точно нет мыслей о том, чтобы позвонить кому-то из близких. Пару дней. У тебя всегда всего лишь пару дней. Одними обещаниями кормишь. Давай деньги, еду и все. Эту фразу вставлять нельзя. От этого зависит моего будущее. Я напишу это, милая моя, я тебе обещаю. И это, милая моя, последняя фраза. И это сквозь посвящается только тебе. И это только начало. Единственное – разливающийся прозрачный страх, подходящий к горлу и давление в левой груди, огненный шар. Сердце выворачивалось, крутилось, восполняло горячей, но словно ледяной, кровью все. Исчезло все, осталось только горящее сердце – сосредоточение жизни, близкое к краю навылет. Позвонил. Сказал настоятельно, что книга его первая пришла. Надо забирать.

И это был диалог двух полноценных поэтов. А кто ты, Толик? Шизофреник? Я – тот человек, который проберется сквозь все, чтобы добраться в голову, если ты хочешь, чтобы я сформулировал. Мир истекает. Бумага с ручкой на твоих глазах превратились в заметки на телефоне. Ты присутствуешь на рубеже, ты ж весы, еб твою мать. Жизнь потом берет свое. Я пишу записки из параллельного мира, как поет брат, письма с границы между светом и тенью, Середина скрипит по швам. Слишком вязко. Глубоко. Тянет. Сжимает по сторонам. Жизнь не будет диктовать мне правила.

Соркош объявился на страницах. Все, что я не делаю – делаю. Соркош знал, что он появился. В тот момент, когда он появился, он знал, что его пишут. Рисуют. Сыграли. Представили. Она сказал. Ссылка из интернета на Новый Завет полностью. Что? Более-менее перевод. Любой перевод читай, нет тут правильного. Все правильные. Все. Забудь. И тут появляется новый персонаж – Эммануил.

– Во славу Иссу, – говорит Он.

И страшно мне было, но ради вас поставил, и не получалось, запятую после, чтобы показать, что вы все можете. Как я дописал это предложение. Как написали его вы? Где Бог? Заставь меня, Боже, писать твое имя с маленькой буквы. Грешу? Грешен? Такие вот сложились дела. Где ты? Отца-батеньку уважай, да о себе не плошай. Истина Иуды.

– Превращать собой людей в шизофреников, дорогой Джойс – неблагодарное дело. Вы шизофреник? Это ваши проблемы. Не заебывайте меня своей хуйней. Не заебывайте своей хуйней других. Если они есть. Даже если их нет, не заебывайте меня. Вы не имеете права. Все согласны? Все. Судья, огласите вердикт? Смерть? Нет, не согласен. И мой голос тоже будет учитываться.

– Отче наш только что изгнал демона. Если ты веришь в демона, демон появится. Если ты не смотришь на него и не думаешь о нем, демон пропадет. Иногда виляет ушами, но стоит лишь...

– Нет, я не занимаюсь искушениями. Дальше своими силами, судья, я вас понял. И опять по накатанной. Катарсис – драма. Драма – комедия – трагикомедия – драма. Жизнь.

– Нет. Вспомнили больные почки, – подумал СОРКОШОАТАЕЛЬ.

Я даже не удивился, друзья. Это невероятно. Я тащусь. Писать книги – это просто вышка. Минутка рекламы – музыка и одежда, стиль говор движение, все или ничего, все и ничего является полнейшим против чтения и написания книг. Эксперимент. Даю книгу. Его могу посоветовать. Остальных – нет. Хотя они есть. На уровне или даже больше, чем на уровне. На уровне ровном всего. Все, отошел. Вот вам поток сознания, а не эта ваша чистая прекрасная патока сознания. Холодильник только что клацнул. Друг писал о предметах. Живых предметах. И в книге и в телеграмме. Жесть. Если женщина увидит, что ты часто включаешь (точнее, почувствует) фонарик в комнате, когда вы спите, то она будет знать, что ты боишься. Даже поворачивать телефон. Опустить телефон и посмотреть вглубь комнаты? Да, это возможно. Сняли футболку?

– Вот так, – сказал Соркошу друг.

Т9 – бешеный язык. Соркошоатаеля он знал. Но как только я начал писать опять, он его забыл. Специально. А теперь, люди? Почему мою книгу запрещают роботы? Я знаю, что ты смотришь. Я тебя чувствую, Чужой. Как бы ты мне не запрещал писать буквы, я все равно буду их писать. А люди все равно будут их читать. Изыди!

Вот что значит чувствовать себя настоящим.

Слышал где-то фразу, что ортодоксальные считают так: если ты сделал что-то хорошее, то надо не скрывать это, как вас учили (если учили), а сразу всем рассказывать. Не скрывать в душе радости и счастья от совершенного хорошего поступка. Гордость твоя за самого себя. Быть нараспашку. Я грешен и забирайте меня таким, но грех на душу я не возьму. Это верная трактовка фразы, которую более емко озвучил кто-то из моих знакомых? Если нет, я не хотел. Просто представьте, как мало у меня информации. Зная это, как я могу дальше продолжать? А что мне еще остается делать? Держи линию толерантности. Я ведь и держу. Держи крепче.

Я не хочу знать ничего о своих болезнях. Ведь то, что я знаю о них, и то, чем они на самом деле являются – это совершенно разные вещи. Вас пугает возможность?? Не буду ставить еще один восклицательный. Видите. Думаете, я многого не расскажу? Да, признаю, я скрою. Или опишу метафорично. Скрывать специально для текста не буду. Я так не сделаю. Я просто опущу некоторые куски глубоко – они есть, но только для тех, кто не осудит и готов меня простить. Не считаю нужным исповедоваться перед толпой. Исповедаюсь только для тех, кто достоин исповеди. Пусть и моей.

Путем прочтения я возвращаюсь. Свистит воздух. Вы часто слышите звуки? А есть фобия страха пожаров? Мысль скакнула, видели? Смотрите, берем ее в руки, поворачиваем и нахуй. Не умерли? Было страшно? Но ведь ничего? Вот. "Но все равно я когда-то умру?" – спросите вы? Опять мы прислушивались? Боитесь звуков? Подумайте еще раз. Что звуки вам могут сделать? Смотрите, я дописал эту фразу. Братья, что Чужой может вам сделать? Улететь, клацнуть зубами, ахуели, хвостом по полу, ой, давайте, вы понимаете где вы. Слышите звук? Что будете делать? Идти смотреть! Но пока останетесь. А теперь идите.

Сколько еще? Завтра.

Не может быть.

Надо будет принять решение, Толик? Ты готов?

Я буду готов. Все это еще не так, как я вижу. Это мой мир. Пусть и пишу как старый уже и замученный проэт.

Блестит луна,

Далеко от моего тела.

Почти близко к душе,

Но так далеко от рук.

Ты почти ничего не боишься,

Смотришь на меня смело,

Требуешь надрыва

И сердца тревожного стук.

Что я могу ответить?

Лишь потупив пустой взгляд

В серый, плохой запоминающийся асфальт.

Сегодня я запомнил дорогу

К твоему дому.

Че вы блядь все сюда влезли? Так, сраные интертекстуальные авторы, идите вон к себе, ок? Чистка системы. Как? Не смотри в примечания. Не читай комментарии. Тупик твердый как меч Атаеля.

Советский качок лет пятидесяти шести с огромными плечами, с потупленной стареющей головой, в довольно сильный мороз, в зеленовато-мутный курточке с плохим замком и расстегнутой, причесывал свои уходящие седые и гордые редеющие волосы, стоя лицом к стене, а не к людям, находясь на станции метро под названием Печерск, в городе под названием Киев, в стране под названием Украина, в дате под названием 31 января 2018 года, существуя в этот момент не на улице и не на перроне, а на большом пролете между двумя эскалаторами внутри подземки. Расческу в сумку, сумку на замок, через плече черную, два огромных целлофановых пакета в руках, в одном из них бутылка, в которой должна быть цветная газированная вода, а была прозрачная или пустая, второй пакет (и может это была непрозрачная спортивная сумка, а не второй пакет?) – во второй руке то, что тяжелее первого пакета, потому что тянет правое плече и горизонтально сгибая тело вправо, по отношению к смотрящему на него со спины или как я, позади справа. Развивая этот ряд, можно дойти к тому, что описывая седого мужика, вы придете к тому, что опишете Седого и Любой Другой Бред в промежуточном пространстве. И окончание предыдущего предложения – идеальное тому доказательство.

Оделась максимально удобно. Взяла книгу. И села в метро.

Кстати, я пишу этот кусок во время написание второй части книги, а пишу сейчас кусок к первой части лишь потому, что мне так хочется. Мусорить. Вот так и делается ебаный модерн и все воспроизводные. Как учительница русского языка, русскозарубежнорусской литературы (пусть вас ошибкой греет это слово), которая тебя не замечает и говорит с актерски-напыщенным звонкобольшезубым, смеясь от пошлых грубоватых слащавохуевых шуточек. Только что прочитал отрывок из "На помине Финнеганов" в переводе Андрея Рене (кто такой Андрей Рене?). Это будет второй бой, педиковая мразь. В этой книге я стартую. Не могу предъявить претензии по всем фронтам. По отрывку судить не буду. Пока не могу. Даже судить. Но только. Наверное. Предвкушаю, сучка. Тебе шуточка.

Это как великое правило.

Когда читаешь Улисса,

Его надо петь!

Эй, Джойс, перестань хвалиться,

Лучше сам, ебанат, убейся,

Когда я вырезаю зло абсолютным добром,

Я как фанаты фейса.

Твердая рикиэфная пять самому себе. Из лица ближнего. Шум и старость. Да, прочитал там. Телеграмм. Переходите по ссылке. Реклама без ничего.

Процесс самодвижения

Слишком сложная тема

Она понятна в комплексе

Но зачем заострять внимание

Если и так понятен

Процесс самодвижения.

Для кого

Для людей

Для детей

Для всех, против себя.

***

В стенах не было входа и выхода. Это была замкнутая комната. И они там оказались.

– Что это такое? – спросил взволновано Рон – что же это такое?!

– Наверное, мы заплыли куда-то, – сказал спокойным голосом Арно.

– Ты так говоришь, – произнес Ден – типа мы каждый день в таких комнатах оказываемся. И, вообще, как мы сюда заплыли, если тут нет выхода и...

– И входа – закончил Рон.

– Видимо, мы заплыли в комнату, – перебил Арно – и случилось землетрясение, вход завалило.

Они увидели груду камней возле стены. Камни были такими большими, что даже десятый кусочек не смог бы поднять даже самый сильный спортсмен по тяжелой атлетике. Даже думать нечего, чтобы убрать эти булыжники.

– Значит, нам придется здесь остаться? – спросил встревоженно Ден.

– Я лично здесь не хочу оставаться, – отозвался Арно – ни в коем случае!

– Я тоже хочу отсюда выбраться, – сказал Рон – Но как ты предлагаешь это сделать?

– Пока еще знаю, – признался Арно – Но я выберусь отсюда. А пока что давайте высадимся на берег.

– Давайте, – обрадовался Рон.

Ден повернул плот к берегу. Когда пристали, Арно побежал к заваленному входу и начал трогать камни. Остальные последовали его примеру, хотя не понимали, что они делают.

– А что мы ищем? – спросил Рон.

– А что вы ищете? – спросил Арно.

– Мы делаем то, что и ты, – ответил Ден.

– Я лично ищу какие-то трещины или что-то в этом роде, – ответил Арно.

После часа поисков, они ничего не нашли. Улеглись на землю. Рон вытащил из кармана куртки три рыбины. Они пообедали. Рон втихаря съел еще одного тунца. Потом они напились воды из руки. Помылись и опять легли отдыхать, решив начать искать выход через час. 30 минут прошли быстро.

– Короче, пройдитесь по берегу и постучите по стенам. Может где-то мы сможем пробить стену, – начал командовать Арно.

– А ты чего будешь делать? – спросил Ден.

– Вы делайте свое дело, а я свое, – сказал твердо Арно.

Рон с Деном, пожав плечами, подошли к стене. Начали с начала, то есть оттуда, где кончался берег. Рон шел первый, Ден за ним. Рон простукивал все участки стены, где мог дотянуться. Ден некоторые места пропускал. За ним простукивал Рон, ведь когда он брался за какую-то работу, то делал ее хорошо и всегда заканчивал то, что начал. Ничего не нашли. Рон сел на землю. Ден сел возле него.

– Наверное, мы никогда отсюда не выберемся, – сказал Ден.

– Нет, выберемся, – молвил Рон – и мы доберемся к нужной нам комнате. Я думаю, что Арно найдет выход, ведь он умный, хотя, конечно, и хитрый маг. От него можно ждать, чего угодно. Загадочный он.

– Да, загадочный, – подтвердил Ден.

Они чувствовали, что с этой комнатой что-то не так. Она несла в себе смерть и ужасы прошлого. Медленно настигая всякого, кто придет в нее.

***

Что будешь делать, еще один самовызванный «избранный»? Атаель прав, подумай. Это хуйня. И только меч воина встанет наравне, потому что уничтожить сквозь нельзя, но и Атаеля не уничтожить во веки веков и веками погоняя. Юморок. Лишний? Да ну, перестаньте. Глядишь и не будет лишний. Не юморю я.

Как облечь мир в персонажей? А зачем их во что-то облекать? Если не получается, облеки персонажей в мир. Какая разница?

Люди переписываются собой.

Толик, я тебя умоляю, обвини корпорацию, скажи вслух про Чужого, про истину, – не знаю зачем я выбрал твой вопрос. Заебало. Но ты достоин, я достоин тоже. Даже на недовольство, согласен? Зачем ты, зная это, все равно меня спрашиваешь? Я тоже достоин уважения. Но я проглочу обиду и не постесняюсь об этом сказать, как ортодоксальный, чтобы никогда этим не гордиться. Видишь, проще. Я знаю, что ты знаешь, что я вру. Я знаю, что никому не говорю правды. Правда будет закопана. Правда останется после меня, но уничтожить я ее никогда не смогу. Заставляете меня каяться? Я покаюсь. Но я тебя нелюнабвилюжу.

Забор сам увидишь. Сам о нем думай. Не мое это дело – забор. Простите, что отвлекся. Отвечаю. Корпорация есть, но она ЧИП В ГОЛОВЕ? Стоп. Серьезно, чип в голове? Опача, приплыли. Буквально и метафорично. Что выбрать, как жить? Разнести себе голову или оставить все как есть? Кто ответит на вопрос? Никто. И я не отвечу, пусть и задаю быть или не быть (не я первый, не я последний), садимся (я просто решил постоять) и дальше говорим. Можете слушать другую версию (а разве это не хвала в хвале?). Все все равно не выговоришь. Все – все равно. Все – равно. Равно все все. Все равно все. все Равно Все. Теперь высота. Можно идти бесконечно? Нет, можно посчитать. Считайте, если хотите, делаю провал. Птху.

Холодная осень в городском порту,

Моя любовь рядом,

Верит мне,

Кофе глухой

К мольбам на ветру

Пророчит нам

Наш путь домой

В городском порту.

***

Когда Седой приехал в гостиницу, то сразу лег спать. Проспал он всего-то несколько часов. Встал в три часа ночи. Седой застелил кровать и вышел на балкон покурить. Вдруг он услышал какие-то шорохи на крыше. В гостинице было шестнадцать этажей и Седой находился как раз на шестнадцатом. Момент и руки схватили его шею сверху. Седой быстро посмотрел вверх и увидел, что за край прицеплен какой-то ниндзя. Он был одет во все черное. Седой скинул его на балкон, а сам быстро запрыгнул в комнату. Он легко мог и без помощи оружия справиться с этим человеком, ведь тридцать лет назад, когда Седой был в Тибете, его научили кунг-фу.

На балкон с крыши спрыгнуло еще несколько людей в черном. Седой принял стойку. Первые два были уложены двумя легкими ударами с ноги. Затем спрыгнуло с крыши еще человек двадцать. Седой закрыл глаза и прыгнул с протянутой ногой на них. Трое уже лежали. Седой встал и с разворота врезал одному по челюсти. Потом по-обезьяньи врезал следующему по черепу.

***

Волны фортепиано. О чем ты только что думал? Ты не собираешься погружать это в текст? Все будет зависеть от того, каких целей ты хочешь добиться. Мне холодно. И тебе будет холодно.

Да, убрал руку. Только так ты со мной разговариваешь.

Что ты себе думаешь, Толик?

Тебя порвало насквозь.

Нет сил, непереносимо, инсультно, пытаюсь передать максимально. Вот оно. Ощущение перед смертью. Поехали!

Кто из вас оставляет мне записки, бедный вор, великий из простых, робот из роботов, в конце робот, все, не могу называть твое имя, чтобы не обидеть. Я люблю тебя всей душей. Но другие тебя не любят. Тебя любят МЫ. Что будем делать в этой пустоте? Мысль закралась. НАУЧИ!

Атаель смотрел на Соркаша сквозь толстую щелочку между парадными дверьми. Почти специально. Откуда идет дождь колец? Передал мне послание? Против моей воли? Обрек меня на страдание? Во имя важной Идеи и Великого Будущего Рая?

Считаешь ли ты, что в какой-то момент мы действительно поехали крышей? Всегда основа черепа держит себя в руках, Чужой, пошел на хуй отсюда. И это откровение.

Я перешел с книгами уже такую черту, когда не думать о них невозможно. Эй, Достоевский-трип, лови на весу мать родную, себя любимого, круговерть рая, белая, вольная, иди душа моя безбрежная, намоленная, рая, сая, вся, куна, истина, ва.

Выход. В дыру проходов. Базарный он. Старшой.

Прыть и я потерял девственность.

Как исчезали из кармана деньги, стелила травка, мягко, немного судорожно и страшно, по медовой реке, из кармана в карточку, с карточки туда, вниз, вверх, переворачивался круг. Сладостно и больно Уходя. Не буду, не хочу. Отхожу.

Шива, как ты далеко. Но пусто будешь упомянут. Шило в Шиве. И пусть ты тоже, политикан и неотвечала, будешь помянут. Я не обижаюсь. Я уважаю. Забудь. Ты не умеешь перемещаться во времени, тебе сказал молодой экзальтированный наедине с собой мангуст, а ты даже не обратил внимания.

Братик... Пффффффф...

я ныряю прямиком в спираль, разрывая тебя в куски

Метеоры блядь не исчезают и разжимаются вдруг в тиски

Света луч после передоза утвердительно пляшет вниз

Прорывая все лучи света, я, братик, всего лишь карниз

От которого ты оттолкнешься. Скажут мне – «Суицид, пиздец»

Голова кровоточит крошкой, вытекает говняный супец

Усредненный космос плоти, смертоносный ярый луч

Я сжимаюсь ускоряясь, я стою, когда кручусь

И схуяли ты не лечишь? И схуяли ты молчишь?

Нашелся, тоже мне мама, Ты – это сучий переебаный движ

А чернота, блядь, не видит мрака, чернота ведь – тоже мрак

Я ножом тебя укокошу, ведь ты, братуха, ебаный рак

Ухойдоканный и спиральный, разрастающийся в мозгу

Каша овсяная бледная, размазанная по снегу.

Я повешу на шею череп, я смерть полюблю как тебя

Сядем мы, братик, на веру и детей захуярим зря

Сначала увидим глаза в стороне, потом – глаза за глазами

Ведь для нас основное сейчас, оказалось

Это не срать мелочами

И это, братик, наш путь – найти основное сознание

Обмануть его, побрить голову и болеть захристовой манией

А там в конце развернуться, как поют – козырей нет

Понять, что ты рваная сука или психический менуэт

Когда я туда доберусь

и стану глазами всех глаз

Я, братик, тебя поцелую, ведь ты, братик, ебаный рак

Я вырву тебя как занозу, как серединную сука звезду

Уничтожу тебя, раскромсаю всю вселенскую пизду

А потом, оставшись один, и глазами намылив глаза

Я победно нассу себе в голову, развесив везде образа

Образа нарисую раньше, еще с самых первых глаз

И с самой первой секунды выполню госзаказ

Образа – это вера в Братика

Образа – это Я на Коне

Образа – это вой фанатика

Образа – это Ты Во Мне.

Принц на коне повстречал. Увидел, обомлел, упал наземь, заскучал и рванул на все четыре стороны, пытаясь оторваться от своих частей на виду сквозь и соединиться мрачно-радостным Атаелем, моим персональным Гробом Господним, истинным повелителем ветра. Он шел против ветра. Ты хочешь, чтобы я сделал отсылку? Да я за счет брендов живу, я ребенок поствсего, пусть всего – АЛЛИГАТОР!!! Прием! Гвоздь!

Соркош предощущал, что я подарил ему самую бездейственную способность – заражать других бледной скукой. Соркош открыл глаза. В стороне туловища кольнуло. Соркош сжал пальцы ног и перевернулся на бок. Свет в комнате оставался в стороне, комната была комнатой (не совсем прямоугольной – одна длинная стена была чуть выше другой). Соркош понимал, что выбора в мире нет – нужно вставать. Даже если ты хочешь убить себя, тебе придется встать и потратить еще немного благословенного бледного времени на самоубийство. Можно себя убить позже, когда встанешь, умоешься, оденешься, поговоришь с людьми, почитаешь книгу, посмотришь видео, помоешь посуду, походишь в туалет, посмотришь в окно, выйдешь на улицу, поотрываешь рот, сядешь в ванную возможностей и представишь на себе пальто, поссышь в воду, пропустишь народные песни, ну, в общем, все эти дела, которыми ты занимаешься ежедневно. Убить себя позже, чтобы завтра не пришлось вставать и повторять все по кругу. Но какой в этом смысл, если ты и так будешь мертв? Дурной вопрос, которому много людей посвятило кучу времени в этом мире, чтобы хоть как-то продлить свою жизнь в сознании бессознательного смысла и текста. Восполняло Соркаша только одно – предрасположение к таким как он – скучным, ленивым, стыдным жизням, но (важно) только тем, кто осознает свой скучный безымянный дар влачить себя по комнатам и улицам, по полям и горам, по воде и в воздухе, в космосе и внутри головы.

Весь этот текст – это желание побыть самим с собой. Самому с собой. Сам самой. Сам собой. Собой самому и воспроизводные. Что описывать? Сижу в метро как полоумный шпион. Слышно постоянный шум поезда. Как наблюдатель, который ждет и приедет. Никогда не проходит. Только ночью. Ночью ремонтируют метро, идиот Соркаш. Так ты – это тот, который меня исправляет? Нет.

Напротив сидит парень в наушниках, раскинув тело, и поет. Стругацкие не до конца казались фантастикой, потому что для меня их будущее было настоящим. Или когда читал, я был в будущем. И не верил в настоящее. Как глубоко вы ныряете в произведения искусства? Вот я недавно нырнул на 2-й уровень живописи. И быстро вынырнул, остановился, записал себе имя – (какая разница какое) (долго возвращался в заметки, чтобы найти имя, ой вы ведь не заметили, чего я переживал, меня ведь там просто не было, а не не было какое-то время, я пишу, а вы читаете). О чем я говорил?

– Коля, здесь не надо баловаться, – сказала мама напротив маленькому дочке. Нет, это не мама (я поднимал голову), это сестра. Или мама. Нет, я посмотрел еще раз. Мама. Я подумал, что мама – это другой человек.

Думал о дури, написал о дури. Указать дурь всем, название? Ты должен быть честным с собой. Дурь, не бери меня на понт. Что хочу, то и делаю. Стыдно! Стыдно! Стыдно! В тексте нужно быть самим собой, говорить всю правду и вот тогда люди это чувствуют. Тогда это блядь литература. Ух-ты, на уровнях потока. Ловлю удачу за хвост. Без запятых? Все маленькими буквами. Тут только рука, ручка, бумага и никого за миллион душ. Всем здрвств... (я могу редактировать тут текст, спасение есть везде). Я вижу, что протягиваете руку, почти жмете, слышу, все, молчу, без искушений, понял, сделаю – поздороваюсь. Это будет конечная фраза. Все, хватит обещаний. Понял.

Пора ехать. Хотел поздороваться. Можно? Привет! (Добавил тут восклицательный знак позже (это слово написал для тебя ("позже"))) Я с тобой в метро езжу! Метро в одном из городов планеты Земля. Хотел написать Мира, но нет, не мира. А всего лишь планеты земля. Мы пишем с большой буквы – Земля. Приехал поезд. Соркош вышел возле центрального парка.

Природа вокруг Соркаша обнимала и удалялась в перспективе. Соркош думал о том, в чем заключается парадокс его жизни. Лишь в том, что на все можно посмотреть со стороны? В том, что время – это расстояние и где-то по параболической линии он уже мертв? Давайте посмотрим вокруг, а не только в себя. Что видит Соркош?

Шпион лежит на зеленой траве в центральном парке. Особо ничем не отличается от того, что вчера он сидел на работе в мягком пуфе. Природные вещи поменялись местами, мысли поменялись местами с другими мыслями, общий фон ощущений наложился один на другой. Что видим мы вокруг Соркоша?

На моей спине катается. Везу человека на спине. Я потерял любимого брата. Я в детстве мастурбировал, но всем было все-равно. Я порвал кеды и ранил ногу, когда ссал. Вот и все мои истории, которые я не могу раскрыть, потому что уже не сил на вскрытие. Это побочные сюжеты. Пока руки печатают – я печатают. Я проходящий ток, есть и нет. Есть и нет. Плюс и минус. Минус и плюс. Вот и все мои истории. Еще я не доделывал любовь.

Парк. Цементные дорожки, которые облекли в прорастающие из корней деревья и кусты. Круг солнца, которое в прошлом, прячется за здание в центре парка. Пытаясь структурировать природу вещей, Соркош писал стихи обо мне. Но опять мы о внутренностях Соркаша в Соркоше. Что мы видим вокруг?

Тело лежит на траве. Трава вокруг тела. Снова взгляд падает на вещи, которые мы описали абзацем выше. Есть ли мне что добавить к этой картине или все уже сказано? Что мы можем?

Раскрываем вход в парк и пускаем по кривым людей, которых можно прочесть по походке. Мама с ребенком. У них свой мир. Пьяные друзья. У них свой мир. Девушка. У нее свой мир. Голова Соркоша иногда скользит сквозь тела, проходящие сквозь парк сквозящего сквозь город. Город сквозит людьми и вещами сквозь страну, а страна, в свою очередь, сквозит сквозь планету. Планета сквозит сквозь солнечную систему. Система сквозит сквозь вселенную. Вселенная насквозь сквозит. И это все? Нет, мыслить территориями и политикой – не наш случай. Согласны?

Каждый абзац заканчивается вопросом. Давайте не будем опять распадаться и прыгать в сознательный поток. Или представлять, что мы туда прыгаем. Остановимся.

Соркош пишет стихи. Давайте посмотрим, что он уже написал. Не переживайте, мы спросили у него разрешения. Перед тем, как прочитать стих, давайте я последую вашим желаниям структуризации и опишу его тетрадь. Синяя, с прыскающим по всей плоскости А4 белым узором, загнутая по краям тетрадь лежала на согнутых коленях Соркаша. Он учтиво и стеснительно перелистывает страницы, которые исписаны иногда четким, а иногда хаотичным почерком (почти всегда синей ручкой), в поисках стиха, который можно нам показать. Я приглаживаю Соркашу волосы ветром, смахиваю с плеч листья, и тоже жду. Стих. Читаем:

Станция метро передо мной

Перед тобой эти строки.

Я в прошлом

Ты сейчас живой

Я может и живой еще

Но сейчас мертвый.

Ты подумал о времени

Я подумал о нем тоже

Станция метро передо мной

Мы натянуты кожей

Мы с тобой люди мира

Хотя ты может не человек

Сколько ты помнишь себя?

Сколько ты помнишь свет?

Я стою у дороги

Светит машина справа

Люди уходят сбоку

И на тебя управа

Найдется на настоящего

С точки зрения будущего

Времени нет

Свет разливается

Плавится

Крыша напротив дома

Но не жара

А дождливая истома.

Опять же, мы не будем рыться сейчас в душе Соркаша и в нашей собственной душе с вами, давайте определим вещь стиха в среде вещей вокруг. У вас есть мысли? У меня никаких мыслей нет. Должен ли я, как создатель Соркаша, предложить вам решение психологической проблемы нашего общества? Проблема давно описана, переписана, в нее внедрены другие яркие персонажи, а я претендую (хочу в это верить) на всеобъемлющую историю, лечебную музыкальную историю. Поэтому должен предлагать решение. Но я не могу объяснить лечение одной фразой. Для этого вам потребуется дочитать до конца. В этом и заключается решение. Какой ты умник. Какой ты глупый. Какой ты никакой и скучный. Как все твои персонажи. Что ты хочешь сделать? Позабыть тупик? Тупик не забывается, но, как я предчувствую, в тупике есть лишняя жизнь, сохраненка. Тупик обидный, но не смертельный. Вы ведь это чувствуете, нет? Давайте вернемся к Соркашу.

Соркаш поднялся. Что, настроение приподнялось, надежда теплая внутри съежилась? Тетрадь уже в рюкзаке (пока мы читали стих), кеды трут примятую траву, голова разворачивается со стороны на сторону в поисках правильного выхода из парка. Люди набрасываются на лавочки, слышно лай собак и звук машин внизу по левому спуску (парк находится на холме, внизу – четырехполосное шоссе). Соркош чувствует, что надо идти домой. Дома его ждет снятие одежды, еда, компьютер, 4-5 страниц книги, чтение которой сегодня его не сильно впечатлит, игра в курение, несколько стаканов воды, может быть, душ или ванная (которая поможет убить время), вид из окна на огненно-белые высотки и двор со стадионом, на котором вечером бегают офисные (и не только люди), крепящая надоедливая подушка, которая ассоциируется у него с провальной петлей, но эта ассоциация, слава всему, быстро забывается, сон. А дальше утро, и... Вы меня поняли. Заводной ключик персонажа выдыхается за день, мысли голые ничего из себя не представляют. Вы не слышите мыслей Соркоша? Сейчас Соркош идет к метро через парк. Опустим природу вещей вокруг него и погрузимся в голову, узнавая суть личности по походке. Раз вы опять захотели в голую голову.