Текст книги "Священный огонь"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Она чуть не умерла у меня на руках. Когда я вытащил ее из бассейна. У нее глаза закатились.

– Неужто она и десяти лет не проживет? Не бог весть какой срок, верно? Всего десять лет. Я знаю, она умрет, я похороню ее и буду оплакивать, но почему она должна умереть именно сейчас?

– Жизнь слишком коротка, – отозвался Поль. – Жизнь всегда будет слишком коротка.

– Мне хотелось бы так думать, – проговорила Бенедетта. – Я действительно на это надеюсь. Я верю в это от всей души.

Медицинская полиция отвезла ее в Прагу. Нужно было что-то сделать с обвинением, которое выдвинули против нее в Сети. Очевидно, большинство свидетельств находилось в Праге. Однако у Бюро доступа не было намерения ее арестовать. Полицейские из чешского Бюро доступа, судя по всему, с недоверием относились к греческим медицинским копам. Казалось, что в Европе существовало недоброе соперничество полицейских служб. Они сделали положенное, выяснили обстоятельства. И как только полицейские с первого этажа Бюро доступа разобрались в ситуации, Майа вызвала у них раздражение. Они пытались убедить ее забыть о поданном против нее заявлении. Советовали ей поскорее уехать в сопровождении медиков в какую-нибудь другую страну.

Перспектива провести еще несколько месяцев в больнице внушала ей отвращение, и она отказалась уезжать. Майа попросила найти Элен Вакселль-Серюзье. Они с явной неохотой согласились и дали ей номер телефона.

Она и Бретт сидели в зале ожидания, откинувшись в отвратительных розовых креслах из пластика. Через час сопровождавшие ее греческие медики тщательно проверили браслеты на запястьях и датчик на голове. Показания датчиков их удовлетворили, они ее покинули. После этого ровным счетом ничего особенного не случилось.

– Черт, это гораздо труднее, чем я думала, – призналась Бретт.

– Хорошо, что ты решила со мной пойти, Бретт. Я знаю, как это утомительно.

– Нет-нет, – возразила Бретт и поправила свои наглазники. – Быть вашим медицинским сопровождением – это настоящая привилегия. Я так тронута, что вы попросили ваших друзей мне позвонить и дали мне шанс. Просто потрясающий опыт. Меня всегда пугали начальники и разные большие шишки. Но я даже не представляла себе, что мы им по барабану. Вот уж кто презирает молодежь!

– Не в этом суть. Любой объяснит им, что я совсем немолодая. Возможно, причина в том, что я американка. Я хочу сказать, что даже в наши дни всегда неприятно иметь дело с людьми, находящимися вне закона.

Бретт сняла свои наглазники и посмотрела на ободранный интерьер.

– Я хотела бы ненавидеть вас, Миа, – сказала она.

– Почему? – удивилась Майа.

– Я всегда желала иметь все, что у вас есть. Я мечтала познакомиться с европейскими виртуальщиками. Это я хотела пройтись по подиуму. Вы украли мою жизнь. И вот теперь вы против них. Вы ударили им под дых. А я и мечтать не могла, что когда-нибудь ударю им под дых.

– Мне жаль, – отозвалась Майа.

– Я столько всего мечтала сделать. Но у меня не хватило смелости на какой-нибудь настоящий поступок. Я могла бы что-то совершить. Возможно. Вы так не думаете? Вы хороши собой, но и я не хуже. Вы спите с каждым, кто вам по вкусу, ну ладно, тут мы квиты, я тоже сплю с каждым, кто мне по вкусу. Я из того же города, что и вы. Мне двадцать лет, и я такая же энергичная, какой вы были в мои годы. Разве не так?

– Конечно так. Ты права.

– И кое-какие способности у меня имеются. Я могу делать одежду. А вы не можете. Ну что такое у вас есть, чего мне не хватает?

Майа вздохнула.

– Ну вот я сижу здесь, в полицейском участке. Быть может, ты мне все расскажешь?

– Вы немолоды. Ведь правда же? Вы украли мою жизнь, потому что вы старше меня и сильнее меня. Значит, вам это всегда легко удавалось. Я хочу сказать, возможно, вы были в панике, возможно, вы считали себя виноватой и мучились, возможно, вас даже до смерти напугал этот глупый зловредный пес с его проводами. Но даже когда вы не знали, кто вы такая, вы все-таки это знали. Вы в пять раз старше меня – и в пять раз сильнее. И вы по-прежнему не хотите уступать мне дорогу.

– В «Голове» собирались молодые люди. Такие же молодые, как и ты.

– Да, и вы им нравились, не так ли? Когда вы были в моем возрасте, они считали вас простушкой и дурочкой. А сейчас они думают, что я простушка и дурочка. А я такая и есть. Они предприимчивые, талантливые, по-настоящему изобретательные, и я могу лишь в щелочку смотреть на них и умирать от зависти. И вы в мои годы ничего бы иного не сделали. Лучше, чем у них, у вас не вышло бы, а скорее всего, получилось бы много хуже. Вы даже не захотели со своим бойфрендом поехать в Европу. Вы его бросили и вышли замуж за какого-то биотехника. И превратились в бюрократку, Миа.

Майа закрыла глаза и откинулась в уютном кресле. Все было правильно и все не так.

– Я не хочу, чтобы ты называла меня Миа.

– А я не хочу, чтобы вы называли меня Бретт.

– Ладно, зови меня Миа, если тебе так удобнее.

– Я ненавижу вас за то, что вы меня совсем, ну ни капельки не ненавидите. Вы просто взяли меня с собой, потому что я для вас вроде талисмана. Или вроде вашего грызуна. А вы даже и его не смогли сохранить.

– Грызун давным-давно сбежал от меня. А ты начала за мной шпионить.

– Вы и говорите-то, совсем как было принято сто лет назад! Должно быть, в этом мире все полные идиоты! Я имею в виду, стоит лишь посмотреть на вас, и все станет ясно. У вас ужасные волосы. Вы знаете, что у вас на шее длинные отметины. Нет, это не морщины, они бы не оставили вам никаких морщин, но, черт возьми, они неестественные.

– Бретт, перестань болтать всякую чушь. Сначала ты сказала, что я украла твою жизнь, а затем убеждаешь, что ты все равно не смогла бы ничего сделать. В чем же тогда твоя проблема? Допустим, что восемьдесят лет назад тебе все удалось бы лучше, чем мне. Но тебя в то время на свете не было. Ты не можешь романтизировать прошлое, которое не знаешь. Ведь я-то жила в этом прошлом, не так ли? Восемьдесят лет тому назад мы жили как дикари. У нас были эпидемии, революции, повальная смертность и финансовые кризисы. Когда я была молодой, люди убивали друг друга из ружей. В сравнении со всем, что творилось восемьдесят лет тому назад, мы сейчас обитаем в раю! А ты просто передернула мои слова и превратила все в бессмыслицу.

– Но, Миа, я не могу быть такой умной, как вы. Мне же только двадцать лет.

– Не плачь, умоляю тебя, не плачь!

– Мне двадцать лет, я взрослая. Но ничего важного я пока в своей жизни не сделала. У меня даже нет возможности доказать, что я дура. Подозреваю, что это и правда, так я и жила бы дальше, сознавая свою глупость. Занялась бы чем-нибудь, не стала бы соваться в виртуальность, жила бы серой мышкой, нарожала бы детей, может, еще за садом ухаживала или еще что-нибудь в этом духе. Но пока я не могу сделать даже этого. Не могу жить в большом безопасном мире, который вы для меня построили. Я ничего не могу в нем добиться.

Наконец-то в участке появились чешские полицейские. Их было двое. Не копы из сетевой службы, не медицинская полиция и не копы из сферы виртуальных миров. Очевидно, это были обычные пражские полицейские, городская патрульная служба. Они достали из своих розовых форм фонетические карточки и, говоря по-английски с сильным акцентом, ознакомили Майю с обширным списком гражданских прав. А затем объявили, что она арестована, и отвели в здание местной тюрьмы. Она обвинялась в нарушении законов об иммиграции и недозволенной деятельности.

Они вышвырнули Бретт из участка. Бретт орала и обрушила на них крепкую ругань по-английски, но чешские полицейские были терпеливы, твердо стояли на своем и вытолкали ее за дверь, а после взялись за дело. Майю раздели, дали ей унылое, застиранное коричневое тюремное платье. Полицейские не стали снимать мониторы ни с запястий, ни с головы.

Потом отвезли ее за несколько кварталов в высотное здание и поместили в очень чистую камеру. Там она с облегчением вздохнула, поняв, что ее не обвинили:

а) в недобросовестном использовании Сети;

б) в обмане медиков;

в) в соучастии в незаконном обесточивании городской водопроводной системы;

г) в пособничестве в посмертном бегстве члена преступной группировки;

д) в ряде эпизодов, связанных с нарушением таможенных правил.

Дня два или три ее никто не беспокоил. Ее кормили стандартной и в высшей степени здоровой диетической пищей. Ей разрешили смотреть телевизор и принесли колоду карт. Роботы чуть ли не каждый час подъезжали к ней и по несколько минут разговаривали по-английски. Тюрьма почти не использовалась, и потому в ней царило спокойствие.

Где-то в другом крыле, очищенном от вредных излучений, сидела группа цыган, и по ночам она слышала их пение.

На третий день она сорвала с головы монитор. Тонкие маленькие браслеты оставила.

На четвертый день Элен вызвала ее на допрос. Кабинет Элен находился на верхнем этаже Бюро доступа, и комната эта оказалась просто крохотной. Майю поразила ее неприглядность и запущенность. Но кабинет, несомненно, принадлежал Элен, потому что на стенах висели небольшие гравюры в аккуратных рамках, которые, возможно, стоили дороже всего здания. Но сама Майа долгие десятилетия проработала в гораздо лучше обставленных офисах.

Элен была не в штатском, а в розовой полицейской форме с модным ремешком. В кабинете было окно, стол и стул. И маленькая белая собачка. Из-за стола поднялся огромный коричневый пес.

Майа изумленно уставилась на него:

– Привет, Платон!

Пес поднял уши и ничего не ответил.

– Теперь Платон не может говорить, – пояснила Элен. – Он отдыхает.

Платон по-прежнему был довольно худ, но его шерсть блестела, нос был мокрым. Никаких костюмов он больше не носил, но Элен надела на него красивый новый ошейник.

– Платон стал много лучше выглядеть. Я этому рада.

– Садитесь, пожалуйста, миссис Зиеманн.

– Почему бы нам не называть друг друга по имени? Боюсь искорежить вашу красивую фамилию своим чудовищным французским.

Элен подумала.

– Чао, Майа.

– Чао, Элен. – Она села.

– Прошу меня извинить, но дела заставили меня на несколько дней уехать из города.

– Все в порядке. Что для нас с вами какие-то несколько дней?

– Как хорошо, что вы бодро настроены. Вам бы стоило проявить подобное терпение после операции, во время медицинских наблюдений.

– Сдаюсь, – пробормотала Майа.

Элен промолчала и мечтательно поглядела в окно. Майа тоже решила помолчать и уставилась на свои ногти с облупленным маникюром.

Однако она первая нарушила паузу.

– У меня тоже есть терпение, – понимая неискренность своих слов, сказала она. – Мне нравится ваш кабинет.

– Вам известно, что они потратили на ваше лечение сто тысяч марок?

– Сто тысяч триста двенадцать.

– А вы решили, что можно убежать от них и устроить себе маленькие европейские каникулы.

– Если я скажу, что мне жаль, разве это поможет? Конечно, мне нисколько не жаль, но если это способно кому-нибудь помочь, я буду вести себя вполне корректно.

– А о чем вы жалеете, Майа?

– Да ни о чем. Хотя мне очень досадно, что я потеряла свои фотографии.

– И это все? – Элен молча порылась в ящике стола. Достала диск. – Вот, возьмите.

– О! – Майа взволнованно схватила диск. – Вы их скопировали? Не могу поверить, что они вновь у меня. – Она поцеловала диск. – Огромное спасибо.

– Вы ведь знаете, что это плохие фотографии, не правда ли?

– Да, знаю, но потом будет лучше.

– Что же, вряд ли это вам поможет. Вы работали по образцам Новака. Но таланта у вас нет.

Майа посмотрела на нее.

– Не думаю, что вы вправе судить об этом.

– Я вправе об этом судить, – спокойно и терпеливо ответила Элен. – Кто же еще способен сделать это лучше меня? Я знала Патцельта, и Паули, и Бекера. Я была замужем за Капассо. Я была знакома с Ингрид Хармон, когда никто не считал, что она может рисовать. Вы не художник, миссис Зиеманн.

– Не думаю, что я снимала уж так плохо для ученицы с четырехмесячным стажем.

– Искусство не рождается в камере для обмена веществ. Если бы искусство возникало в этих метаболических камерах, это стало бы насмешкой над природным талантом и вдохновением. Ваши фотографии банальны.

– Поль так не считает.

– Поль... – Она вздохнула. – Поль не художник. Он теоретик, очень молодой и самонадеянный. И плохой теоретик. Если они полагают, что искусство и науку можно смешивать как виски с содой, то делают элементарную ошибку. Это глупо и неправильно. Наука – не искусство. Наука – это набор объективных технических приемов для достижения определенных, легко воспроизводимых результатов. Машины могут создавать науку. А искусство не воспроизводится. У него иные цели. Творчество по своей сути глубоко субъективно. А вы женщина с искалеченной и фрагментарной личностью.

– Я просто женщина с другим субъективным восприятием. И уж скорее готова соединить искусство с наукой, чем художественную критику с полицейской властью.

– Я не художник. Я лишь забочусь о художниках.

– Если вы так презираете науку, то почему вы еще живы?

Элен ничего не ответила.

– Чего вы боитесь? – продолжила Майа. – Я не желаю разоблачать ваши старые мифы, но если искусство способно возникать из фотокамеры, то выползти из метаболической камеры для него вообще не проблема. Вы не были в настоящих камерах. Теперь у меня есть свой священный огонь. Как я догадываюсь, это смешное определение, но он такой же реальный, как земля под ногами, и к чему мне гадать, как вы его называете?

– Тогда покажите мне, – Элен скрестила руки, – покажите мне хоть одну удачную вещь. Покажите мне хоть что-то, способное произвести впечатление, хоть что-то, сделанное вами или вашими друзьями. Я не стану брать в расчет взлом компьютеров – любой идиот способен взломать систему безопасности, созданную сорок лет назад. Я не буду брать в расчет новые медийные формы, любой дурак может выдать за новинку все что угодно из новых медиа. Они умны, но в них нет глубины. Эти завсегдатаи «Головы» любят ныть и жаловаться, но сегодня у художников есть все преимущества. Образование. Свободное время. Прекрасное здоровье. Сколько угодно еды, жилье, то есть свободное питание и свободное жилье. Неограниченная возможность путешествовать. Они могут постоянно совершенствовать свое мастерство. Сеть предоставляет к их услугам любые сведения, перед ними открыто все мировое культурное наследие. А что они нам дали? Полную и глубочайшую безвкусицу.

– А чего вы от них хотите? Ваш мир создал их. Ваш мир создал меня. Чего вы хотите от меня?

Элен пожала плечами:

– А что я могу с вами сделать?

– Ну, ну, продолжайте, Элен. Не будете же вы утверждать, что даже не думали об этом.

Элен вскинула руки.

– Дети не понимают. Они искренне полагают, что мир застыл на месте, окаменел. Они хотят власти без ответственности, осторожности или зрелости. Они хотят изменить свои умы! А вы лишь помогаете их попыткам! Ну как, ваш ум совсем изменился? Или еще недостаточно?

– Может быть. Я знаю, что он существенно изменился. Поверьте мне, я могу это почувствовать. Но точно сказать не могу.

– Вы не можете мне сказать. Как это обнадеживает. Представьте себе, что в современном мире вдруг появились настоящие бунтари. Сумасшедшие бунтари, настоящие, отжившие век фанатики, выбравшиеся из камер с живой водой. Вам известно, что вы можете взять любой аппарат для растворов, наполнить его нервно-паралитическим газом и отравить целый город? Вот вы сидите здесь, моя дорогая, закутавшись в ваш милый платок фуросики, и нарушаете законы природы с необычайной, безграничной силой... Они считают вас стильной. И вы думаете, что вы стильная. Они думают, что все находится под жестким контролем. Ничто больше не находится под контролем. Половина современного населения оторвалась от объективной реальности. Они сидят на психоделиках. Все полагают, что видели Бога, и если бы не доверяли своему правительству и не любили его, то давно перерезали бы друг друга.

– В таком случае хорошо, что вы, государственные служащие, столь доброжелательны.

– Вы сами были государственной служащей. Вы медицинский экономист. Разве не так? Вы прекрасно знаете, как нам трудно и с чем мы сталкиваемся. Знаете, каких усилий требует наша работа. Вы обманули доверчивых честных людей, чтобы доставить себе удовольствие и постараться избежать медицинского контроля. А ведь в вас, в ваше тело, вложено столько средств. Разве это справедливо? Нам удалось создать общество, в котором богатые и властные не могут разрушать и лишать жизни других людей, и это само по себе чудо.

– Да, я за это голосовала, – подтвердила Майа.

– Ваши дети приняли выстроенный нами мир как должное. Они считают себя бессмертными. Может быть, они и правы, но им кажется, что они заслужили бессмертие. Они думают, что продление жизни – это какой-то мистический технологический импульс. Но никакой мистики тут нет. Ровным счетом ничего мистического. Над этим работают живые реальные люди, работают очень напряженно и постепенно добиваются результатов. Они жертвуют своим временем, тратят свое здоровье, у них часто не выдерживает сердце, но они ищут новые способы, пытаясь отсрочить смертный час. Вы не художник, но, во всяком случае, раньше вы помогали обществу. А теперь лишь наносите ему ущерб.

– Они вас очень обидели, не так ли?

– Да, они нанесли нам самый настоящий ущерб.

– Я рада, что они это сделали.

– А я рада, что вы об этом сказали, – без раздражения ответила Элен. – Я думала, что у вас минимум моральной ответственности. А теперь вижу, что вы действительно злая и коварная.

– Что вы намерены со мной сделать? Вы же не можете превратить меня в Миа?

– Конечно, я этого не могу. Я бы хотела, но время уже упущено. Слишком поздно. Мы ничего не сможем поделать с провалившимся экспериментом. Эксперименты проваливаются, такое случается, на то они и эксперименты. Но мы можем приостановить подобные неудачи и попытаемся достичь каких-то результатов.

– Вот как!

– Вы медицинский экономист. Вы сами привыкли судить об этих процессах. Не так ли? И как же вы оцениваете лечебные методики, обманывающие людей и плодящие сумасшедших?

– Элен, вы хотите сказать, что другие пациенты NTDCD ведут себя так же странно, как я?

– Нет, я вовсе не это имела в виду. Большинство из них оказались образцовыми пациентами. И таких людей мне искренне жаль. Они прошли курс лечения, поверив в успех и исполнив свой долг перед обществом. А теперь они станут совершенно беспомощными, обреченными на долгие страдания. Из-за безрассудных бунтарей вроде вас.

– Это замечательные новости, – засмеялась Майа. – От них я чувствую себя такой счастливой! Как приятно узнать, что у меня есть единомышленники... И снимки вы вернули мне! Это плохие снимки, но, по крайней мере, они наглядно доказывают, что я – не Миа.

– Они ничего не доказывают.

– Нет, доказывают. Могут. А я могу доказать, что мне теперь стало лучше. Я докажу, что я лучше, чем Миа. Ну, давайте, действуйте. Отключите меня от этих медицинских мониторов. Я докажу свою состоятельность и заставлю всех ее признать. Я стою в этом мире гораздо больше ста тысяч жалких марок.

– Вы ничего мне не докажете.

– Посмотрим. Это мы еще посмотрим. Откуда вы знаете? Вы богаты и знамениты, вас обожают мужчины, у вас одна из лучших коллекций искусства двадцать первого века. Много работы и так далее, но что это, по сути, доказывает? Скажите мне, кто ваш любимый фотограф?

– Мне надо подумать, – немного помедлила Элен. – Хельмут Вайсгербер.

– Что, этот тип, снимавший арктические пейзажи? Альпинист? И вам действительно нравится Вайсгербер?

– Настолько, что я вышла за него замуж.

– Вы и правда считаете, что Вайсгербер лучше Капассо? Но Эрик Капассо был таким чувственным и живым. Должно быть, Капассо умел хорошо веселиться.

– Капассо при всем его огромном таланте не смог избавиться от сентиментальности. В душе он чувствовал себя художником театра. Настоящим оформителем. Но Вайсгербер... Никто не способен сравниться с классическим Вайсгербером.

– Готова признаться, что мне нравится его серия «Мертвые листья».

– Это я заказала ее.

– Неужели, Элен? Фантастика...

Раздался робкий, тихий стук в дверь.

– Я просила принести нам минералку, – объяснила Элен. – Они здесь все так медленно делают. – Она повысила голос: – Entrez.

Дверь открылась. Это была Бретт.

– Входи, Бретт, – сказала Майа. – А у нас тут возник небольшой спор об искусстве.

Бретт положила на пол свой рюкзак.

– Бретт, это Элен. Я хочу сказать, Натали. Извини меня.

– Здесь нельзя находиться, – проговорила Элен, поднявшись со стула. – Боюсь, что мне придется попросить вас выйти.

– Я помешала, – сказала Бретт, поправив свои наглазники. – А я-то думала, что вы бьете ее резиновой палкой или что-то в этом роде, и пришла это засвидетельствовать.

– Мы разговаривали о фотографии, – сказала Майа.

– Она хочет научить вас особой манере поведения?

– Нет, думаю, что смысл – в уничтожении медицинской поддержки продления жизни. Очевидно, это доставляет обществу массу хлопот.

–Да. Это действительно важно. Кучка богатых геронтократов и какие-то поддельные медицинские средства. Должно быть, это потрясающе. – Бретт приблизилась к окну и поглядела вниз. – Хороший вид, если вам нравятся большие растения.

Элен изумленно уставилась на нее.

– Мисс, это полицейский допрос. Он строго секретен. У вас здесь нет никаких дел.

– Что вы собираетесь делать с этими ребятками из виртуальных миров?

– Эту тему мы еще не затрагивали, – ответила Майа.

– Вы имеете в виду, что они раскачивают Вселенную, в то время как вы, две старые коровы, сидите здесь и рассуждаете о фотографии. – Бретт взялась указательным пальцем за оконную задвижку. – Типично.

– Я убедительно прошу вас выйти отсюда, – сказала Элен. – Вы не просто ведете себя недопустимо грубо, вы нарушаете закон.

– Эх, было бы у меня оружие, – мечтательно проговорила Бретт, – я бы вас обеих пристрелила. – Она открыла окно.

– Бретт, что ты делаешь?

Бретт пролезла сквозь распахнутую оконную раму и ступила на карниз.

– Остановите ее! – торопливо попросила Майа. – Арестуйте ее!

– Остановить ее сейчас? У меня нет оружия.

– Боже мой, почему у вас нет оружия?

– Неужели я похожа на человека, который носит оружие? – Элен подошла к окну. – Мэм, пожалуйста, вернитесь.

– Я хочу спрыгнуть, – невнятно пробормотала Бретт.

Майа подскочила к окну. Бретт стремительно отодвинулась за выступ.

– Бретт, это глупо. Пожалуйста, не делай этого! Ты не должна этого делать. Поговори с нами, Бретт. Вернись сюда.

– Вы не желаете со мной разговаривать. А я не могу сказать ничего для вас полезного. Вы просто не хотите, чтобы вас расстраивали, вот и все.

– Вернись, пожалуйста, – принялась умолять ее Майа. – Я знаю, что ты храбрая. Тебе незачем это мне доказывать.

Бретт закрыла лицо руками. Ветер трепал ее волосы.

– Эй, кто-нибудь! – выкрикнула она, обращаясь к прохожим внизу. – Я сейчас спрыгну вниз.

Майа и Элен толкались у окна.

– Я должна спасти ее, – заявила Майа, забравшись на подоконник.

– Нет, вы этого не сделаете. Вы арестованы полицией и находитесь под стражей. Садитесь.

– Я не сяду!

Элен повернулась и что-то сказала собакам по-французски. Белая собака подбежала к открытой двери. Платон поднялся, молча уставился на Майю и глухо зарычал. Майа села. Элен высунулась из окна.

– Перестань пялиться на меня, ищейка! – вскрикнула Бретт. – У меня есть полное право покончить с собой. И ты его у меня не отнимешь.

– Я согласна, что это ваше неотъемлемое право, – проговорила Элен. – И никто не намерен лишать вас ваших прав. Но вы не успели все как следует обдумать. Вы очень расстроены и, совершенно очевидно, напринимались наркотиков. Ваше самоубийство ничего не изменит.

– Конечно, изменит, – возразила Бретт. – Для меня оно изменит все – окончательно и бесповоротно.

– Вы глубоко ошибаетесь, – старалась убедить ее Элен. Она всеми силами пыталась утешить девушку. – Это глубоко заденет всех, любивших вас. И если вы сделаете это сознательно, то лишь разочаруете всех здравомыслящих людей. – Элен повернулась и быстро глянула на Майю. – Это одна из подружек Поля, не так ли? – прошептала она. – Я ее никогда не видела.

– Она еще просто ребенок, – сказала Майа.

– Напомните, как ее зовут?

– Натали.

Элен снова высунула голову:

– Натали, посмотрите сюда! Натали, остановитесь! Натали, поговорите со мной!

– Вы думаете, мне хочется жить вечно? – сказала Натали. И прыгнула.

Майа бросилась к окну. Натали лежала на мостовой, около нее столпились несколько прохожих. Люди звонили по нетлинкам, пытаясь вызвать скорую помощь, наперебой давали советы.

– Я не в силах на это смотреть, – призналась Элен и вздрогнула. Она отодвинулась от окна, вернулась в комнату и взяла Майю за руку.

Майа высвободила руку.

– Я столько раз это видела, – устало произнесла Элен. – Они делают это просто. Сосредоточиваются, отбрасывают сомнения, берут себя в руки и кончают счеты с жизнью. Это волевой поступок. Поступок очень сильного человека.

– Вы могли бы позволить мне последовать ее примеру.

Элен решительным жестом захлопнула окно.

– Вы в моей власти, я отвечаю за вас, и вы арестованы. Да вы бы все равно не последовали за ней. Садитесь.

Платон встал и залаял. Элен схватила его за ошейник.

– Бедняги, – сказала она и вытерла слезу. – Мы разрешили им уйти. У нас не осталось иного выхода... Бедняжки, они всего лишь живые существа.

Майа ударила ее по лицу.

Элен с изумлением посмотрела на нее, а затем неторопливо подставила другую щеку:

– Теперь вы себя лучше чувствуете, дорогая? Попробуйте еще.