Текст книги "Священный огонь"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Майе не хотелось оставаться одной. Особенно сейчас, когда она уже привыкла к обстановке.

– Бенедетта, не уходите. Побудьте со мной.

Бенедетта сильно удивилась:

– С какой стати я должна это делать?

Майа понизила голос:

– Вы умеете хранить тайны?

Бенедетта поморщилась:

– Какие еще тайны?

– Секрет программиста.

– Да что вы понимаете в программировании?

Майа наклонилась к ней:

– Немного. Но мне нужен программист. Потому что я владею дворцом памяти.

Бенедетта снова села:

– Вы владеете дворцом памяти? И он большой?

– Да и еще раз да.

Бенедетта пригнулась:

– Он незаконный?

– Вероятно.

– Как мог кто-то вроде вас стать владельцем незаконного дворца памяти?

– А как по-вашему, мог кто-то вроде меня стать владельцем незаконного дворца памяти?

– Ненавижу строить гипотезы, – отозвалась Бенедетта и поджала губы. – Но позвольте поделиться одной догадкой. Вы оказали кому-то сексуальные услуги.

– Нет. Вы ошиблись. Впрочем... Да, нечто в этом духе. Действительно.

– Давайте откроем ваш дворец и заглянем внутрь.

Бенедетта молча повязала на шее платок. Ткань немного пошевелилась, и на ней загорелись золотые узоры. Бенедетта подняла свой элегантный дорогой ноутбук и сумку с металлическими заклепками.

– Нам надо сесть в какой-нибудь укромный уголок за баром.

– До сих пор вы были так терпеливы со мной, Бенедетта. Я ненавижу навязываться.

Бенедетта изучающе посмотрела на нее и опустила глаза.

– Ладно. Я сваляла дурака. Простите, что я вела себя с вами столь глупо. Постараюсь исправиться. Ну, мы можем идти?

– Я принимаю ваши извинения. – Майа встала. – Пойдемте.

Бенедетта провела ее в темноватый угол за длинной барной стойкой. Очевидно, кто-то сличал на столе образцы крови. Там лежали рамки смятых хроматографов и шприц с алмазным кончиком на тонкой игле, так называемый «москит».

Бенедетта смахнула со стола хроматографы, поставила ноутбук и выдвинула антенну.

– Итак, что нам требуется? Перчатки? Наглазники?

– Мне нужен наладонник для ввода пароля.

– Экран прикосновений! Должно быть, нам крупно повезло, что я захватила мой фуросики [2]2
  Фуросики – цветной платок, в котором носят вещи (яп.)


[Закрыть]. Это судьба. – Бенедетта сняла свой платок, положила его на стол и аккуратно разгладила. – Вот это должно сработать. Он из Японии. Японцы любят неявную функциональность. – Она сунула в ноутбук часть фуросики, и он сразу зажегся, цвет платка изменился, дав оттенок яичного белка.

– Я ни разу не видела этих фуросики, – Майа наклонилась над столом, – но слышала о них...

Умная, все понимающая ткань была выткана на плотной основе волоконно-оптических нитей, органических компонентов и квазиэластичных волокон. Оптические нити толщиной в волос плыли, уменьшая тонкие экранные линии яркого света. Тканый экран дисплея. Гибкий компьютер, целиком сделанный из ткани.

Бенедетта открыла свою сумку, достала оттуда дорогие итальянские дизайнерские наглазники и надела их.

– Они очень изящные, – заметила Майа.

– Тебе нужны наглазники и перчатки? Ладно, ты попала к правильным людям. Мы обратимся к Бубуль. Мы можем доверять Бубуль. Хорошо?

– Наверное.

Бенедетта постучала по наглазникам и передала по воздуху незримые сигналы и команды.

– Тебе понравится Бубуль, – пообещала она. – Бубуль всем нравится. Она богатая, щедрая, веселая, даже бесшабашная. Она любит рисковать и вряд ли доживет до сорока.

Бенедетта принялась стучать по клавишам ноутбука, перебирая ключи. Затем передала Майе свои наглазники, легким движением подтолкнув их по столу. Лицо Майи раскраснелось от свечения фуросики.

– Чудо святой Вероники! – заявила Бенедетта и ухмыльнулась. – Дай мне найти сенсорную функцию.

– Это большой секрет. Но я охотно поверю любому. Не сомневаюсь, что тебе это ясно, Бенедетта.

– Ты очень хорошенькая, – медленно проговорила Бенедетта, глядя на экран и продолжая печатать. – Тебе нельзя быть такой хорошенькой. А также торопить меня и подталкивать.

– Миловидность – это моя техника. Ты тоже хороша собой. Я могу сделать тебя более привлекательной, если ты захочешь.

– Я ненавижу все эти искусственные приукрашивания, – возразила Бенедетта, что-то печатая со знанием дела. – Они еще хуже, чем вечная молодость женского тела. Мы, женщины, так связаны со своими телом, что для нас это стало просто роковым, мы даже умереть хотим красивыми. Вот и Поль туда же... Рассуждает со мной. Как коллега. Как философ. Но появляется смазливая девчонка, в парике, с яркой губной помадой, и ему кажется, будто с подножки поезда спрыгнула его маленькая муза. Женщины никогда ничему не научатся! Мужчины размышляют о красоте, но нам надо быть красивыми. И потому женщина – всегда другая и никогда в центре событий.

Майа игриво повела глазами:

– Мужчины и женщины просто по-разному думают. Вот и все.

– О, как глупо! Анатомия – это судьба. Но теперь все в прошлом, ты поняла? Анатомия стала индустрией. Ты хочешь выучиться этой жуткой мужской математике, кокетка этакая? Представь себе разные палочки и крючочки, и я за неделю обучу тебя всем расчетам.

– Ты набьешь шишки, пока будешь этим заниматься.

– Не лицемерь, милочка. Уверена, что тебя не пугали операции на твоей груди, а они в тысячу раз радикальнее всяких расчетов. Погоди минутку... вот оно, показалось наконец.

Фуросики Бенедетты цвета яичного белка сделалось дымчато-серым.

– Уже хорошо. Еще немножко, и я найду публичный сайт. Ну, вот он.

У стола появилась Бубуль. У нее был маленький, изогнутый, как у амурчика, крашеный рот и огромные, сияющие карие глаза. Но вроде как не было подбородка. На голове красовалась шляпа с узкими полями, на шее висели наглазники. Майа обратила внимание на ее вязаный свитер, длинный шарф и большой желтый рюкзак.

– Чао, Бенедетта.

– Бубуль родом из Штутгарта, – пояснила Бенедетта. – Напомни мне еще раз, как тебя зовут?

– Майа.

– Майа собирается показать нам секрет, Бубуль.

– Я обожаю секреты, – отозвалась Бубуль и села с ними рядом. – Как мило, Майа, что вы готовы поделиться секретами с такой мелочью вроде нас... Вы не возражаете, если на вас посмотрит моя обезьянка?

Мартышка с золотистой шерсткой соскользнула с крепких плеч Бубуль. Она была во фраке и галстуке. Вместо глаз светились крохотные металлические арки. Вставленные зеркальные наглазники.

– А ваша обезьянка умеет говорить? – спросила Майа.

Мартышка была без обуви. Ее маленькие волосатые лапы, вылезавшие из-под брюк, казались особенно противными.

– Моя обезьянка – виртуалка, – беспечно откликнулась Бубуль. – Где же ваши наглазники, Майа?

– У меня нет наглазников. И перчаток тоже нет.

– Quel dommage, – не скрывая своей радости, воскликнула Бубуль. – У моих родственников в Штутгарте завод по изготовлению наглазников. У меня четыре дяди. Они родные братья! Вы знаете, какая это редкость в наши дни, когда четыре брата в одной семье? Пятеро детей. Конечно, считая мою маму. Теперь такого не встретишь! Но со мной всегда случается что-то, чего с другими никогда не бывает. – Бубуль открыла свой рюкзак и дала Майе упакованные в пластик наглазники в проволочной оправе.

– У них жидкая основа? – поинтересовалась Майа, осмотрев линзы.

– Они способны принимать любую форму, – пожала плечами Бубуль. – Возьмите еще эти перчатки. Я бы не назвала их модными. Но такие перчатки надевают на званые вечеринки, после которых можно проснуться бог знает где. Не повредите пальцы, натягивайте помедленнее, вот так.

– Я вам очень благодарна за это одолжение. Вы так добры.

– Это не одолжение. Они теперь ваши! Мои дяди любят дарить детям подарки. Они считают, что у рынка должны быть перспективы.

– У меня тоже есть кое-что для тебя, Майа, – внезапно проговорила Бенедетта, очевидно движимая чувством. Из-под воротника своей блузки она сняла с шеи алмазное ожерелье и тонкую золотую цепочку. – Вот. Это для тебя. Тебе они очень пригодятся.

– Алмазное ожерелье!

– Да не смотри с таким удивлением, алмазы способен огранить любой идиот, – сказала Бенедетта и надела ожерелье на шею Майи. – Лучше взгляни на кулон.

– Соловей в золотом гнезде! Какая прелесть, Бенедетта! Но я не могу принять такой подарок.

– Золото – это дерьмо. Ну, что ты так уставилась, будь повнимательнее и слушай. Золотое гнездо вставляешь себе в ухо. Это переводчик. Алмазные бусины – память, в них содержатся все европейские языки. Видишь маленькие номера, на бусинах? Эта птица, она понимает по-английски, по-итальянски и по-французски. Тебе не нужен итальянский как основной язык, так что пользуйся английским, это бусина номер один. Передвинь английский в центр гнезда, а итальянский немного назад. Итальянский – это бусина номер семнадцать.

– Итальянский идет семнадцатым? – переспросила Бубуль.

– Это швейцарский прибор. Из Базеля.

– У швейцарцев совсем нет чувства юмора, – заметила Бубуль. – Только потому, что Милан купил Женеву... Завидуют.

Майа вынула из цепи итальянскую бусину, а затем вытащила английскую из золотого гнезда и осторожно передвинула итальянскую алмазную бусину к маленькой гравированной птичьей ноге. Крохотные бусины с легким звоном встали на новые места.

Она аккуратно засунула кулон в раковину правого уха. Кулон согнулся, как металлический наушник. Что-то тонкое и упругое вползло в ее ухо. Ей ужасно захотелось сорвать с головы это устройство, потому что в ухе защекотало и вообще было неприятное ощущение.

– У него нет батареек, – сказала ей по-итальянски Бенедетта. – Тебе придется всякий раз согревать птичку своей кожей. Если птице станет холодно, она сразу погибнет.

У нового переводчика был замечательный, похожий на флейту резонанс – прямо рядом с ее барабанной перепонкой.

– Какой приятный! Какой чистый звук!

– Запомни, там нет батареек.

– Нет батареек. Ладно. Видимо, это какая-то странная особенность.

– Это не жучок. Это перо, – мрачно пояснила Бенедетта. – Выпущена целая партия аппаратов-птиц. Швейцарцы не упустили ни одной детали, когда их конструировали.

Майа расправила на шее алмазное ожерелье и спрятала его под блузку. Она не могла скрыть своей радости:

– Ты очень великодушна. Хочешь, я подарю тебе мой немецкий переводчик?

Бенедетта осмотрела его.

– С немецкого на английский. Я не смогу им пользоваться. Это ерунда для туристов. – Она вернула его Майе. – Теперь мы способны говорить как цивилизованные люди. Покажи нам свой дворец, посмотрим, что это за палаццо.

– Надеюсь, что аппарат сработает. – Майа прикоснулась к гладкой блестящей поверхности фуросики. – А мои перчатки включились?

– Что-то происходит, – заподозрила Бенедетта. Бубуль надела прекрасного качества перчатки лимонного цвета и аккуратно приладила наглазники.

– Это так волнует. Патапуфф и я любим дворцы памяти. Правда, Пуфф-Пуфф?

Майа рассчитывала, что обезьяна заговорит, и напряглась в ожидании. Но та ничего не сказала, и Майа с облегчением вздохнула. Ей нравились говорящие собаки, но в их умении говорить было что-то неприятное.

В наглазниках Майи появилась расплывчатая тестовая схема. Она приложила палец к уголку правого глаза, пока образ не сфокусировался. Она зажала переносицу, чтобы изображение проступило из глубины. Это были обычные жесты, бессознательные, давно заученные действия, которые она совершала десятилетиями. Но внезапно ее охватило волнение. Ее астигматизм полностью исчез. Она избавилась от него, хотя до сих пор и не надеялась на это.

– Это офис! – чрезвычайно довольная, сказала Бенедетта. – Какой странный старый офис! Я сейчас передвинусь, ладно?

– Мужской офис, – со скукой проговорила Бубуль.

– Где этот тип хранил свою порнографию? – спросила Бенедетта.

– Что? – не поняла Майа.

– Ты никогда не найдешь его порнографию. Любой живой нормальный мужик прячет порнографию в своем дворце памяти.

– Его нет в живых, – сказала Майа.

Бубуль произнесла нечто неприличное и рассмеялась.

– Французская игра слов, – пропела птица-переводчик на своем совершенном, но каком-то безликом английском языке. – Контекст непонятен.

– Я вижу здесь большой эскиз, – отметила Бенедетта, осмотрев одну стену. – Наверное, шестидесятые годы? Тогда все строили как одержимые. Библиотеки. Галереи. Зоопарки виртуальной живности, неплохо звучит, верно? Так, поглядим дальше. Деловые документы. Медицинские документы. Банк образчиков CAD/CAM [3]3
  Computer Aided Design / Computer Aided Manufacturing – автоматизированное проектирование и производство с применением ЭВМ (англ.)


[Закрыть]. Есть ли тут фильмы?

– А что значит слово «фильмы»? – полюбопытствовала Майа.

– Cinematographique.

– Конечно!

– Портновские мерки... рецепты растворов. Планы дома. О, это очень мило. Поместить планы и чертежи своего настоящего дома во дворце памяти. Должно быть, этот человек был очень богат.

– Он неоднократно бывал богат в самое разное время.

– Посмотрите-ка на эту штуку! У него был отслеживающий птайдеп.

– А что такое птайдеп? – задала вопрос Майа.

Бенедетта, занявшаяся техническими определениями, вновь перешла на английский:

– ППТ – Публичный пункт телеприсутствия. У него есть... был сканер, прибор для коллажа, способный воспроизводить файлы телеприсутствия. Отличный способ для следящих за тобой друзей. Или врагов. Программа может выдавать миллионы файлов за несколько лет. Настоящий каталог выступлений какого-нибудь нужного тебе человека. Подрывная информация. Промышленный шпионаж с помощью компьютера.

– Незаконный? – с интересом спросила Бубуль.

– Вероятно. А быть может, и нет, в те-то времена, когда он все это строил.

– Почему ты называешь его птайдеп? – снова задала вопрос Майа.

– Здесь, в Праге, ППТ всегда называют птайдепом... Чешский язык такой странный.

– Чешский – это не существительное, – пришла ей на выручку Бубуль. – Чешский – это только прилагательное. Точное название языка – честина [4]4
  Общечешский разговорный язык на основе пражского диалекта.


[Закрыть].

– Честина – это бусина номер двенадцать, Майа.

– Спасибо, – поблагодарила Майа.

Внезапно она почувствовала на рукаве чье-то вкрадчивое прикосновение. Майа взвизгнула и выронила наглазники.

Довольная обезьяна вернулась в свое убежище, на плечи Бубуль, и, усевшись там, скалила пасть с острыми зубами.

Наглазники чуть не ослепили Бубуль, увидевшую что-то новое, она на ощупь сдвинулась с места.

– Плохая связь?

– Плохие записи в документах, старые, – уточнила Бенедетта. Она тоже едва не ослепла.

Майа молча поглядела в серебряные глазницы обезьяны.

– Попробуй еще раз прикоснуться ко мне, я тебя убью, – беззвучно прошептала она.

Обезьяна расправила лацканы фрака, дернула своим задранным вверх хвостом и спрыгнула на спинку дивана.

– Я нашла выход! – воскликнула Бенедетта. – Давайте поднимемся на крышу.

Майа опять надела наглазники. Двери в стене раздвинулись. Они очутились в виртуальной темноте. Мимо них спускались вниз кольца, похожие на полосы мчащихся галопом зебр.

Они забрались на крышу. Под их ногами гремела черепица.

Там были другие дворцы памяти. Возможно, они принадлежали преступным сообщникам Уоршоу? Она не могла понять, почему бывшие владельцы дворцов памяти захотели оставить их содержимое доступным друг другу. Неужели им доставляло удовольствие видеть, что другие люди спрятались столь же надежно? В виртуальной дали высилась покрытая туманом Китайская стена; похожий на башню правильный сталагмит с тонкими чернильными разводами. В каком-то внезапном, явно не эвклидовом пространстве вздувалась пузырями огромная структура, сверкавшая, словно яркие прожилки на черном мраморе. Она производила зловещее впечатление и больше напоминала некий видимый газ или газообразное стекло. Гладкая и элегантно поблескивающая конструкция с покатой крышей вроде шляпки гриба, с чешуйчатым фундаментом, колоннами и прожилками по сторонам. Крыша еще одного дворца была похожа на пчелиные соты, окруженные сотней мелких пятен-пылинок. Они медленно плыли, разъединялись и снова сливались в огромные клетки вроде виртуальных птеродактилей.

– Какая странная метафора, – поежившись от изумления, отметила Бубуль.

– Ни разу не видела такой старой и все еще действующей виртуальности.

– Я даже не представляю себе, где мы находимся, – сказала Майа. – Я имею в виду, где это происходит, в какой точке земли?

– Может быть, это и не отражение реального процесса, – предположила Бенедетта. – Выглядит фантастически, копия может быть и каким-то фрагментом от спускового устройства в клозете где-нибудь в Макао. Ты не должна доверять визуальному изображению. Через другой интерфейс все может показаться очень заурядным и буржуазным.

– Не упрямься, Бенедетта, – упрекнула ее взволнованная Бубуль. – Геронтократы живут совсем иначе! Ни один владелец подобного дворца не явится сюда просто ради иллюзий. Ему незачем обманываться. Это приют старика, его душевная отрада. Особенное убежище! Преступный мир.

– Любопытно, обитает ли кто-нибудь в этих странных местах. Может быть, они уже давно мертвы и действуют автоматически. Это призрачные замки на виртуальном песке.

– Не надо так говорить, – жестко возразила Майа.

– Давайте полетим, – Бенедетта грациозно перегнулась через край парапета.

Наглазники потемнели.

– Как жаль! От этого разрушился контакт, – вздохнула Бенедетта.

Она сняла наглазники, и девушки молча посмотрели друг на друга.

– Как ты стала владелицей этого дворца? – задала наконец вопрос Бубуль.

– Не спрашивай, – предупредила ее Бенедетта.

– Ну, я надеюсь, – улыбнулась Бубуль, – старик оставил тебе деньги?

– Если он это и сделал, то я не нашла тайника, – ответила Майа, сложив свои наглазники. – Во всяком случае, пока что сокровищ у меня нет.

– Нет-нет, – настаивала Бубуль, – оставь все себе. Я найду тебе и получше. Какой у тебя адрес?

– У меня нет точного адреса. И сетевого адреса тоже нет. На самом деле я здесь проездом.

– Ты можешь остановиться у меня, если случай приведет тебя в Штутгарт. У моих дядюшек места хватит.

– Очень мило с твоей стороны, – отозвалась Майа. – Вы обе так добры и щедры. Я даже не знаю, как вас благодарить.

Бенедетта и Бубуль обменялись откровенными многозначительными взглядами настоящих всезнаек.

– Не стоит, – сказала Бенедетта. – У нас есть чем поделиться. Мы всегда готовы помочь сестре по духу.

– На сцене этой жизни мы – современные женщины, – торжественно заявила Бубуль. – Жить свободно и ни от кого не зависеть – вот наша цель! У всех нас есть свои желания, не совпадающие с общественными. Мы суперсовременные женщины сегодняшнего дня! Мы либо стремимся к звездам, либо подыхаем в канаве.

Бубуль внезапно нагнулась.

– Что это? О, поглядите, Патапуфф нашел подходящего «москита»! Это хороший знак. Давайте проверим нашу кровь, отпразднуем встречу – что-нибудь выпьем. Посидим немного в тепле и уюте.

– Не знаю... – замялась Бенедетта. – У меня в последнее время такой низкий уровень липидов. Может быть, минеральную воду.

– И я тоже, – сказала Майа.

– Попросим какого-нибудь милого мальчика принести нам выпить, – предложила Бубуль. Она взяла ноутбук и весело похлопала им над головой.

– Что за дружок привел тебя в бар? – обратилась Бенедетта к Майе. – Юджин?

– Я пришла сюда не с Юджином.

– Юджин – настоящий идиот, правда? Ненавижу людей, путающих алгоритмы с архетипами. И к тому же он из Торонто.

– Est-il Quebecois? – спросила заинтересованно Бубуль.

– Помните – Торонто находится не в Квебеке, – уточнила Майа.

– C'est triste. О, чао, Поль!

– Ты украла наших гостей, Бенедетта, – с улыбкой сказал Поль и представил им своего приятеля в заляпанных штанах. – Это Эмиль из Праги. Он керамист. Эмиль, это Майа, она модель, и Бенедетта – она программистка. Это Бубуль. Она наша усердная патронесса.

Эмиль поклонился Бубуль.

– Ведь мы были когда-то знакомы.

– В известном смысле, – отозвалась Бубуль, на ее лицо набежала тень. Она поднялась, торопливо поцеловала Эмиля в щеку и ушла. Мартышка побежала вслед за ней и вскарабкалась ей на плечо.

– Когда-то они были любовниками, – пояснила Бенедетта и сморщила нос.

Эмиль с мрачным видом сел рядом.

– Я что, был любовником этой женщины?

– Не устраивай скандал, Бенедетта, – ухмыльнулся Поль. – Дай мне посмотреть фуросики. – Он отставил в сторону свой ноутбук. – Эмиль, это просто захватывающее устройство, понаблюдай за ним повнимательнее. – Он закатал рукава рубашки.

Эмиль поглядел на Майю. У него были красивые темные глаза.

– И с вами мы тоже были любовниками?

– Почему вы спрашиваете? – откликнулась Майа. Эмиль с горечью вздохнул.

– Поль так умеет убеждать, – пробормотал он. – Все время приглашает меня на свои тусовки, а я вечно делаю что-то не то и крупно влипаю.

Поль высунулся из-за экрана.

– Перестань хныкать, Эмиль. Сегодня ты отлично себя вел. Лучше посмотри на это устройство. Оно тебя развлечет. Классная штука!

– Я не компьютерный человек, Поль. Я люблю глину. Глину! Самый некомпьютерный материал в мире.

– У вас очень хороший английский, – похвалила его Майа и придвинулась поближе.

– Благодарю вас, дорогая. Вы уверены, что мы прежде никогда не виделись?

– Никогда. Я ни разу не была в Праге.

– Тогда позвольте мне показать вам город.

Майа бросила взгляд на Поля и Бенедетту. Они темпераментно изъяснялись по-итальянски, придя в восторг от действий фуросики.

– Очень приятно, – медленно проговорила Майа. – Что вы будете делать после вечеринки?

– А что я делаю в настоящий момент? – отпарировал Эмиль. – Смущаю себя и окружающих, вот что. Давайте прогуляемся. Мне нужно побыть на свежем воздухе.

Майа неторопливо оглядела подвальчик. Никто не следил за ними. Никто не обращал на нее внимания. Она была совершенно свободна. Она могла делать все, что ей вздумается.

– Хорошо, – ответила она. – Если хотите.

Она нашла свой красный жакет. Клаудиа куда-то пропала, Майа не могла отыскать ее глазами.

– У меня здесь, в «Голове», приятельница, – пояснила она Эмилю. – Мы должны будем за ней вернуться. Так что мы просто немного пройдемся по улице, ладно?

Эмиль рассеянно кивнул. Они покинули бар. Эмиль сунул свои большие худые руки в карманы плаща. Ночь была ясная и тихая, заметно похолодало. Они направились по Опатовицкой.

– Хотите есть? – спросил Эмиль.

– Нет.

Он шел молча, глядя под ноги. Они миновали улицы с невозможно трудными названиями: Кременковая, Островны.

– Не пора ли нам вернуться? – спросила Майа.

– У меня сейчас кризис, – устало признался Эмиль.

– Отчего?

– Не могу сказать. Это сложная история.

Эмиль говорил по-английски с чешским акцентом.

Она с трудом могла поверить, что гуляет по красивому древнему городу холодной ясной ночью, слушая столь трогательную, необычную версию своего родного языка.

– Меня это не удивляет. Проблемы бывают у каждого.

– Мне сорок пять лет.

– И это причина кризиса?

– Дело не в возрасте, – продолжал Эмиль. – Речь идет о шагах, которые я предпринял во избежание других осложнений. Знаете, я был гончаром. Был гончаром двадцать пять лет.

– Да?

– Я был плохим гончаром. Крутил круг, месил глину, технически я все делал правильно, но без священного огня. Я не мог целиком посвятить себя ремеслу, и чем лучше становилась моя техника, тем меньше вдохновения я чувствовал. Я устал от собственной неадекватности.

– Это очень серьезно.

– Если ты дилетант и этого тебе достаточно, то с тобой все в порядке. И если ты по-настоящему талантлив, с тобой тоже все в порядке. Но быть умелой посредственностью в ремесле, которому посвятил свою жизнь, – это настоящий кошмар.

– Я не знаю, – отозвалась Майа.

Ее реплика окончательно расстроила Эмиля. Он нахлобучил свою старенькую шляпу на глаза и продолжал идти, едва передвигая ноги.

– Эмиль, может быть, вам лучше говорить на чешском, – предложила она. – У меня есть чешский переводчик.

– Наверное, вам не понятно, но в жизни я совершенно беззащитен, – ответил Эмиль. – Я решил, что больше так продолжаться не может. Решил начать сначала. Я поговорил с друзьями. Они имели дело с растворами. Сами принимали очень крепкие растворы. Я попросил их дать мне сильнодействующее средство для стирания памяти – амнезиак.

– О господи!

– Сделал себе инъекцию. Когда проснулся следующим утром, то даже не мог говорить. Я не знал ни кто я, ни где нахожусь, ни чем занимался. Я забыл, что такое гончарный круг. Я только видел студию, круг и кусок сырой глины. Да еще разбитые горшки. Конечно, я разбил все свои бездарные горшки накануне вечером, до того как... – он похлопал себя по шляпе, – ...разбил себе голову.

– И что же было потом?

– Я положил глину на круг и принялся работать. Это было чудо! Я мог работать с глиной, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь. Я ничего не помнил о глине, и руки меня еще не слушались. У меня была лишь глина и больше ничего. Только глина от меня прежнего и осталась. Я был вроде первобытного человека, обжигавшего горшки. – Эмиль засмеялся. – Я делал эти горшки целый год. Они выходили замечательными. Все говорили мне об этом. Я их все продал. Богатым коллекционерам. За большие деньги. Понимаете, теперь у меня появился талант. Наконец мне что-то удалось.

– Да, любопытная история. И что потом?

– О, я воспользовался деньгами и вновь научился читать и писать. Стал брать уроки английского. Прежде я никак не мог научиться английскому, но сейчас, в моем новом состоянии, он дался мне легко. Мало-помалу ко мне начала возвращаться старая память. Но большая часть моего «я» навсегда исчезла. Невелика потеря. Я никогда не был счастлив.

Она притихла. И ощутила радость от своего пребывания в Праге. Здесь она впервые нашла родного по духу человека. Такие еще не попадались ей никогда.

– Давайте вернемся в бар.

– Нет, у меня сил нет возвращаться. Моя студия совсем рядом, на этой улице. – Эмиль удивленно огляделся. – Я не спорю, Поль хороший человек. Да и кое-кто из его друзей тоже. Но они не любят таких, как я. Я сделал несколько хороших горшков, но вовсе не гожусь для исследований Поля о священном огне и причинах его возникновения. Я просто несчастный человек, погубивший себя ради глины. И друзья Поля тоже так думают. Я идиот, каких мало. А им пора кончать с постчеловеческими крайностями и не романтизировать их.

– Эмиль, вы не можете идти домой в таком состоянии и думать без конца об одном и том же. Вы же обещали показать мне город.

– Разве я вам это обещал? – вежливо переспросил Эмиль. – Простите меня, дорогая. Знаете, если я обещаю что-нибудь рано утром, то почти всегда могу выполнить. Но если поздно вечером... боюсь, это связано с моими биоритмами. Я становлюсь рассеянным.

– Ну, тогда, по крайней мере, покажите мне вашу студию, раз уж мы до нее дошли.

Эмиль посмотрел ей прямо в лицо.

– Буду рад видеть вас у себя в студии, добро пожаловать, – произнес он, не вкладывая в свои слова ничего особенного. – Если вы очень хотите.

Студия Эмиля находилась на втором этаже потемневшего от времени старинного дома, они поднялись по скрипучим ступенькам. Он отпер дверь металлическим ключом. Пол с истертыми деревянными половицами, стены оклеены старыми обоями в цветочек.

Комната заставлена высокими деревянными стеллажами. В глаза ей бросились две массивные раковины, выпачканные глиной, в одной из крана все время капала вода. Белая печь для обжига. Решета с прилипшими комьями глины висели рядом с проволочными и деревянными инструментами. Гончарный круг и захламленный рабочий стол. Пыльные мешки с материалами для глазури. Маленькая кухонька с простенькой посудой в когда-то выкрашенных белой краской шкафах. Покосившиеся от сырости старые подоконники с красивыми цветочными горшками, из которых тянулись к свету неухоженные домашние растения. Повсюду валялись клочки бумаги и обрывки холста. Губки. Перчатки. Резкий запах глины. Ни душа, ни туалета, ванна внизу, под лестницей. Продавленная деревянная кровать с несвежими простынями.

– Да здесь у вас есть электричество! Ни компьютера, ни мобильного телефона, ни телевизора?

– Когда-то у меня был ноутбук, – ответил Эмиль. – Очень толковая машина. Ноутбук служил мне записной книжкой: адреса, счета, письма. В общем, очень помогал мне в прежней жизни. Но как-то утром я проснулся со страшной головной болью. А ноутбук начал диктовать, что мне сегодня делать. Тогда я открыл окно, вот это, – он указал на окно, – и выбросил его на улицу. Так что теперь моя жизнь стала проще.

– Эмиль, почему вы такой грустный? Горшки очень красивые. Вы, конечно, сделали шаг, непоправимый с медицинской точки зрения. И что же? Многим людям не везет в работе. Стоит ли переживать, если это уже случилось? Вам просто надо как-то жить в новой ситуации.

– Если бы вы знали... – пробурчал Эмиль. – Посмотрите-ка на это. – Он подал ей горшок вроде погребальной урны. Он был круглый, покрытый охристой, кремово-белой и глубокой черной глазурью. Он источал мощную энергетику, словно озаренный ярким светом, и в то же время от него веяло поразительным спокойствием. Он был литой, тяжелый и гладкий, точно окаменевшее яйцо. Урна, или как там назывался этот горшок, идеально подходила для потустороннего состояния души.

– Моя последняя работа, – печально произнес Эмиль.

– Эмиль, какая замечательная вещь! Она такая красивая, я хотела бы обрести в ней вечный покой.

Он взял урну из ее рук и поставил на полку.

– А сейчас поглядите вот на это. Каталог последних моих работ. – Он вздохнул. – Жаль, что я не уничтожил этот проклятый каталог. Не знаю, чего мне не хватило – ума или смелости.

Майа села на стул и пролистала альбом. Снимки керамических изделий Эмиля, любовно снятые камерой.

– Кто их фотографировал?

– Какие-то женщины. По-моему, их было две или три. Забыл, как их звали. Вот посмотрите, на семьдесят четвертой странице.

– Да, я вижу. Похожа на вашу последнюю работу. Это что, серия?

– Не очень похожа, а та же самая. Эта вещь получилась спонтанно. Идея пришла ко мне в минуту вдохновения. Вы поняли, что это значит? Я начал повторяться. Иссяк. Исчерпал свои творческие возможности. Моя так называемая творческая свобода – просто мошенничество.

– Вы дважды сделали одну и ту же вещь?

– Совершенно верно! Точно! Можете себе вообразить, какой это ужас! Когда я увидел фотографию, мне как будто нож в сердце вонзился!

Он рухнул на кровать и обхватил голову руками.

– Понимаю, каково вам было!

Эмиль вздрогнул, но ничего не сказал.

– Знаете, многие керамисты создают свои вещи по готовым моделям. Они делают сотни копий. Чем эта ваша урна хуже прежней?

Эмиль открыл глаза и с обидой взглянул на нее.

– Вы говорили обо мне с Полем!

– Нет, нет, не говорила! Но... Понимаете, возьмем, к примеру, фотографии. Оригинальных цифровых фотографий вообще не бывает. Цифровое фото всегда было искусством без оригиналов.

– Я не камера. Я живой человек.

– Что же, тогда в вашем сознании есть какой-то изъян, Эмиль. Может быть, вам не стоит страдать и стремиться к оригинальности? Может быть, лучше смириться и признать, что вы постчеловек. Тогда вы почувствуете себя счастливым. Я хочу сказать, что в наши дни люди утратили человеческую сущность, не правда ли? И каждый рано или поздно начинает это понимать.