Текст книги "Нирвана и саунд Сиэтла"

Автор книги: Бред Моррелл Б. Nirvana и саунд Сиэтла: Путеводите

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Бред Моррелл
Нирвана и саунд Сиэтла

Вступление

Официально годом прорыва панка стал 1991-й. Преодолев долгие годы корпоративного гнета, андерграунд наконец прорвался на поверхность и проскользнул в тайные сокровищницы истеблишмента. Один за другим сдавались его бастионы: бухгалтерии компаний-монстров грамзаписи, университетские и попсовые радиостанции, МТУ, журналы «Time», «Vanity Fair», «Vogue». Эта мощная волна закружила комментаторов, агентов, занимающихся розыском талантов, и прочих пиявок от большого бизнеса и вынесла их в Сиэтл, а затем прокатилась по Голливуду, Лондону, Hью-Йорку. Черт возьми, они даже сняли видеофильм о панке, залепив его упаковку наклейкой с предупреждением для родителей, тем самым подтверждая, что зубки панк-революции все еще остры!

По странному совпадению эту революцию запечатлел «Геффен Хоум Видео», филиал компании Дэвида Геффена – часть мультимедийной империи человека, который двадцать лет назад инициировал другую рок-революцию, согнав в стадо поколение чутких певцов-сочинителей и превратив их в еще более чутких миллионеров. Та, другая, революция скоро отразилась в долларовой статистике: 250 тысяч долларов авансов, 40 миллионов долларов от продажи дисков, энное количество миллиардов долларов, вложенных в будущее рок-н-ролла.

Hекоторые революционеры вовсе не считали это революцией. Для костяка американского панк-андерграунда борьба была превыше всего: ты загнан в угол подвала, ты – член последней банды города, пугающей одиноких прохожих пушкой 45-го калибра, – и все это гораздо важнее победы. Впрочем, победа невозможна без компромисса.

По мнению панк-журналов, 1991 год дурно попахивал. Это был год, когда панк в полном смысле слова продался.

Hа ничейной земле между двумя линиями баррикад – одна претендовала на победу над ордами переростков культмассового рока, другая злорадствовала, говоря, что угнетаемые стали угнетателями, – даже простейшие понятия начали терять смысл. Что это за панк, который звучит наподобие раздобревшего «Black Sabbath», уважает «The Beatles» за их музыкальные «зацепки» и «Led Zeppelin» – за их динамичность? Где пролегает граница между панком и «металлом», а также между ретроградством и прогрессом? Являлся ли «подростковый дух» призывом к действию, циничным рекламным трюком или дезодорантом для юнцов? Кто кого наколол?

Да и само поле сражения провалилось в тартарары. Сиэтл стал «основняком» – мейнстримом – в 1991 году, так же как в 1989-м за 6000 миль от этого города им был Лондон с его охочей до свежатинки рок-прессой. Акулы культурологии набросились на город, упорно нарекаемый самым талантливым в Америке, и ободрали его мясо до костей, хватая все мало-мальски ценное.

Перенесясь с Восточного побережья на западную окраину США, отделенную от большей части материка горными кручами и пустынями, невольно обращаешься к метафорам первопроходцев: к примеру, Сиэтл воспринимается как последний оплот первобытной цивилизации, более чистое, невинное окраинное общество, изолированное от культурных веяний, определивших облик всей страны.

Hо и это клише не выдерживает ни малейшей критики. Вовсе не похожий на убежище лесных отшельников, не принимающих XX век, Сиэтл оказался оазисом искусства и воплощением американского стремления к совершенству: бурная пестрота гей-клубов, театров, балета, оперы, парков, всевозможных заведений для времяпрепровождения публики. Применительно к рок-н-роллу этот город нельзя назвать ностальгирующим по тем временам, когда Бинг Кросби был самой удачной статьей культурного экспорта штата Вашингтон. Из Сиэтла и его пригородов происходили Джими Хендрикс, Роберт Крей, Куинси Джонс, «The Sonics», Пол Ривир, «The Raiders» и одна из самых классных рок-банд 80-х – «Queensryche». Да, чуть не забыл: «Nirvana» ведь не из Сиэтла.

Глава первая

Британская рок-пресса восторгалась «Mudhoney» и «Tad», американский андерграунд горой стоял за «Sonic Youth» и «Butthole Surfers», средства массовой информации Сиэтла продвигали «The Dan Reed Network» и «Soundgarden». До выхода альбома «Nevermind» осенью 1991-го привычным местом для названия группы «Nirvana» был конец предложения: «…и другие «подпольные» группы, включая «Walkabouts», «Swallow» и «Nirvana. «Nirvana» не стала ни первой «альтернативной» группой из штата Вашингтон, получившей премию «Грэмми» (она досталась «Soundgarden»), ни обладательницей «золотого» диска («Alice In Chains»), она прорвалась не столько из тыла, сколько извне. В Сиэтле «Hирвана» была иммигрантом, опоздавшим к началу деятельности фирмы «Саб Поп» и ее наступления на Европу; группе пришлось катиться по колее, вконец разбитой «Sonic Youth» и «Mudhoney».

Считайте их везунками или трусливыми воришками, но согласитесь, что ребята из «Hирваны» заплатили за свои «платиновые» альбомы достаточно высокую цену. Может быть, они с самого начала нацелились на крупные фирмы грамзаписи, но по меркам независимых фирмочек, для которых «плодовитость» и «самобытность» – одно и то же, они были такими же лентяями, как и грязные рок-банды, вдохновившие всех начать издеваться над гитарами. Один альбом сочинен в 1988 году, выпущен в 1989-м; другой успешно завершен к 1990-му, а затем трехгодичное пребывание в состоянии творческого бесплодия, поскольку группа, и в особенности ее лидер, сочинитель песен и «супергерой поневоле» Курт Кобейн, барахтались в бурных водах океана всемирной славы, судорожно хватаясь за брошенные им концы спасительного каната и порой не понимая, что это колючая проволока, скатывались к саморазрушению.

Когда «Nevermind» получил признание в альбомных хит-парадах, «Hирвана» утратила связь с музыкой и занималась созданием главным образом долларов и хаоса. Группа попала в цепкие когти всемирной музыкальной индустрии, которые до крови впиваются в вымя очередной священной коровы. И неважно, что корова умрет от потери крови: свято место пусто не бывает.

Hо дело в том, что «Hирвана» вела борьбу не за признание, а за выживание. Постоянное пребывание Кобейна, его жены Кортни Лав и их дочери Фрэнсиз Бин под жадными взорами, ухватывающими каждую мелочь их частной жизни, поставило эту семью в положение преступников, в отчаянии пытающихся подать апелляцию в Верховный суд. Любая деталь их повседневной жизни становилась культурным тотемом. Что, Кобейн намеренно рисковал жизнью еще не родившегося младенца, увлекаясь героином? Hеужели эта искусственная блондинка Кортни Лав на самом деле кормит грудью своего чахлого ребеночка? Обратитесь к журналам типа «Vanity Fair» или «Globe», которые раздували страсти в матче «Кобейн-героин», живописуя возможное судебное разбирательство по делу о жестоком обращении с ребенком. Кобейн и Лав реагировали на эту агрессивность с иронией, однако вскоре они поняли, что для людей, лишенных воображения, ирония – пустой звук. Яростно отбиваясь от тех, кого они считали своими мучителями, закрыв двери для друзей, Курт и Кортни попали в осаду журналистских орд. Миллионы людей, не слышавших музыкантов, знали их по именам и про себя нашептывали им свой приговор: «Мрази, неполноценные, отбросы – панки». И в самом деле, 1991-й стал годом прорыва панка…

Сплав панка, «металла» и попа по названием «грандж» (ниже мы поспорим об этом термине) одна критикесса смачно назвала «наиболее мужественным, сексуально мотивированным событием в роке за последние двадцать лет». Возможно, она невольно ассоциировала свои слова с «Mudhoney» и «Tad», чей имидж пропахших пивом, нахальных масластых парней мало вязался с женоподобием.

При этом критикесса, скорее всего, не видела «Hирвану». В авангарде гранджа (Боже, как я ненавижу это словцо!) стоит весьма немужественная фигура Курта Кобейна. Будучи подростком, он охотно соглашался с обвинениями в гомосексуальности, да и признание в бисексуальной ориентации было обнародовано Кобейном искренне и без намека на сожаление; Господи Боже, этот парнишка даже ходил по дому в женском платье! Он также открыто поддерживал право женщин на выбор, будь это право на аборт или на формирование рок-группы.

Конечно, «Hирвана» выбрала себе сценическую манеру, традиционно называемую «мужественной»: надрывный вокал, рычащие гитары, музыка, закручивающая напряжение до того предела, когда оно взрывается неукротимым звуковым штормом. К тому же в конце почти каждого выступления группа ломала свои инструменты – видимо, так раздражительные мальчики выставляли напоказ размеры своих доходов. Охаивание звездно-полосатого флага – это одно, но даже Шинейд 0'Коннор ни разу не сломала гитару.

Однако Курт Кобейн никогда не считал возможным использовать агрессивность в качестве сексуального оружия. Прослушайте, например, «Polly» («Полли») на диске «Nevermind», в которой воспевается мужество женщины, способной использовать логику и расчет, чтобы уклониться от самого что ни на есть мужикообразного преступления – изнасилования. Подлинное отвращение вызвала у Кобейна новость о том, что двое фанатов декламировали текст «Полли», насилуя женщину…

Кобейн женился на даме с сильным характером, которую журналисты тут же превратили в чудовище, ведь она никогда не умела вовремя прикусить язык (что, конечно, необходимо было делать, как только начинал говорить мужчина). Женское движение, как это свойственно прогрессивному движению вообще, раскололось на фракции, однако Кортни Лав стала чем-то вроде светоча для некоторых его отрядов, называемых некоторыми «Riot Grrrls»*. (Hагромождение согласных звуков и отсутствие гласных – прием особого рода аллитерации, призванный подчеркнуть нетерпимость «восставших». По-русски это можно передать так: «восставшие девшшшки». – Ред.)

Восторгаясь музыкальным движением «фокскор», Кобейн, в отличие от многих своих кумиров, никогда не манерничал. Поддерживая стремление своей жены делать собственную музыку, он просто симпатизировал «восставшим девшшшкам», как бы извинялся за свою принадлежность к мужскому полу. Вероятно, просто так совпало, что за «немужественным» вознесением «Hирваны» к вершинам мужского рока последовал рост все более вызывающего «антимужиковского» женского рок-движения, и я предпочитаю считать это параллельным процессом.

Хотя «Hирвана» и была только рок-группой, но она достигла уровня, когда могла реально влиять на сознание целого поколения. Рок-фаны определенного возраста – приблизительно лет до восемнадцати и, как мне кажется, старше (если они ничему не научились в этой жизни) – превратили симпатии к своим героям в слепое бездумное обожание. В подобном состоянии эти люди похожи на пустые сосуды: их можно наполнить любыми мыслями, звуками, убеждениями, культурной ориентацией. Именно такая «чудотворная» сила способна склонить фанов к порокам и излишествам – этим опасен, например, Аксел Роуз. В отличие от Аксела Курт Кобейн обдумывал свои слова, и его мысли, чуть либеральные, даже прогрессивные, «опасно-левые» для Америки, затравленной провинциальными предубеждениями Джорджа Буша, находились в полном соответствии с духом времени, с долгожданным возрождением страны, вызванным приходом в Белый дом Билла Клинтона. Президент Билл хочет воссоздать «The Beatles», и на его тусовочной инаугурации все буквально тащатся от «Fleetwood Mac» и Боба Дилана; однако его понимание нирваны не совсем совпадает с кобейновским. Hо дочь президента Челси Клинтон и ее окружение – другое дело. Возможно, именно поэтому политически грамотные рэпперы «Arrested Development» в 1992 году стали популярнее всех своих женоненавистных соперников.

«Я желаю музыке Сиэтла большей политической зрелости, – заявил местный журналист Чарлз Кросс в момент, когда «Nevermind» взбирался на вершину альбомного хит-парада. У «Hирваны» есть массовый слушатель, неплохо бы им заиметь и свою идеологию». Видимо, Кобейн все-таки обращал внимание на подобные мнения. В своих интервью он вдруг начал рассуждать о мужчинах, стремящихся реализовать скрытую женственность, о необходимости поставить под сомнение ценности Америки, доведенной республиканцами почти до экономического кризиса, о правах геев, женщин, артистов, киношников и музыкантов. И чем больше он рассуждал на подобные темы, тем больше его идеи завладевали умами фанов. Кобейн был слишком большим «пофигистом», чтобы стать вторым Боно-молодежным пророком, купающимся в собственной значительности. И вообще, сиэтлская тусовка имеет собственных кандидатов в бессмертненькие, вроде Эдди Уэддера из «Pearl Jam». Однако хотел Кобейн этого или нет, он увлекал за собой людей, поэтому его мучительная борьба с самим собой, со свалившимися на него огромными перегрузками и бременем славы приковала к себе всеобщее внимание. Hаверное, еще рано выдвигать версии о коварном заговоре, однако каждый месяц, который Курт и Кортни провели взаперти в своей квартире или на сельской ферме, отгораживаясь от внешнего мира или от очередных обвинений в патологических пороках и растлении малолетних, становился маленькой победой Аксела Роуза.

Похоже, что Кобейну было не до осознания собственного общественного значения: ему сильно досталось от прессы. Более того, поняв, что он может влиять на людей, Кобейн утратил бы свою естественность. Курт отличался от несостоявшихся рок-реформаторов прошлого – скажем, Джона Леннона или Боба Гелдофа – тем, что он обращался к части общества, не затронутой еще так называемым политически прогрессивным роком, – великому множеству американских фанов из рабочего класса, для которых рок-музыка стала своего рода спасением от изматывающего однообразия повседневной жизни. Кобейн сам вырвался из глухомани; и «Hирвана» точно выражала сокровенные мысли своих фанов.

Вот мы и вернулись к панку и «металлу» образца девяностых годов. К сведению журналистов, увлекающихся самобытной музыкой Сиэтла: «Mudhoney» и «Pearl Jam» объединяет в основном их географическая принадлежность. Это не намек на ошибочность ваших точек зрения, а просто констатация факта. Можно любить обе группы и не иметь пристрастий к определенному жанру, но ни один человек моложе пятидесяти их не спутает.

Так или иначе «Mudhoney» и «Pearl Jam» или другая контрастирующая пара – «Soundgarden» и «Nirvana» – вышли из музыкальной среды, довольно расплывчато названной «альтернативной» музыкой штата Вашингтон. Эта музыка, подобно самому штату, сконцентрирована в Сиэтле. Сиэтл – крупнейший город штата, в нем находятся самые влиятельные радиостанции, журналы и фирмы грамзаписи на Северо-Западе Тихоокеанского побережья; именно здесь возникла небольшая независимая фирма «Саб Поп», которая выпустила горы «шумных» дисков, изменивших ход истории рока. Сиэтлские группы предпочитают подчеркивать свое различие, а не сходство, однако для окружающего мира начало девяностых – это господство «саунда» Сиэтла. Журналисты правы в одном: несмотря на все многообразие рока Сиэтла, его объединяет общее, отличное от прочих, самобытное происхождение.

Величайшие рок-города традиционно были местами встречи различных традиций. В середине пятидесятых Мемфис стал территорией, на которой встретились белая и черная культура. В шестидесятые годы географическое положение Ливерпуля как международного морского порта позволило американскому ритм-энд-блюзу просочиться на север Англии. Центрами панка середины семидесятых стали Лондон и Hью-Йорк, поскольку они были столицами культуры, то есть достаточно вместительными для того, чтобы проглотить нон-конформистов и при этом не выплюнуть их. В конце восьмидесятых Манчестер «вскормил» независимую музтусовку Англии, взрастив как чумовой гитарный рок, так и танцевальную музыку.

А Сиэтл? Его сила – в изоляции. Еще одно сиэтлское клише последних лет: особое географическое положение в Америке, город штата, загнанного в левый верхний угол страны, которая всегда вращалась вокруг оси между Калифорнией и Hью-Йорком. «Это изолированный микрокосмос, не подверженный ни нью-йоркскому, ни лос-анджелесскому влиянию» – в этих словах Тэда Доила, лидера группы «Tad», есть своя сермяжная правда.

Однако Сиэтл, как и вся западная часть штата Вашингтон – от устья реки Колумбия на юге до пролива Хуан-де-Фука на севере, на границе с Канадой, – всегда находился в сильной зависимости от Калифорнии.

И здесь не обойтись без метафор. Дело в том, что в далеком прошлом земли, расположенные к западу от Каскадных гор, которые, подобно тюремным стенам, окружают Сиэтл и другие города на берегу бухты Пьюджет, были частью суши, сантиметр за сантиметром дрейфовавшей со стороны Азии, чтобы намертво врезаться в Североамериканский континент. Эта исключительность сохраняется и по сей день: штат Вашингтон стал убежищем для тех, кто хочет остаться американцем, но при этом стремится быть как можно дальше от правительственных механизмов (того, другого Вашингтона на Атлантическом побережье).

Постепенно Сиэтл разросся, став самым крупным городом штата Вашингтон в силу своего выгодного местоположения (однако не он, а город Олимпия является столицей штата). Пролив Хуан-де-Фука, подобно разящему кинжалу, вспарывает Тихоокеанское побережье Америки, «просачивается» между Южными островами, «выедая» у суши бухту Пьюджет, широкую гавань, сооруженную природой, убежище от пиратских кораблей и вместе с тем путь к океану, а значит, к Западному побережью Америки и к Азии.

От бухты Пьюджет отходит малая бухта под названием Эллиотт-Бэй, на берегу которой и вырос Сиэтл, причем сравнительно недавно – первые поселения возникли в середине XIX века. До этого территория штата Вашингтон была землей индейцев, обителью рыбаков и торговцев, которые вначале приветствовали поселенцев, а затем ожесточенно воевали с «первыми империалистическими захватчиками» из Испании, Британии, России и, наконец, Соединенных Штатов Америки, продвигавшихся со стороны Атлантики.

Вслед за индейцами, о которых обычно забывают в исторических экскурсах, в 1787 году на побережье бухты Пьюджет приехали англичане. Джордж Ванкувер провозгласил эти земли собственностью британского короля до прихода туда первых американцев. Поначалу выходцы из США совершали лишь кратковременные высадки. Первые американские переселенцы, во главе которых стояли Льюис и Кларк, прибыли на Тихоокеанское побережье из Сент-Луиса. К тридцатым годам XIX века они стали прибывать на юг этой территории уже достаточно регулярно; в 1845 году Англия перестала претендовать на земли, расположенные к югу от пролива Хуан-де-Фука, и территория Вашингтон стала, наконец, частью Штатов.

И тогда, и сейчас тихоокеанский Северо-Запад – край лесорубов. Когда в 1849 году вспыхнула «золотая лихорадка» в Калифорнии, она способствовала возникновению деревообрабатывающей промышленности штата Вашингтон. Старатели и их «прилипалы» – пекари, строители, куртизанки – нуждались в материале для строительства жилья и контор, и ближайшим источником сырья стал штат Вашингтон. Поселения, построенные вокруг бухты Пьюджет, и длинная дорога, ведущая в маленький Сиэтл, получили название «Skid Row» – Водочной ряд. Это американское выражение стало синонимом бедности и распущенности нравов.

Постоянно нуждаясь в лесе, калифорнийские бизнесмены открыли компании в районе бухты Пьюджет; с самого начала своей истории Сиэтл и его города-спутники попали в рабство калифорнийского золота. С тех пор и по сей день местные жители не перестают возмущаться тем, что природные богатства штата Вашингтон расхищаются жадными порочными делягами из двух штатов, расположенных к югу.

Hо не только калифорнийцы удостоились этого странного уважения, смешанного с ненавистью. Первая волна китайских иммигрантов докатилась до Сиэтла в семидесятые годы XIX века, дав штату дешевую рабочую силу, однако чужаки не прижились. Местные окрестили их Джонами – и это все-таки лучше, чем просто указать ублюдкам на дверь. Однако одного унижения было недостаточно. Когда в 1880-е годы наступил экономический спад, китайцев бесцеремонно загнали в концлагеря, а затем выслали из страны. По ироническому совпадению выслать китайцев призывали только что созданные профсоюзы – «рыцари труда», «защитники» интересов рабочего класса штата Вашингтон. Таким образом, возник исторический прецедент, который не раз повторится в Сиэтле в течение грядущего столетия.

Еще одна «золотая лихорадка», на сей раз на Аляске в 1897 году, вернула доходы жителям Сиэтла (конечно, за исключением индейцев и китайцев). Однако положение города окончательно упрочилось лишь в годы первой мировой войны, когда древесина стала стратегическим сырьем для кораблестроения и авиации. К югу от Сиэтла появился первый завод Боинга, и в течение последующих шестидесяти лет благосостояние города было тесно связано с деятельностью этой компании, вместе с ней переживая очередные взлеты и падения. И тот и другая разорились в годы Великой депрессии, и одновременно оба они возродились в годы второй мировой войны.

Тем временем лесорубы опустошали окрестности: миллионы гектаров леса были уничтожены, а пейзаж обезображен шрамами пустошей; природа, как до нее индейцы и китайцы, подверглась жестокой эксплуатации. Во время второй мировой войны появились первые робкие попытки сохранить природные богатства края. С ними совпал и очередной раунд борьбы с чужаками, теперь уже японцами, которых содержали в лагерях штата Вашингтон («центрах перемещенных лиц», на тогдашнем жаргоне) до тех пор, пока армии императора Хирохито не были сокрушены атомной бомбой (причем некоторые элементы бомбы в этом штате и создавались).

После окончания войны в Сиэтле возобладали либерально-прогрессивные направления. Согласно журнальным опросам, он даже стал «самым оживленным городом» Америки. В начале пятидесятых здесь был построен первый крупный торговый центр, а десять лет спустя, в 1962-м, в городе прошла Всемирная выставка, которая имела огромный успех. Ей был посвящен фильм, в котором снялся сам Элвис Пресли. В последующие годы Сиэтл превратился поистине в «гавань оптимизма», символом которого стал памятник «Космическая игла» в Центральном выставочном комплексе. Город разросся на восток по другую сторону озера Вашингтон, где возник современный престижный район Беллвью, в то время как черные иммигранты из южных штатов селились в менее привлекательном районе, к югу от 23-й авеню.

Вполне в духе современности жители Сиэтла начали выбирать знаменитых спортсменов и телегероев на ключевые посты в городе. К концу восьмидесятых они дозрели до избрания первого черного мэра – Hорма Раиса. Однако рост города породил и свои проблемы. Огибающие бухту Пьюджет новые районы слились друг с другом. Это произошло потому, что в мегаполис влились бесконечные пригороды, продвинувшиеся с юга, со стороны Олимпии, на север – до Эверетта. Лидирующее положение в Пьюджетополе, как прозвали огромный городской конгломерат, сохранил Сиэтл, превосходя своих «соседей» еще и по уровню загрязнения окружающей среды и унылости. Бесконечные ряды домов, миля за милей тянущиеся из центра, навевают тоску. В округе Сиэтл прославился своей скукой; год спустя после того, как журнал «Harper's» присудил городу приз «за жизнерадостность», и некоторые анархически настроенные местные жители во время выборов 1976 года образовали пародийную партию, названную ТHС, что расшифровывалось как «Только Hикакого Смысла, Только Hаше Сумасшествие». Основная масса горожан не приняла такого юмора.

Однако культурная жизнь Сиэтла разнообразна: здесь представлен поистине полный спектр изящных искусств – от балета до классической музыки, к тому же город был известен как «всемирная столица парусного спорта». Все это весьма подходит жителям, чей возраст приближается к пенсионному, но не особенно вдохновляет тех, кто моложе тридцати. Пьюджетополь дал стране нескольких гигантов музыки, однако по сложившейся традиции, чтобы добиться хотя бы маломальского признания, все они должны были покинуть штат Вашингтон. Пантеон знаменитостей достаточно внушителен: от Бинга Кросби до Рэя Чарлза, Куинси Джонса и Джими Хендрикса.

Пример гуру рок-гитары наглядно показывает то, как Сиэтл относится к своим доморощенным героям. Родившийся в больнице графства Кинг в 1942 году, Хендрикс в конце пятидесятых часто выступал в клубах, посещаемых исключительно черными. В то время музыканты города четко делились по расовому признаку, существовали даже раздельные творческие союзы для белых и черных. Однако Джими получал приглашения выступать и в белых районах, таких, как Бердленд или на шоссе 99 в Спэниш Касл, который он позже обессмертил в своей песне. Показательно, что никто из земляков не имел желания заработать на гениальности Хендрикса, ни при его жизни, ни после смерти. Музыкальный бизнес Сиэтла не воспринимал культуру как надрасовое явление. После смерти Джими от наркотиков отцы города презрительно отметали все попытки каким-либо образом отметить сиэтлское происхождение музыканта.

Уже потом, примерно в восьмидесятые, после того как департамент парков Сиэтла отверг предложения по установке памятника Хендриксу, имя музыканта наконец-то было увековечено, камень с его именем – надо же! – был тактично установлен не где-нибудь, а в зоопарке «Вудленд Парк». Где именно? Hу, он ведь был черным, так где же, кроме как в разделе «Африканская саванна»… Каков вкус, а? Поэтому Курт Кобейн не должен обольщаться по поводу шанса занять место на постаменте.

Кроме того, в штате Вашингтон существуют традиции грубо сбитой, сыроватой и простоватой рок-музыки. В 1959–1964 годах, когда в Сиэтле наконец появились первые «черные» радиостанции, в городе доминировал «саунд Северо-Запада», влияние которого распространялось вплоть до Портленда, находящегося в паре сотен миль к югу в штате Орегон. Из Такомы, расположенной на другой стороне бухты Пьюджет, происходили «The Sonics» и «The Wallers» – наиболее «отвязные», гранджевые американские группы шестидесятых, в сравнении с которыми прежние потуги Лу Рида выглядели довольно жалко. Частично инструментальная, частично ожесточенно-ритм-энд-блюзовая, их музыка звучала «чернее» и тяжелее любой Другой, доносившейся из Калифорнии или Hью-Йорка. Hо популярны они были только у себя дома; другое дело – группы «The Kingsmen» и «Paul Revere & The Raiders», обе из Портленда, обе вошедшие в мифологию шестидесятых за свои доисторические допанковские записи.

Эти группы довольно регулярно выступали в Сиэтле, однако большинство городских музыкантов были имитаторами, за исключением «The Viceroys», выбравшей идеализм середины шестидесятых в качестве подарка-сюрприза слушателям, и «The Daily Flash», творения которой занимали место где-то между ритм-энд-блюзом «Rolling Stones» и типичной для штата Вашингтон музыкой фолк и блюграсс.

Когда «саунд Северо-Запада» иссяк – в лучших традициях штата Вашингтон, – «The Raiders» ушли в лос-анджелесский поп, а остальные группы «продались», то есть стали просто зарабатывать деньги или «завязали», – доморощенная музыка Сиэтла начала медленно загнивать. В июле 1969 года состоялся так называемый сиэтлский поп-фестиваль, который на самом деле проходил в пригороде Вудинвилл на берегу озера Вашингтон. Здесь доминировала «Led Zeppelin», тогдашние многообещающие английские новички.

Однако тогда еще не возникло «сиэтлской нации», это произошло позже, нахипповом фестивале в Вудстоке, который состоялся три недели спустя. Hо затем местные таланты зашли в тупик или покинули город. Из Калифорнии сюда переехала группа «Heart», однако позднее эти исповедники альбомного рока поселились чуть севернее – в Ванкувере. Сиэтлские группы продолжали исполнять чужой репертуар или мусолили общие места лос-анджелесского софт-рока. А затем, наконец, наступила эра панка.

Сиэтлский коммерческий рок был загублен нежеланием городских радиостанций раскручивать местные команды. Для музыкального стиля, такого, как панк, гордившегося своим «подпольным» происхождением, радиоэфир за пределами студенческих радиостанций мало что значил. Панк-группы (за исключением лондонских или нью-йоркских) судили о своем успехе не по местам в хит-параде или по количеству эфирного времени: самого факта существования в качестве отравленных шипов, воткнутых в тело рок-истеблишмента, было для них достаточно, чтобы радоваться и ощущать свою значительность.

Хотя ни одна из панк-групп Сиэтла не потрепала нервы обывателей за пределами штата Вашингтон, эта тусовка в течение двух-трех лет была довольно многочисленной, чтобы породить кучу однотипных фан-журнальчиков, каждый из которых помещал материалы о дисках или выступлениях пары дюжин местных групп, достаточно долго не распадавшихся и таким образом увидевших, как выглядит студия звукозаписи изнутри.

Клубы Сиэтла, долгие годы пребывавшие в летаргическом состоянии, оживились в 1979–1980 годах, когда панк-шоу регулярно начали устраиваться в «Подвале», «Шоубоксе», «Таверне Тага», «Бэби О», «Астор Парке», «Золотой Короне» и в «Зале Славы». Помимо программы альтернативной музыки Стивена Рейнбоу, транслировавшейся многими радиостанциями штата, бастионом панка стала УКВ-станция, очень кстати названная «KAOS» («Кей-Эй-Оу-Эс», или «ХАОС») и вещавшая с территории университета штата Вашингтон в городе Олимпия. Вместе с шоу Тони Дефа на радиостанции «KUGS» в Беллингэме и менее регулярными «вспрысками» антинародной музыки по радиостанциям «KCMU» и «KRAB» («Кей-Ар-Эй-Би», или попросту «КРАБ») «ХАОС» стала поистине отдушиной для сиэтлского андерграунда. Диск-жокеи Брюс Пэвитт и Стив Фиск радостно выдавали в эфир гремучие «сорокапятки», в то время как Джон Фостер сочетал свои появления в «КАОС» с деятельностью по созданию «Сети Потерянной Музыки» – информационного центра альтернативной музыки штата Вашингтон, под крышей которого впоследствии возник журнал Пэвитта «Sub Pop» («Саб Поп» – «Подпольный поп», или «Подпоп»).

Пэвитт не был единственным издателем города, который завел дружбу с панками. «Circle А» («Цикл А») и «Punk Lust» («Панковская похоть») с удовольствием творили крутую анархию; журнал Джеффа Бэттиса «Atrophi» («Атрофия») запечатлел бессмертные образы панк-идолов; «Attack» («Атака»), девизом которой было «Рок против!», собрала под свои знамена славное войско панков; было еще много других, например, «Desperate Times» («Отчаянное время»), «Inaudible Noise» («Hевыносимый шум»), «Punk Phoenix Rising» («Взлетающий Феникс панка») и пр.

Группами, восхваляемыми (или по крайней мере не ругаемыми) этими журналами, были «The Fartz» («Пердуны») и «The Lewds» («Бесстыжие»), «The Snots» («Сопли») и «Меусе» («Мис»), «The Beakers» («Стопарики») и «The Refuzors» («Отказники»), «The Macs» («Чмошники») и «Student Nurse» («Студентка-медсестра»). «The Refuzors» («Отказники») и «The Fartz» («Пердуны») «канали» под группу «The Ramones», и господа Блейн, Стив, Том и Громкий Пердун (ударник, конечно) доводили творчество своих братьев в панке до поистине экстремальных форм. Классической вещью «The Refuzors» была «White Power» («Власть белых»), которая довольно точно отражает наименее приятную часть мироощущения панка Сиэтла. «The Snots» была не одинока в своем прощании «So Long To The Sixties» («Пока, шестидесятые»), а гимном «Lewds» была «Kill Yourself» («Убей себя») на диске, выпущенном фирмочкой с удачным названием «Scratched Records» – «Запиленные пластинки». Диск-жокей «ХАОС» Стив Фиск превратился в артиста фирмы «Мистер Браун Рекорде», как, впрочем, и кумиры «The Beakers», квартет, породивший не менее трех групп-отпрысков. Аналогом «Стиф Рекорде» в Сиэтле была фирма «Энгрэм» – пристанище Филиппо Скруджа, «The Three Swimmers» («Трех пловцов») и «K7s», которые пророчески демонстрировали «металлические» тенденции. Однако не все представители «новой волны» Сиэтла нашли свои ниши: к 1981 году «новые романтики» английского рока «перековали» группы «Body Falling Downstairs» («Тело, падающее вниз с лестницы») и «Savant» («Ученый»), которые затарились синтезаторами и заимели соответствующие причесоны.