Текст книги "Оксфордские страсти"
Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Мария еще до начала интервью согласилась затронуть эту тему.
– Де Квинси называл свои первые эксперименты с опиумом «бездною божественного наслаждения». [31]31
«Избавление от боли казалось мне теперь пустяком; этот отрицательный, эффект был поглощен грандиозностью открывшегося передо мною положительного эффекта – бездною божественного наслаждения» (там же).
[Закрыть]Для меня так оно и было. И наслаждение, конечно, однако и бездна тоже. Зачастую мне виделось, как под аккомпанемент волшебной музыки я брожу по подземным городам, украшенным драгоценными камнями, городам настолько великолепным, что одно это меня угнетало. Вы, возможно, помните подземный город Иблис в «Ватеке» у Бекфорда? Или у Мильтона, его блистательную столицу Сатаны – Пандемониум? И, разумеется, я изучала наркотическую литературу. У меня, можно сказать, возник личный интерес… В каких-то инфернальных подземельях я была царицей Савской. Мой путь освещали факелы. Под ногами камни из золота, а сводчатая крыша над головой – из тончайшей слоновой кости. Только все равно не покидал страх – некое ощущение притаившегося зла…
– Вы ведь тогда собственно опиум принимали, я правильно понял? – уточнил интервьюер.
– Да, его в те дни в Риме было сколько угодно. Впрочем, как и сейчас…
– А почему вы начали?
Мария махнула рукой:
– Тогда в моей жизни все было плохо. Я – подросток. Кругом проблемы. Я ужасно страдала. Даже утопиться пыталась. Поначалу опиум стал утешителем, от всего спасал. Я, к счастью, избежала зависимости, не подсела всерьез – не как другие, кто без него жить не мог. Мне вовремя помог отец: договорился с психоаналитиком, тот консультировал меня, и постепенно я избавилась от этой привычки.
– Вы, насколько мне известно, получали эти консультации в Англии, верно?
– Да. я жила у тетки в Кенсингтоне. Ее муж – англичанин. Они были знакомы с хорошим психоаналитиком. Я тогда и выучила по-настоящему английский. И навсегда полюбила эту страну.
Криксон удовлетворенно кивнул и задал новый вопрос:
– А после того, как вы справились, вы не пытались снова принимать наркотики?
Мария одарила его одной из самых ослепительных своих улыбок:
– Нет. Мне хватило проблем в молодости. А потом, знаете, все эти подземные ходы, тесные каморки, по которым я бродила в оцепенении – все это сделалось невероятно страшным. Сейчас я управляю своей жизнью. Во всяком случае, мне так кажется. Предпочитаю вино.
– Напоследок, графиня, что бы вы могли сказать нашим подросткам, тем, кому хочется попробовать сильнодействующие наркотики?
Мария замешкалась всего на секунду: этот вопрос они заранее не обсуждали.
– Вы, наверное, ждете, что я скажу: «Ни в коем случае, и думать не смейте!» – проговорила она, – Но все и так понимают, что пристрастие к наркотикам – ужасное проклятие. И всегда есть романтические натуры или бунтари, кто рвется в самые дальние, самые жуткие, самые адские пределы. Им я могу лишь сказать: «Что ж идите! Возможно, этот путь обогатит ваш дух». Ведь и ад, в конце концов, для чего-то нужен. Только постарайтесь во что бы то ни стало оттуда выбраться.
– Графиня Медина-Миртелли, большое спасибо, что согласились встретиться с нами.
Позже продюсер передачи успокоил Марию: интервью, сказал он, выйдет в эфир в рамках программы «Мир сегодня» на «Би-би-си-2» «после девятичасового водораздела».
В университете Брукс все спланировано крайне практично. Офис Пенелопы Хопкинс находился за стеклянной перегородкой в крошечном отсеке, где помещался лишь канцелярский стол, компьютер, картотека и кофеварка. Перед окном – стена соседнего дома. Узкая полоска земли между двумя зданиями давала опору деревцу конского каштана, и он без воодушевления пытался заглянуть в окна первого этажа.
Пенелопа занималась привычной работой: заполняла формуляры. Правительственные органы прислали очередную анкету – на этот раз для тех учреждений системы образования, где в штате более шестнадцати сотрудников обоего пола. Пенелопа как раз взялась печатать ответ на вопрос 25А, сиявший перед нею на экране: «Укажите, кем вы являетесь: представитель кавказской расы, ирландец, славянин, выходец из Азии, из Полинезии или из Америки (С или Ю)», но тут к ней в отсек засунула голову ее коллега Леонора Кинг-Джонс.
– Все вкалываешь, лапа? – спросила она, как всегда не ожидая ответа.
Она бочком втиснулась в отсек и взгромоздила элегантную ягодицу на Пенелопин стол. В рабочие часы Леонора любила появляться в обтягивающем сером костюме. Она была восхитительно худа, губы подводила алой помадой, а в ушах носила серебряные серьги минималистского дизайна.
– Как у тебя дела с Клубом читателей? – спросила Пенелопа; клуб был очередным проектом Леоноры.
– Ах, милочка, ну что ты: это же Книжныйклуб, – . зачирикала та. – Студентов ни в коем случае нельзя отпугнуть тем, что им придется читать.И во всяком случае поначалу. Поэтому у нас в клубе будут, конечно, только массовые издания, в мягких переплетах. На книги в твердых переплетах все равно ни у кого нет денег, особенно в Бруксе… Обычный набор: Фэй Уэлдон, Джейн Остен, Уильям Бойд… Ах да, чуть не забыла, первую неделю будет Джин Ауэл! [32]32
Фэй Уэлдон (р. 1931) – английская писательница, сценаристка и драматург, автор более двадцати романов и множества пьес. Джейн Остен (1775–1817) – классик английской и мировой литературы, основоположник семейного, «дамского романа»; ее книги считаются признанными шедеврами. Уильям Бойд (р. 1952) – один из наиболее популярных современных британских авторов, которого критики полагают живым классиком современной литературы. Джин Ауэл (р. 1936) – американская писательница, известна циклом романов «Дети Земли», герои которых – доисторические люди.
[Закрыть]
Пенелопа не сдержала улыбки:
– Ну и что за шедевр создала эта Джин Ауэл, кто бы она ни была?
Но Леонора со значением постучала ручкой по пластиковой столешнице:
– Как, ты вообще не слышала про Джин Ауэл?! Ее книги про каменный век – что-то вроде научной фантастики наоборот. Представляешь, название: «Клан пещерного медведя»!.. Пока что в серии четыре романа, но разошлись они… ох, не спрашивай! – что-то около тридцати миллионов экземпляров, по всему миру! Смешно, как мы теперь легко говорим: «по всему миру», правда? Ну, не важно. Короче, мы с этой книги и начнем. А если кто вздумает пожаловаться, что, мол, книжка не нравится, достаточно сказать: «Ну, не зна-аю, как вам,а во всем миреее тридцать миллионов экземпляров продано…» – и дело с концом.
– А как она вообще? Хорошо написана?
– Пенни, так нельзя ставить вопрос. Это все равно что спросить: а рок-н-ролл, он как, ничего? Произведение должно быть значительным: только тогда на нем можно заработать кучу денег. – Леонора уселась на стол Пенелопы всем своим задом. – Видишь ли, – призналась она, – иногда наша ситуация в культуре приводит меня в отчаяние. Разве что по-своему увлекательно наблюдать, как все разваливается. Это ведь следствие капитализма, так? Когда все оценивают по объему продаж. Пенелопа (уже не раз слышавшая от подруги вариации на эту тему) ответила, чуть поддразнивая:
– Капитализм, конечно, разжигает алчность, а она, в свою очередь, никак не способствует счастью.
– В точку! Слепая погоня за счастьем ведет лишь к страданиям… Так нам всем и надо! Кстати, о птичках, а что у нас на любовном фронте? – резко сменила тему Леонора. Она перегнулась через стол и уставилась Пенелопе в глаза, симулируя гипноз.
– Ну, как тебе сказать, – начала было Пенелопа, – так получилось, что я встретила одного человека…
– Можешь не продолжать! – взвизгнула Леонора. – Я все знаю! Он славный, но тебе совершенно не пара. Либо женат, либо голубой, либо горбун. Я сама только что, в субботу, была в гостях и нарвалась на роскошного мужика!.. Мы, разумеется, выпили в полный рост, и я в конце концов оказалась у него в постели. Но едва мы с ним залегли, как я тут же обо всем пожалела. Пусть я практически лыка не вязала, но все равно у него от подушек такой запах… в общем, жуть, понимаешь? И от него самого тоже. У меня, разумеется, тут же к нему весь интерес пропал. Но когда дело заходит так далеко, ломаться и занудствовать уже поздновато. Поэтому…
– Тебе все равно повезло куда больше моего, – перебила Пенелопа. – У меня ничего такого и близко еще нет.
Правда, у нее в раннем девичестве был момент, когда она зашла почти так же далеко, задолго до того, как встретила Грега. Она тогда по уши влюбилась в Адама; курчавого юношу, который с обольстительным шотландским акцентом пел ей песенки из «Моей прекрасной леди». Он, правда, оказался слишком робок, чтобы довести их взаимное увлечение до логического завершения. Адам впоследствии стал научным работником, преподавал, сделался большой шишкой в совете какого-то научного общества – Пенелопа, правда, никак не могла упомнить, чем же он занимался. Он давно превратился в тучного, осанистого доктора Адама Гамильтона-Дугласа, невыносимо эрудированного и скучного до зубной боли. Пенелопа умела терпеть скуку, поэтому с доктором Гамильтоном-Дугласом раз в год обедала. Он неизменно платил за нее, что правда, то правда. Сейчас ее радовало, что они хорошие знакомые, и поэтому, едва Леонора ушла, Пенелопа набрала номер его сотового.
Он тут же ответил, но заявил, что занят: размышляет. Они обменялись любезностями, и Гамильтон-Дуглас сообщил, что размышляет над тем, не пора ли ему жениться. Он уже говорил об этом, когда они встречались в прошлый раз.
– Адам, у меня есть подруга, у которой, по-моему, определенные психологические затруднения. Мне нужен твой совет. Она кажется, всерьез считает, что под нашей деревней ней расположено селение мертвых, практически с такими же строениями, только, разумеется, такое же, заполненное землей. И что мертвые живут там. У меня аж мурашки по коже…
– Погоди, о какой деревне речь? – перебил он ее.
– Да Феррерс. Наша Хэмпден-Феррерс.
– А-а, это где ты жила? Такты по-прежнему там? Все, надо думать, дешевле, чем в Оксфорде. Сплошная зелень, да? Кругом деревья. По верхней дороге у вас там одни грабы растут, так?
– Но с ее стороны не слишком… она психологически не…
– Ну, у меланезийцев точно такие же верования, – бодро откликнулся Адам. – Видимо, это связано с деревьями, au fond. [33]33
В глубине, по сути (фр.)
[Закрыть]И потом, все зависит от восприятия. У меланезийцев потусторонний мир – очень грустный и отчаянно скучный. Мертвецы там занимаются тем же, чем и при жизни, стараются, как могут. И характер у них тот же, что при жизни. Поэтому не удивительно, что они вечно пытаются…
– Но у нас же не Меланезия, Адам! – прервала его Пенелопа. – У нас графство Оксфордшир, сердце Англии, и я вот что хочу понять…
– Видишь ли, дорогая моя, – снова забубнил в ухе Пенелопы монотонный голос Гамильтона-Дугласа, – сама идея – все эти города на воздусях или же поселения под землей – довольно универсальна. Я же говорю, все зависит от восприятия. Мы не способны выносить чрезмерное воздействие реальности, или, в сущности…
– Что же получается, моя знакомая просто…
– Извини, что перебиваю, но ты все же постарайся выслушать до конца, что я тебе пытаюсь растолковать. В бронзовом веке многие племена в регионе Эгейского моря сооружали гробницы с коридорами – ступенчатые стены, огромные своды, множество камер. Точь-в-точь небольшой город. Люди всегда стремились объяснить природные явления – а я к ним, разумеется, отношу жизнь и смерть – теологически, что в немалой степени…
– Адам, но это же было в бронзовом веке, – нетерпеливо заметила она. – А сейчас, по-моему…
Хохот в трубке чуть не оглушил Пенелопу. Да, вот оно: помимо прочего, ей никогда не нравилось, как он смеется.
– По-твоему, что же, бронзовый век – это так уж давно? – спросил он, отсмеявшись. – Поверь, по геологической шкале времени это – вчера!.. А для тех, кто застрял в этом вашем зеленом Хэмпден-Феррерсе, бронзовый век, по-моему, вообще в разгаре…
Земля за церковью Святого Климента в этот час всегда была прохладной: она в тени церкви, где, впрочем, во время отпевания было тепло. Некоторые прихожане явились на похороны Артура Ридли без пиджаков; что ж, давно прошли те дни, когда у каждого обязательно был пиджак. Но вереницей выйдя из церкви к свежевырытой могиле, все ощутили неприятный холодок в воздухе.
Могилу вырыли Роуг и Дэйв Коутс; теперь они с лопатами в руках степенно стояли поодаль. Из прочих членов клана Коутсов здесь была Ивонн в тонком сером плаще и Джин Пэрриндер, подружка Дэйва, – она стояла рядом с Джо Коутсом, который опирался на палку. Джо, несмотря на хромоту, все-таки приковылял на похороны, ибо похороны всякий раз доставляли ему грустное удовлетворение.
Fro преподобие отец Робин Джолиф с молитвенником в руке держал речь над разверстой могилой:
– Дорогие мои друзья, сегодня мы все скорбим, и это естественно, когда один из близких наших переходит в мир иной из нашего греховного мира, из мира сущего, в котором царит Время. Однако ведь мы, христиане, должны одновременно радоваться, что наш покойник, будь это он или она, отошел в лучший мир, мир божий, в этот бесконечный, извечный мир загробной жизни, в сравнении с которой наш мир на Земле – всего лишь миг. Покойный Артур Ридли на этом свете хлебнул немало страданий и лишений. В юности он служил родине в армии Великобритании…
– Он был в легкой пехоте, их, отец Робин, набрали из Оксфордшира и Букингемшира, – уточнила Андреа Ридли, стоявшая у гроба; глаза у нее были сухие.
– Спасибо, Андреа, так оно и было. Он служил в легкой пехоте из графств…
– Только это уж потом, как война кончилась, – заметил Джо Коутс. – Артур-то помоложе меня будет. А я в пехоте всю Вторую мировую отпахал. Не то с чего бымне хромать-то?
Отец Робин кивнул и продолжал:
– Совершенно верно, Джо. Спасибо.
– Вот как десант высадили на берег под Анцио, там все и получилось. А кровищи столько пролилось, что я с кем угодно могу побиться об заклад: страшней той бойни никто из вас в жизни не видел.
– Да, Джо, все несомненно так.
– Мало того, – не унимался Джо Коутс, охваченный воспоминаниями: может, кучи земли вокруг могилы напомнили ему окопы Первой мировой. – Как деда моего убил германский снаряд под Пашенделем, [34]34
Пашендель – населенный пункт в Бельгии, в Первую мировую войну не имевший стратегического значения. Битва за него, однако, продолжалась с июля по ноябрь 1917 года. В результате он был отбит у немцев, но обеих сторон погибло, по оценкам военных историков, около 400 тысяч человек.
[Закрыть]отцу моему всего годик стукнуло. Ужас что за время было-то…
– Ужасно, что и говорить, – согласился отец Робин. – Всем нам приходится искать свой путь в этой жизни, бредя через мир, исполненный горя. Давайте же все постоим молчаи подумаем не о себе, но о том, кто оставил нас. Да. Артур играл скромную роль в этой жизни. Он много лет служил привратником в Ориел-колледже…
– Гм-м, прошу прощения, преподобный отец, – вмешался Генри Уиверспун, который только подоспел, в пальто и шарфе, с палкой. – Я хотел уточнить, что Артур служил привратником в Юниверсити-колледже. Я как раз там был, почему и пришел почтить его память. Артура помню прекрасно, м-да, вот только пил он тогда, надо сказать, по-страшному.
– Спасибо, Генри, – сказал викарий. – Но мы собрались здесь сегодня, в это тихое английское утро, для того чтобы вспомнить не слабости Артура, но его многие добродетели, поскольку для нашей Андреи он был любящим мужем, а для Дотти любящим отцом…
– Отчимом, – лаконично пискнула Дотти. Ей в универмаге разрешили не выходить сегодня в утреннюю смену.
– Прошу прощения, вы правы, Дотти. И в самом деле, наш покойный был любящим отчимом и для Дотти и для… э… Дуэйна. Всем нам приходится защищать себя в этом мире, Артур же Ридли был человек сдержанный и очень скромный. Мы ценим эту его скромность как добродетель. Так почтим его кончину. Он умер как жил: без суеты, без протеста. «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается».
Могильщики опускали гроб с телом Артура Ридли в могилу, а Андреа и Дотти бросали на крышку букетики шуазии.
Роуг и Дэйв шуровали лопатами, засыпая могилу, а отец Робин нараспев произносил:
– И поелику Всевышнему угодно было принять в пределы свои тело усопшего ныне Артура Ридли, мы предаем его останки земле. Прах к праху, земля к земле, в надежде на воскресение и вечную жизнь через Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.
Андреа и Дотти стояли у могилы, тесно прижавшись друг к другу. Обе наконец обронили несколько слез, потрясенные финальностью стука комьев земли о крышку гроба – стук был глухой, страшный. Трудно было понять, об Артуре ли плакали они или о себе самих – а может, обо всех смертных. Отец Робин подошел к ним и мягко произнес слова утешения.
Пока немногие присутствовавшие на похоронах медленно выходили с кладбища на улицу, Джо Коутс, хромая, приблизился к викарию и сказал:
– Да-а, что и говорить: продирает… Это вы правильно сказали, ну, насчет того, что все мы, едва снизойдем, как пора из нас букетики… мда-с… Следующая, видно, будет моя очередь, вот увидите. Меня прямо разбирает: помянуть бы, а, отец Робин?
– Я что, не человек? – спросил отец Робин, озорно поблескивая глазами. – Каково мне, по-вашему, было? Ни одному служителю церкви еще не попадались такие буйные, непослушные прихожане…
Джо помотал головой:
– Вы уж простите за перебивки наши. Не откажите, викарий, позвольте угостить вас сегодня, ладно? Вы добрый человек.
Научный сотрудник в белом халате по имени Бертрам Виссик лысел, так что его и без того высокий лоб продвинулся дальше вверх и теперь совершенно беспрепятственно достигал макушки. Жена Бертрама, Бренда Виссик была непревзойденная кулинарка, такие пирожки делала, что пальчики оближешь, в связи с чем ее не раз приглашали выступить по телевидению. Жили они на Бленхайм-драйв в Северном Оксфорде, в отдельном доме с псевдо-тюдорским фронтоном; по обе стороны от парадного входа росли два лавровых деревца в кадках. В прихожей стоял конь-качалка, Бренда скакала на ней еще ребенком. Бренда и Бертрам обожали своего жесткошерстного терьера по кличке Блоггз; детей же у них не было.
Но Бертрам ни о чем этом не мог теперь и думать, ибо вместе с инспектором Лоррилоудом разглядывал осла, привязанного ремнями к специальному стенду в лаборатории.
Бертрам лопаточкой дотронулся до морды животного – посмотреть, как оно отреагирует. Животное отреагировало предсказуемо: забилось и стало брыкаться, изо всех сил пытаясь высвободиться.
– М-да, в генетическом отношении вполне нормальный осел, инспектор. Объясните-ка мне еще раз, что заставляет вас предположить, будто он недавно пребывал в человеческом облике.
Инспектор Лоррилоуд, прежде чем изложить суть дела, некоторое время пристально изучал электронный блокнот. Наконец сказал:
– Этот в прошлом человек, который пользовался именем или кличкой Грейлинг, находился под подозрением в двоеженстве – преступлении, которое он совершил, постоянно проживая в Аргентине и на Британских островах, соответственно. Были и финансовые вопросы, требовавшие расследования. Для произведения ареста мы с коллегами направились к нему в Хэмпден-Феррерс под Оксфордом, где он снимал дом, известный как Розовый дом. Там в последнее время случались странные вещи, однако, войдя внутрь, мы обнаружили, что мистер Грейлинг с целью избежать ареста успел превратиться в осла, которого вы сейчас и наблюдаете. Доказательства такие: на животном по-прежнему был пиджак мистера Грейлинга, и в карманах мы обнаружили авторучку, несколько порнографических открыток и распечатанную пачку жевательной резинки, а еще пакетик пряной смеси, известной под названием «Бомбейские радости». Следов наркотиков не обнаружено. Несмотря на это, было принято решение арестовать это животное.
Бертрам Виссик серьезно кивнул:
– Что ж, довольно редкий случай, господин инспектор. На моем веку что-то подобное было году, кажется, в 1981-м, в районе Боарс-Хилл. Там жертвой аналогичной трансформации стал глава колледжа – сразу, как вышел на пенсию. Он, по всей видимости, большую часть жизни, еще задолго до пенсии, провел, как бы это выразиться… ну, под видом осла. Но очевидно это стало лишь на пенсии. Лучше всего оставить осла у нас в лаборатории, – предложил он. – Пусть побудет вот так, под оком видеокамер, чтобы мы за ним понаблюдали: не исключено, что он рано или поздно снова превратится в человека. – Виссик даже попытался пошутить: – Я называю такие случаи синдромом Джекила и Маугли…
Лоррилоуд, набычившись, ощетинился зубами, а это как мы уже знаем, означало, что он намерен сказать нечто глубоко продуманное:
– А нет ли возможности, сэр, войти в контакт с этим животным? Например, поскольку он способен сейчас издавать лишь традиционный вопль «йа-йо», чем ослы всегда славились, можно было бы, затратив определенные усилия и терпение, обучить его, например, обозначать знак согласия звуком «йа», а несогласия – звуком «йо»… или, разумеется, наоборот. Тогда можно было бы допросить его и выяснить, что у него на уме.
– Разумно, – сказал Виссик. – Но это несколько позже, а пока, мне кажется, неплохо оставить его на час-другой просто под наблюдением.
Это решение хирурга-ветеринара и было принято. Лоррилоуд проронил еще несколько заключительных реплик и покинул здание.
Бертрам Виссик позвонил Бренде Виссик.
– Ну что, инспектор все еще дышит тебе в затылок? – спросила Бренда.
– Нет, ушел. Дела, говорит. Значит, пойдет, видимо, пропустить стаканчик. Или два. А то и три.
– Так эта история, будто кто-то взял и превратился в осла – это ведь чепуха, правда?
– Вполне возможно, дорогая. Я такие случаи классифицирую как синдром Джекила и Маугли…
– Ты бы лучше выпустил бедную скотину побродить по полю. Если наши представители закона уже ослов начали арестовывать, закон, выходит, совершенно ослиный.
– Вот-вот. Пожалуй, ты права, сейчас выпущу. А что у нас на ужин, дорогая?
* * *
Жимолость у крыльца расцвела в полную силу. Пенелопа входя в дом, остановилась на минуту, вдыхая аромат. Внутри пахло сигаретным дымом: он проник в гостиную со второго этажа, из спальни Беттины. Дверь открывалась с трудом. Пенелопа ее захлопнула, и Беттина, услышав стук, перегнулась через перила:
– Пенни, вам письмо. Я на стол положила.
– Спасибо, – раздраженно ответила Пенелопа. По какому праву жиличка трогает хозяйкину почту? Беттина совершенно не обязана ни забирать почту, ни класть на кухонный стол. Пенелопа воспринимала это как вторжение.
У нее сегодня был напряженный рабочий день в Брукс-колледже: она провела три собеседования с зарубежными студентами и двоих сочла непригодными. Хотя, возможно, ей не хватило сегодня терпения.
Повинуясь порыву, она прошла в маленькую гостиную, где в это время дня уже сгустился сумрак, и поставила на проигрыватель компакт-диск с одним из самых любимых музыкальных произведений: сонатой Шостаковича для альта и фортепиано. Она что-то слышала про трудную судьбу композитора во время сталинской тирании. Еще она вспомнила с иронией и с надеждой, что кто-то из критиков тогда заявил: новое произведение композитора «сделает наш мир лучше».
Начался диалог инструментов – по сути, музыка для тех, кто одинок. Пенелопа направилась в кухню.
Она уже собралась налить себе сухого вина, когда заметила письмо на столе. Ее имя, «Пенелопа», было написано на конверте изысканным почерком, который она тут же узнала. Письмо принес посыльный. Она поставила бутылку на стол и схватила конверт. Внутри оказался один лист обычного формата, исписанный почерком Стивена:
Дорогая моя Пенни!
Извини, что я за все это время не связался с тобой. Это совершенно не означает, что я забыл тебя или не помню, какая ты прелесть (да и как бы я мог такое забыть?), но у меня возникли некоторые трудности. Спасибо за твое письмо, котя – о, как трудно просить о таком! – разумнее больше не писать мне на домашний адрес. Можно ли мне прийти сегодня вечером повидать тебя, часов в восемь-девять? У меня есть предлог: нужно обсудить различные вопросы, связанные с нашей комиссией. (Я только что встречался с викарием, он разве что рассудок не потерял – так что мое алиби вполне надежно…)
Я очень высоко тебя ценю. Ах, как я хочу обнять тебя. До скорого.
Любящий тебя Стив
Хотя Пенелопа отметила про себя тон письма, который сочла верхом трусости, все же она была довольна тем, что он собрался ее навестить. Наполнив бокал, она огляделась: все ли убрано?
На сушилке для посуды лежал еще один конверт. На нем рукой Пенелопы было выведено имя ее приходящей уборщицы Заданки. Пенелопа старалась оставлять ей записку, а не просто деньги в конверте за неделю работы – хоть какой-то контакт, а то она Заданку почти никогда и не видела.
Ах ты господи: записку-то она утром оставила, а деньги забыла, сообразила Пенелопа. От огорчения она даже охнула. У нее утром не оказалось мелких купюр, она собиралась разменять деньги и вернуться домой, однако, поглощенная мыслями о Стивене, совершенно забыла.
А Заданка ничего не написала, не возмутилась. Заданка никогда ничего не писала.
Пенелопа отнесла бокал к дивану; подняв ноги, стянула полусапожки, размышляя, как быть. Музыка все звучала. Сейчас спорило фортепиано.
Диван совершенно потертый. Картина на стене над ним, репродукция довольно сумрачного полотна Пювиса де Шаванна, покосилась; на картине двое мужчин не то влезали в маленькую лодку, не то, наоборот, вылезали. Пора бы пропылесосить ковер. Бальзамин давным-давно надо полить. Словом, все говорило о том, что Пенелопу уже не интересовало окружающее.
Совсем недавно пробило семь. Она успеет отнести Заданке деньги и вернуться до прихода Стивена. Может, даже ковер пропылесосить.
Едва пригубив вино, она порылась в сумочке. Она забежала в буфет для преподавателей в Бруксе, поэтому разменивать деньги не нужно.
Пенелопа вышла из дома, с трудом затворив за собой дверь.
Заданка жила в доме 49А. Пенелопа не имела понятия, где это. Кажется, где-то рядом с «Хиллз». Когда она подошла к магазину, Сэм уже запер дверь и тянул вниз металлический ставень, закрывавший витрину. Пенелопа спросила, как себя чувствует Сэмми-младший, и узнала, что тот бодр и весел. А номер 49А оказался «прямо на заду», как сказал Сэм.
Во дворике за магазином валялся всяческий мусор, пустая тара, всевозможные ящики, в углу еще догорал костерок, тут же гнили овощи и какие-то невообразимые отбросы. Завидев Пенелопу, через весь двор пулей метнулся прочь чей-то кот. Небольшой участок двора был огорожен: на грядке росла стручковая фасоль, которой так дорожил Сэм Азиз.
На задах дома была пожарная лестница, некогда покрашенная в ярко-красный цвет, чистый, как на картинах Бен Шана. [35]35
Бен Шан (1898–1969) – американский художник, близкий к экспрессионизму
[Закрыть]Пенелопа в некотором сомнении медленно поднялась к полуоткрытой двери. Рядом в стене было окно е разбитым стеклом, которое «починили» куском картона.
Когда ее полова оказалась на одном уровне с порогом, дверь распахнулась, и молодая женщина спросила:
– Что тебе хочиш?
Пенелопа поднялась еще на ступеньку и остановилась. Она узнала Заданку: перед ней была не знакомая опрятная девушка, а босая баба со спутанными волосами, в каком-то подобии восточного халата с яростным фруктовым орнаментом.
– Ах, Заданка, здравствуй! Это я, Пенелопа. Можно зайти?
Вся эта информация ни в коей мере не смягчила Заданку.
– Что тебе хочиш? – повторила она.
Из комнаты за дверью мужской голос спросил, кто пришел.
Заданка быстро ответила на каком-то иностранном языке, и мужчина велел пригласить гостью.
Тогда Заданка кивнула Пенелопе:
– Ходи.
Пенелопа вошла в комнату, которая явно выполняла функции целого дома. У окна приткнулись столик и стул с прямой спинкой. В одном углу небольшой комоди раковина, в другом железная кровать, на которой возлежал чернокожий мужчина. На нем была выцветшая полосатая рубашка и не менее выцветшие джинсы. Он был босой. Пенелопа отметила, до чего нежно-розовый оттенок у его подошв.
Она смутно встревожилась, перестав понимать, что к чему.
В комнате валялись тарелки и одежда. Из кастрюльки на плитке валил пар, который воодушевляюще пах соусом карри.
Мужчина сел на постели, хмуро уставившись на Пенелопу.
– Чем мы можем быть вам полезны? – спросил он. – Я вас что-то не припомню.
– А я вас, – сказала Пенелопа, глядя на Заданку.
Та мрачно проговорила:
– Что, гнать пришел? Вон, да?
– Нет-нет, Заданка, что ты! Меня вполне устраивает все, что ты для меня делаешь. Я пришла заплатить Я же забыла сегодня оставить деньги на сушилке – я думаю, ты заметила.
Мужчина свесил ноги с постели, поскреб загривок.
– О, это же совсем другое дело, когда заплатить хотят. Жить на что-то надо. А жизнь штука крутая, вот уж правда… Я могу вам, леди, предложить что-нибудь выпить?
Пенелопа и ответить не успела, как Заданка выпалила:
– Не был я. Не ходил твой дом.
– Почему, Заданка? А-а, понимаю: я слишком мало тебе плачу. Из-за этого, да?
Та лишь молча помотала головой. Яростные фрукты заколыхались на халате.
– Нет. Мама умер. В Пржибраме. Далеко…
Едва выговорив это, Заданна закрыла лицо руками и зарыдала, раскачиваясь всем телом. Мужчина подскочил к ней, обнял, прижал к себе, стал ласково гладить, тихонько утешая.
– Ну что? Что, У-У? Такой я! Как быть? – прорывалось между рыданиями.
Мужчина, которого она назвала «У-У», объяснил Пенелопе через Заданкино плечо, что мать Заданки довольно долго болела. Недавно у нее началось воспаление легких, у Заданки не было денег поехать в Чешскую республику, чтобы ухаживать за матерью. А вчера вечером позвонила сестра и сообщила, что мать умерла.
Пенелопа попыталась было выразить Заданке соболезнования, но та вдруг завыла – точно волки воют зимней ночью. Снизу тут же забарабанили в потолок.
– Я могу чем-то помочь? – спросила Пенелопа.
– Да нет, дорогая, что вы, – широко улыбнулся У-У. – Ничего. Заданка придет в себя. Я с ней побуду, утешу. Я вон готовлю кое-что, чтобы хоть поела. А вы уж идите, ладно?
– Я все же оставлю деньги, если вы не против, – сказала Пенелопа, выкладывая купюры на стол.
– Ш-ш-ш, золотая моя. Во всем мире матери рано или поздно умирают. Что поделаешь: так бог велел. Иначе на свете было бы полным-полно древних старух, а это ведь тоже не дело… Ну-ну, ш-ш-ш!..
Но Заданка завыла еще громче, будто утешения У-У только открывали свежие раны. Он повернулся к Пенелопе, опять широко улыбнулся:
– Вы уж нас извините. Когда мать помрет, любому от этого совсем хреново делается. Вы не думайте, она скоро придет в себя. Просто ей поплакать нужно.
Почти шепотом Пенелопа спросила его, не хочет ли Заданка поехать в Чехию. У-У отвечал путанно: что-то вроде того, что они с матерью и там беженцами были, а на самом деле они вроде бы из Черногории, хотя родом еще откуда-то с Балкан. Он в результате признался, что совершенно ничего в тех местах не понимает. Да и не должен, подумала Пенелопа.
– Ох, у нее столько всего на сердце, – серьезно сказал он. – Горя она там хлебнула всюду…
И по-особенному взглянул на Пенелопу, будто удостоверяясь, поняла ли она, что он имел в виду.
Ей стало невероятно стыдно. На глазах у нее выступили слезы.
– Простите меня, – прошептала она. – Не стоило мне вторгаться.
Она протянула руку. Мужчина принял ее. Его рукопожатие было теплым и нежным. Но когда улыбка иссякла, в лице его застыла неизмеримая скорбь.
Вернувшись домой, Пенелопа остановилась в прихожей и прислушалась. Наверху тихо. Беттина, должно быть, рисует у себя в комнатушке, а Иштар спит рядом. Каблучки полусапожек зацокали по плитке, Пенелопа отшвырнула с дороги какую-то очередную игрушку и вошла в кухню налить себе водки. Включила радио. Кто-то талдычил про проблемы израильской молодежи. Она выключила радио и начала бродить по тесной кухне кругами. Открыла заднюю дверь и вышла в садик, рассеянно глядя по сторонам. Ее ноздри уловили запах кошек, который перебивал томительный аромат жасмина.
