Текст книги "Малайсийский гобелен"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Златые струны лиры Аполлона Звенят, сзывая в тесный Круг влюбленных. И свет все озаряет.

Прелюд с дрожащих струн слетает, И юность пылкая В одну судьбу сливает Своих двух жизней ход.

Гармония – супружества оплот. Он храбр и мудр, Она его влечет. И как глаза ее смеются и пылают!

После каждой строфы вступал хор, да и гости нестройно подхватывали полюбившиеся слова припева:

Танцуй и люби! Ведь вся наша жизнь Так прочь отгоняй Печаль и раздор.

короткий аккорд.

Услышав шаги, мы с Синглой разомкнули объятия, но это оказался всего лишь де Ламбант.

– Гай, я даже не успел поговорить с тобой, если не считать наш диалог в пьесе. У тебя великолепный костюм. А как тебе мой?

Он подошел ближе, принял картинную позу и разглядывал меня из-под руки.

– Замечательный костюм, де Чироло, но боюсь, он тебя полнит. Ты, я вижу, уже оправился от ран?

– Да, конечно. Я уже забыл о них. Все кости целы. Ты смотришь, как будто я вернулся в того света, мой друг!

– Да нет, ничего. Удивляюсь, как ты не облысел от такого ужаса.

– Похоже на то, что из оказавшихся тогда в том месте я меньше всех напуган кинжалозубом.

253

Де Ламбант дружески взял меня за руку, громко рассмеялся и проговорил:

– Ты, конечно, храбр, Чироло, и, чувствую, никогда не дашь нам этого забыть. Я же должен был оставаться с Армидой, чтобы защищать ее. Если бы она забралась в карету, как ты ей сказал, ее бы уже не было в живых.

– Не зли меня, Гай. Я вообще не могу понять, что вы делали вдвоем в лесу.

Гай в фатовской манере повернулся к Ла Сингле. Она смотрела на нас с выражением, которого я не мог понять.

– Этот Чироло ужасный парень, Сингла, несмотря на свою безупречную добродетель. Тебе ведь все объяснили, Периан, и нехорошо с твоей стороны впадать в ревность. Я все еще с теплом и восхищением вспоминаю твое утверждение, что ревность – это низменное чувство, а любовь должна быть свободна.

Слушать, как против тебя используют твои же слова, все равно, что видеть чужака, одетого в твой лучший костюм.

– У меня была такая мысль – среди прочих. Вас бы рассмешило, если бы я сказал о происходящих во мне глубоких изменениях и внутренней борьбе...– я посмотрел на Гая, затем перевел взгляд на Синглу и продолжил: – Да, я сказал, что ревность – унизительное чувство. Мы все страдаем от этого. Армида во многом собственница и ты тоже, я полагаю. Я прав?

Он засмеялся.

– Я напомнил тебе о твоих же благородных сентиментах. И что за ответ? На тебя скверно повлияли уединенные дни болезни. Пойдем лучше и выпьем.

Я тщетно пытался подавить злость.

– Гай, если ты искренне полагаешь, что любовь должна быть свободной, тогда это должно распространяться на всех или ни на кого. Я не ангел, но у меня есть все же какие-то идеалы, а ты способен лишь на издевки...

Де Ламбант с напускным отчаянием повернулся к Ла Сингле.

– Он всегда умнее всех. Куда нам против него! Всегда здравомыслящая Сингла приобняла нас и пропела фразу из свадебного марша:

– "Гармония – супружества оплот..." Ужасно, если вы рассоритесь, особенно в такой день! Дорогой Гай, это же свадьба твоей сестры! Вы, видно, оба переутомились. Идите же, выпейте и расслабьтесь.

Де Ламбант одарил нас одной из своих ослепительных улыбок, адресованной мне, Ла Сингле и двум актерам, только что вошедшим в комнату.

254

– Действительно ужасно. Пойдем, Перри, друг мой, я покажу свадебные подарки моей сестры.

Я был доволен, что ссора прекратилась, да только вот беда – мои слова насчет свободы любви были известны одной лишь Армиде. Только она могла передать их де Ламбанту, и кто знает, при каких обстоятельствах?

– Гай, не обижайся, ты же знаешь о моих чувствах к Армиде, как сильно я люблю ее.

– Конечно,– бросил он на ходу.

Мы прокладывали себе путь по крытой черепицей галерее сквозь толпу разряженных и надушенных гостей.

– Я даже завидую вам. Уверен, вы будете очаровательной парой. Она прекрасная девушка. Признаюсь, я тоже почти влюблен в нее.

Что это было: невинность или бесстыдство? Меня охватил страх, но я заставил себя говорить непринужденно. Прямых обвинений я все же не осмелился выдвинуть.

– Гай, конечно, я рад видеть Армиду счастливой, но я надеюсь, что в этом деле ты уважаешь мои чувства. Дружба всегда предполагает определенные священные обязанности. Армида и я ценим твою дружбу. И я верю, что ты отвечаешь нам тем же.

Снова сверкающая улыбка, но темно-карие глаза смотрят в сторону.

– Не надо больше слов. Я действительно уважаю твое добросердечие и приношу тысячу благодарностей за твое доверие. Я тоже думаю о счастье Армиды, поверь мне. Войдем сюда.

Мы оказались в комнате, набитой свадебными гостями. Все старались перекричать друг друга. Со всех сторон приветствовали де Ламбанта. Он был любимцем семьи и вскоре оказался в объятиях своей башенного роста тети, которая не видела его уже целый месяц. Казалось, она задалась целью раздавить Гая мощным бюстом. С некоторым облегчением я покинул его и отправился поглазеть на свадебные подарки.

Среди прочего там стояли бокалы Бледлора. Мне вспомнилось беззаботное время, когда я и Гай отправились их заказывать. В тот день на ярмарке мы встретили своих девушек. Да, это было беззаботное время. Я прошел мимо бокалов, едва взглянув на них.

Неужели я несправедлив к Гаю и Армиде? Может, Гай настолько ни в чем не виноват, что просто не понимает моих обвинений? Да, Армида явно пересказала ему мои слова насчет "свободной любви", но ведь идея-то хороша и взята не из какой-нибудь старой пьесы. Так что, возможно, она многим друзьям их пересказывала.

255

Я разглядывал множество красивых, но бесполезных вещиц, отвечая на приветствия проходивших мимо меня людей. Я был полон сомнений. Припоминая все, что говорил Гай, я обнаружил, что каждая его фраза вызовет во мне беспокойство. Он завидовал мне и Армиде, но не мог прямо сказать этого. Что ж, зависть мерзкое чувство – оно настраивает одного человека против другого. Зашел ли он так далеко в своей зависти, чтобы отбить у меня Армиду?

И снова в воспаленном мозгу вспыхивали соблазнительные картинки – как она стонет от наслаждения в его грязных объятиях – я был вне себя от ярости. Я люблю его, я доверяю ему как другу, несправедливо так подозревать их. Эти мысли доказывают только, что я дрянь, а не они. Глубоко вздохнув, я еще раз твердо решил проявлять больше благородства и меньше ревности.

Но настроение было испорчено. Меня от всего воротило.

Я заперся в маленькой прохладной умывальне, где бил фонтанчик воды, и остудил холодной влагой виски и разгоряченное лицо. Из-за стены донесся чей-то смех. Смеялись лжецы, лицемеры, враги, прикидывавшиеся друзьями, люди, которые просто высмеяли бы меня, узнай они о моих терзаниях.

Музыканты продолжали исполнять песню на стихи Пиндара:

Она его влечет. И как глаза ее смеются и пылают!

Я снова смочил лицо водой, повторяя себе, что я сумасшедший, что я страдаю не от ревности, а от собственной вины, что я знаю, как страдала Армида, когда обнаружила мою оплошность. До этого я не понимал ее.

Я бросился из ванной, полный решимости найти ее, попросить прощения, нежно приласкать ее, показать ей, насколько важно для меня ее счастье. Меня окликнули друзья. Я поприветствовал их и продолжал пробираться дальше, стараясь не выдавать свое возбужденное состояние. На меня налетел какой-то пьяный с налитыми кровью глазами. Он что-то невнятно бормотал. Я оттолкнул его плечом. Это оказался де Ламбант-старший. Он не узнал меня.

Де Ламбанты решили, что их дом недостаточно велик для проведения свадебного торжества, поэтому воспользовались великолепной виллой своих богатых родственников. Длинный коридор, украшенный статуями, разделял дом на половины. С одной стороны были гостиные, с другой – жилые комнаты. Главной достопримечательностью этого дома был атриум в

256

византийском стиле, большой бассейн с фонтанами, бьющими на фоне колоннад. Здесь под открытым небом и проходила свадьба. На этом же месте нам предстояло играть свою комедию и пьесу проМендикулу.

Наконец я нашел Армиду. Она была с родителями в одной из небольших гостиных, в кругу друзей, с которыми я не был знаком. Молодого герцога Ренардо видно не было. У меня сложилось впечатление, что его просто не пригласили. Впервые после охоты я увидел отца Армиды. Несколькими покровительственными словами он похвалил мои охотничьи способности, не переставая при этом наслаждаться нюхательным табаком.

Видя, как спокойно сидит в кресле Армида, я осмелел и звонким голосом обратился к Эндрюсу Гойтоле.

– Сэр, позвольте поблагодарить вас за комплименты в мой адрес. Я отправился на охоту, чтобы сразить древнезаветного зверя, и сразил его, хотя едва не погиб при этом. Но что делать, без риска ничего не бывает.

– Трудно оспаривать правоту твоих слов,– сказал он, с подозрением поглядев на меня.– Наша жизнь всегда в опасности и не только в лесах Джурации.

– Я слышал об этом, когда лечил свои раны, сэр. История с моим кинжалозубом облетела всю Малайсию, и меня превратили в героя. Я не воин. Я сделал это из-за того, что вашей прекрасной дочери Армиде грозила гибель. Осмелюсь сказать, что я всегда рад оказать услугу вашей знаменитой семье.

– И вы это действительно сделали, господин де Чироло,– воскликнула мать Армиды, но Эндрюс жестом руки тут же остановил ее. Армида же, чувствительное создание, то бледнела, то заливалась краской. Она знала, что я собираюсь просить.

– Ты... оказал некоторые услуги,– сказал Гойтола, почесывая челюсть таким образом, что от этого его лицо удлинялось. Он медленно цедил слова: Не думай, что мы не благодарны тебе. Перед... случаем в лесу был еще полет на воздушном шаре. Хотя...

Здесь я набрался смелости и прервал его:

– Сэр, а что вы скажете по поводу нашей пьесы "Принц Мендикула"? Меркуризованное чудо Отто Бентсона. В ней поразительно играют ваша дочь и я. Ее покажут здесь завтра вечером. Не забывайте, сэр, что и здесь я усердно поработал в ваших интересах.

Я запнулся. По тому, как застыли в своих креслах Гойтолы, а их друзья начали пятиться, я понял, что сказал что-то не то. Лица двух слуг, стоящих за высокими парчовыми спинками кре

9 Брайан Олдисс, т. 2

257

сел, на которых восседали Гойтолы, стали особо мерзкими. Гой-тола вдруг тяжело задышал.

– Ты, стало быть, еще не знаешь, что представление отменили. А... э-э... инструмент разбили.

– Разбили?..

– Если можно так выразиться. И еще слово, сэр, перед тем, как вы пойдете. Упомянутый вами человек вернулся в свой северный город, откуда он приехал. Нет нужды более упоминать его имя.

Комок подступил у меня к горлу, но мне удалось крикнуть:

– Но что с пьесой и слайдами? Их должны были показать здесь. Мы никогда не видели их, мы...

– Успокойтесь, сэр! Вам заплатили. Вполне достаточно. Вас просто наняли и все тут. Как вы были наняты на воздушный шар. Все слайды уничтожены. Никто их не увидит. Доказано, что этот тип – прогрессист. Моя галерея не для таких личностей. Я не собираюсь иметь с ним ничего общего. Равно как и с вами, если вы еще хоть слово произнесете.

Меня бил озноб.

– Сэр, не могу понять. Пьеса была глупая, но ее довели до конца. И это была совершенно новая, необычная постановка. Мои надежды, надежды Бентсона и ваши, я полагал...

– Достаточно, я сказал! Замолчите или случится беда. Раз семья Гойтолов обязана вам спасением дочери, я позабочусь, чтобы вам заплатили цехинами. В остальном же держитесь подальше от нас, молодой человек, иначе вы крепко пожалеете.

Мать Армиды наклонилась вперед и произнесла:

– Если у вас возникла душевная привязанность к нашей... Гойтола ударил рукой по креслу:

– Какая бы ни была у вас душевная привязанность, забудьте о ней. Схороните ее поглубже, актер, не то похоронят вас,– губы его побледнели. Он поднялся.

– Ваш покорный слуга, сэр,– сказал я и ушел. Если бы он был кинжалозубом, подумал я, а у меня было бы копье...

Что еще больше усиливало желание убить его, так это выражение бледного лица Армиды. Она так вцепилась в ручки кресла, что побелели костяшки пальцев.

Я вернулся в прохладную умывальню и сунул голову под струи фонтанчика. На блестящей поверхности миниатюрного водопада я ясно видел, как убиваю Эндрюса Гоитолу. Картина была такой же чистой и четкой и так же ужасно притягательной, как видение магов у лесного алтаря. Я ненавидел этого человека и все, что за ним стояло; я понял, что всегда его

258

ненавидел, с самой первой встречи в конюшнях. Я погружал голову в воду и видел, чувствовал, как мой меч погружается в его грудь, проходит меж ребер и кровь пятнает его безупречно чистые одежды. Я видел смертельный оскал его редкозубого рта, как с его лица слетает выражение надменного превосходства и как он корчится на полу у моих ног...

Когда приступ смертельной ненависти поугас и меня перестало тошнить, я забеспокоился об Армиде.

Я вытер лицо и отправился в комнату, где танцевали друзья Смараны. Прислуга разносила фруктовые соки. Расположившись у цветов, я старался взять себя в руки.

В комнату вошел Гай с девушкой. Увидев меня, он извинился перед ней и подошел ко мне:

– Перри, старина, ты что-то неважно выглядишь. Поссорился с Армидой?

– Гай, оставь шутки. Садись. Дело серьезное. Я разговаривал с Гойтолой. Пьеса о Мендикуле погибла. Все слайды разбиты. Он уничтожил изображение Армиды! Все наше искусство псу под хвост.

– Это что – работа критиков?

– Гойтола просто сказал, что Отто Бентсон уехал из Малай-сии, и все.

– И с чего бы это? Я покачал головой.

– Как я ненавижу этого типа... У Отто и Флоры могла быть только одна причина для отъезда – но зато серьезная. Эдикт Верховного Совета против перемен. Если Совет усмотрел опасность в распространении принципа меркуризации – а Отто это предвидел, – то значит, на Гоитолу надавили. Они позволили ему использовать водородный воздушный шар в военных целях. Но больше не допустят никаких послаблений. Меркуризация – слишком яркая новинка, и они вынесли вердикт против нее. А Гойтола, чтобы спасти шкуру, прикрыл всю лавочку. Отто, уличенный в прогрессизме, смылся.

– А что с заноскопом?

– Тоже разбит. Бьюсь об заклад – что как только Гойтола узнал, что Отто – прогрессист, он тут же заложил его Совету со всеми потрохами, чтобы только отмазаться...

Де Ламбант покачал головой.

– Скверно, если все это правда. Периан, жизнь твоя вполне цивилизованна и даже блестяща, но ты ходишь по краю темной бездны. И если тебе дорога жизнь, держись подальше от сумасбродов типа Отто.

259

Дружеское участие несколько успокоило меня. Я положил руку ему на плечо.

– Я начинаю думать, что Отто всего мира сами это хорошо понимают.

Гай был прав насчет темной бездны. Только тьма эта была внутри меня. Еще не улеглись мои сомнения насчет Гая, как я уже стал сомневаться относительно Отто. Что все-таки случилось на самом деле? После свадебной церемонии надо будет разыскать Бонихатча и узнать правду.

Перед внутренним взором всплыли бакенбарды Бонихатча, и я ощутил легкий приступ вины. Он любил Летицию, а я к ней приставал. Ладно, помиримся...

Главное – Армида. Она не пошла за мной. Возможно, не смогла убежать от отца. Он нанес ей большую рану, чем мне. Она была всего лишь пешкой в его расчетливой, сложной игре.

Почему в жизни все не так, как в сказках? Когда бедный, но достойный молодой человек спасает жизнь красотки – дочери короля, ее отдают ему в жены, и все королевство радуется этому счастью. Почему не сбывается сказка? К тому же я не бедняк, и Гойтола – не король, а преуспевающий торговец.

Поднявшись после того, как ушел Гай, я увидел Кайлуса, который танцевал с подвижной темнолицей девушкой. Ко мне подошел слуга и предложил вина. Лучше быть пьяным, чем трезвым. В соответствии с духом праздника челядь носила маски:

ужасные, забавные, просто приятные. Вино мне предлагала Многоцветная Орхидея. Я взял стакан. Вскоре я окунулся в водоворот веселья. Меня окликнули Ла Сингла и Поззи. Он был в ярости, так как не приехал герцог Рагузский и, следовательно, не посмотрит нашего представления.

– Старый дурак написал, что он опасается зреющей в Ма-лайсии революции! В Малайсии! Не удивлюсь, если он считает луну гигантской коровьей лепешкой! – произнес Поззи.– Вот крест, который мы, артисты, должны нести, де Чироло!

День клонился к вечеру, и веселье было в самом разгаре. Я старался снова стать прежним веселым гулякой. Оставим на завтра заботы. Слуга пытался подлить мне еще вина, хотя мой стакан был почти полон. Я хотел оттолкнуть дурака, но он припер меня к колонне. Лицо его было покрыто цветочной маской, сквозь нее блестели глаза.

– Я не хризантема, Чироло, как ты, может, спьяну подумал,– сказал слуга.– Ты не узнаешь меня по голосу?

260

– Изыди, пока я на тебя не настучал.

– Не думай, что ты сам в безопасности.– Он приподнял маску, и я увидел лицо Бонихатча.

– Что ты здесь делаешь? Тебе больше подходит роль принца Мендикулы, чем этого цветочка.

– Ты удивлен? Нам, работягам, выбирать не приходится. Зарабатываем, как можем. А декадентский сброд погибнет, когда победят прогрессисты.

– Бонихатч, брось ты это. Поверь, я рад тебя видеть, хотя у нас и были расхождения.

– Вообще-то мне бы надо набить тебе морду, де Чироло. Но я умею поступаться личным. Волею Создателя, ты стал героем, ты популярен, и ты нужен нам. Меня послали к тебе. Скоро у нас будет собрание, и мы хотим, чтобы ты там был.

– Выслушай меня. Эндрюс Гойтола здесь...

– Совет арестовал Отто. Возможно, он уже мертв. К великому счастью, когда за ним пришли, его жена была в гостях, и она предупредила меня. Теперь мы оба скрываемся.

Мы прошли в неосвещенный угол.

– Выйдем отсюда и поговорим. Мне сказали, что Отто уехал в Толкхорн.

– Нет времени. Не верь Гойтолам. Можешь ты это понять? За Отто пришли среди ночи. Они разбили все оборудование, слайды, заноскоп, разломали все... Гойтола выдал его. Никто не знает, жив Отто или его пытают в грязных темницах Совета. Ты, по крайней мере, не трус. Подумай, на чьей ты стороне.

– Когда... Я в замешательстве...

– Приходи на собрание. Мы тебе откроем глаза. Завтра поздно вечером, после представления. И сними перед тем, как придешь, свою пижонскую одежду. Завтра тебе скажут, куда надо идти.

– Ты хочешь, чтобы я отказался от всего, к чему всегда стремился. Я...

Из-под лепестков блеснули его глаза:

– Ты ни к чему стоящему не стремился. До завтра.

Он ушел.

Союз с Бонихатчем и оборванными подмастерьями?.. Сама мысль вызывала сожаление, что я не выпил предложенного мне вина. Но в Бонихатче я видел служение чему-то, во что он верил, и это впечатляло.

– Ха, слоняешься без дела, мой геройский друг! – услышал я знакомый голос. Рука просунулась под мою и разом возникло улыбающееся лицо Кайлуса. С ним была нахального вида шлюш-ка. Кайлусу безумно нравились цветные.

261

– Де Чироло – герой дня, победитель дракона, а выглядит, как будто полностью разочаровался в жизни. А это прелестная Тереза Орини из Вамонала, которая сгорает от нетерпения поговорить с тобой.

Тереза уселась напротив меня в соблазнительной позе и протянула мне пальчик с колечком.

– Кайлус так много рассказывал мне о вас...

– Дурак я был – теперь мне самому ничего не светит...

– И он говорит, что вы одинаково доблестны как в поле, так и в постели.– Зубы ее сверкали белизной.

– Она абсолютная распутница, де Чироло, РАСПУТНИЦА! Ты бы ушел в монахи, если бы слышал, что за соблазнительные штучки она мне нашептывала.

Она всплеснула худыми руками и доверительно придвинулась ко мне.

– Кайлус преувеличивает. За час он развратил меня, дорогой Чироло, и я прошу побыть с нами, чтобы хоть как-то меня защитить.

Они смеялись. Мы беседовали оживленно и весело, а они бросали друг на друга шаловливые взгляды. Мне было хорошо в их компании.

– Тереза, Периан плохой защитник для юных дам. Он полнейший развратник. Я расскажу тебе, что он как-то сделал,– Кайлус что-то зашептал ей в самое ухо. Глаза Терезы заиграли, она схватила меня за руку и заразительно засмеялась.

– Как мне пережить вечер в обществе двух таких записных распутников?

– Мы тебе объясним,– сказал Кайлус, подмигнув мне.– Пойдем, устроимся где-нибудь, чтобы спокойно попить и поесть, а наш героический друг поведает о подробностях своего знаменитого сражения с драконом, половой член которого он держит у себя под подушкой. Говорят, это приносит удачу и усиливает потенцию.

– Да я сейчас не могу,– сказал я. Но все же пошел с ними, отбросив на время все заботы.

Дорогой Кайлус! Ты добрый друг. Я хотел доставить тебе удовольствие, а также Терезе Орини. Но сквозь дым лесного алтаря меня в упор разглядывают глаза рептилии и я слышу голос: "Твои ошибки повторяются. Их цепь бесконечна..." И это иссушает мне душу. Меня точит язва познания. Я должен узнать, что случилось с Армидой и Отто – как странно связались эти несовместимые имена – во что бы то ни стало.

262

Я ускользнул от своих воодушевленных друзей. Сейчас компания унылого работяги Бонихатча была мне более по душе.

Высокие свечи горели в канделябрах, и их свет отражался в пруду. В холодном осеннем воздухе звучала музыка, а слуги в кабаньих масках приносили жаровни с пылающим углем. Для многих это был пикник на открытом воздухе. Красноватое пламя бросало отблески на лица любовников или тех, кто станет любовниками на следующий вечер. Я было собрался уйти, но среди гостей был еще один мой друг – Портинари, чей отец поставил провизию для пиршества.

– Периан, старина! Ну, ты как будто с похорон явился! Какие-нибудь неприятности?

– Да нет, Густав, я в порядке – просто слегка перебрал.

– Думаю, тут не в вине дело. Нет, нет, ничего не говори. Я только хочу сказать, Периан, возможно, мы плохо знаем друг друга... Я попытался пройти мимо.

– Это точно. Всеобщая беда. Ты уж извини – я не настроен для беседы.

– Пока ты не ушел, Периан... Может, я лезу не в свое дело, но я случайно узнал, что Кемперер и Ла Сингла заняты беседой с Эндрюсом Гойтолой и его женой о завтрашнем представлении. Армида сейчас одна. Она отослала Йоларию и ждет в условленном месте. Так что, если хочешь, я отведу тебя...

Я хлопнул его по плечу:

– Ты так добр, Густав. Я сам не свой. Мне просто необходимо поговорить с Армидой.

Мы пересекли переполненные людьми комнаты, и он повел меня наверх. Верхний этаж занимал меньшую площадь и служил в основном преддверием балкона, обегавшего все четыре стены дворика.

– Прости, дружище, что я вмешиваюсь,– раз за разом повторял Портинари.

Он указал мне на занавешенную дверь и оставил меня. Я немедленно вошел.

– Гай? – спросил голос. Это была Армида. В комнате стоял диван, письменный стол, два кресла и что-то еще. Окно выходило во дворик. Армида находилась в тени, и ее едва было видно. Комнату освещал лишь красноватый свет, шедший из двора.

– Это не Гай. Это я, Периан, твой возлюбленный,– сказал я, направляясь к ней.

– О, Периан, рада слышать твой голос! То, что случилось,– ужасно...

– Это было унизительно для тебя и меня. Но ты не искала меня после этого.

263

– Отец был груб с тобой. Но он подумал, что ты очень занесся. Он по-своему старался быть справедливым.

– Ты тоже считаешь меня слишком самоуверенным?

– Периан, ты живешь в своем очень экстравагантном мире. Но в этой жизни каждый должен знать свое место.

Она стояла в напряженной позе, отстранясь от меня.

– Я терпел все твои упреки и капризы. Ты позволила своему отцу угрожать мне. И вот я перед тобой, и все мои чувства говорят мне, что ты меня не хочешь: не желаешь даже говорить со мной и прикасаться ко мне.

– Живя в обществе, нужно соблюдать его законы. Поговорим обо всем как-нибудь в другое время. Пожалуйста, не расстраивай меня.

– Что ты имеешь в виду? Армида, моя дорогая, хорошо, я не дотронусь до тебя, но посмотри мне в глаза и скажи – мы все еще помолвлены с тобой.

Она выдавила улыбку:

– Это была маленькая тайная шутка. Я была уверена, что именно об этом ты хотел тогда сказать отцу.

– Почему ты со мной так разговариваешь? Думаешь, я не понимаю, о чем ты говоришь? О, Армида, как все у нас изменилось к худшему!

– Нет, ничего не изменилось. Я и не хочу этого. Я осталась прежней, это ты стал другим.

– Меня лишь одно беспокоит. Если нет причин для беспокойства, скажи мне об этом, умоляю тебя, и все будет хорошо, и я буду снова принадлежать тебе телом и душой. Скажи, что твой отец не питает ко мне ненависти.

– К чему эта драматизация? Вечная игра, вечные страдания. Мне больше по душе люди простые и веселые. Что с тобой происходит? Это имеет какое-нибудь отношению к Гаю?

– Гай? Я говорю о твоем отце. Почему ты упомянула Гая? Что он для тебя?

Она по-прежнему стояла как завороженная.

– Я не намерена бросать Гая, если ты это желаешь услышать. У меня пересохло в горле. Что-то душило меня, вернулись все мои страхи. Я смутно слышал свой собственный голос:

– Ты хочешь мне сказать, что вы с Гаем занимаетесь любовью? Она колебалась лишь мгновение:

– Да, и ты знаешь об этом, дурак! Чем ты думаешь мы еще занимались? Беседовали о растениях? Я лишь мог произнести:

– Но он же мой друг – он называет себя лучшим моим другом... И ты, не чувствуя никакой вины, говоришь мне такие

264

ужасные вещи? Вы не могли сделать этого, ни один из вас...– Слова улетали в пустоту. Казалось, и кровь покинула меня. Армида самодовольно и вызывающе смотрела на меня.

– Какое у тебя право так говорить? Ты очень хорошо знал, чем мы занимались, и поощрял это. С чего это я должна чувствовать вину? "Любовь свободна в своем выборе" – это ведь твои знаменитые слова? Ты сказал Гаю, что не обвиняешь его. И повторил это сегодня. Ты сам хотел, чтобы я любила его. Ты хотел, чтобы все было честно,– все так и было. Ты сам толкнул меня к нему.– Теперь она стояла прямо передо мной, в глазах горел огонь.

– Армида,– да, любовь, но не блуд! Я в самом деле хотел, чтобы ты дружила с моим другом, но лишь для того, чтобы ты не чувствовала себя виноватой...

– Виноватой! – презрительно рассмеялась она.– Я не чувствую за собой вины, как и Гай. Ты думаешь, мы отправились в лес, чтобы обсудить проблемы лесоводства? То, чем мы занимались, было естественной необходимостью, не более того, что ТЫ проделывал со своими шлюхами.

– Но я прекратил распутничать. Ты спрашивала меня об этом. Я исправился, когда понял, что это причиняет тебе боль. Я понимал, что нельзя так поступать, когда любишь. А теперь ты жестоко обманула меня, ты, которой...– Я схватился рукой за горло, чувствуя, что задыхаюсь.– И ведь ты презирала Гая! Вспомни, с каким пылом ты однажды опровергала его глупые доводы!

– Ты жалуешься, когда тебя самого прихватило, так? Ты сам достоин презрения. Когда-то я превозносила тебя, ценила твою щедрость и благородство, потому что ты понимал мои чувства к Гаю.

– Щедрость! Благородство! Что я – псих, чтобы раздавать тебя ломтиками друзьям, как будто ты – свадебный пирог. Гай был моим другом – и он меня предал!

– Боже, как драматично! Предательство! Измена! Тогда, может, пояснишь мне, что ЭТО такое? – Она покопалась в кармане платья и извлекла скомканный клочок бумаги, небрежно разгладила его одним движением руки и бросила мне:

– Будешь отрицать, что это ты написал? Взглянув на бумажку, я увидел написанное мной когда-то легкомысленное четверостишие.

О, Бедалар, из всех, кого я знал, Твоя лишь музыка меня зажечь сумела. Позволь же пожелать, чтобы без дела Любимый инструмент не пропадал.

265

– Но это было давно. Все кончено. Бедалар тоже меня предала.

– Это в твоих мозгах сплошное предательство. Ты переспал со всеми моими подругами, а теперь смеешь поносить меня за маленький флирт с Гаем.

– Но заниматься ЭТИМ с Гаем бесчестно. Неужто весь мир погряз в пороках?

– Боже, что за слова, ну прямо герцог какой-то! Я знаю о его неверности, но не ревную его, как тебя. Нам просто хорошо вместе. Не заставляй меня больше говорить об этом, иначе пожалеешь.– Она хотела уйти, но я остановил ее. Она отпрянула, когда я ее коснулся.

– Армида, теперь ты сгущаешь краски. Я не могу обвинять тебя – я сам виноват. Но я изменился, хотя ты не хочешь этого замечать. Почему ты не видишь разницу в наших отношениях друг к другу?

– Для тебя – одна мораль, для меня другая – так что ли? Я стиснул зубы, чувствуя, что все больше запутываюсь.

– Нет, нет, это не так. Мы ведь связаны нашей помолвкой и, кроме того, я спас тебе жизнь.

– О, я знала, что ты заговоришь об этом.

– У нас есть обязательства друг перед другом, моя дорогая Армида.-Я заводил любовные интрижки, признавался, раскаивался...

– Был уличен, ты хочешь сказать.

– Хорошо, был уличен. Я очень сожалею, что причинил тебе боль. И решил стать другим, и все ради тебя, потому что я действительно люблю тебя.

Она махнула рукой.

– О, какое благородство! Видел бы ты свою глупую рожу!

– Зачем эта злоба? Повторяю, когда ты узнала о моих любовных интригах, я очень сожалел о своем легкомыслии и старался успокоить тебя. Теперь ты проговорилась о своей любовной связи. Ты раскаиваешься? Ты пробуешь успокоить меня? Ты сочувствуешь моему страданию?

Она снова рассмеялась, и смех ее влился в общий смех, донесшийся со двора, где Пит Пиболд начал представление со своими марионетками.

– Ты просишь сочувствия? Тебе бы следовало вспомнить это слово, когда ты соблазнял Бедалар. Ты испугался, когда узнал обо мне и Гае, не так ли? И...

– Ах, "узнал", вот так?! – Я снова приблизился к ней: – Так вы все время тайно этим занимались, пока я залечивал свои раны. Ты прекрасно понимала, что я хотел лишь, чтобы ты подружилась с моим другом, и не боялся того. Что я – идиот что

266

ли? Ты знаешь, что я никогда не мог бы сказать Гаю: "Давай, завали ее в постель, трахни, спусти в нее". Она ударила меня по лицу.

– Ты – животное! Ты сам толкал нас на это, а теперь вдруг ревнуешь.

– Ты уличена во лжи и снова врешь! Что касается ревности, в тебе или Гае ее не меньше. Ревность и собственнический инстинкт ослепили вас обоих. Я, по крайней мере, пытался подавить свою ревность. Неужто даже ради сохранения чести вы не способны сдержать свою похоть?

Она отвернулась и уставилась во двор, где развлекались гости.

– Сейчас ты начнешь цитировать что-нибудь из роли генерала Геральда. Постановка не состоится, помнишь об этом? О Позоре и Сострадании мы уже поговорили. Теперь ты заводишь речь о Чести. Интересно знать, к какой еще добродетели ты обратишься?

– У меня есть честь, Армида, есть честь,– сказал я, пододвигаясь к ней и поражаясь тому, что оправдываюсь я, а не она.– Ты обесчестила меня и таким образом сыграла свою роль Патриции до конца. Оставим пьесу. Скажи, в тебе хоть капля жалости ко мне осталась? Нет, ты торжествуешь как гарпия и довольна своим распутством. И что нам теперь делать?