Текст книги "Малайсийский гобелен"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Возможно, у Кемперера удастся разжиться треуголкой с плюмажем?

Позволив городским петухам разбудить меня, я поднялся, натянул высокие сапоги, надел тяжелый тюрбан, длинный галстук, нацепил деревянный меч и другие боевые доспехи. Когда я одевался, то напевал песенку:

"Бывают времена, когда мы бросаем вызов тому, Кто не ценит нашей добродетели..."

Я то и дело поглядывал на улицу, где уже суетились длинные утренние тени. Носились подмастерья с едой и питьем; в мастерские резчиков по дереву завозили материал; прачки были готовы к выполнению привычной работы; рыбаки обменивались гортанными выкриками. По аллее прогрохотала повозка молочника, запряженная быком с серебряными колокольчиками на рогах. Быком правил человекоящер с ороговевшей кожей.

Сквозь толпу, расталкивая всех локтями, пробирался военный. Он вошел в полосу солнечного света и случайно поймал мой взгляд, когда посмотрел вверх. На голове у него была та самая треуголка с плюмажем, которая была так нужна мне. Он пошел дальше. Я мучался от зависти. Я сижу в дешевой мансарде без гроша в кармане, и только любовь и амбиции возносят меня над несчастным укладом жизни, к которому волею судьбы я прикован. А вот у этого щеголя все в порядке, карманы, несомненно, набиты золотом и, конечно же, идет он на свидание с какой-нибудь сладострастной дамочкой. Иначе чего здесь надо капитану кавалерии в такое время, когда торговцы только-только открывают свои лавки?

Тихой песней я подавил свое недовольство. Одевшись наконец, я вышел на улицу и купил у знакомого булочника пару бутербродов с ломтиками наперченного мяса. Жуя на ходу, через рынок прошел к разрушенной сводчатой галерее Дворца Деспорта, где как раз менялась ночная стража. Переваливаясь на костылях, по улице брел Жозе, дядя Летиции. Но он не заметил меня.

У края галереи, где расположилась цветочница с полной корзиной цветов, я прислонился к колонне и закончил завтрак. Солнце согревало меня, и было приятно наблюдать за энергичными движениями малайсийского городского караула. Я начал проникаться воинским духом.

Два мага неподалеку от меня не обращали на происходящее никакого внимания. Они облюбовали грязную нишу и что-то бормотали, склонившись над большим бронзовым шаром. Были ли обращены их слова к нашему миру или к иному, я мог только гадать. Двое испорченных босоногих мальчишек-ассистентов возились рядом. В тени под тентом из парусины жертвенный козел пялился на чахлую сосенку, проросшую из трещины в каменной кладке.

Лицо одного из магов было злобным и глупым. Он повернулся ко мне, улыбнулся, если только можно было назвать улыбкой эту жабью гримасу, и поманил меня пальцем.

Я сделал вид, что не заметил этого жеста. Отступая назад, я натолкнулся на прохожего. Плечом он ударил меня в спину. Я настолько проникся боевым духом, что повернулся к нему и стал вытаскивать свой деревянный меч.

Это был кавалерист, которого я высмотрел из окна. Я узнал его треугольную шляпу с перьями и все остальное.

Он потянулся к рукоятке своего меча, но когда разглядел мой, лицо его смягчилось, и он поднял руку ладонью вперед.

– Пощади меня! – сказал он.– Я не знаю, как отразить твое оружие.

Я не мог удержаться от смеха. Он был красив собой, крепкого сложения, стройный, не более чем на два года старше меня. Я не мог не завидовать его закрученным каштановым усам, кончики которых были бескомпромиссно нафабрены. Глаза были темные и влажные, я таким не доверяю. В них трудно прочесть мысли их хозяина. Возможно, поэтому я поднес к его горлу острый кончик своего меча. Он не сделал ни одного движения, чтобы защитить себя.

Во время этой драматической картины я прочел всю его историю: благородное семейство, своевольный мальчишка, снисходительный отец, женщины, обеспеченная военная карьера, хорошее место за столом, преданные друзья, конюшня с крепкими лошадьми, отвага, рыцарский дух, благородные раны, медали, продвижение по службе, богатая женитьба, связи при дворе, будущее в его руках. Не с деревянным мечом завоевывать такую судьбу. Я опустил меч.

Несомненно, через десять лет парень станет рыхлым и толстым.

Наша живая картина была нарушена жабоподобным магом. Длинное, грязное одеяние скрывало его увечья. Он пополз к нам через мостовую и, вытянув вперед руку, закричал:

– Остерегайтесь, молодые господа, остерегайтесь! Случайностей не бывает. Звезды формируют характер, характер определяет судьбу.

Мы попятились от него, и он опять поднял единственный палец, нацелив его в наши подбородки.

– Вы оба делите одну постель, сами того не подозревая. Это не сулит вам ничего хорошего, несчастье грозит вам обоим. Что касается тебя,– он направил на меня кошачий взгляд,– воды сомкнутся над твоей головой, если ты не будешь плыть более уверенно, и Повелитель Мрака заберет тебя!

Я вложил меч в ножны и побежал, кавалерист пустился следом и, поравнявшись, крикнул мне:

– Врет, старая рептилия. Больно мне нужен твой вшивый тюфяк.

– Да и мне твои мандавошки ни к чему...

За первым поворотом мы остановились и поглядели друг на друга. Удивительно, как он не потерял на бегу свою шляпу.

Он снова улыбнулся, обнажая ряд белых зубов, ровных, как у актера.

– Я никогда не обращаю внимания на слова проституток и прорицателей. За словами кроется огромный мир, о котором они ничего не знают. Я – капитан Джон Пелегрино из тяжелой кавалерии Тускади, "паршивая овца" рода св. Лазионио из Дакки. И должен сказать, что я наблюдал за тобой.

– Я – актер. Зовут меня Периан де Чироло, последний отпрыск великого ученого рода, не стремящийся стать ученым. Я солдат лишь в гриме.

– Профессиональный военный это легко заметит... Но штатских ты можешь ввести в заблуждение.

– Что ж, мы оба паршивые овцы в своих семьях. Еще мы схожи в том, что я ничего не знаю о семействе Лазионио – как и ты о де Чироло. Что заставило тебя наблюдать за мной? Мне, например, нравится твой великолепный колпак. Чему можно завидовать во мне?

После этих слов он потупил взор и впал в меланхолию. Затем он медленно двинулся вперед, глядя себе под ноги. Когда я пошел рядом с ним, он сказал:

– Я в общем-то завидую твоей способности великолепно уживаться в этом мире. Как беззаботно ты шел вдоль аркады, подкреплялся и наслаждался жизнью. Для меня – это день рокового решения, а предзнаменования абсолютно безрадостные.

Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, он думает уступить лишнюю лошадь и ищет подходящего клиента; и я тут же представил, как уговариваю своего отца поставить ее в пустой двор, и что Беполо ухаживает за ней и по сходной цене покупает для нее сено, а друзья и Армида видят, как я запрыгиваю в седло, улыбаются и машут мне руками.

– Если верить предсказателям, каждый день является днем принятия решений.

Взгляд у него был комический и отчаянный, он ударил себя в грудь.

– Позволь мне заявить, что я всегда смеялся над всякими женскими штучками, а тут впервые влюбился. Схвачен за глотку любовью.

Издав смешок, я сказал:

– Успокойся, капитан. Неужто мое раскованное поведение так легко ввело тебя в заблуждение? Я влюбляюсь каждый день. Женщины так красивы и так милы, что иначе с ними просто нельзя. Я готовлюсь к женитьбе на самой красивой, самой приятной и, черт побери, самой дорогостоящей из всех женщин, остальных я должен оставить. Это дело моей чести. И лишь актерские способности помогают скрыть мне внутреннее смятение.

Он махнул рукой.

– Я не играю. Я человек действия. В мире любви я теряюсь и презираю себя за это.

– Не презирать, а взращивать надо любовь.

– Ненавижу ее. Я – солдат, а не пижон. Вчера я еще смеялся над ней, а сегодня сам попал в засаду. Но та, которую я люблю,– о, зачем я выставляю на показ свое горе? – уже замужем. Ее муж – подлец и развратник. Этот старпер превратил ее жизнь в муку. И все же по доброте души своей она льнет к нему. Как будто можно сочетать браком лед и пламя... Может ли мужчина так самозабвенно любить?

Подумав немного, я ответил:

– Я знавал мужчин, влюбленных в замужних женщин. И каждый из них полагал, что именно эта женщина создана для него.

– Вы ведете, как я вижу, декадентскую жизнь. Малайсия прогнила полностью. Что касается ее, то я весьма рад, что мой полк уходит... О нет, я никого не хочу задеть. Меня просто обошли подобно тому, как телега оставляет нетронутым место между колес. Давай пройдемся немного.

– Тебе нравится ходить? Тебе, офицеру кавалерии, подобает ездить верхом. Ты должен жить лошадьми.

Когда мы немного прошли вперед, он сказал:

– Я люблю ее и клянусь, она отвечает мне взаимностью. Да, да, душой она моя, но она не может покинуть своего древнего сатира.

– Но есть уйма женщин без древних сатиров. Конечно, у каждой из них свои недостатки. У женщины, которую я люблю, очень властный отец. Он...

Я хотел направить наш путь к дому Кемперера, но он вдруг остановился и сильно сжал мою руку.

– Пойми, здесь особенный случай. Я не бездельник и не повеса. Я командую отрядом, посланным герцогами Тускади для освобождения Малайсии. Завтра я должен повести свой отряд на север, чтобы опустошить тылы Стефана Твртко. Мы должны выступить завтра. Откладывать больше нельзя. Я уже много раз под вздорными предлогами откладывал выступление. Мой адъютант считает, что я свихнулся. Он прав. Завтра на рассвете мы оседлаем лошадей и уходим, иначе конец моей карьере. К вечеру я должен получить залог ее любви. Она должна придти вечером, иначе мне конец. Я даже боюсь слишком сильно обнимать ее из страха нанести рану ее нежному сердцу. Помоги мне, де Чироло, если можешь.

– Искусный адвокат помог бы тебе больше.

– Нет, ты, де Чироло, моя необходимая защита. Мне нужен разведчик. И он не должен быть из моего полка. Такова тактика.– Он оценивающе окинул меня диким и свирепым взглядом. Кончики его усов слегка вздрагивали.

– Прорицатель-калека сказал, что ничего хорошего мы друг другу не принесем. Поищи кого-нибудь другого.

– Тогда слушай меня. Я знаю многое о тебе, но пока скрывал это. Ты не такой простой парень, каким прикидываешься. Я наблюдал за твоим смелым полетом на воздушном шаре из Букинторо верхом на черном жеребце с серебряными подковами. С тех пор я узнал многое о тебе. Я знаю о твоих интимных отношениях с прекрасной дамой, которая пленила мою душу.

Все страхи, предчувствия и проигнорированные знамения бросились мне в голову. И если бы не его стальной меч, я бы вынул свой деревянный.

– Капитан... в таком случае мы смертельные враги! Так это ты тот молодой аристократ, о котором мне говорила Армида? Он уставился на меня.

– Я не знаю никакой Армиды. Дама, о которой я говорю, посетила твою казарму только вчера, но я, как джентльмен, воздерживаюсь от наведения справок, что там произошло. Мой адъютант наблюдал за ней издали. Эту божественную даму зовут Синглой. Целомудренная и красивейшая повелительница моих чувств.

– Да, да, понимаю...– я с облегчением вздохнул и подумал, что, действительно, Ла Сингла красива. Все остальные определения – иллюзии мужчины, чье знакомство с женщинами ограничивается проститутками. Армиде не понравился бы подобный тип мужчины. Но он вполне мог бы быть во вкусе Ла Синглы.

– Теперь соображаешь, чего я добиваюсь?

– Что ты можешь сказать о Ла Сингле? – Я первым тронулся с места. Он пошел рядом со мной.

Он излил мне свое восхищение Ла Синглой. Он обожал ее. Боже, до чего банальны излияния влюбленных идиотов! Я попытался разобраться в ситуации. Рядом со мной находился тот самый негодяй, из-за которого поднял шум Кемперер. Он сам пришел мне в руки, как и Ла Сингла днем раньше. Что за глупая "паршивая овца"!

Я только начал обдумывать, каким образом извлечь из ситуации наибольшую выгоду, как капитан тоже попробовал разрешить этот вопрос.

– Моя несравненная Сингла рекомендовала мне тебя, де Чироло. Мне известно, что ты пользуешься расположением ее старого мужа-деспота. Даже теперь ты, вероятно, направляешься к их дому. Я же должен выполнять свои обязанности – полк перед походом необходимо основательно подготовить. Это неизбежная процедура. Я хочу попросить тебя о небольшой любезности. Сделай милость, отнеси и передай ей лично мое письмо. Можешь мне не верить, но я страшусь этого омерзительного старика, к которому она привязана. Он способен распространить ложь, которая может запятнать мое звание и честь. Иди к ней и скажи, что я на грани отчаяния и жду ее решения.

Он замолчал. Перья на треугольной шляпе подрагивали, как и его усы.

– Продолжай!

– От ее решения зависит, жить мне или умереть. Она должна определить, оставаться ей с выжившим из ума стариком или вступить в новую жизнь со мной и моим полком. Это мой ультиматум. Передашь ей его?

– Это все? – спросил я.

– Мне больше нечего сказать. Передай Ла Сингле, что мой пистолет заряжен, и даже сейчас – скажи ей ДАЖЕ СЕЙЧАС – я держу дуло у своего виска в ожидании ее благоприятного решения. Я сделал выбор и хочу знать, что выбрала она. Ты сделаешь это?

– Что еще?

– Больше ничего. Скажи моей богине,– разумеется, чтобы этот старый козел не услышал,– что сегодня в полночь на Старом мосту ее будет ждать карета.

– Что еще?

– Ничего больше. В полночь я буду в карете с пистолетом у виска, в ожидании, в надежде увезти ее отсюда.

– Преследуя Твртко?

– По этому маршруту на север пойдет полк, вслед за отступающим турецким воинством. Ты поможешь мне?

– Мне сообщить ей о ее свидании с тобой или королем Твртко?

Он скривился, глаза его сузились.

– Мне нужна помощь, а не насмешки. Предположим, ты знаешь, что завтра, возможно, погибнешь на чужой земле.– Ты бы веселился так сейчас?

– Наверняка, я бы не стал на сегодняшний вечер строить планы относительно женитьбы.

Мы остановились, глядя в упор друг на друга. За его спиной была каменная стена. Из-за нее за нами наблюдала чья-то древняя волосатая рожа. Неужели за нами следовал уродливый прорицатель? Мне стало не по себе, пора было заключить сделку с моим военным другом.

– У меня доброе сердце, капитан. Поверь мне, я сочувствую твоему романтичному, но затруднительному положению. И как у тебя, да и у других, у меня есть свои трудности. Я хорошо отношусь к Ла Сингле. Ты искренен в своих речах? Если бы ты в самом деле верил тому, что ты завтра погибнешь от кривой турецкой сабли, тебе бы следовало молиться в церкви св. Марко, а не заказывать кареты к полночи.

Он шлепнул себя по бедру.

– Ты, Чироло, солдат сейчас, а не священник. Помни об этом. Не меняй роль. Ты доставишь мое письмо, убедительно и без лишних слов, или нет?

– Отлично. Как солдат солдату. Я доставлю твое письмо со всеми деталями твоего плана. Скажу о пистолете, карете, полночи и Твртко.

– Можешь опустить Твртко. Не стоит пугать даму.

– Хорошо. О Твртко не буду. Но при одном условии, хотя я знаю, благородные люди не принимают условий. Ты должен отдать мне свою треугольную шляпу. Конечно, я понимаю, что тебе трудно будет сражаться и умирать без нее. Незапятнанная твоя святыня обязательно возвратит ее тебе, когда вы встретитесь в полночь на Старом мосту. Шляпа будет нужна мне ненадолго. К этому часу она уже сослужит мне добрую службу, поможет кое в чем переубедить Кемперера. Мы оба можем сегодня кое-что получить от него.

Он схватил мою руку.

– Ты получишь мою шляпу. Что-нибудь еще? Ты оказываешь мне помощь в осаде ее сердца. Чем я могу отплатить тебе?

– Мне больше ничего не надо – жди! Да, мне нужна обученная спокойная лошадь. Есть у вас в полку какая-нибудь пенсионерка, слишком пожилая, чтобы на ней гоняться за турками?

– У тебя должна быть лошадь!

–Да.

– Я имел в виду – разве у тебя ее нет? Ладно, вижу, что нет. Мне никогда не понять горожан – я вырос в седле. Договорились, будет тебе лошадь. У нас полно вьючных лошадок. Я укажу тебе место, куда придти, и завтра ты заберешь своего коня. Только выйди пораньше, а не то торговцы пустят его на мясо – солдаты, знаешь ли, оставляют за собой долги.

– Он черный?

– У него четыре ноги. И этого достаточно.

Он назвал мне адрес. Я в это время уже примерял его шляпу. Она мне была как раз впору. Он убеждал меня, что я выгляжу ослепительно. Я прорепетировал свою роль посланника. Затем, пожав друг другу руки, мы расстались. Отдав честь, капитан Сан-Лазионио бесшумно отступил в тень аллеи и сгинул.

Я зашел в одно небольшое заведение, уселся за спрятанный от глаз окружающих столик и глубоко погрузился в свои мысли, временами прикладываясь к стакану и делая маленький глоток.

Лошадь мне пообещали. Очень хорошо. Это намного продвинуло мои дела. Я был в неоплатном долгу перед капитаном Джоном Пелегрино Сан-Лазионио. Делом чести было отнести его послание.

С другой стороны, будет ужасно, если Ла Сингла в самом деле сбежит с ним! Какой удар для театрального искусства! Это немыслимо для меня, Кемперера, Малайсии! Вспоминая ее вчерашнее волнение, я решил, что она действительно приготовилась сбежать с этим галантным капитаном. Жизнь с Кемперером временами невыносима, но и скачки в карете по горам тоже не назовешь идеальной альтернативой. Все же ради самой Ла Синг-лы я должен доставить послание ее любовника. Но...

Необходимо прежде обговорить это дело с де Ламбантом.

Бросив горсть монет на стол, я пошел к выходу. Мне польстило, что официант, провожая меня до дверей, кланялся и называл "капитаном".

Только я вышел на улицу, как на меня набросились два хулигана. Они заломали мне руки за спину, не дав вытянуть меча. Я храбро боролся с ними отчаянно брыкался и звал на помощь. Я сражался, но был бессилен против наносимых мне пинков и ударов по голове.

Это были не воры-карманники. Они не пытались ограбить меня и смыться. Напротив, они потащили меня к каналу Вамонал. Я всеми силами сопротивлялся, призывая на их головы гнев Сатаны. Я предложил им заплатить, чтобы они только не испортили мой мундир, но мои слова не доходили до их ушей. Один из них своей грязной рукой закрыл мне рот. На самом берегу канала я сопротивлялся как сумасшедший и почти уже вырвался, но они снова схватили меня и сильными ударами сзади сбросили в воду.

Пенистая зеленая вода поглотила меня. Я был в полном сознании. Но не физическая боль терзала меня, а боль несправедливости. Вода, илистый мир были воплощением затягивающей меня несправедливости. Это было невыносимо. Я почувствовал, что жизнерадостная часть моей души навсегда покинула меня, и мне захотелось только умереть, утонуть, раствориться в грязи. Я коснулся вытянутыми руками грязного дна канала, решив больше никогда не подниматься наверх. Этот позор должна пережить только треугольная шляпа в перьях.

Каждого временами бьют. Но была предана моя вера в людей и любовь к ним; лучше бы меня убили, лишь бы не ввергали во тьму кромешную. Моего лица коснулись водоросли, я схватился за них и вместе с ними всплыл наверх. Прямо на меня глядела каменная голова кинжалозуба. Изо рта зверя торчало железное кольцо. Моя реакция была мгновенной, и я схватился за кольцо. Выплюнув грязную воду, я подтянулся к берегу. Теперь, когда опасность была позади, на помощь мне прибежали два официанта из таверны. Я лежал на гальке лицом вниз и не давал им поднять меня. Я плакал.

Какой-то незнакомец с ближайшей барки выловил треугольную шляпу капитана и водрузил ее мне на голову. Они посадили меня. Напавшие давно исчезли в боковой аллее. Вокруг меня росла толпа – работяги, какие-то типы в передниках; одни смеялись, другие волновались и негодовали – все глазели на образчик немилости Фортуны.

Я не мог вынести всеобщего посмешища. Вскочив на ноги, я вырвался из толпы и, придерживая шляпу, бросился прочь. С одежды ручьями текла вода. Пробежав мимо кузнечных мастерских, я заскочил в заросший травой двор и упал на сломанный шлифовальный круг. Униженный и оскорбленный, я закрыл лицо руками.

В моей памяти возник образ капитана Джона Сан-Лазионио. Он как ветер несся по горным склонам вместе со своей Ла Синглой. Может быть, это он отдал приказ этим ублюдкам, считая, что я имею виды на Ла Синглу? Даже в нынешнем мрачном расположении духа я не мог в это поверить. Возможно, за всем этим стоит Отто Бентсон? Тоже вряд ли. И тут я подумал о Поззи Кемперере.

Это могло быть только его рук дело и ничьих больше. Решив, что жена должна остаться верной ему, он разнюхал все о капитане и расставил доблестному офицеру ловушки. И его амбалы, которыми он часто похвалялся, ошибочно приняли меня за капитана Лазионио! Почему бы и нет? Разве не было на мне треугольной шляпы капитана? Даже официант принял меня за вояку.

К тому же хулиганы необычайно глупы. Замечательно. Маэстро должен узнать о разбойном нападении его людей на невинного человека.

Я все еще чувствовал, что меня предали. Несчастье опустошило меня; но не лежать же остаток дней на шлифовальном кругу. Шатаясь, я встал на ноги, отряхнул шляпу и побрел к Ароматному кварталу. В сапогах хлюпала вода. И поделом старой лисе, если он потеряет Ла Синглу. Сейчас я исполню роль подмоченного Купидона и тотчас вручу ей послание Лазионио о тайной встрече.

"Как однако быстро сбылось предсказание калеки-мага,– произнес я про себя.– Они могут предвидеть события. А постель, которую мы делим, это, конечно, ложе Ла Синглы".

Конечно, мне, возможно, больше никогда не доведется в нем побывать, но я знал все прелести этого рая. Противоестественно помогать другому человеку войти туда, в особенности тому, по чьей милости тебя бросили в вонючий канал.

Что-то уж подозрительно быстро сбылось пророчество. Возможно, предсказатель сам привел налетчиков от Кемперера. Ходили слухи, что у старого негодяя были такие же длинные руки, как у Высшего Совета.

Пересекая площадь Руппо, я остановился и стряхнул со шляпы оставшиеся капли воды. На другой стороне площади, на привычном месте сидел пухлый молодой астролог Партере. А перед ним – стройная женская фигурка с золотистыми волосами. Ла Сингла снова пришла к нему за советом.

Я спрятался за обломками капители и наблюдал за ней одновременно с сочувствием и раздражением. В трудную годину она поминутно бегала к предсказателям, напоминая испуганного ребенка, ищущего утешения у юбки матери. То, что она снова обратилась к Партере, говорило о том, что капитан посеял смятение в ее очаровательной груди.

Астролог находился в тени; на Ла Синглу, как и вчера, светило солнце, но оно не было таким ярким, как в прошлый раз.

Но как изящны были ее движения и выразительны жесты! Такой неподражаемой естественностью могла обладать только великая актриса. Наклонившийся к ней астролог тоже казался завороженным. Я видел, что они разговаривали, но голосов не слышал. Однако жесты Ла Синглы были столь красноречивы, что я понимал происходящее между ними, как будто сам находился рядом.

Она сказала ему, что пришла, как и обещала, чтобы забрать заказанный ранее гороскоп. С каким деликатным выражением! Ей впору было бы играть в пантомиме, где не надо слов! Но все же по жестам я не сразу смог определить, кому предназначался этот гороскоп. И только когда Партере вытащил из рукава лист бумаги и вручил ей, я вдруг понял, что гороскоп был составлен на ее солдата. Она получала в руки судьбу Лазионио.

Тут же из кармана, привязанного лентой к юбке, Ла Сингла достала серебряную монету. Она вложила ее в ладонь астролога. Приятно было глядеть на пластику ее движений, когда она вытягивала руку вверх, чтобы дотянуться до руки астролога. Партерелишь немного нагнулся, оставаясь по-прежнему в кресле.

Отступив чуть в сторону, Ла Сингла развернула бумагу и впилась глазами в написанное. О непередаваемое изящество, с каким вдруг безжизненно поникла кисть ее руки! Какую гамму смятенных чувств отразило внезапно побледневшее лицо! С какой утонченной грацией была прижата к прелестным губам тыльная сторона ладони – как бы с целью подавить рвущийся крик. А это отчаянье во взоре? А неподдельные слезы, струящиеся по бледным ланитам? Какое искусство! Какой талант, господи!

Далеко стоял я от сцены, но жесты и мимика Ла Синглы так ясно передали содержимое гороскопа, что я как будто сам его прочел.

Ясно было, что часы пребывания капитана на сцене Театра Теней Жизни сочтены. Ла Сингла и астролог жестикулировали, глядя сначала на восток, затем на север. Ах, Твртко, беспощаден твой меч! Исполнены ненависти и коварства твои гяуры! И расставлены уже засады в Прилипитах для тех, кто осмелится преследовать тебя! Увы, бедный Лазионио! Такой молодой! Так скоро! И звезды так жестоко ополчились против тебя, как ты того и опасался! Смотри, как страдальчески обхватила голову твоя возлюбленная, как будто не ее это голова, а отрубленная твоя!

С бледным челом, с дрожащими губами спрятала Ла Сингла гороскоп на груди и как безумная бросилась прочь. Сцена ухода была сыграна безукоризненно, как и все, что играла Ла Сингла, но – в последний миг – она скосила глаза в сторону моего укрытия.

Ну, я так и думал. Актриса до мозга костей, могла ли она не проверить реакцию публики? Все это время она знала, что я за ней наблюдаю! Еще секунду назад я воображал, что мрачные пророчества Партере погонят ее прямиком к Лазионио. Я уже представлял, как она умоляет его внять предостережениям звезд и остаться, а полк пусть себе выступает в полночь без командира. Но нет, нет, не будет этого, теперь-то я уж точно знал.

Оценивая ее последний взгляд, я пришел к выводу, что она действительно страдала, но это не мешало ей испытывать удовольствие от прекрасно разыгранной пантомимы. Это я мог понять. Не то чтобы здесь было поровну игры и настоящих чувств, просто игра и реальность давно стали для нее одним и тем же.

Карета может спокойно уезжать в полночь, Ла Синглы в ней не будет. Свои роли она предпочитала разыгрывать перед публикой, способной по достоинству оценить ее волшебный дар. Кемперер это мог, а вот солдаты, заглядывающие в глаза смерти где-то в недоступных горах,– сомнительно. В ее натуре артистический темперамент всегда брал верх над воинским чувством повиновения долгу. Она любила, она переживала, она страдала – и у нее хватало ума не делать ничего такого, что могло бы положить конец этим увлекательным занятиям.

Хотя я все еще не просох после своих водных процедур, к Кемпереру я направился с легким сердцем и твердым намерением хорошенько ему врезать за столь гнусную ошибку. Я заметил, что Ла Сингла шмыгнула в дом через боковой вход. Я же прошагал через двор, и вой собак знаменовал мое прибытие. Я предстал перед Кемперером на глазах дюжины свидетелей. Вода обличающе капала с моих одежд на ковры. То была драматическая сцена.

– Периан, дорогуша, какое горе! – Он всплеснул руками и запрыгал передо мной, скаля редкие зубы.– Чтобы не кого-то там, а именно тебя избили на улице, как самого заурядного ходока! Что-то ты оплошал. Представляю, как ржали эти бессердечные хамы, отправляя тебя поразвлечься с рыбами. Жаль, меня там не было.

– Извинения не помогут, Кемперер! Наши пути расходятся отныне и до тех пор, пока я не получу надлежащую сатисфакцию! Я знаю, что именно ты натравил на меня своих головорезов.

Последовала одна из самых ужасных сцен в моей карьере. Маэстро схватил меня за мокрый рукав и потащил в свой кабинет.

– Идем в мою обитель, дорогуша, бедный утопленный солдатик, и обсудим все без свидетелей, как и полагается джентльменам. Боже, даже перья на шляпе поникли! Что уж говорить об остальном!

Дверь в кабинет захлопнулась, он запер ее на ключ, продолжая говорить в том же ерническом тоне, только в глазах появились злобные искорки. Каждое слово он подкреплял взмахом трости.

– На твоем месте, свежевыстиранный ты мой, я не стал бы питать иллюзий насчет того, что мои головорезы напали на тебя по ошибке. Они не ошибаются. О нет, они учуяли бы тебя в любом маскараде, даже самом необычном.

– Врешь, старый маньяк! Они приняли меня за владельца этой шляпы!

– Нет, рыбонька, не обманывайся. Я уже сказал тебе, что мои люди не ошибаются. Вчера они следили за моей милой благоверной,– оскалу с каким он это произнес, позавидовал бы кинжалозуб,– вчера в полдень, как я им и приказал. Они видели, как ты уламывал эту распутницу зайти в свою грязную нору. Они засекли, как долго она там оставалась, в твоих гнусных объятиях. Они все мне точно доложили... В Малайсии мы все под колпаком, не так ли, водоплавающее?

Завершая каждую фразу, Кемперер так свирепо бил меня тростью, что из одежды фонтаном летели брызги воды.

– Но я не виновен, Поззи, поверь мне, старый извращенец, не виновен я.

– Невинен, как петух! – Бац!

– Я чист. Я никогда не прикасался к ней. Ты напрасно обвиняешь меня. Ты свихнулся старый, ревнивый козел.

– Такой я есть. Поэтому я приму все меры, чтобы рассчитаться с тобой и с этим кавалерийским болваном, у которого голова забита каретами и полуночными похищениями. Его ждут ужасные страдания. Я заплатил этим бандитам за то, чтобы они сбросили тебя в канал, и не напрасно потратил деньги. Ты хнычешь здесь, а Мария плачет на улице.– Бац! Бац!

Изможденный, я прислонился к двери и вытер лицо.

– Какой ты негодяй! Тебя не волнуют ее оскорбленные чувства...

– Да пусть хоть кипятком писает. Образумится со временем.– Бац!

– Так вот что я заслужил, стремясь помочь тебе. А ведь я сказал Лазионио оставить твою жену в покое, и вот как мне за это отплатили. Если бы ты знал, как мне здесь все омерзительно...

Он взорвался диким хохотом и исполнил что-то вроде джиги, когда отпирал дверь.

– Ну, ты в точности Карагог. Неудачник во всех делах. Не преуспел ты в роли любовника, а солдату пришлось окунуться. Возможно, теперь ты поймешь: на сцене играть безопаснее, чем совать свой нос не в свои дела!

Хотя я продолжал хорохориться, настроение мое было подавлено.

– Есть же люди, глухие к утонченным эмоциям других! Когда я выходил из кабинета, то начал чихать. Кемперер при этом язвительно хихикал.

Печально взглянув на него, я сказал:

– Холодная вода в канале, видимо, сделала свое дело. Я умру молодым, как и Лазионио, которому суждено погибнуть в ущельях Прилипитских гор.

– Брось это, беспутная рыбка! Только глупые женщины верят гороскопам моя шлюшка-жена оказалась глупее, чем я думал, и попалась на фальшивку. Возьми себя в руки и прекрати обливать мой ковер. Ползи домой, обсохни и запомни этот урок.

Я был так подавлен и расстроен, что только спустя некоторое время – уже далеко за полночь – до меня дошел смысл его издевки по поводу ложного гороскопа. Он подкупил Партере, так же как и тех громил, которые чуть не убили меня.

До сих пор картина жизни представлялась мне исполненной светлыми и радостными красками, но это бессмысленное нападение заставило меня задуматься о всеобщем эгоизме и, что хуже всего, о своем собственном эгоизме. Мир повернулся ко мне своей мрачной стороной, и моя жизнерадостность была поколеблена. Мне было страшно, я казался себе маленьким мальчиком, заблудившимся в джунглях.