Текст книги "Вамфири"

Автор книги: Брайан Ламли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Она взглянула на Джорджа и Анну, и они ободряюще улыбнулись ей в ответ. Неужели они не чувствовали холода, не ощущали странности происходящего? Похоже, они решили, что она беспокоится о викарии, о том, сумеет ли он довести до конца службу. Может быть, они и чувствовали, что в церкви очень сыро, но едва ли что-либо еще, кроме этого.

Джорджину же мучило нечто большее, чем холод, как, впрочем, и викария. Он механически, монотонно, как робот, читал слова службы, пропуская строки и торопясь побыстрее закончить. При этом он избегал смотреть на кого-либо, в особенности на Юлиана, немигающий пристальный взгляд которого он по-прежнему на себе ощущал.

– Возлюбленные мои, – продолжал бормотать старик, обращаясь теперь к крестным родителям, Анне и Джорджу, – вы принесли сюда этого младенца, дабы он был окрещен...

«Я должна прекратить это! – В душе у Джорджины рос ужас, мысли ее путались. – Должна, прежде чем это – что именно? – произойдет!»

– ...дабы очистить его от грехов, освятить... Снаружи, теперь уже намного ближе, загрохотал гром. Яркие молнии осветили западные окна церкви, и отблески их разноцветным калейдоскопом заиграли на внутреннем убранстве церкви. Люди, стоявшие вокруг купели, стали сначала золотыми, потом зелеными и, наконец, малиновыми. Лежавший на руках у Джорджины Юлиан был кроваво-красным, казалось, что и глаза его, прикованные к викарию, налились кровью.

В дальнем конце церкви, под кафедрой, лениво шаркал метлой по каменным плитам могильщик, подметавший пол и до сих пор никем не замеченный. Вдруг он без какой-либо видимой причины бросил метлу, стянул с себя фартук и почти бегом кинулся прочь из церкви. Было слышно, как он сердито бормотал себе что-то под нос. Очередная вспышка молнии осветила его сначала голубым, потом зеленым и, наконец, ослепительно белым светом – что было похоже на изображение на негативной пленке. Но вот он достиг двери и скрылся из вида.

– Чудак! – нахмурившись, проводил его взглядом несколько пришедший в себя викарий. – Он убирает церковь, потому что, как он утверждает, чувствует в себе «призвание» к этой работе.

– Может быть, продолжим? – Джордж был сыт по горло всякого рода задержками.

– Конечно, конечно, – старик викарий вновь уставился в книгу и успел прочитать еще несколько строк. – Э-э-э... обещайте, что станете его поручителями, и он отречется от дьявола и деяний его и навсегда поверит...

Юлиану, похоже, все это тоже надоело. Он засучил ножками и собрался с силами, чтобы огласить церковь громким криком. Личико его надулось и стало синеть, что, несомненно, означало крайнюю степень неудовольства и гнев, вот-вот готовый вырваться наружу. Джорджина не могла подавить вздох облегчения. Все-таки Юлиан был всего лишь беззащитным маленьким ребенком...

– ...плотские побуждения... был распят, умерщвлен и погребен, чтобы он прошел через ад, а на третий день воскрес, чтобы он...

«Всего лишь ребенок, – думала между тем Джорджина, – в жилах которого течет кровь Илии и моя, и... и?..»

– ...быстрый и мертвый?

Прямо над церковью раздался оглушительный раскат грома.

– ...воскрешение плоти и вечную жизнь после смерти?

– Веруем во все вышесказанное, – хором, заставив Джорджину вздрогнуть, ответили Анна и Джордж.

– Да будет, следовательно, окрещен он в нашей вере?

– Таково его желание, – снова раздались голоса Анны и Джорджа.

Однако Юлиан вдруг громко запротестовал. От его крика, казалось, задрожали стены и крыша, и он с поразительной для младенца силой забился на руках у тщетно пытавшейся его успокоить матери. Старый викарий почувствовал, что надвигается беда. Он не знал, в чем именно она будет заключаться, но был уверен в ее неизбежности, а потому решил не тянуть с завершением обряда и взял ребенка из рук Джорджины. Белые крестильные одежды Юлиака светились неоновым светом, а сам он розовым комочком дрожал и бился в их складках.

Стараясь перекричать вопящего младенца, викарий обратился к Джорджу и Анне.

– Нареките это дитя.

– Юлиан, – коротко и просто ответили оба. Он кивнул головой.

– Юлиан. Крещу тебя во имя... – Он замолчал и посмотрел на ребенка. Привычным движением правой руки он зачерпнул воду из купели и окропил ребенка.

Юлиан продолжал вопить. Кроме этого вопля ни Джордж, ни Анна, ни Джорджина ничего не слышали. Передав ребенка священнику, Джорджина вдруг почувствовала себя свободной, отстранилась от происходящего и как будто со стороны ожидала того, что должно случиться. Ее все это не касалось, она всего лишь наблюдатель, а священник пусть сам несет свое бремя при исполнении обряда. Она слышала лишь крик Юлиана, но сознавала при этом, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее.

В крике младенца викарию вдруг послышались новые нотки. Это был уже не плач ребенка, а рев дикого зверя.

Часто моргая и раскрыв от удивления рот, он переводил взгляд с одного лица на другое.

Джордж и Анна натянуто улыбались, а Джорджина выглядела какой-то маленькой и потерянной, совершенно измученной. Потом взгляд его вновь упал на Юлиана. Младенец яростно, поистине по-звериному рычал! Крик его был маскировкой, за которой скрывались ужасные звуки ада!

Дрожащей, как лист на ветру, рукой старик зачерпнул немного воды, смочил ею лобик ребенка и пальцем начертил на нем крест. Святая вода подействовала, как ядовитая кислота.

– Нет! – раздался громогласный вопль. – Не смей возлагать на меня крест, ты, коварный христианский пес!

– Что это?.. – викарию показалось, что он сходит с ума. За толстыми стеклами очков глаза его выкатились из орбит.

Никто из присутствовавших не слышал ничего, кроме детского крика, который вдруг словно по волшебству смолк. В наступившей абсолютной тишине старик и младенец пристально глядели друг на друга.

– Что это?.. – теперь уже шепотом повторил викарий. И вдруг на его глазах на лбу ребенка возникли две выпуклости, словно два пузыря, готовые вот-вот лопнуть. Потом кожа раскрылась, и из-под нее появились два тупых искривленных рога. Челюсти Юлиана вытянулись, как у собаки, раскрылись, и в красной пасти задрожал змеиный язык. Дыхание этого существа было смрадным, как воздух могилы, а глаза зеленовато-желтого, серного, цвета, словно огнем, жгли лицо викария.

– Иисус! – вскрикнул старик. – Великий Боже! Кто же ты? – и он выронил из рук ребенка. Вернее, едва не выронил, поскольку Джордж, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что глаза викария остекленели, тело обмякло и кровь отлила от его лица. Прежде чем старик рухнул на пол, Джордж успел шагнуть к нему и подхватить Юлиана.

Анна бросилась к старику и, схватив за руку, смягчила падение, мягко уложив его на пол. Джорджина едва стояла на ногах. Она, как и Джордж с Анной, ничего не видела и не слышала, но она была матерью Юлиана. Она чувствовала, что что-то должно произойти, и теперь понимала, что это уже случилось. В тот момент, когда в церковный шпиль ударила молния и раздался оглушительный, невероятной силы раскат грома, она потеряла сознание.

А гром все гремел и гремел...

И вдруг наступила тишина. Понемногу начало светлеть, со стропил осыпалась пыль. Джордж и Анна, бледные, как привидения, задыхаясь от ужаса, смотрели друг на друга в полумраке церкви.

А на руках у крестного отца словно ангелочек лежал Юлиан...

* * *

Джорджина после всего произошедшего целый год не могла прийти в себя. Все это время Юлиан жил со своими крестными родителями, но к концу года у них родился собственный ребенок, потребовавший от них внимания и заботы. Джорджину лечили в каком-то частном санатории. Ее болезнь никого особенно не удивила – долго назревавший в ней нервный срыв все-таки произошел, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Джордж, Анна и другие друзья часто навещали ее, но никто и никогда не упоминал при этом ни о прерванном обряде крещения, ни о смерти старого викария.

С ним произошел своего рода удар. Здоровье его давно было слабым. После того, как он без памяти упал в церкви, он прожил всего несколько часов. Джордж сопровождал его в «скорой помощи» до больницы и оставался с ним до самой смерти. Прежде чем навсегда покинуть этот мир, викарий пришел в сознание.

Взгляд его широко раскрывшихся глаз остановился на Джордже, и в них отразились воспоминания и одновременно неверие в реальность произошедшего.

– Все в порядке, – успокаивающе похлопывая старика по руке, сказал Джордж. – Успокойтесь, вы в надежных руках.

Но в ответ тот лишь крепко вцепился в него.

– В хороших руках! В хороших руках? Боже мой! – Сознание викария, казалось, прояснилось. – Мне снился сон... сон... шел обряд крещения. И вы были там. – Слова его прозвучали почти как обвинение.

Джордж улыбнулся.

– Должен был состояться обряд крещения, – ответил он. – Но не волнуйтесь, вы сможете завершить его, когда поправитесь.

– Так это было на самом деле? – старик попытался сесть. – На самом деле?

С помощью медсестры Джорджу удалось удержать его и уложить обратно на подушки. Потом викарий вдруг как-то обмяк, лицо исказила судорога. Медсестра бросилась за врачом. Продолжая конвульсивно дрожать, викарий согнутым пальцем поманил к себе Джорджа. Лицо его позеленело от страха.

Джордж наклонился, приложив ухо к губам викария, чтобы услышать его слабый шепот.

– Крестить его? Нет-нет, вы не должны это делать! Сначала... сначала изгоните из него нечистого духа!

Это были последние слова в его жизни. Джордж никому ничего не рассказал, решив, что старик просто помешался.

Спустя неделю после крещения на лбу маленького Юлиана вдруг появилось множество крошечных белых прыщиков. Вскоре они сами по себе подсохли и исчезли, оставив после себя едва заметные, похожие на веснушки отметины...

Глава 5

-Он был таким забавным малышом! – смеясь, говорила Анна Лейк, тряхнув головой и подставляя лицо проникавшему сквозь полуоткрытое окно машины ветру, трепавшему ее белокурые волосы. – Ты помнишь тот год, когда он жил у нас?

Был конец лета 1977 года, и они направлялись в гости к Джорджине и Юлиану, собираясь провести с ними неделю. В последний раз они виделись с ними два года назад. Джорджу мальчик показался тогда несколько странным, и он неоднократно говорил об этом – конечно же, не Джорджине и тем более не Юлиану. Он поделился своими наблюдениями с Анной, когда они остались наедине.

–  – Забавный малыш? – он удивленно приподнял бровь. – Думаю, можно называть это и так. Но я бы скорее назвал его странным. И насколько я мог судить во время нашего последнего визита, он мало изменился с тех пор. Странный ребенок превратился в странного юношу.

– Ну, Джордж! Это же просто смешно. Все дети так не похожи друг на друга. Просто Юлиан чуть больше отличается от остальных. Вот и все.

– Послушай, – начал Джордж. – Когда этот ребенок появился у нас, ему не исполнилось еще и двух месяцев, но у него уже были зубы! Острые, как иглы, зубы! И, помнится, Джорджина говорила, что он родился с ними. Вот почему она не могла кормить его грудью.

– Джордж! – укоризненно, даже немного резко, прервала его Анна, напоминая о том, что на заднем сиденье машины сидит Хелен, их дочь, – очаровательная, в некоторых отношениях не по летам развитая шестнадцатилетняя девушка.

Хелен намеренно громко вздохнула и обратилась к матери.

– Мама! Мне уже давно известно, для чего существует женская грудь, помимо того что естественным образом привлекает к себе внимание противоположного пола. Пора бы тебе перестать считать эту тему запретной для меня, исключить ее из списка табу!

– Список табу! – усмехнулся Джордж.

– Джордж! – на этот раз еще резче одернула его Анна.

– На дворе тысяча девятьсот семьдесят седьмой год! – саркастически произнесла Хелен. – Но об этом по-прежнему не следует знать! Во всяком случае в этой семье. Я имею в виду – о том, что кормить ребенка грудью вполне естественно. Или я не права? Более естественно, чем позволять тискать ее, сидя в заднем ряду какого-нибудь захудалого кинотеатришки.

– Хелен! – Анна обернулась к дочери и гневно сжала рот – Это было так давно! – Джордж полупечально-полунасмешливо взглянул на жену.

– Что было? – быстро спросила она.

– Когда я в последний раз тискался в киношке, – ответил он.

– Это все твое воспитание! – в негодовании обратилась к мужу Анна. – Ты всегда обращался с ней, как со взрослой.

– Потому что она почти взрослая, – ответил он. – Анна, дорогая, мы можем руководить ими только до определенной поры, а потом у них начинается своя, самостоятельная жизнь. Хелен здоровая, умная, веселая и красивая девушка, и она не курит марихуану. Она уже четыре года носит бюстгальтер, и каждый месяц у нее...

– Джордж!!!

– Табу! – хихикнула Хелен.

– Так или иначе, – в голосе Джорджа послышалось раздражение, – мы говорили не о Хелен, а о Юлиане. Хелен, я считаю, вполне нормальная девушка. А вот ее кузен, точнее двоюродный кузен, – нет.

– В чем конкретно? – возразила ему Анна. – Приведи мне хотя бы один пример! Ты говоришь, что он ненормален. В чем именно это проявляется? Его интеллект выше или ниже нормального?

– Как только речь заходит о Юлиане, – вмешалась в разговор Хелен, – у вас всегда дело кончается ссорой. Неужели он действительно стоит того?

– Любимчик твоей матери, – бросил через плечо Джордж. – Джорджина – ее кузина, а Юлиан – сын Джорджины. А это значит, что они неприкасаемы. Твоя мать отказывается признать очевидное, вот и все. Это касается любого из ее друзей – она и слова плохого о них не хочет слышать. Достойное похвалы свойство. Но я всегда называю вещи своими именами. Я считаю, и всегда считал, что Юлиан слегка не в себе. Я всегда говорил, что он со странностями – Ты считаешь, что он педераст? – спросила Хелен – Хелен! – протестующе воскликнула мать – Но это словечко я слышала от тебя! – тотчас же возразила ей Хелен. – Ты сама называла геев педерастами!

– Я никогда не говорила о... гомосексуалистах! – в ярости закричала Анна. – А уж тем более с тобой.

– Я слышала, как однажды в разговоре с тобой папа отозвался о ком-то в том смысле, что он распутен, как лишенный сана викарий, – спокойно возразила Хелен. – А ты ответила: «Как, неужели он педераст?»

Анна резко обернулась к дочери и, несомненно, дала бы ей пощечину, если бы только могла дотянуться.

– Значит, в будущем, прежде чем вести взрослые разговоры, нам следует запирать тебя в комнате? – покраснев от злости, спросила Анна. – Ты просто несносная девчонка!

– Наверное, тебе именно так и следовало бы поступить, – Хелен тоже готова была вспылить, – прежде чем я научилась употреблять разные словечки!

– Ну, будет вам, будет! – успокаивающе заговорил Джордж. – Все ясно. Вы забыли, что мы едем отдыхать? Я, наверное, сам виноват, но Юлиан всегда вызывал во мне раздражение. Я и сам не знаю почему. К счастью, он, как правило, избегает встречаться с нами, когда мы приезжаем. Надеюсь, так будет и на этот раз. Я, во всяком случае, буду чувствовать себя спокойнее. Он не относится к числу симпатичных мне людей. А что касается его воспитания и умственных способностей, – (Хелен едва удержалась, чтобы не прыснуть со смеху), – ничего не могу сказать. Но ведь в свое время его вышвырнули из школы, и...

– Не правда! – Анна попыталась высказать свое мнение. – Его никто не вышвыривал! Он опередил всех и сдал экзамены на год раньше, получив квалификации по всем предметам Разве обладание выдающимися умственными способностями свидетельствует о том, что человек ненормален, или о том, что он... гомосексуалист? Боже упаси( Сидящая здесь мисс Всезнайка имеет пару приличных баллов по не самым главным в школе предметам и при этом, видимо, считает себя почти что энциклопедически образованным человеком. Что ж, в таком случае Юлиана следует считать гением! Джордж, а какие квалификации у тебя?

– Не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору, – ответил он. – Но, насколько я слышал, среди выпускников университета гораздо больше геев, чем среди выпускников всех школ вместе взятых. И...

– Джордж, ты не ответил на мой вопрос.

– Ты же знаешь, я производственник, – со вздохом ответил Джордж. – И в этой области у меня вполне достаточно квалификации и знаний. Я владею практически всеми специальностями. Потом я стал инженером и вкалывал на своего босса, зарабатывая для него кучу денег, пока, наконец, не завел собственное дело. Но в любом случае...

– Я говорю об академических знаниях, – настаивала на своем Анна.

Джордж молча продолжал вести машину, глубоко вдыхая теплый воздух, лившийся сквозь открытое окно салона.

– Здесь мы с тобой равны, дорогая, – через некоторое время раздался его голос.

– Значит никаких! – торжествующе воскликнула она. – Следовательно, Юлиан умнее нас всех вместе взятых! Во всяком случае, если судить по документам. Уверяю вас, что пройдет немного времени – и он еще покажет, на что способен. Ну да, конечно, я согласна, что он чересчур уж тихий, что он двигается, как привидение, что он с меньшим энтузиазмом и активностью воспринимает жизнь, чем это свойственно молодым людям в его возрасте. Но Бога ради, будьте к нему снисходительны! Вспомните, что у него была нелегкая жизнь! Он никогда не знал своего отца. Джорджина, растившая его одна, после смерти Илии так до конца и не оправилась. Двенадцать лет, все свое детство, он провел в старинном мрачном особняке. Стоит ли удивляться, что он вырос несколько замкнутым?

Кажется, она выиграла этот бой. Ни Джордж, ни Хелен не возразили ей ни слова и, судя по всему, потеряли всякий интерес к спору. Анна попыталась найти другую тему для разговора, но, так ничего и не придумав, спокойно откинулась на сиденье.

Замкнутый... Хелен задумалась. Это Юлиан-то замкнутый? Может быть, мама хотела сказать – отсталый? Нет, она, конечно же, не это имела в виду. Застенчивый? Робкий? Да, скорее всего, она именно таким его и считает. Тем, кто знает его недостаточно хорошо, он действительно может показаться чересчур уж скромным. Однако Хелен во время их прошлого визита к тете два года назад имела возможность узнать его получше. Да и то она сомневалась в том, что вполне изучила его. Как ни странно, она едва ли знает, каков он на самом деле. Хелен улыбнулась про себя. Пусть лучше они продолжают считать его таким. По крайней мере они спокойно будут оставлять их наедине.

Нет, Юлиан, конечно, не был геем в полном смысле этого слова, хотя иногда, возможно...

Да... это было два года назад...

Хелен пришлось потратить немало сил и времени, прежде чем она заставила его разговаривать с собой. Она хорошо помнила, при каких обстоятельствах это произошло.

Они приехали тогда на десять дней. Был чудесный субботний день, второй день их пребывания в гостях. Родители и тетя Джорджина отправились в Салкомб – позагорать и искупаться в море. Юлиан и Хелен остались в доме одни. Он возился и играл со щенком восточноевропейской овчарки, а она занялась обследованием парка, огромного скотного двора, полуразрушенных старых конюшен и темных густых зарослей вокруг. Юлиан не любил купаться, он ненавидел яркое солнце и море, а Хелен готова была делать все что угодно, только бы родителей не было рядом.

Она нашла Юлиана в холодной мрачной библиотеке. Он был один, если не считать весело скакавшего возле его ног щенка. Хелен настойчиво звала его погулять вместе с ней, но он в ответ лишь упрямо качал головой, наотрез отказываясь от приглашения.

Неуклюже развалившись на канапе, он одной рукой трепал свисавшие в разные стороны уши щенка, а в другой руке держал книгу, и в этой единственной во всем доме комнате, куда никогда не заглядывало солнце, казался очень бледным.

– Ну почему ты не хочешь пойти? Ты мог бы мне все здесь показать.

– Он устает от долгих прогулок, – ответил он, указав на щенка. – Лапы еще не окрепли. А я моментально обгораю на солнце, поэтому не люблю бывать на нем. И потом, ты же видишь – я читаю.

– Не очень-то с тобой весело, – делая вид, что обиделась и надув губы, протянула она. – А что, на сеновале все еще лежит солома?

– На сеновале? – удивленно переспросил Юлиан. Лицо его, выделявшееся светлым пятном на фоне темного бархата канапе, никак нельзя было назвать некрасивым. – Да я там сто лет уже не был.

– А что это ты читаешь? – она присела рядом с ним и потянула к себе книгу, но он крепче сжал длинные пальцы выглядевшей очень мягкой и нежной руки и не позволил ей взять том, который читал.

– Это не для маленьких девочек, – ответил он, не меняя выражение лица.

Разочарованная неудачей, она тряхнула волосами и стала оглядываться вокруг. Комната была просто огромной и была разделена посередине, как это обычно делается в общественных библиотеках. Высокие, от пола до потолка, стеллажи были заставлены книгами. Они закрывали все стены, в которых были ниши, тоже забитые множеством томов. Пахло сыростью и пылью, старинными фолиантами. Воздух был до такой степени насыщен этими запахами, что даже дышать было страшно – казалось, если вдохнешь, легкие наполнятся буквами, словами, чернилами, частичками бумаги и клея.

В одном из углов комнаты стоял узкий неглубокий шкаф с открытыми дверцами. На ковре остался след от стремянки, указывающий, к какому именно стеллажу тащил ее Юлиан. Книги, стоявшие на его верхней полке, с трудом можно было разглядеть во мраке, царившем под потолком, затянутым пыльными нитями паутины. Однако в отличие от книг, ровными рядами расположенных на нижних полках, книги наверху стояли кое-как, лежали неаккуратными стопками. Такое впечатление, что пользовались ими часто и перебирали совсем недавно.

– Вот как? Значит, я маленькая девочка? А ты кто же тогда? Между нами всего лишь год разницы... – Она подошла к стремянке и стала подниматься наверх.

Кадык у Юлиана дернулся, он отбросил в сторону книгу и вскочил на ноги.

– Оставь в покое верхнюю полку, – ровным голосом произнес он, подходя к лестнице.

Не обращая на него никакого внимания, Хелен принялась вслух читать названия книг.

– Коатес. «Магнетизм человека, или Как гипнотизировать»... Фу! Ерунда какая-то! «Ликан...» «Ликантропия...» Это еще что? «Эротические откровения»... – Она восторженно захлопала в ладоши. – Это что, непристойные картинки, Юлиан? – Взяв книгу с полки, она раскрыла ее и тихо вскрикнула. Черно-белые рисунки на открывшейся странице были скорее отвратительными, чем эротическими.

– Положи на место! – прошипел стоявший внизу Юлиан.

Поставив книгу обратно, Хелен стала читать другие заглавия:

– "Вампиризм!" Ого! «Сексуальные возможности сатиров и нимфоманок», «Садизм и другие сексуальные отклонения», «Существа-паразиты»... Какое разнообразие! На этих старых книгах совсем нет пыли. Ты что, часто читаешь их, Юлиан?

– Слезай оттуда! – приказал он и тряхнул лестницу. Голос его был очень тихим, но в нем прозвучала угроза, при этом он был таким низким, почти утробным, какой ей никогда прежде не приходилось слышать. Он мог принадлежать взрослому мужчине, но не юноше. Хелен взглянула на него сверху вниз.

Юлиан стоял прямо под ней, его поднятое кверху лицо находилось где-то на уровне ее коленей. Глаза походили на две черные дыры, проделанные в нарисованном на бумаге лице, а зрачки отсвечивали подобно черному мрамору. Она внимательно всматривалась в это лицо, но никак не могла встретиться с Юлианом взглядом, потому что он избегал смотреть на нее.

– Что ж, теперь я верю, что ты действительно испорченный молодой человек, Юлиан, – стараясь поддразнить его, сказала Хелен. – Эти книги... и все остальное... – Теперь она была довольна, что из-за жары надела короткое платье.

Он отвернулся, провел рукой по лбу и отошел.

– Ты... ты хотела сходить на скотный двор... – Голос его вновь стал мягким и тихим.

– А можно? – Хелен спрыгнула с лестницы. – Я обожаю старинные коровники. Но твоя мама говорила, что это небезопасно.

– Думаю, что вполне безопасно, – ответил он. – Джорджина беспокоится по любому поводу. – С самого детства он называл мать Джорджиной, и она никогда против этого не возражала.

Они прошли по неприбранному дому. У самого выхода Юлиан извинился и сказал, что должен на минутку зайти в свою комнату. Когда он вернулся, на нем были темные очки и мягкая шляпа с широкими полями.

– Ты выглядишь прямо как бледнолицый мексиканский разбойник, – сказала шедшая впереди Хелен. Вместе с вертящимся под ногами щенком они направились на скотный двор.

В действительности он представлял собой обычную каменную пристройку, внутри которой деревянный настил на высоких столбах образовывал нечто вроде сеновала. Рядом находились конюшни, совершенно заброшенные, представлявшие собой не более чем скопление прижавшихся друг к другу полуразрушенных строений. Еще пять или шесть лет назад Бодеску позволяли местному фермеру держать здесь зимой своих лошадей. В коровнике он хранил для них сено.

– И зачем вам такое большое поместье? – спросила Хелен, когда они вошли в коровник, внутри которого в лучах солнечного света плясали пылинки, а в углах копошились и скреблись мыши.

– Что ты сказала? – не сразу откликнулся Юлиан, мысли которого в этот момент витали где-то далеко.

– Я говорю о поместье, обо всем поместье в целом. И об этой высокой каменной стене вокруг. Сколько у вас земли внутри этих стен? Около трех акров?

– Больше трех с половиной, – ответил он.

– Огромный неуютный дом, старые конюшни, коровники, заросшие пастбища и даже тенистый густой лес, по которому можно гулять, любуясь красками осени! Я спрашиваю, зачем нужно такое большое пространство для жизни двоих самых обычных людей?

– Обычных? – удивленно переспросил он, влажно блеснув глазами за толстыми линзами очков. – Значит, ты считаешь себя обычным человеком?

– Конечно.

– А я нет. Я считаю, что ты вполне уникальная личность. Как, впрочем, и я, и Джорджина, и другие, – все мы непохожи друг на друга. – Он говорил, судя по всему, совершенно искренне, даже несколько агрессивно, как будто стараясь заранее предупредить любые возможности возражения со стороны Хелен. Потом вдруг успокоился и пожал плечами. – Так или иначе, речь не идет о том, нуждаемся мы в таком поместье или нет. Оно наше, вот и все.

– Но откуда оно у вас? Я уверена, что вы не могли купить его. Ведь на свете столько мест, где жить намного... ну, скажем, легче.

Огибая сваленные в кучи старые сланцевые плитки и перешагивая через разбросанный по вымощенному полу сломанный и ржавый инвентарь, Юлиан подошел к подножию деревянной лестницы.

– Вот он, сеновал, – сказал он, обернувшись и обратив к Хелен внимательный взгляд темных глаз. Она не могла их видеть, но всем существом чувствовала этот взгляд.

Он двигался иногда так плавно, что казалось, будто он ходит во сне. Именно таким образом он осторожно, шаг за шагом, стал подниматься по ступеням.

– Здесь и в самом деле еще лежит солома, – проговорил он лениво, намеренно растягивая слова.

Хелен следила за ним, пока он не скрылся из вида. В нем чувствовался какой-то неутоленный голод. Отец считал его мягким, почти что женственным, но Хелен думала по-другому. Он казался ей обладающим разумом диким зверем, волком, действующим ненавязчиво, исподтишка, будучи всегда настороже в ожидании подходящего случая...

Она почувствовала, как внутри у нее все напряглось, и, прежде чем последовать за ним, несколько раз глубоко вдохнула.

– Теперь я вспомнила! Этот дом принадлежал твоему прадедушке, так ведь? – сказала она, осторожно поднимаясь по лестнице.

Наконец она оказалась на сеновале, где потемневшее от времени, пропитанное пылью сено было собрано в три пирамидальных стожка. С одной стороны чердак был открыт, и от дождя и непогоды защищен выступающими частями фронтона. Сквозь щели в крыше на сеновал проникали тонкие лучики солнца, в которых плясали пылинки. Желтые пятна солнечного света видны были на полу.

Перочинным ножом Юлиан разрезал веревки, скреплявшие один из стожков, самый высокий. Словно раскрывшаяся древняя книга, он развалился на части, и Юлиан принялся руками разгребать сено.

«Это похоже на цыганскую постель, – подумала Хелен, – или на ложе распутника».

Она упала лицом вниз в сено, сознавая, но совершенно не заботясь о том, что платье при этом задралось, открыв трусики. Она не сделала даже попытки поправить его, но вместо этого слегка раздвинула и вытянула ноги и выгнула спину. Ей удалось создать впечатление, что движение было совершенно непроизвольным, хотя на самом деле это было далеко не так.

Она чувствовала, что неподвижно стоявший за ее спиной Юлиан внимательно наблюдает за ней, но не обернулась, а положила на руки подбородок и принялась смотреть на улицу сквозь открытый конец чердака. Отсюда хорошо были видны стена, ограждающая территорию поместья, извилистая дорога и лесные заросли. Тень Юлиана закрыла солнце, и Хелен затаила дыхание. Раздался шорох сена... он подкрался, словно лесной волк, и стоял теперь прямо над ней.

Мягкая шляпа упала слева, затем в шляпе оказались темные очки, а сам он опустился на сено справа от Хелен, как бы случайно обняв ее рукой. Движение было будто непроизвольным, а прикосновение руки – легким, как перышко, и в то же время ей показалось, что ее придавила железная балка. Юлиан лежал подперев голову рукой, он оказался чуть впереди нее, и ему должно было быть очень неудобно вот так обнимать ее. Руку, протянутую к ней, ему приходилось держать на весу, и она от напряжения начинала уже подрагивать, но он, казалось, не обращал на это внимания.

– Да, имение принадлежало прадедушке, – наконец, ответил он на ее вопрос. – Он жил и умер здесь. Оно перешло по наследству к матери Джорджины. Ее мужу, моему деду, здесь не нравилось, поэтому они сдали его в аренду и переехали в Лондон. Когда родители Джорджины умерли, имение перешло к ней, но к тому времени оно было передано в пожизненное пользование какому-то старому полковнику, жившему в нем. В конце концов умер и он. И тогда Джорджина решила продать имение. С этой целью она приехала сюда, взяв меня с собой. Мне тогда, кажется, не исполнилось и пяти лет, но я помню, что мне здесь очень понравилось и я сказал об этом Джорджине, добавив, что с удовольствием жил бы здесь. Джорджине эта идея пришлась по душе.

– Ты действительно необыкновенный человек, – сказала Хелен. – Я абсолютно ничего не помню о том времени, когда мне было пять лет.

Рука Юлиана при этом соскользнула вниз и коснулась ее бедра у самого основания. Хелен почувствовала, что его пальцы буквально излучают электрический ток. Она понимала, что на самом деле такого быть не могло, но ощущение не проходило.

– А я все помню почти с момента своего рождения, – ответил он. Голос его звучал напряженно, казалось, гипнотизировал ее. А может быть, и впрямь было в нем нечто гипнотическое? – Иногда мне даже кажется, что я помню то, что происходило еще до моего рождения.