Текст книги "Хофманн"

БАЗЕЛЬ, ОКТЯБРЬ 1984‑ГО

Кофе был все еще слишком горячим. Винсент Браун поставил пластмассовый стаканчик на салфетку и посмотрел в окно. За ним расстилался великолепный ландшафт. Местами был виден сверкающий на солнце Рейн. Винсент поехал поездом не только потому, что этот вид путешествия ему нравился больше; долгая поездка через Дувр – Остенде с пересадкой на Базель давала ему время подумать, подумать о себе, своем положении, своем браке и, прежде всего, о Жанетт. Эти мысли и планы так сильно занимали его, что он даже не мог читать. Просто пролистывал книгу «Музыка для хамелеона», взятую с собой в дорогу. Когда 25 августа умер Трумэн Капоте, Винсент решил взять с собой книгу этого эксцентричного, одаренного писателя, чтобы в поездке еще раз ее прочитать. Он уже читал его рассказы, но смерть писателя его так взволновала, что он при сборах сунул книгу в свою дорожную сумку. Не оставила его равнодушным и смерть Ричарда Бертона, умершего 5 августа. Не потому, что он лично был знаком с этими людьми, просто их смерть явилась для него плохим предзнаменованием. Может быть, еще и потому, что в начале августа умерла Марджи, жена брата. Конечно, врачи еще в июне нашли у нее рак груди, но никому и в голову не могло прийти, что все закончится так быстро, что она так плоха. Брат сильно изменился. Посторонние вряд ли заметили это, но Винсент чувствовал, что Эдвард внутренне сломался. Из-за неприятностей по службе он собирался еще в этом году подать в отставку. Этот год так неплохо начался, а сейчас на душе черно, словно в предчувствии большой беды. Винсент попытался отогнать эти черные мысли. Но на фоне их – вновь и вновь – возникал образ Жанетт.

Встречаясь с женщинами, Винсент сразу же обращал внимание не только на фигуру, но и на рисунок лица, рта, прежде всего на то, как эти лицо, рот изменялись во время улыбки, смеха. Смех женщины мог покорить его. Искренние глаза, улыбка обезоруживали. Восемь лет назад он познакомился с Жанетт у ее брата Пьера. Его словно громом поразило, когда двадцатидвухлетняя девушка поздоровалась с ним и улыбнулась. Это была улыбка, в одно мгновение затмившая всех женщин, хоть что-то для него значивших, включая его жену Патрицию. Он сам поразился такому мощному чувству: у него холодело в желудке, когда он оставался с ней наедине, он влюбился, как школьник. Винсент пытался избавиться от этого чувства, как от настроения, слабости, каприза мужчины средних лет; потом, поняв бессмысленность своих судорожных усилий, надеялся скрыть свои чувства, но понял, что Жанетт видит его насквозь. Знал ли брат о его чувствах – Бог знает. Но жена – и в этом он был уверен – ничего не подозревала. Совместный отпуск с Жанетт шесть лет назад совпал по времени с периодом, когда жена захотела на время разъехаться. Она не знала, что в Бретань он поехал не один, а с Жанетт. Потом Патриция, к сожалению, решила вернуться, а у него тогда не хватило ни сил, ни мужества, чтобы подвести черту под браком, который для него таковым уже не являлся. С другой стороны, он был уверен, что с Жанетт у него не может быть общего будущего – по крайней мере, тогда он считал так. И еще – он не был уверен, питает ли Жанетт к нему ответные чувства. Как это ни парадоксально, он даже не мог сказать уверенно – любит ли она его или считает просто хорошим другом? Да, они были близки, любили друг друга страстно, ненасытно, но Винсент не был уверен – останется ли она с ним навсегда, если он ей предложит? Он боялся ее ответа и никогда не касался этой темы. После стольких лет, в течение которых они постоянно встречались, хотя и не так часто, как хотелось бы, он решил выяснить отношения. Он хотел спросить ее, выйдет ли она за него замуж, если он расстанется с Патрицией? Он просто должен это сделать, потому что дальше так жить нельзя. С Жанетт он не виделся год. Они переписывались, но вопросы, которые больше всего его волновали, он не мог доверить бумаге. Может быть, это был страх получить отказ, боязнь того, что она оттолкнет его назад к жене, к браку, который он не мог больше выносить, и единственной альтернативой этому браку была она. Он боялся узнать, что у нее есть другой мужчина, что она чувствует какие-то обязательства по отношению к нему. Вопрос о знакомых мужчинах, а у Жанетт, несомненно, их было много, никогда не обсуждался, не говоря уже о характере этих отношений с ними. Раньше он полагал, что она слишком молода для него, что молодая девушка не должна связывать свою жизнь с мужчиной старше ее на тринадцать лет. Теперь он думал иначе. Их душевная привязанность, более крепкая, чем их физическая близость, казалась ему прочной основой для длительных и близких отношений. Но что об этом думает Жанетт? Это ему и предстояло выяснить теперь, так больше продолжаться не может.

Рассеянно Винсент снова открыл книгу. Его взгляд упал на рассказ «Гостеприимство». Раньше от описания этого праздника обжорства с горячими бисквитами, кукурузными лепешками, сотовым медом, сомиками, жареными белками, курами, горохом и фасолью у него текли слюнки, теперь же, от одной мысли об этом, его тошнило. Он резко захлопнул книгу и засунул ее в дорожную сумку, стоявшую на полу рядом с сиденьем. От мыслей о Жанетт какой-то желудочный спазм пронзил его. Читать все равно уже поздно. Поезд прибывает в Базель. Винсент допил чуть теплый кофе. Роберт должен его встретить. Винсент, как обычно, хотел остановиться в гостинице «Хехт» на Рейнгассе, но Роберт настоял на том, чтобы он поселился у него. Он попытался протестовать, но Роберт и слышать ничего не хотел. У него большая квартира в старом центре города, а поскольку они так долго не виделись, то Винсент, как друг, просто обязан принять приглашение. Конечно, он, несмотря ни на что, мог отказаться, но что-то все-таки склонило его к сдаче – скорее всего, неосознанная, ирреальная надежда хоть таким образом быть поближе к Жанетт, ирреальная потому, что она жила не с братом, а поблизости от него.

Поезд медленно подкатил к вокзалу. Винсент перебросил полупальто через руку, взял сумку, маленький чемодан и вышел из купе. Пассажиров в поезде было немного, поэтому таможенный досмотр прошел быстро. Служащий бегло посмотрел паспорт, поставил печать и знаком предложил проходить. В просторном зале вокзала его уже ждал Роберт. Они обнялись. Роберт подхватил его чемодан, и они вышли на улицу. Таннеры были очень богатыми людьми, их трое детей уже сами имели солидные счета в банке, поэтому Винсент удивился, что Роберт все еще ездит на своей старой развалюхе. На двери его «Ситроена» сохранилась вмятина, запомнившаяся ему еще два года назад. Винсент улыбнулся.

– Я рад тебя снова видеть, рад, что я снова в Базеле!

Винсент говорил по-французски, хотя и с большим акцентом. Языки давались ему легко. Его неплохие знания французского, испанского и русского языков и приличное знание немецкого всегда были кстати в его служебных командировках.

Роберт уверенно вел машину. Когда показался Средний мост через Рейн, Винсент устроился поудобнее на сиденье – насколько это возможно в такой колымаге. Он любил этот въезд в сердце города, когда хорошо видна панорама старого города с романо-готическим кафедральным собором. На улице Петерсграбен Роберт остановился. Винсент считал, что парковаться здесь нельзя, но Роберт успокоил его: все в порядке, он всегда здесь паркуется. Он снова подхватил чемодан Винсента, и они прошли пешком до улочки Имбергессляйн, где в старом, прекрасно отреставрированном доме напротив букинистического магазина жил Роберт. Его квартира находилась на третьем этаже и состояла из четырех довольно просторных комнат, большой ванной и маленькой кухни.

Винсент повесил в прихожей пальто и поставил сумку. У Роберта, как всегда, было уютно. Квартиру наполняли памятные вещицы и сувениры, привозимые Робертом из своих путешествий. «Почти как в музее», – подумал Винсент.

– Ты уже обедал? – донеслось из кухни.

– Да, да, спасибо.

Это была неправда, но Винсенту не хотелось сейчас есть. Он знал, куда зайдет, чтобы перекусить.

– Ты нигде не останавливался по дороге?

– Я переночевал в Кельне, у одной дальней родственницы, она давно хотела повидаться.

– Твой французский по-прежнему безупречен, прими мои комплименты.

– Спасибо. – Винсент улыбнулся. Он сел на маленький диванчик в гостиной, предварительно переложив на пол пачку газет.

– Я, как прежде, в нашем иностранном отделе отвечаю за работу по определению материального ущерба в Испании, Бельгии и Франции. Так что волей-неволей, а приходится поддерживать язык на уровне.

– Все еще занимаешься страхованием?

– Да, да, у меня ничего не изменилось. Моя должность позволяет мне наслаждаться свободой.

Винсент вздохнул. Несмотря на льготы, авторитет, которым он пользовался, большой стаж, эта работа постепенно начала ему надоедать. Но он, опять же, не знал, куда податься. Во всех страховых компаниях работа одинаковая. А предложение Патрика перейти в университет и вести языковые семинары он до сих пор не принимал всерьез. Поэтому все оставалось по-прежнему.

Роберт вышел из кухни с бутылкой шампанского и двумя бокалами, налил, протянул один бокал Винсенту и чокнулся с ним.

– За прекрасные три недели!

– Твое здоровье!

Легкое прохладное шампанское приятно освежало. Винсент залпом осушил бокал. На голодный желудок оно подействовало бодряще. Улыбаясь, он раскинулся на спинке дивана.

– Мне страшно хотелось посмотреть твою квартиру. И должен тебе сказать, она такая же уютная, как и предыдущая.

– При этом ты еще не всю квартиру осмотрел.

Роберт засмеялся. Он был на два года старше Пьера и на столько же моложе Жанетт – средний ребенок в семье. И, как все средние дети, был веселого нрава и с легкостью относился к жизни, чему немало завидовали его брат и сестра. Он был выше Пьера, такие же темные волнистые пряди волос, но лицо посветлее. И огромные, как у Жанетт, глаза и такой же чарующий, как у нее, смех.

– Что ты собираешься делать – у тебя есть какие-нибудь планы? Может быть, ты хочешь сначала немного отдохнуть?

– А что, если мы сходим к «Черту» выпить по чашечке кофе? А так – никаких планов. Как дела у Пьера и Жанетт?

Роберт посмотрел на него и улыбнулся.

– О’кей! Пойдем пить кофе. У обоих все в порядке. Вечером мы все вместе можем куда-нибудь сходить поужинать. Хочешь, я прямо сейчас позвоню?

– Валяй!

Винсент кивнул и, пока Роберт звонил, оглядел комнату. Маленький столик справа, на котором стояла лампа со стеклянной колбой, Роберт привез из Испании, из Толедо. Это был образец отличной инкрустации, в рисунке ее причудливо переплелись черты мавританского, еврейского и испано-христианского стилей. Напротив, у стены, книжный шкаф: романы, книги о музыке, кино, театре. В левом углу комнаты небольшой обеденный стол. За ним, на стене, рядом с таиландским бумажным зонтом, висел и огромный рекламный плакат великолепного фильма Арианы Мнушкиной «Мольер». Винсент видел этот фильм, и даже два раза – так он ему понравился. Два больших кресла и множество цветов в вазонах придавали комнате атмосферу уюта. Позвонив, Роберт вернулся в комнату.

– Все в порядке, о’кей! Мы встречаемся в восемь у Жанетт. Она для нас что-нибудь приготовит.

– Но я думал, мы поедим где-нибудь в ресторане. Зачем ей себя утруждать? Я полагаю…

– Это было ее предложение. Она хочет в честь твоего приезда приготовить ужин. Ну что, пошли?

Смутившись, Винсент взял пальто и последовал за Робертом. Они спустились вниз по Имбергассе, повернули налево в Шнайдергассе и за рестораном «Хазенбург» еще раз налево, к площади Андреасплатц. По дороге Роберт спросил, как поживает семья Винсента, его жена, брат. О Патриции Винсент выразился в шутливом тоне: у них проблема – брак превратился в привычку, и они ищут выход из этого положения. Говорить об Эдварде было тяжелее. Он хотел было рассказать о смерти Марджи, но они были уже у цели. Суматошная городская жизнь обходила стороной эту маленькую средневековую площадь, оазис покоя. В центре площади журчал фонтан, на вершине его восседала обезьяна в куртке и шляпе. Площадь окружали жилые дома, и только справа, в доме №15, приютилось кафе «Цум Тойфель» – «К черту», любимое место встреч художников. Винсент предвкушал встречу с владельцем кафе, такие встречи с ним всегда ему были в радость. Он познакомился с Домиником Томми, содержавшим это кафе для людей искусства вместе со своей женой Моникой, лет десять назад, и когда Доминик со своим другом Альбертом ле Вис совершали турне со своим знаменитым «Кривым театром». Винсент помнил хвалебные отзывы в швейцарской, французской и немецкой прессе. Потом этот удачный, успешный союз, подаривший такие великолепные скетчи – Винсент их видел, – распался, и каждый пошел своим путем.

Вскоре после того, как они познакомились в Берне, Доминик рассказал о своей постоянно пополняющейся коллекции на тему черта и всякой чертовщины и о планах открыть театральное кафе – своего рода кабаре с постоянно меняющимся составом исполнителей со всего мира. Стены небольшого зала кафе были увешаны картинами, гравюрами, рисунками, коллажами, изображавшими черта и его похождения. Иногда Доминик поверх этой постоянной экспозиции вывешивал щиты, изображавшие нечто другое: например, щиты, на которых рассказывалось о борьбе Гражданской инициативы за сохранение средневекового облика и атмосферы площади Андреасо – в ней Моника и Доминик принимали самое деятельное участие. Борьба эта, кстати, и сейчас еще не завершилась.

Перед кафе стояли деревянные лавки и столы. Солнцезащитные зонты щедро давали тень. Было еще достаточно тепло, стояла сказочная осенняя погода.

Роберт сразу уселся на свободное место, вальяжно устроившись на лавке и вытянув ноги под столом. Винсент пристроил свое пальто на лавке напротив и спросил:

– Кофе со сливками?

Роберт кивнул. Винсент вошел в кафе. Здесь было самообслуживание. Стойка сразу же у входа. Если внимательно изучить ее витрину, нельзя было не оценить великолепные произведения кухонного искусства Моники – пирожные, фруктовые и овощные салаты в больших салатницах. На дощечке справа, на стене, перечень подаваемых в «Черте» сортов чая, так как лицензии на продажу алкоголя у Доминика не было. Он считал, что так лучше, несмотря на меньшую прибыль. Его большую широкую фигуру со слегка вьющимися густыми седыми волосами на крупной голове Винсент узнал сразу, хотя Доминик стоял к нему спиной и колдовал с двумя чайниками.

– Доминик, салют!

С ним Винсент тоже говорил по-французски, он ему давался легче, чем жесткий немецкий. Великан непринужденно обернулся. Он узнал Винсента, его спокойное серьезное лицо расплылось в веселой, почти плутовской улыбке.

– Ба! С ума сойти! Винсент! Целую вечность тебя сюда не заносило. Хорошо выглядишь. Ты надолго?

– На три недели – но буду шататься по окрестностям.

– Тогда у нас еще много времени. А ну-ка, отведай вот это «мраморное» пирожное – не пожалеешь!

– О, очень хорошо! Я возьму два кусочка, потом один салат и две большие чашки кофе со сливками.

– Получай пока пирожное и салат. Мне надо быстро отнести Монике чайники. Потом увидимся. И вот твой кофе.

Он налил две чашки кофе со сливками, поставил их на стойку и вышел из кафе. Винсент неспешно отнес на столик на улицу сначала пирожное и салат, затем чашки с кофе. Встреча с Домиником привела его в умиротворенное состояние и даже отодвинула на задний план мысли о Жанетт, вызывавшие у него страх и волнение, он вдруг почувствовал голод и с наслаждением съел овощной салат и кусок пирожного. Все становилось на свои места. С неменьшим наслаждением он допил кофе и прикрыл глаза, слушая, как Роберт рассказывает о своих приключениях во время последней поездки в Грецию.

И вдруг он почувствовал ее близость, не слыша и не увидев ее. На него упала тень, и сразу пропало беззаботное настроение. На него пахнуло ее любимыми духами «Мисс Диор», и все воспоминания нахлынули разом, желудочный спазм вновь пронзил его. Винсент быстро открыл глаза. Вначале он увидел только ее стройные ноги в джинсах. Потом узкую талию, упругую, не такую уж маленькую грудь, точеную, словно из слоновой кости, шею и, наконец, лицо, окаймленное темными, до плеч, волосами, маленький носик, высокий лоб, ямочку на подбородке, глаза – эти лучистые, ясные, голубые глаза и полные губы, улыбающиеся, смеющиеся, зовущие его. На него снизошла благодать – он больше не принадлежал самому себе. Винсент встал – с трясущимися, как ему показалось, коленями – и молча обнял ее. Она в ответ легко поцеловала его в губы.

– Это здорово, что ты приехал, Винсент.

Она улыбнулась.

Винсент не находил слов. Счастливый, он смотрел ей в глаза и погружался в них. Голос Роберта вернул его к действительности.

– Ты за покупками?

Винсент выпустил Жанетт из объятий и сел на лавку. Жанетт осталась стоять.

– Да, мне надо поторапливаться. Тебе что-нибудь купить?

– Ты в Мигро?

Она кивнула.

– Тогда купи мне фунт кофе, молотого. И два пакета супа-пюре. И еще… нет, все остальное у меня есть, спасибо.

Жанетт еще раз улыбнулась Винсенту.

– Тогда – до вечера.

Она собралась уходить, но потом снова повернулась к Роберту.

– Пьер будет с Клаудией?

– Понятия не имею. Если она свободна сегодня, то конечно. Купи столько, чтобы хватило.

Жанетт кивнула и пошла. Винсент смотрел ей вслед, на ее спортивный и вместе с тем грациозный шаг до тех пор, пока она не повернула на Шнайдергассе. И только тогда до него дошел смысл ее последнего вопроса.

– Клаудиа тоже здесь? Я думал, что она где-нибудь работает.

Роберт рассмеялся.

– Не все, кто сейчас в городе, отпускники, вроде тебя. Она сейчас пишет – опять что-то критическое – о загрязнении Рейна фирмами «Сандоз» и «Сиба-Гейги». Приехала она четыре дня назад и пробудет здесь, видимо, еще неделю. Ты, конечно, понимаешь, что господа из руководства фирм не очень разговорчивы с ней и не спешат ей на помощь. Она ничего не может им предъявить, а обе фирмы в один голос заверяют, что производство их заводов экологически чистое. Так вот – Клаудиа продолжает настойчиво копать и, я уверен, что-нибудь отыщет. Пьер буквально завладел ею, она живет у него. Что еще можно сказать – ты же в курсе, как он в нее влюблен. В Лондоне у них, должно быть, были горячие денечки?!

Он усмехнулся. Винсент кивнул. Правильно. Теперь, когда он все сопоставил, все стало очевидным – тогда, в Лондоне, это ему не бросилось в глаза. Интересно: Пьер и Клаудиа…

– А как у тебя с Жанетт?

Винсент вздрогнул и уставился на Роберта. Тот смотрел на него с легкой улыбкой, почти с любовью. Винсент посуровел, между бровей легла глубокая складка.

– Что ты этим хочешь сказать – у меня с Жанетт?

Роберт заглянул в чашку, потом поднял глаза и, не отводя взгляда, стал говорить.

– С тех пор, как мы знаем друг друга, познакомившись через наших родителей, нас всегда объединяла дружба, всех четверых, с самого начала. И это не была так называемая «отеческая» дружба, хотя ты на 15 лет старше меня, это были приятельские чувства, чувства, которые испытываешь по отношению к старшему брату. И я знаю, что ты чувствуешь то же самое. Ко мне, Пьеру, и… к Жанетт. Не обижайся, пожалуйста, я не думаю, что ты хотел это от нас скрыть. Я был уверен, что ты знаешь, что нам, по крайней мере – мне, за Пьера, я сказать не могу, у него свое, особенное, видение мира, с самого начала все стало ясно. Я же тогда стоял рядом с тобой – помнишь? Тебя словно молнией поразило, когда ты первый раз увидел Жанетт. Бог мой, я тогда был еще пацаном, но отчетливо это почувствовал. Вы никогда не говорили о своих отношениях, ну, ты понимаешь. И, ради Бога, если не хочешь, ты можешь об этом не говорить – и сейчас тоже. Это в конце концов ваше дело. Однако я уверен, что в Базель ты приехал только для того, чтобы повидаться с Жанетт.

Роберт вытащил из кармана пиджака пачку «Голуаз» с фильтром и закурил. Винсент уставился в стол перед собой. В голове творилось что-то невообразимое, мысли цеплялись одна за другую. Он то был уверен, что никто, никто не знает о его чувствах к Жанетт, даже не догадывается – кроме нее, конечно. Боже мой, оказывается, его видно насквозь? Неужели по его лицу так легко можно прочитать все его чувства, как фразу из книги? Если двадцатилетний, тогда еще ему абсолютно чужой человек смог проникнуть в его душу, распознать его чувства, то что же говорить о друзьях, о жене? Может быть, она все знала? Может быть, они там, в Лондоне, смеются над ним: у мужика вторая молодость, бедный, у него кризис, случающийся с мужчинами в среднем возрасте, мужчины обязательно должны еще раз… ах! Старый, добрый Винсент, какой же он, оказывается, развратник; с француженкой – о‑ля-ля, у него губа не дура; бедная семья – этот сластолюбец едет к своей французской подружке и бросает жену! Хватит!!! Так с ума можно сойти. Роберт заметил его беспокойный, сконфуженный взгляд и взял его за руку.

– Я уверен, что, кроме меня, никто ничего не заметил. Смотри – если бы Пьер о чем-нибудь догадывался, он обязательно проболтался бы. Но он ни разу не заводил об этом разговор, хотя мы часто говорили о Жанетт и о ее знакомствах. А родители – те точно ничего не заметили. Как часто они уговаривали Жанетт выйти замуж за сына Августа Пентуна, этого торговца вторсырьем с миллионным состоянием – его, кажется, Паулем зовут.

– Что? За этого идиота, этого жирного слабоумного придурка?

– Если раньше я этого не знал, то теперь, по крайней мере, мне стало ясно. Что ты, собственно, имеешь против бедного Пауля? И откуда ты вообще его знаешь? Ах, да, конечно…

Роберт смущенно улыбнулся.

На этот раз рассмеялся Винсент.

– Нет, нет, не только по рассказам Жанетт. Во время обеда, который давали как-то ваши родители, была и семья Пентунов. Мой Бог, такой глупой особи мне не доводилось встречать, хотя внешне он выглядит чрезвычайно интеллигентно. Но когда он откроет рот… то все это впечатление летит к черту. Такого просто не может быть – Жанетт и Пауль. Мне от одной только мысли становится дурно.

– Для тебя не секрет, кажется, что у Жанетт возникают те же ощущения?

Оба рассмеялись. Роберт встал и взял чашку.

– Ты только, пожалуйста, не расстраивайся – я наговорил тебе много глупостей. Тебе бояться нечего. В этом я уверен. Пошли, нужно еще купить цветы для Жанетт.

Винсент же не был теперь уверен, что все в порядке. Может быть, еще кто-нибудь, кроме Роберта, раскусил его – кто-нибудь в Лондоне? Теперь, когда он немного успокоился, он был убежден, что Патриция ничего не знает – он бы заметил это. Это не в ее правилах – такое длительное время держать рот на замке, молчать и терпеть. Возможно все же права поговорка, что супруг или супруга узнают последними о связях своей «прекрасной половины». И кроме всего прочего, теперь это не имело значения. Он хотел подвести черту под прежней жизнью и начать новую. Желательно – с Жанетт.

Наслаждаясь десертом – ванильным и ореховым мороженым с горячей малиной и соусом из зеленого перца, ангостуры, небольшого количества кашасы, кальвадоса и специального пряного малинового сока – приготовление пряностей было кулинарным секретом Жанетт, – Винсент в пол-уха слушал разговор между Робертом, Клаудией и Пьером. Он касался, в основном, последнего путешествия Клаудии в Норвегию, где по заказу телевидения она снимала репортажи о сторонниках движения «зеленых» – ничего особенного, по ее словам. Винсенту показалось, что Жанетт была весь вечер очень разговорчива. А ужин был просто отменным – еда довольно простая, но вкусная. На закуску – свежий салат из цикория, ананаса и креветок, на второе – мелконарезанная печень в горчичном соусе и сырно-картофельная запеканка. К этому Жанетт подала превосходный, с фруктовым привкусом фандан «Эпенот» урожая 77‑го года. Этот ужин в присутствии Жанетт совершенно очаровал его. Винсент почти не участвовал в этот вечер в разговорах, больше наблюдал за своими друзьями. Он надеялся, что в отличии от Пьера, потерявшего голову от Клаудии, по нему не видно, какие чувства он испытывал – ну, Роберт, конечно, знал. Клаудиа, напротив, как ему казалось, не отвечала пылким чувствам Пьера. Ему даже показалось, что она больше расположена к Роберту, специалисту по международному праву и, в частности, по международным соглашениям об охране окружающей среды – в этом отношении для нее он был более интересным и, прежде всего, компетентным собеседником, чем Пьер, чьи познания в области стоматологии были обширны, но специальная проблематика международной охраны окружающей среды его мало волновала. Правда, он пытался скрыть от Клаудии свое безразличие к этому вопросу. А Жанетт, Винсент заметил это, время от времени бросала в сторону Клаудии весьма критические взгляды. Может быть, она инстинктом чувствовала, что Клаудиа играет с Пьером и, будучи сестрой, негодовала? Винсент решил не забивать себе голову этими сложностями – за последнее время это был первый удавшийся вечер, когда он мог по-настоящему отдохнуть душой.

Маленькая трехкомнатная квартира Жанетт помещалась в узком доме в переулке Тотенгасслейн, напротив ратуши и рядом с домом, где когда-то жил Эразм Роттердамский. Эта маленькая улочка вела из нижнего города к церкви Святого Петра. Тихая, она излучала особенные покой и уют, присущие этой старой части Базеля. Жанетт предпочитала абсолютно иной стиль интерьера, чем Роберт. Ее квартира была меньше, но казалась более просторной уже потому, что не была так загромождена, как у Роберта. Жанетт не собирала все и вся, как ее брат. Она предпочитала современный деловой стиль и, в соответствии с ним, квартира представляла сочетание белого и небольшого количества черной мебели, а также хромированных элементов и неоновых светильников, расставляющих акценты. Но и это казалось Винсенту уютным, хотя, если признаться, то только из любви к Жанетт – свою квартиру, он, конечно же, обставил бы иначе. То там, то тут, с помощью подушечек и валиков в этом черно-белом жилом ландшафте были разбросаны синие и красные цветовые пятна. Но не было зеленого, желтого или коричневого цветов – то есть природных, земных цветов. Вначале Винсент воспринимал такой интерьер как контраст с личностью Жанетт. Для него-то она была теплой, сердечной, земной – прямой противоположностью духу ее квартиры. Но потом вынужденно признал, как мало ее знает, несмотря на частое общение. Этот контраст, даже если не отражал ее суть, не мешал и не отпугивал, скорее наоборот – она становилась еще более притягательной для него.

Ужин окончился, и Жанетт убирала со стола. Вместе с Пьером Винсент помогал ей мыть посуду. Он удивился – почему у нее нет посудомоечной машины, как у Роберта, но она считала, что это лишнее. Так много она не готовит обычно. А большие праздники устраиваются чаще всего у Роберта – квартира у него больше. Пьер, несмотря на то что приехал в Базель ненадолго, всего на три месяца, снял двухкомнатную квартиру на окраине, в Альшвиле. Когда Пьер ушел в гостиную за бокалами, Винсент впервые за этот вечер остался с Жанетт вдвоем. Продолжая вытирать посуду, он воспользовался удобным моментом.

– Я завтра утром хочу сходить в Музей изобразительных искусств и хотел бы с тобой там встретиться. Потом где-нибудь пообедаем и побродим или поступим, как ты хочешь, если у тебя есть время?

Сердце у него колотилось. От ее ответа зависело, как сложится его пребывание в Базеле. Она улыбнулась.

– Если бы ты знал, как я рада тебе. Я специально не занимала ближайшие три недели, чтобы все время быть с тобой. Музей открывается в десять. Тогда – в начале одиннадцатого, во внутреннем дворике, возле скульптуры Родена «Граждане Кале».

И хотя он мечтал об этом, представлял все в красках, ее ответ открыл ему дорогу в рай, к свету. Поставив тарелку в сушилку, он шагнул к Жанетт, обнял и поцеловал ее. Она страстно ответила ему. Счастье переполняло его, он возносился на седьмое небо. Послышались шаги Пьера, и они резко отшатнулись друг от друга, как застигнутые врасплох любовники, и сосредоточенно занялись мытьем посуды. Пьер, погруженный в свои мысли, ничего не заметил. Остаток вечера прошел для Винсента как в тумане. Чувства переполняли его, и ему стало абсолютно безразлично – заметили остальные что-нибудь или нет.

* * *

Портье отеля «Три волхва на Рейне» вручил ему обычный белый конверт, на котором были его имя и адрес гостиницы.

– Это письмо оставили для вас вчера, господин профессор. Надеюсь, вы довольны своим номером?

Он кивнул.

– Большое спасибо, очень!

Когда он повернулся, чтобы идти, портье окликнул его.

– Профессор Хофманн, извините пожалуйста, вчера вам несколько раз кто-то звонил, но не захотел назвать своего имени. Сказал только, что вы его знаете. Речь идет о ключе.

Хофманн задумчиво поблагодарил кивком головы и вышел из гостиницы. Он поднялся по Блюменрайн, пересек пристань и вошел в кафе «Бахман» неподалеку от Среднего моста через Рейн. Пройдя через зал, он выбрал свободный столик с видом на Рейн. Несмотря на то что уже было одиннадцать часов, он заказал обильный завтрак и с удовольствием поел. Макая булочку в кофе с молоком, он выскребал ложечкой яйцо всмятку, следя глазами за медленным, ленивым течением Рейна, сверкающим под лучами утреннего солнца и исчезающим за правым поворотом. Окончив завтрак, он заказал еще чашечку кофе «Каппучино» и закурил сигарету «Данхилл». Потом сунул руку в правый нагрудный карман куртки и достал письмо, полученное от портье. «Профессору Ханнесу Хофманну, гостиница «Три волхва на Рейне», улица Блюменрайн, 8» – стояло на конверте. Он вскрыл конверт ножом, которым резал булочку, достал свернутый пополам листок.

Вверху, на листе почтовой бумаги стояло: «Д‑р Феликс Арм, адвокат, Хойберг, 12, Базель». Письмо датировано вчерашним днем, понедельник, 1 октября 1984 года, короткий текст: «Уважаемый господин профессор! Буду Вам очень признателен, если бы Вы во вторник, 2 октября 1984 года, в 16 часов посетили мое бюро для обсуждения условий передачи. С уважением, д‑р Арм».

Хофманн снова свернул письмо и вместе с конвертом сунул в карман куртки, рассеянно взглянул на Рейн. Для такого хорошего и известного адвоката в области крупного бизнеса адрес более чем странный. Может быть, у него несколько бюро в городе? И все-таки – странно. И совсем недалеко от того места, где семь лет назад был убит Добрунек. «Вот круг и замкнулся, – подумал он. – Добрунек «потерял» пленку, а я ее снова возьму, на том же месте и в нужное время». Из Западного Берлина Хофманн послал доктору Арму письмо и сообщил о своем приезде. Теперь ему было интересно, когда и в какой форме Майер проявит себя. Он начал вспоминать – откуда ему знаком этот адрес? Его память на места, где он хотя бы раз побывал, была отменной, почти завидной. Он помнил расположение улиц, по которым ходил семь лет назад, их названия; тогда он отчаянно искал связного и нашел его в конце концов – в бетономешалке, на стройке в Шнайдергассе. Ему показалось, что он вспомнил какую-то галерею, но было это на Хойберг, 10, 12, 14 или 16? Это он скоро выяснит. Как и многое другое.