Текст книги "Хофманн"
Автор книги: Брайан Аберкромби
Жанры:
Шпионские детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Хофманн
ПРОЛОГ
Полковник Анатолий Караков вылетел из Мурманска в понедельник 12 августа 1976 года. Испытания модифицированных двигателя и систем вооружения, установленных на МИГ‑25, привели его около полудня следующего дня на военно-воздушную базу Александровска-Сахалинского. Сразу после обеда, когда машина была проверена, он поднял свой сверхзвуковик, чтобы вернуться в Мурманск. Первым контрольным пунктом на трассе был Петропавловск-Камчатский. Над Охотским морем он сбросил скорость с двух сверхзвуковых до 1570 км/час, снизился до полутора тысяч метров и, заложив крутой вираж, взял курс на остров Хоккайдо. Этот опасный замысел и маневр удались. Скоро на горизонте показались изрезанные берега Японии. Снизившись до минимума, он поднырнул под японский радар и в 15.36 приземлился на маленьком провинциальном аэродроме в Хакодате. Прямо на аэродроме он попросил политического убежища в США, и под строгой охраной сотрудников ЦРУ был доставлен в «подарок» – модифицированный МИГ‑25.
* * *
Через четыре месяца, по случайному стечению обстоятельств, ровно день в день, в цюрихском аэропорту Клотен совершила посадку машина Аэрофлота, тут же отправленная на дальнюю от обычного пассажирского транспорта стоянку. Подали трап, из машины вышел пожилой человек в сопровождении двух внешне бесстрастных молодых людей. Казалось, человек колеблется – покидать самолет или нет. Но безучастные сотрудники, как и было положено по заданию, быстро свели его вниз по трапу и передали в руки ожидавших его представителей швейцарских властей. Те, в свою очередь, подвели к трапу другого человека, тоже пожилого, которого сотрудники КГБ приняли и препроводили на борт самолета. Машина Аэрофлота без промедления вылетела назад в Советский Союз. И в то время, когда бывший Генеральный секретарь Компартии Чили Рамон Мускис радостно ожидал предстоящую в Москве встречу с друзьями освобожденного советского диссидента Андрея Олгакова, в Цюрихе журналисты, с нетерпением ожидавшие пресс-конференции, забросали вопросами об этом странном обмене – вопросами, на которые он вряд ли мог ответить, так как не знал подоплеки этой политической игры.
* * *
Десять дней спустя, 23 декабря 1976 года, Сергей Тальков шел по Варшаве в направлении старинной части города. Морозило, и туманное дыхание прохожих плыло над их головами. Хотя и тепло укутанные, люди торопливо перебегали от магазина к магазину, чтобы успеть сделать последние покупки в канун Рождества. Тальков шел по узким улочкам Старого города твердым уверенным шагом, напоминавшим парадный, к старой Рыночной площади. Как всегда, такси сразу поймать не удалось, и от самого отеля, где он поселился, он шел пешком. Но дорога была недальняя, и к тому же, он любил этот вновь отстроенный город. Да и холод после Мурманска, куда он заезжал два дня назад, не казался ему таким страшным.
Гораздо более неприятное впечатление, чем холод, произвела на него полярная ночь. В этом самом северном городе мира ему явно не хватало двух часов дневных серых сумерек. И хотя по службе ему приходилось часто туда приезжать и у него было там много друзей, ему никогда по-настоящему тепло в этом, расположенном на 278 километров севернее Полярного круга и пропахшем, как ему казалось, рыбой, городе не было. Он понимал, что это несправедливо, но никакой иной рыбы, кроме форели, он не любил, даже пельмени по-мурмански. Его друг Анатолий пытался однажды переубедить его, угощая этими клецками с рыбой – Боже, как ему было плохо потом.
Он прогнал воспоминания. Как приятно – даже в такой мороз светило солнце, придавая городу на Висле сказочный вид. Всякий раз он поражался, как быстро идут реставрационные работы в Королевском замке. Если встать на Замковой площади лицом к колонне Сигизмунда, то можно даже забыть, как эта площадь выглядела после войны. В первый раз Тальков приехал сюда в 1946 году. От когда-то цветущей столицы на Висле остались только руины. И хотя в зимние дни – прежде всего в серые и пасмурные – одинокий трамвай, особенно в предместьях, выглядел сиротливо, город постепенно оживал.
Как всегда, он бросил 10 рублей в стеклянную копилку для пожертвований – скромная дань патриотическим настроениям этого неутомимого народа. Нищий на ступенях Иезуитского костела, не получивший подаяния, напомнил ему нищих, которых он видел в Праге. «Их существование противоречит нашей системе», – подумал он с горечью.
Старинная Рыночная площадь уютно светилась своими освещенными то здесь, то там окнами и витринами. И так как до встречи с Хофманном время еще было, Тальков обошел ее. Он постоял у витрин государственных магазинов народных промыслов, прошел вдоль картин художников, выставивших свои полотна вдоль фасадов домов. Еще раз полюбовался богато украшенными фасадами этих новых старых домов, так любовно и тщательно реконструированных, что вызвало бы восхищение самого Каналетто. Из зарешеченных окон старинного винного погребка на булыжную мостовую струился мягкий свет. Перед «Крокодилом» Тальков остановился. «Очень удобное место для встречи, – подумал он. – Кто же кого съест?»
Он решительно вошел в ресторан. В баре «Крокодила» было, как обычно по вечерам, слишком людно, для того чтобы спокойно поговорить, а ресторан слишком дорог. И он прошел через бар в кафе, в кофейню, которая по-польски так и называлась «Кавярня». Сдав свою серую шляпу и длинное пальто с меховым воротником в гардероб, он отдернул занавеску, отделявшую кофейню от остального заведения. На него пахнуло уютным теплом. Большинство столов были еще свободными. В дальнем углу в одиночестве сидел мужчина средних лет. Он испытующе взглянул на вошедшего Талькова, и тот, не колеблясь, направился к столику и сел напротив Хофманна. Они кивнули друг другу.
– Ты сегодня очень рано, Ханнес.
– Я только что пришел.
Оба внимательно оглядывали друг друга. Они были примерно одного возраста. И если у Талькова были редкие седые волосы, то Хофманн с густыми каштановыми волосами и темно-коричневыми усами выглядел значительно моложе. Его ясные голубые глаза пытливо смотрели на Талькова, у которого глаза прятались от слишком яркого света за густо-дымчатыми очками. Подошла молоденькая официантка, чтобы принять заказ.
– Мы еще не успели посмотреть меню, – извинился Тальков, быстро пробежал его глазами и передал Хофманну.
– Для начала я с удовольствием выпил бы апельсинового сока.
– К сожалению, у нас сейчас нет.
Неловкая заминка.
– А грейпфрутовый сок?
Она утвердительно кивнула.
– Хорошо. Два грейпфрутовых сока и потом для меня утку с хлебом и бокал «Мартини бьянко». А что ты будешь, Ханнес?
– Мне то же самое, но только «Мартини Россо».
Она, улыбнувшись, кивнула и ушла.
– По крайней мере, у них есть утка. Сыр был вычеркнут.
– Ты не очень хорошо выглядишь, Сергей.
– В последнее время было слишком много работы.
– Все идет, как ты планировал?
– Пока да, но еще рано говорить об успехе или неудаче. Расскажи лучше, как Хельга?
– Спасибо, хорошо. Она еще в ужасе оттого, что наши лишили Бирмана гражданства. У нас дома был настоящий скандал, когда я запретил ей публично вступаться за него. Она, к сожалению, все меньше и меньше считается с моим положением. Дети становятся на ее сторону. Так что мне бывает нелегко.
– Ты хочешь развестись?
– Нет. Но я не знаю, что делать.
Принесли заказ, и они стали молча есть. Потом оба заказали кофе: Тальков по-старопольски – с коньяком и корицей, а Хофманн крепкий, по-итальянски. Оба задумчиво помешивали кофе в чашках.
– Ты виделся с Анатолием перед вылетом его в Мурманск?
– Об этом, я надеюсь, знаешь только ты.
– Ты опасаешься чего-то, Сергей, хотя тебя все боятся.
– Да, но боятся до такой степени, что усиленно подпиливают стул, на котором сижу я.
– Кто?
– Оставим эту тему, пожалуйста. Ты же был на «совещании» в Берлине. Можно что-нибудь предпринять против Берлингуэра?
– Это движение так называемых еврокоммунистов мне нравится. Это же наша лучшая пропаганда.
– Нет, сейчас, после смерти Мао, все будет сильно меняться, и не в нашу пользу.
– Ты для этого меня вызвал?
– Нет. У меня был Рамон после прилета в Москву. Обмен с Олгаковым прошел безупречно. Теперь нужно сделать третий ход. Я тебе сейчас все объясню. Когда в марте будущего года завершится третья фаза, настанет твой звездный час, Ханнес. Я вызвал тебя сюда на случай, если что-нибудь сорвется.
За окном наступила ночь.
* * *
Фонари погасли внезапно. На какой-то момент Петру Добрунеку показалось, что он в полном одиночестве стоит в кромешной темноте. Но одновременно со звуками запевшей вдруг маленькой флейты и треском и буханьем барабанов вспыхнуло множество фонариков, рассекавших тьму и выстраивавшихся в колонны. Как только началось шествие, толпы народа, так же как и Добрунек замершие на время в темноте, вдруг задвигались и покатились вверх и вниз по улочкам, словно морские волны, готовые поглотить Добрунека.
Базель, 4 часа утра понедельника 28 февраля 1977 года. Традиционное шуточное шествие, которым базельцы открывали свой ежегодный карнавал, как всегда, привлекло сюда тысячи швейцарских и зарубежных туристов. В 4 часа утра электрический свет в городе разом выключался, и только свечи и электрические фонарики освещали карнавальное шествие и лица толпящихся вокруг людей. Толпы зрителей постоянно перетекали с места не место, пристраивались к отдельным «цеховым» процессиям, которые с трудом протискивались сквозь гомонящее, смеющееся людское море. Жизнь города вышла из обычной колеи. Под треск барабанов и пронзительные звуки флейт, рожков и труб люди, свечи, фонарики смешивались в одну движущуюся массу без ног и головы.
Толпа подхватила Добрунека. Бесцельно брел он, подхваченный людским потоком. И мечтал только об одном – скорее бы наступил день, и тогда он сможет освободиться от груза. Замысел был несложен: человек с большим фотокофром в такой день меньше всего бросится в глаза и вполне спокойно сможет передать его содержимое, согласно договоренности, в условленном месте. Фотовспышки, сверкающие здесь и там и освещающие красочное зрелище, подтверждали – человек с фотокофром на ремне смотрелся абсолютно естественно. Вот только Добрунек ощущал себя, как угодно, только не естественно. Он не знал, что в кофре и не хотел знать. Он был всего лишь мелким служащим в югославском консульстве. Обычная канцелярская работа – сортировать прочитанную корреспонденцию, отвечать на несложные запросы соотечественников, но никак не выполнять обязанности курьера – да еще при таких странных и, как ему казалось, сомнительных обстоятельствах. Ему даже выдали, в целях безопасности, оружие. Это и вызвало у него тревогу, так как он знал, что курьеры никогда не носят оружия. Почему вдруг ему выдали? От задания он тоже не мог отказаться – хотя сделал бы это с большим удовольствием, – приказ, в конце концов, есть приказ. Но таскаться с пистолетом ему не очень хотелось. Он видел в этом прямой вызов судьбе и, в нарушение приказа, спрятал пистолет в ящике своего письменного стола. Мятое полупальто, совсем не спасавшее от холода, и бесформенная фетровая шляпа должны были, по мнению руководства, придать ему вид беззаботного туриста. Но фотокофр без аппарата в руках привлек бы к себе внимание. И посему ему всучили довольно дорогой фотоаппарат, что, по замыслу, окончательно формировало образ заядлого фотолюбителя. Добрунек никогда в жизни не держал в руках фотоаппарат, да и потребности такой никогда не испытывал. Он считал, что фотографировать самому – глупо. Фотографии знакомых были для него лишь неудачным их отражением. Фотографии незнакомых людей ему ничего не говорили. Пейзажи, которыми ему доводилось любоваться, не могли воспроизвести никакие фотографии, а фотографии мест, где он еще не бывал, вызвали лишь невыполнимое желание путешествовать. Да к тому же щелканье фотоаппаратом – слишком для него дорогое удовольствие. А вот настоящее, ничем не заменимое удовольствие доставлял ему его маленький садик, требовавший ухода, внимания и денег. А так как мама болела, то он испытывал сейчас определенные денежные затруднения. Скорее всего, это было известно и использовано, чтобы сделать его более послушным – пообещали большую премию в случае успеха. Поэтому, помимо выполнения приказа, он должен был сыграть роль и хорошо сыграть, как учили. Если это задание было таким важным, то почему его поручили именно ему? Ему ни разу не доводилось выступать в роли курьера. Кроме того, он считал, что он вообще не похож на туриста. Но, может быть, в такой сутолоке это действительно не бросалось в глаза?
Карнавальные костюмы для окружающих его людей были великолепным, красочным спектаклем, но у него не вызывали никаких эмоций. А мерцающие свечи навевали мрачные мысли. Он пытался их отогнать и думать о своем садике и о маме, которая, может быть, скоро выздоровеет.
Медленно начало светать. Пора было идти к месту встречи. Толпа начала редеть. Открылись первые кабачки, и из их распахнутых дверей на Добрунека веяло теплом и манящим запахом лука и сыра, смешанного с запахами горячего кофе и сигаретного дымка. Он проголодался. Если бы он отделался от своего кофра, то зашел бы в один из кабачков и с удовольствием съел бы луковую поджарку с бокалом вина, а потом заказал бы чашечку кофе. Эта заманчивая картина грядущего удовольствия окрылила его. Он торопливо поднялся по ступенькам улочки Келлергесхен. Навстречу попадались шумные компании людей с барабанами и духовыми инструментами. До полудня барабаня и дуя в трубы, они будут шататься по городу, пока во второй половине дня вновь не начнется костюмированное шествие. Он прошел мимо церкви Святого Петра, пересек ров и площадь с таким же названием и направился к университетской библиотеке. Здесь почти не было ни прохожих, ни гуляющих. И здесь Добрунека нагнала группа шутовски наряженных в костюмы в заплатах, в черно-белых масках.
Удар в спину был таким неожиданным, что он сразу упал. Пуля, пробив на входе позвоночник, при выходе разворотила грудную клетку. Он с трудом перевалился на бок. Шутовская группа, продолжая топать в такт и дуть в флейты, обтекала его.
Никто из случайных прохожих не обратил внимания на то, что происходит в центре группы. К Добрунеку наклонился человек с пистолетом с глушителем на стволе. Он забрал у умирающего кофр и прицелился Добрунеку в голову. За ту долю секунды, что Добрунеку осталось жить, он вдруг узнал его; несмотря на маску, прикрывающую лицо мужчины, он узнал его по стеклянному глазу, смотревшему из-под маски – как и четыре дня назад, во время того странного, немотивированного визита. Объектив фотоаппарата был направлен на убийцу, и Добрунек этим воспользовался. Выстрел раздался одновременно со щелчком фотоаппарата. И на этот раз никто и ничего не услышал и не заметил. Шутовская группа, замешкавшись на мгновение, снова бодро устремилась вперед, продолжая бить в барабан и дуть в трубы.
Добрунек, не сделавший в жизни ни одной фотографии, да и не смысливший в этом ничего, сделал перед смертью сенсационную фотографию: он снял собственного убийцу.
Но это ничего в корне не изменило: третья фаза операции провалилась.
МОСКВА, ИЮНЬ 1984‑ГО
«Лето в этом году позднее», – подумал Сергей Тальков, мчась в черном правительственном «ЗИЛе» по разделительной полосе от площади Дзержинского к Кремлю.
Его беседа с председателем Комитета государственной безопасности, как всегда, была неприятной. В просторном кабинете, больше напоминавшем зал, резиденции КГБ на Лубянке (так москвичи нежно называют желтое здание с неоготическим фасадом на площади Дзержинского) не было произнесено ни одного резкого слова. Но Тальков понял, что дни его сочтены. Владимир Сементов дал ему ясно понять, что его, Талькова, услуги в ближайшее время, видимо, будут больше не нужны. Это был нехороший знак, так как по должности Талькову изначально подчинялся и председатель КГБ – это была должность, о которой вряд ли кто-нибудь знал в Советском Союзе, не говоря уж о загранице. Но маленький, шестидесятилетний Сементов являл собой новую возросшую власть КГБ. В 1982 году, после смерти Великого Генерального секретаря партии, Генсеком стал бывший председатель КГБ. Но вскоре умер и он, и Сементов помог очередному ветерану подняться наверх и занять пост Генерального. Но и новый глава партии и государства был болен, и будущее представлялось неясным – за исключением одного: КГБ опять укреплял свою власть и подпиливал многие стулья, в том числе и стул, на котором сидел Тальков. Еще три года назад такое было немыслимо. Новая ситуация вынуждала Талькова действовать.
Правительственный «ЗИЛ» влетел в Кремль через Боровицкие ворота, промчался мимо здания Совета Министров и остановился у замкнутого с четырех сторон комплекса здания, в котором заседало Политбюро. Тальков поднялся на третий этаж, где проходили заседания и находилось его бюро. Оно располагалось в просторном помещении без украшений. Тальков, как в свое время и Ленин, с пренебрежением относился к личной роскоши. У него в рабочей комнате тоже стояла железная кровать, чтобы в случае необходимости можно было остаться на ночь. Окна выходили в узкий внутренний двор. Книжные полки и шкафы для бумаг занимали почти все стены. Ведомство Талькова, у которого даже не было названия, было в свое время создано Сталиным для контроля за деятельностью КГБ, верного стража государства и режима. Это был орган наблюдения и контроля, чья власть и влияние зависели только от Генерального секретаря партии. Он имел доступ ко всему, но не являлся ни исполнительной властью, ни исполнительным органом, не имел персонала. Его задачей всегда было информировать лично Генерального секретаря и докладывать о деятельности КГБ, но тайной, направленной, возможно, против партийной верхушки. После смерти Сталина, казалось, что это тайное ведомство будет распущено. Оно существовало нелегально. Но после отстранения Хрущева Тальков был назначен на должность начальника этого отдела лично новым Генеральным секретарем, с которым его связывала тесная личная дружба. Новый Генеральный ценил его острый ум и умение ясно оценивать ситуации, что Тальков, юрист к тому же, имел возможность неоднократно демонстрировать. Восемнадцать лет Тальков имел огромные власть и влияние. Когда он не имел возможности сделать что-то сам, ему достаточно было получить отовсюду информацию, а уж ухо Генерального всегда было в его распоряжении. За это его с тех пор ненавидели в КГБ. Но вот его информированность стала иссякать, и его должность, его стул оказались под угрозой.
Тальков в задумчивости стоял у окна, когда в комнату вошел его секретарь Михаил Гурбаткин и положил на стол папку. Хотя Гурбаткин передвигался почти бесшумно, Тальков сразу заметил его приход, так как давно ждал этот документ. Он быстро подошел к столу, пробежал глазами густо исписанный лист бумаги, лежавший в папке, и с облегчением вздохнул. Отдельные части головоломки сложились наконец в единую картину. Он снял трубку черного телефона, стоящего справа: «Пришлите ко мне Хофманна», – откинулся в кресле и стал ждать. Через четверть часа в комнату без стука вошел Хофманн. Тальков жестом предложил ему сесть. Хофманн остановился в нерешительности.
– Вы хотели со мной поговорить, товарищ генерал?
– Садись, Ханнес. Здесь мы можем свободно разговаривать. Это помещение пока не прослушивается. Пожалуй, единственное рядом с залом заседания Политбюро.
– Ты в этом так уверен?
– Да. Да садись же ты наконец!
Хофманн сел в неглубокое, обтянутое красной кожей, кресло.
– Мы последний раз виделись с тобой здесь несколько месяцев назад. Уже тогда я намекнул тебе на возможность вернуться к операции «Прогулка».
Хофманн непонимающе уставился на Талькова.
– Я тогда подумал, что неправильно тебя понял. Операция «Прогулка» провалилась семь лет назад. Тогда в Базеле убили югославского курьера, и, как ты мне сам рассказывал, все документы были украдены.
Тальков спокойно закурил сигарету и предложил Хофманну, но тот отказался.
– Я все время забываю, что ты больше не куришь. Петр Добрунек, собственно говоря, не был курьером, а всего лишь мелким служащим в югославском консульстве. Я в своем роде злоупотребил, использовав его как курьера. Его смерть была для меня тяжелым ударом, в этом ты прав. И, конечно, еще большим ударом было исчезновение документов. О чем я тебе, однако, не рассказывал, так это об особом аспекте этого дела, который меня долго беспокоил. Я замаскировал Добрунека под фотографа-любителя. В момент, когда его застрелили, он, видимо, нажал на спусковую кнопку фотоаппарата. С большим трудом мне удалось получить отпечаток единственного кадра, который был на пленке Добрунека и который был засекречен базельской полицией. Швейцарцы не знали, что делать с этой фотографией, и дело, если ты помнишь, через некоторое время сдали в архив. А фотография чрезвычайно интересная.
Тальков выдвинул ящик стола и, достав регистратор, вытащил из него фотографию и протянул Хофманну. Тот долго молча смотрел на нее и затем вернул Талькову.
– Четкое изображение мужчины в маске. Лица не разглядеть, немудрено, что швейцарцы закрыли дело.
– Ну, ну. Не спеши. Можно, например, разглядеть костюм. Насколько я знаю, швейцарцы потратили немало сил, чтобы разыскать эту группу – но… безрезультатно. Мне же было несложно отыскать эту компанию. Мы могли большинство из них обезвредить – это были южноафриканские наемники. Но я установил еще кое-что. Я проконсультировался с несколькими специалистами, и мы все уверенно пришли к одному результату: у убийцы Добрунека один глаз стеклянный – левый! Это всего лишь слабая зацепка, но у меня было много времени для моего расследования. Короче: я нашел этого человека. Это англичанин, киллер, профессиональный убийца Джек Бринэм. Досадно, что мне до сих пор не удалось разузнать – кто был заказчиком. Что мне доставляло еще большую головную боль, так это местонахождение бумаг. То есть я хочу знать абсолютно точно: где микропленка?
Хофманн смотрел на него, морща лоб.
– Какая микропленка? Ты мне говорил, что в кофре были только бумаги.
– Ну, бумаги, в общем-то, не представляли никакой ценности и должны были на самом деле отвлечь внимание от истинного содержания этой фотосумки: в двойном дне находилась кассета с микропленкой, на которой были отсняты документы.
– Ты мне никогда не говорил, о каких документах идет речь.
– Среди прочего там были схемы советской космической станции, с которой можно поражать американские ракеты.
Хофманн подскочил в кресле.
– И ты говоришь об этом так просто, как будто это ничто, пустяк! А я об этом даже ничего не знаю!
– Ваши люди из Штази знают далеко не все. – Тальков ухмыльнулся. – Мы информируем наши братские страны не обо всем, что мы делаем. Вы тоже не сразу информировали нас об этих ребятках из ФРГ, этих борцах из «Фракции Красной Армии» и о том, как вы их используете.
Хофманн, протестуя, поднял руки.
– Стоп! Это нечестно. Все это личное дело Председателя Государственного совета. Я и в прошлый раз не мог сообщить тебе ничего конкретного. Я знаю только то, что мы их поддерживаем. А как широко мы их используем, я до сих пор не знаю. Я могу попытаться что-нибудь разнюхать. Но это сложно. Для этого мне нужно будет взять на крючок Мильке…
Тальков, рассмеявшись, прервал его.
– Хорошо, хорошо. Давай вернемся к нашей теме. Американцы заняты разработкой системы отражения наших ракет при помощи лазера. Но они не знают, что мы уже давно работаем над значительно более эффективным оборонительно-наступательным оружием, предназначенным для размещения на космических станциях. Испытания прошли многообещающе. Об этих планах, среди прочих материалов, и шла речь в микропленке.
– А зачем ты переправлял это на Запад?
– Хотел подстраховаться. Когда Леонид, мой друг и соратник, заболел, я стал искать возможность устроить себе на Западе своего рода страховку. И как всегда, попади эти материалы в чужие руки, для меня это было бы катастрофой. Но они пропали. А теперь я их снова нашел. Они в Лондоне.
– И все эти семь лет вы тихо и спокойно сидели?
– Ну нет! Но до недавнего времени они были недосягаемы и для заказчиков Бринэма. Они лежали на 800‑метровой глубине, на дне моря у американского побережья.
– Ну, ты даешь!
Тальков рассмеялся и встал. Он закурил новую сигарету и стал ходить взад и вперед от окна к столу.
– Вначале я шаг за шагом отслеживал все обстоятельства самыми окольными путями. Бринэм, видимо, догадывался, что в Базеле он урвал чрезвычайно дорогой товар. Он явно решил сделать бизнес, собственный бизнес, и отправил кофр не в Англию, а в Америку. Во время шторма в апреле 1977 года яхта, на которой находился кофр, затонула у американского побережья. Глубина большая, ее не стали поднимать. Официально Бринэм и не мог ничего предпринять, так как дело весьма секретное. А одновременно за ним следил и заказчик, желавший получить микропленку. Поэтому Бринэм залег. Заказчик, видимо, перестал выслеживать его на предмет выяснения – где спрятана микропленка, зачем делать работу, которую Бринэм и так сделал бы в своих личных интересах. Но это все домыслы, так как я не знал, кто является заказчиком. Во всяком случае, несколько месяцев назад группа водолазов, ныряльщиков стала пытаться поднять со дна золотые и серебряные сокровища испанского галеона. Сегодня я получил подтверждение, что на этом месте действительно лежит испанский галеон, однако он не мог иметь на борту никаких сокровищ. Зато яхта лежит поблизости. Я с минуты на минуту ожидаю фотографию Бринэма, запечатлевшую его на борту экспедиционного судна – насколько я знаю, это будет его первая у нас фотография… У меня от такого длинного рассказа во рту пересохло. Ты выпьешь со мною чаю?
Хофманн кивнул. Новости явно лишили его дара речи. Тальков снял трубку белого телефона и заказал два стакана чая. Пока ждали чай, оба молчали. Потом его принесли, и оба, также молча, стали пить. Затем вошел Гурбаткин и положил Талькову на стол фотографию. Тальков внимательно изучил ее и протянул Хофманну. Это было явное увеличение фрагмента какой-то фотографии. На ней был изображен человек, поднимающийся из трюма корабля. Можно было различить лишь голову – голова маленькая, характерные черты лица, глубокие складки, седые волосы, повязка на левом глазу и небольшой шрам над правым. Тальков снова сел за письменный стол.
– То, что я рассказал тебе, и то, что ты держишь в руках, – результат долгой, кропотливой работы и сложных расчетов. Я знаю, что Бринэм спрятал микропленку и находится сейчас в Лондоне. Мы должны теперь непременно ее заполучить.
Хофманн поставил стакан на маленький столик рядом со своим креслом.
– И для этого Хофманн должен отбыть в Лондон.
– Точно так, дорогой Ханнес, мы начинаем четвертую фазу, как будто семилетнего перерыва и не было. А теперь – о деталях.
Тальков снова полез в ящик письменного стола, достал зеленую папку, вынул из нее два документа и протянул Хофманну. Потом подошел к стенному шкафу в дальнем углу комнаты, рядом с железной кроватью, достал маленький серый чемоданчик, который положил на постель. Он повернулся к Хофманну и, когда тот взглянул на него, подмигнул:
– Игра начинается!
* * *
Сементов стоял у окна своего кабинета на третьем этаже здания КГБ на Лубянке и не отрываясь смотрел на бронзовую статую основателя советской тайной полиции Феликса Дзержинского. Когда раздался зуммер, он повернулся. Дверь, почти незаметная на фоне панелей красного дерева, которыми были обшиты стены, открылась, и в комнату вошел невзрачный светловолосый человек среднего роста. Алексей Мартоковский на добрых двадцать лет был моложе своего шефа, но этих людей связывала долгая и тесная дружба. Они молча пошли навстречу друг другу и пожали руки. Сементов знаком велел Мартоковскому остаться в пальто, вытащил из-под своего огромного письменного стола толстый портфель и махнул блондину рукой, чтобы тот следовал за ним. Оба молча покинули комнату. Сементов взял пальто, и они вышли из здания через боковой выход. Они пересекли площадь Дзержинского и пошли по улице имени 25‑летия Октября, к Красной площади. Когда они проходили мимо ресторана «Славянский базар», знаменитого, кроме всего, и тем, что в канун «смутного времени» именно здесь родилась идея создания театра МХАТ, Сементов нарушил молчание.
– Ты сегодня вечером летишь в Лондон. Все дальнейшие инструкции в этом портфеле.
Он передал Мартоковскому портфель. Тот вопросительно взглянул.
– Речь идет о Талькове?
Сементов слегка повернул голову в сторону и поднял левую бровь.
– Если бы речь шла о другом, ты бы сказал мне все в кабинете. Когда тебе нужно поговорить о нем, мы всегда идем гулять в ГУМ.
Сементов коротко и сухо хохотнул. И только через несколько минут начал тихо:
– Скоро мы доберемся до Талькова. Хотя некоторые считают, что замена Андропова на Черненко означает укрепление старой брежневской группировки, в отношении отдела Талькова они ошибаются. Именно поэтому меня беспокоит странная активность Талькова в последнее время. Он уже протянул свои щупальца за границу. Особенно его интересует англичанин по имени Джек Бринэм. Почему – не знаю. Тальков отказывает в любой информации. По отношению ко мне он это может себе позволить – пока! Потом, с ним опять этот гэдээровский агент Хофманн. Хофманн едет в Англию и будет, видимо, разрабатывать Бринэма. Разузнай, в чем там дело. Мартоковский внешне никак не отреагировал на полученную информацию. Они уже почти дошли до Красной площади, и у главного входа в ГУМ Мартоковский приостановился.
– Почему Тальков использует Хофманна? Хофманн меня знает?
– Нет. Хофманн не может тебя знать; именно поэтому для этого задания я выбрал тебя… Есть особая директива – еще со времен Брежнева, Андропов тоже ее не отменил: Тальков может иметь человека, подчиняющегося только ему. Это может быть и представитель братской страны. А поскольку он уже часто использовал Хофманна, то это не бросается в глаза. Необычен только интерес Талькова к этому английскому профессиональному убийце. Разузнай, что за ним кроется, и обезвредь Хофманна.
Мартоковский был поражен таким прямым указанием, но не подал виду. Он коротко кивнул и вошел в ГУМ. Сементов посмотрел ему вслед и направился вниз, мимо Исторического музея, чтобы раствориться в подземном переходе, ведущем от Красной площади к улице Горького.
* * *
Уолтер Бридл сидел за письменным столом в своем кабинете в британском посольстве и смотрел на прекрасно видную отсюда через Москву-реку южную часть Кремля… Вчера он узнал от доверенного лица, что гэдээровский агент по имени Ханнес Хофманн вылетел из Москвы в Лондон. Задание – неизвестно. И тем же рейсом вылетел агент КГБ Алексей Мартоковский, который по заданию Политбюро должен следить за Хофманном. Странное сообщение. Бридл никак не мог уловить смысл. На всякий случай он дал утром радиограмму в Лондон о том, что что-то затевается, а также имена вылетевших. Эдвард Браун наверняка займется этим делом. Оба агента вылетели еще три дня назад, но Браун один из лучших спецов. Бридл с тоской вспомнил о Лондоне. Ему ужасно захотелось домой. Он устал от Москвы, постоянного надзора, холода и изматывающей нервы работы. Потом он улыбнулся. Было светлое пятно в его жизни: ежемесячные обеды с русским другом. Сегодня как раз был такой день. Он запер письменный стол и заказал машину.
