Текст книги "Хофманн"

Автор книги: Брайан Аберкромби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Со стола убрали. Пьер и Винсент заказали себе на десерт салат из свежих фруктов, а Клаудиа и Эдвард – сыр, точнее «Стилтон», и в завершение всем по чашке кофе. Когда принесли «Стилтон», Клаудиа в восхищении захлопала в ладоши. Довольные произведенным эффектом, обходительные официанты поставили на стол огромный круг сыра и, улыбаясь, удалились. Клаудиа и Эдвард могли, не стесняясь, орудовать ложками всласть. Когда Эдвард заметил, что Клаудиа полностью поглощена восхитительным голубоватым мерцанием сыра, а Пьер, в свою очередь, захвачен поеданием глазами Клаудии, он с улыбкой повернулся к брату.

– Ты вчера упомянул одну акварель, что висит у тебя в библиотеке. Но у тебя в библиотеке много чего висит – да и не только там – я что-то не могу припомнить, какую картину ты имел в виду?

– Ты бы лучше стал разбираться в живописи, если бы прислушивался к моему мнению. Две недели назад мы с тобой говорили об этом пейзаже, и не первый раз, кстати. Ты еще выпытывал, откуда он у меня, тебе захотелось получить нечто подобное. Я тебе не сказал, потому что никогда не рассказывал об отпуске, проведенном с сестрой… – он смущенно кивнул в сторону Пьера. – И если бы не вчерашнее внезапное появление Ханнеса… Ну, в общем, что бы ты хотел узнать?

– Насколько хорошо ты знаешь этого Хофманна?

Винсент наморщил лоб.

– Хм? Ты думаешь, я общаюсь с людьми этого круга потому, что не остался в университете? Я сказал уже тебе, что я познакомился с ним шесть лет назад в Бретани. Там проходил какой-то конгресс по биологии моря, и он был одним из приглашенных. Потом, если ты помнишь, четыре года назад я был в ГДР и заезжал к нему в Лейпциг. А последний раз я повидался с ним в прошлом году в Брайтоне. Он мне предварительно сообщил, что приглашен как участник тоже какого-то конгресса. Я тогда на уикенд съездил на побережье. Он чрезвычайно интересный собеседник, с ним можно говорить на любую тему. Я никогда не встречал такого приятного в общении и высокообразованного человека.

– Извини, я не хотел тебя обидеть. Скажи, а в этот раз, в этот приезд он не предупредил тебя, что будет в Англии?

Винсент ответил не сразу. Он глубокомысленно воззрился в глубину пустой чашки, будто хотел прочитать ответ на ее дне, в кофейной гуще.

– Нет… не предупредил. Непонятно почему. Да и выглядел он в театре как-то скованно. Не могу подобрать слово. Как-то по-другому.

– Брат, где твое красноречие? Так напиши своему приятелю и поинтересуйся, почему он не предупредил тебя заранее?!

– А почему ты вчера в театре так странно подчеркнул его звание – «профессор»?

– А ты помнишь наш предыдущий разговор в ресторане «Королевский вяз»? Я тебе рассказал о двух людях, прибывших к нам с «визитом» и о которых я должен побеспокоиться? Помнишь имя одного из них, я его упомянул?

– Разговор помню. А вот имя – нет. Извини.

– Хофманн! Ханнес Хофманн. Винсент озадаченно уставился на брата.

– Не может быть, – прошептал он почти беззвучно.

– Его не только зовут также, как и твоего приятеля, он и на фотографии похож на него как две капли воды. А? Каково? Короче: наш «визитер» и есть твой приятель.

– Но… – Мысли Винсента путались, и он растерянно замолчал, взглядывая попеременно то на брата, то в пустую чашку.

Принесли счет, и Эдвард расплатился. Винсент взял его под руку и хотел что-то ему сказать, но тот перебил его:

– Не сейчас. Давай увидимся в понедельник. До этого я просто не смогу выкроить ни минуты. В 12.30 в ресторане «Музейная таверна», возле Британского музея. Потерпи.

И компания покинула ресторан.

* * *

Пресса информирована не была, и потому Георгиос Бартелос вышел из дома номер 10 на Даунинг-Стрит почти незамеченным, если не считать кучки туристов, остановившихся у огромного «Роллс-Ройса». И действительно – это темно-коричневое, с бежевым верхом чудище, «Фантом VI», длиной более шести метров и высотой в человеческий рост, не могло не вызвать удивления и почтительного восхищения. Может быть, поэтому зеваки не заметили, как на пороге своей резиденции премьер-министр пожимала руку маленькому полному греку, и более внимательный наблюдатель не преминул бы отметить, что та сердечность, с которой она прощалась, явно имела оттенок облегчения.

* * *

Когда Хофманн вышел из гостиницы, прекрасная солнечная погода явно располагала насладиться этим чудесным днем, и он решил предоставить эту возможность и себе, и своему «телохранителю». Он поймал такси и поехал на вокзал Сент-Панкрас. Еще накануне он выяснил, куда лондонцы предпочитают выезжать на загородные прогулки, и решил провести четверг за городом, расслабиться и, не торопясь, обдумать план, вызревающий у него в голове.

Недолго проехав на поезде, он вышел на станции Сент-Элбанс. Он давно собирался осмотреть местный собор, но каждый раз, в свои короткие наезды в Англию, не успевал осуществить это давнее желание. Спустившись вниз от станции по Виктория-Стрит он добрался до старинного центра города. Слева, над городом, нависла нормандская башня собора. Хофманну не было нужды ни оборачиваться, ни использовать как зеркало витрину, чтобы убедиться, что «хвост» следует за ним по пятам. Этот Мартоковский, видимо, решил, что у Хофманна здесь назначена встреча. Хофманн улыбнулся – после долгих размышлений он вычислил своего преследователя. Сементов выбрал Мартоковского скорее всего потому, что считал – Хофманн его не знает. Если бы Сементов знал!

Войдя в собор, Хофманн сразу погрузился в прохладную тишину, обычную для старых английских церквей. Казалось, что время остановилось в этих стенах, что здесь не действуют современные законы. Прошлое здесь казалось таким же реальным, как настоящее. А может быть, время не коснулось этого памятника глубокой религиозной веры? Ну, нет, это просто покойное величие собора и прохлада в нем вызвали такие чувства и мысли. Он-то знал, сколько стоит охрана памятников, сколько кропотливого, постоянного труда требуют такие реликвии прошлого. Осматривая самый большой церковный придел Англии, 88 метров, он не переставал поражаться величию западного портала, где смешались разновременные стили – романский, раннеанглийский, готический. Особенно ему понравилась аркада в нормандском стиле на северной стороне придела. Четыре колонны в южной части сохранили роспись. На первой фреске был изображен Св. Христофор, покровитель странствующих. «Весьма символично», – подумал Хофманн, ведь он тоже в некотором роде странник. И ноша становится все тяжелее и тяжелее. Суждено ли ему добраться до спасительного берега?

После сумрака собора яркий солнечный свет так ослепил Хофманна, что он зажмурился. С юго-запада к собору примыкал парк, принадлежавший с 793 по 1539 год бенедектинскому аббатству Св. Элбанса. Сейчас он гостеприимно манил под свой тенистый кров отдыхающих. Во время прогулки Хофманн набрел на огражденный археологами раскоп, где самозабвенно трудились молодые энтузиасты науки, пытающиеся извлечь каменные свидетельства прошлых веков. Он постоял, наблюдая работу археологов. Лично он никогда не понимал – что можно найти вдохновляющего в раскапывании старых гвоздей и черепков? Лично ему, опять же, все эти археологические находки мало что говорили. Но не оценить научный энтузиазм этих молодых людей, работавших на самом солнцепеке, он не мог. Ну да, уже полдень. Да и желудок подсказал, что это так. Прогулка, прекрасная погода – все это помогло разыграться аппетиту. Хофманн спросил у одного из молодых археологов, где здесь можно перекусить. Ему посоветовали пройти еще немного вниз по Эбби-Милл-Лейн, потом повернуть налево, а там всего несколько шагов до небольшого ресторанчика. Все оказалось действительно так, и вскоре он уже подходил к ресторану «Старые дерущиеся петухи»… Этот старинный дом живописно вписывался в подножие холма Холмхерст всего в нескольких шагах от извилистой речки Вер. Этот небольшой, фахверковой конструкции дом с красной черепичной кровлей манил его к себе, как когда-то притягивал он под свой кров Оливера Кромвеля.

Хофманн сидел в саду и доедал запеченный в фольге картофель, запив его добрым глотком пива. Удобно расслабившись в кресле, он разглядывал пестрое общество посетителей, истово жующих и пьющих, детей, резвящихся на газоне, и… думал. Еще и еще раз он проигрывал свой план, выискивая в нем слабые места. Нет, план удачный и надежный – Мартоковский ничего не должен заметить. Надо только позвонить Джорджу. Хофманн закурил сигарету и с наслаждением затянулся. Нет, что ни говори, а жизнь – приятная штука. Если бы он мог уже сейчас остаться! И в то же время он ни на минуту не расслаблялся. Эта идиллия – только передышка, выходной всего лишь. Все это обманчиво – весь этот покой, живописные красоты окрестностей, этот прекрасный обед – все эти приметы буржуазного мнимого удовольствия. В глубине души сидел кто-то хмурый и жестко нашептывал, что ничего в своей жизни он изменить не сможет, не сможет избавиться от пут, обвивавших его. «Лишь тот, кто в довольстве живет, живет с удовольствием», – сказал как-то Бертольд Брехт. Однако он упустил из виду, что довольство делает человека вялым, связывает его инициативу, делает его своим пленником. Хофманн не мог позволить себе ни расслабиться, ни стать пленником, так как хотел и мог еще кое-что изменить.

* * *

В субботу погода опять обещала быть такой же, как и накануне, но Хофманна это не волновало. В половине десятого он вышел из гостиницы, без особой спешки спустился вниз по Грейт-Рассел-Стрит, повернул налево, на Тоттенхэм-Корт-Роуд, и вошел в метро. По центральной линии он доехал до Ноттинг-Хилл-Гейт. Входя в метро, он убедился, что Мартоковский следует за ним. Хофманн поднялся на Пембридж-Роуд, а затем повернул на Портобелло-Роуд. Пестрая суета знаменитого «Блошиного рынка» была в полном разгаре. Улицу заполняла густая толпа покупателей и зевак. Стараясь соответствовать роли праздношатающегося, Хофманн останавливался у лотков и разглядывал развалы. Особенно понравилась ему фарфоровая лавка, над дверью которой в качестве вывески висел огромный чайник с названием фирмы «Портобелло Студиос». Большинство прилавков представляли собой обычные столы, застеленные тканью или чем придется, где и были выставлены товары. Он даже всерьез задумался, не купить ли ему для дома настоящий английский пузатый чайник, но тут же отбросил эту нелепую мысль как мешающую выполнению задания. Потом антикварные ряды кончились и начались тележки и лотки с овощами, фруктами и вообще снедью. Пора! Теперь нужно быть внимательным. Последняя поперечная улица справа – Лонсдейл-Роуд. У следующего перекрестка – Колвилл-Террес – слева стояла большая тележка с овощами. За одну из растяжек тента была привязана большая собака, сенбернар, кажется, и грелась на солнце. Мимо прилавка, толкая перед собой тележку с пластиковыми мешками, двигался мясник. Как только Хофманн миновал прилавок, из дома напротив показалась дама с охотничьей собакой на поводке. Сенбернар вскинулся и с оглушительным лаем кинулся к этой собаке. При этом он так рванул свою привязь, что тележка с овощами опрокинулась. Мясник, испугавшись собаки, отскочил на тротуар, за прилавок. Его тележка вскинулась оглоблями вверх, два мешка упали на землю и лопнули, мясные отходы вывалились на мостовую. В мгновение ока улица наполнилась кричащими людьми, лающими собаками, овощами и мясными отходами, в которых оскальзывались и падали прохожие, зовя на помощь полицию. Хаос был великолепен! Но главное – улица стала непроходимой, по крайней мере, на время. В разгар заварушки Хофманн свернул на Колвилл-Террес. В нескольких метрах за углом стоял маленький голубой автомобильчик «Мини» с работающим мотором – в него и нырнул Хофманн.

– Спасибо, Джордж! Великолепная постановка.

Хофманн откинулся на сиденье.

– Рад доставить тебе удовольствие. Могу я еще что-нибудь для тебя сделать?

– Нет, спасибо. Не сейчас. В другой раз.

– Скоро?

– Может быть.

Оба замолчали. Джордж уверенно вел машину в напряженном лондонском транспортном потоке. И все же потребовалось приличное количество времени, чтобы добраться до вокзала «Виктория». Хофманн поблагодарил водителя и поспешил в багажное отделение. Он не знал, что конкретно ему выдадут, но внутренне удивился, когда служащий вручил ему небольшой фотокофр. Изучить его содержимое он решил в гостинице. На метро он проехал одну остановку до «Грин-Парк», пересел на другую линию и через четыре остановки вышел на «Рассел-Сквер». Это был не самый короткий путь в гостиницу, но, по крайней мере, он отличался от утреннего. А если Мартоковский его уже ждет в гостинице? И Хофманн решил поискать вблизи от станции метро какой-нибудь ресторанчик, там распотрошить кофр и проникнуть в «тайну» Бринэма.

Станция метро «Рассел-Сквер» была одной из тех старых лондонских станций, в которых подниматься наверх надо в лифте. Наверху Хофманна опять ослепил солнечный свет. Он свернул налево, еще раз налево, на Хербрэнд-Стрит. Хотя эта улица была со сквозным проездом, она больше походила на узкий темный тупик. Единственным светлым пятном был ресторанчик «Близкий друг». Это была угловая забегаловка для постоянных местных посетителей, туристы сюда не захаживали. Хофманн обнаружил ее во время одной из рекогносцировочных прогулок по кварталу. Но, когда он открыл дверь и вошел в полутемное помещение бара с низкими кривыми балками, изображающими киль опрокинутой лодки, он понял, что проявил чудовищное легкомыслие. Ведь во время всех этих прогулок его сопровождал Мартоковский.

Следовательно, он здесь тоже был или, по крайней мере, помнит его снаружи. К тому же ресторанчик недалеко от гостиницы. Хофманн допустил грубейшую ошибку, простительную новичку – четко распланировав начало операции, он не разобрал ее завершение и варианты. Не обленился ли он за дни праздности, отдыха и расслабления? Может быть, бросить все это дело? Он отогнал эту пораженческую мысль. Сейчас ему должно просто повезти. В ресторане он оставит сумку на полу под креслом, а микропленку положит в карман куртки. У стойки Хофманн взял «Джинджер Эйл» и сел за свободный столик, стоявший обособленно на небольшом возвышении в глубине зала, напротив салат-бара. Когда он уже собрался открыть кофр, то почувствовал, что надо немедленно опорожнить мочевой пузырь. Ну что ж, сумку он оставит здесь, под стулом, где он ее и собирался оставить потом, это не должно броситься в глаза, и быстро сходит в туалет – надо пройти через весь бар. Дверь с надписью «Джентльмены» вела в узкий коридор, в конце которого было две двери – левая вела в маленький грязный дворик, где стояли коробки с баночным пивом, контейнеры для отходов и мешки с мусором. Правая вела в туалет.

Хофманн облегчился, застегнул ширинку и хотел повернуться, как почувствовал за спиной какое-то движение воздуха. Повернувшись, он увидел нацеленный на него пистолет с глушителем в руках Мартоковского. Все последующее произошло с такой скоростью, что Хофманн не успел отреагировать и стоял неподвижно, как сторонний наблюдатель. Мартоковский прицелился Хофманну в глаз. Но прежде чем он успел нажать на спусковой крючок, дверь туалета распахнулась и в помещение влетел высокий русый мужчина в очках с золотой оправой. В прыжке он выбил у Мартоковского пистолет и почти в упор всадил ему две пули в правый висок. Сила выстрелов, прозвучавших, благодаря глушителю, как негромкие хлопки, отбросила Мартоковского к стене. Когда он сполз на пол, на кафеле остался широкий след из крови и мозгов, вылетевших из отвратительной огромной дыры в черепе. Не успел Хофманн среагировать, как мужчина с холодным стальным взглядом вынырнул из туалета и тут же вернулся. Он притащил со двора черный пластиковый мешок для мусора и несколько банок пива. Он быстро и ловко, что свидетельствовало о большой силе и определенном навыке, запихнул труп Мартоковского в мусорный мешок, вытащил во двор и перевалил в контейнер для отходов. Потом молниеносно открыл банки с пивом и смыл с кафеля все следы. В результате помещение стало выглядеть залитым мочой, но ни крови, ни мозгов не было видно. Все было проделано за считанные секунды, молча и практически бесшумно. Хофманн все еще стоял неподвижно, как громом пораженный, когда к нему подошел мужчина. Не успел он открыть рот, чтобы что-то сказать, как в противоположном конце коридора открылась дверь, и вошли двое мужчин, явно направлявшихся в туалет. Высокий человек коротко вздохнул, пожал плечами, потом энергично подхватил Хофманна под руку и быстро вывел из кабины. Двое подошедших, мимо которых им предстояло пройти, не обратили на них никакого внимания и продолжали бурно обсуждать какие-то футбольные проблемы.

Высокий человек жестом дал Хофманну понять, что тот должен идти первым. Хофманн направился за свой столик. Он никак не мог собраться с мыслями. Кто был этот человек из «Ягуара»? Как Мартоковский и этот человек сумели вычислить и найти его? Только он заметил, что фотокофр не стоял под креслом, а лежал на соседнем с его стуле, перед которым стоял бокал с «Джинджер Эйл». Сумка была открыта. «Игра кончена, – подумал Хофманн, садясь за столик. – Что этому типу от меня надо?» Высокий человек с холодными голубыми глазами за толстыми линзами очков сел напротив него и сразу же начал говорить тихим монотонным голосом с немецким акцентом.

– У нас мало времени. А поскольку из ресторана мы должны уйти порознь, то поговорим здесь. Мы постоянно следили за Мартоковским. Я спас вам жизнь, потому что нам нужен ключ – а он у вас есть. Чтобы обсудить условия передачи, встретимся сегодня вечером в итальянском ресторане «Ла Барка» на Лауэр-Марч-Стрит в половине седьмого. Не опаздывайте. И помните – я вас найду, где бы вы ни были.

Он встал, кивнул на фотокофр.

– Желаю удачи в фотоохоте.

И с легкой улыбкой удалился. Некоторое время Хофманн сидел неподвижно. Невероятно, но факт. После того, что произошло, он был уверен, что этот ужасный человек, несколько минут назад спасший ему жизнь, является одним из заказчиков Бринэма или доверенным лицом. Поскольку у Бринэма они явно ничего не нашли, то решили, что это находится у него, но что они подразумевают под «ключом»? Разве эти люди охотились не за микропленкой? О фотокофре этот человек, судя по всему, вообще не знал. Конечно, нет, если он все время следил за Мартоковским. Сегодня вечером он узнает разгадку. Но пока во дворе не нашли труп, лучше отсюда исчезнуть. Он быстро допил бокал и вышел из ресторана. Мартоковский мертв, и поэтому можно было без промедления двигать в гостиницу и там обследовать сумку.

В номере Хофманн заметил, что Мартоковский сумку даже не обыскал. А если он все-таки нашел в кофре микропленку, положил в свой карман и только тогда пошел за ним? Слишком много предположений, и никаких конкретных зацепок. В ресторан, точнее в тот двор, он все равно вернуться не может. Хофманн тщательно обыскал сумку. В ней лежал полный комплект дорогой японской фотоаппаратуры. Более конкретно он ничего сказать не мог, так как сам никогда не занимался фотографией, но зато мог почти точно определить стоимость такой аппаратуры. Кроме нее и нескольких кассет с обычной фотопленкой, в сумке больше ничего не было. Если до его возвращения из туалета из нее ничего не вытащили, то в ней должно что-нибудь быть, иначе зачем Бринэму нужно было так тщательно и хитро прятать квитанцию от камеры хранения? К тому же фотоаппаратура должна была отвлечь внимание. От чего? Хофманн еще раз осмотрел сумку. Она была пустая и легкая. Он осмотрел ее со всех сторон. Затем перочинным ножом попробовал отделить дно. Здесь могло быть что-нибудь спрятано; пусть даже не микропленка. Донный вкладыш представлял собой толстый картон, оклеенный тонкой пленкой. Хофманн внимательно изучил картон. Он явно был склеен из двух листов. Хофманн принялся осторожно отделять листы друг от друга. Дело двигалось на удивление быстро – листы были склеены только по краям. Из середины выпал на пол конверт. Хофманн поднял его. Обычный белый конверт. Когда он распечатал его, ему в ладонь выскользнул маленький ключик. Он осмотрел его со всех сторон. Было абсолютно очевидно – ключ от банковского абонементного ящика; ключи этого особого типа легко отличить от других. Но от какого абонементного ящика этот ключ, в каком банке находится этот ящик? Если бы был хотя бы номер, но его не было. А может быть, это тот самый ключ, о котором говорил тот высокий мужчина? В любом случае – в итальянский ресторан вечером надо идти… И попытаться узнать – что это за ключ, и связан ли он с микропленкой? Хофманн сунул ключ в карман и подошел к окну. Закурил сигарету и глубоко затянулся. Дело обстоит значительно сложнее, чем он себе представлял. У него, правда, карты на руках, и карты неплохие; но в какую игру играют заказчики Бринэма? И главное: где микропленка? Он надеялся, что вечером все прояснится; в любом случае он завтра утром вылетает назад, в Москву.

* * *

Пьер поверх своего бокала проникновенно смотрел в глаза Клаудии. Они чокнулись. Фраскати было прохладное, терпкое и все же с фруктовым привкусом. Пьер был счастлив. Наконец-то они вдвоем. Винсент приятный человек, но такой типичный сухой британец. А прицепился к ним как репей. Слава Богу, у него сегодня с женой какое-то совместное мероприятие – какой-то важный прием. Пьер боялся, что Клаудиа будет сегодня занята, или вообще уже уехала. Но этого не случилось. Ему действительно повезло.

– У тебя еще живут китайские тушканчики?

Клаудиа рассмеялась.

– Уже давно не живут. У меня сейчас вообще нет зверей. Я слишком редко бываю дома. Поэтому нет смысла. Расскажи, как Роберт?

Вопрос был вполне невинный. Пьер посмотрел к себе в тарелку, пожал плечами.

– Прилежен, прилежен, прилежен. Как всегда. Вначале учился во Фрайбурге, потом в Женеве, теперь в Базеле. В конце года вернется в Париж, сдавать экзамены. Когда он станет адвокатом, то наведет страх на весь общий рынок. Жанетт сейчас, между прочим, тоже в Базеле, подружилась с документалистами. Хочет забросить учебу и заняться кино. Папа от этого вне себя. А мама, как всегда, крутится.

Пьер искренне и весело рассмеялся, вспомнив своих вечно деловых, беспокойных родителей.

Принесли заказ, и оба замолчали, занялись паштетами. Причем, если Клаудиа ела с заметным аппетитом, то Пьер ковырялся в своем «Феттучине верди» из белых грибов, артишоков и ветчины в белом винном соусе. Подали еще только закуску, а Пьер предпочитал поедать глазами Клаудиу. Они оба не обратили внимания на двух мужчин, севших за соседний столик. Но затем Клаудиа подняла голову, когда мужчина, сидевший к ней лицом, сказал какую-то фразу, и его голос показался ей знакомым. Она вспомнила, где она видела этого человека: четыре дня назад в театре. Винсент в антракте представил им своего друга, профессора из ГДР. Пьер в это время рассказывал о своих приключениях во время путешествия, но Клаудиа плохо его воспринимала. Она улыбалась ему, кивала одобрительно, а в это время пыталась как можно больше услышать из того, о чем говорили за соседним столиком. Вначале она мало чего услышала. Так, редкие фразы, междометия, больше молчали. Только когда им подали напитки, высокий мужчина в очках с золотой оправой заговорил. И хотя он говорил очень тихо, но его четкая проникновенная дикция позволяла почти без труда понимать все.

– Я забыл представиться: Майер, Готтлиб Майер. Наша фирма очень заинтересована в том, что вы можете предложить. Товар находится в Швейцарии и хранится в надежном месте. Я убежден, что мы договоримся о цене, за которую вы нам уступите ключ. Назовите цену, место и время передачи. Однако не спешите – обдумайте все спокойно. Нам спешить некуда.

Общая обстановка с теплым приглушенным светом, интерьер в стиле Тюдоров располагали к благодушию, домашнему расслаблению, но от ледяного, четкого голоса Майера Клаудии стало неуютно. То, что она услышала, заставило ее задуматься, и на какой-то момент она забыла про Пьера. А тот, видимо, как раз спросил ее о чем-то и, не дождавшись ответа, взял ее за руку.

– Ты меня совсем не слушаешь, Клаудиа. Что случилось? Я скучно рассказываю или тебя что-то беспокоит? Скажи, пожалуйста, о чем ты думаешь?

Клаудиа тряхнула головой и стала лихорадочно придумывать, улыбнувшись при этом Пьеру, что бы ему сказать, чтобы отвлечь его, и вместе с тем иметь возможность слышать разговор мужчин за соседним столом, поскольку этот второй, профессор, говорил так тихо, что приходилось вслушиваться, чтобы уловить хотя бы смысл его речи. Она объяснила Пьеру свою рассеянность усталостью и напряженной работой, что, кажется, удовлетворило Пьера, и она стала развивать эту тему. Рассказала, что у нее сложности на радио, где она подвизается в качестве свободной журналистки. Ее репортажи об охране окружающей среды, биотехнологиях выращивания овощей оказались для них слишком критическими, слишком передовыми, независимыми и резкими. Они ее уже предупредили. Рассказывая все это Пьеру, она пыталась в пол-уха поймать как можно больше из разговора за соседним столом. Там тем временем подали пиццу. Человек, представившийся Майером, съел несколько кусочков и сложил нож и вилку вместе поперек тарелки. Профессор продолжал есть с явным аппетитом. Оживленной беседы у них явно не получалось, оба оказались неразговорчивыми. Закончив есть, профессор выпрямился и начал рассматривать поднимающиеся вверх пузырьки газа в стакане с минеральной водой.

– Хорошо. Я все обдумаю. Но я смогу с вами связаться только осенью.

– Пожалуйста. Как вам будет угодно. Вы – продавец. Вам и диктовать условия. Только предупредите заблаговременно доктора Арма. Он в курсе дела.

Профессор – как показалось Клаудии – рассеянно кивнул.

– Почему твой репортаж о старых китоловах не понравился?

Клаудиа в душе вздохнула – ничего не поделаешь, – придется объяснять все Пьеру и надеяться, что двое за соседним столиком не сразу уйдут, а еще поговорят. Они заказали еще кофе, но разговор все шел какой-то незначащий: о видах Лондона и прочем. Не успела Клаудиа углубиться в свой рассказ, как Пьер, посмотрев на часы, с испугом объявил, что они опаздывают, что надо бежать, так как спектакль «Пляска сержанта Масгрейва» вот-вот начнется. И хотя театр «Олд вик» совсем рядом, лучше не опаздывать. Вздохнув, Клаудиа покорилась судьбе. Вместо Альберта Финнея в главной роли она с удовольствием послушала бы, что скажет профессор. Может быть, самое интересное еще впереди. Но двое мужчин тоже попросили счет.

* * *

Войдя в ресторан, «Музейная таверна», Винсент покачал головой. Он не был здесь несколько лет, но слышал, что не так давно здесь сменился владелец. Старые бело-голубые стены с красной дверью и вывеска с фараонами нравились ему больше, чем претенциозная неоклассическая отделка под мрамор. Не было, конечно, и его старого друга попугая, восседавшего раньше за стойкой в великолепной латунной клетке. Ну что ж, Эдвард хотел с ним здесь встретиться. Но Эдварда еще не было, и Винсент засел в углу с бокалом «Гиннесса», где садился всегда, если там было свободно. Он был уверен, что и Карл Маркс сиживал именно в этом углу. Во всяком случае, рассказывают, что после дневных трудов праведных (и после работы над «Капиталом») тот заходил в «Музейную таверну», как раз напротив главного входа в Британский музей, чтобы выпить кружечку (а то и две) пива. Винсент раздраженно посмотрел на новую, пышно украшенную стойку для салатов справа от себя, которая тоже свидетельствовала о новых временах и новом владельце. «Слишком многое исчезает в старом добром Лондоне, – подумал он мрачно. – Самой большой потерей для культуры явился, например, снос квартала Лайонс. И хоть кто-нибудь протестовал? Кто-нибудь устраивал многолюдные демонстрации в городе, будоражил нацию? Никто! Все продали по бросовой цене американцам да арабам. И что в результате? Город все больше превращается в чисто туристический центр. А архитекторы? Что они себе позволяют, строя эти современные здания?»

Размышляя об этом, Винсент все более входил в раж.

– Что за свирепую физиономию ты строишь?

– О, Эдвард! Я не заметил, как ты подошел. Проходи, садись. Я как раз думал о нашем прекрасном старом Лондоне и как они с ним обращаются.

– Они?

– Ну да, эти политики, бизнесмены, туристы, архитекторы… Оставим это, пока меня не хватил удар. Почему ты решил поговорить со мной здесь?

Эдвард жестом попросил его подождать и направился к стойке. Там он взял кружку «Дабл Даймонд» и, вернувшись с пивом, уселся рядом с Винсентом. Отхлебнув большой глоток, он в задумчивости посмотрел на стол, потом перевел взгляд на окно и лишь затем – на брата.

– У меня здесь поблизости были дела. Марджи была сегодня у врача. Ей сказали, что у нее рак, рак груди.

Он поднес кружку к губам и сделал большой глоток. Винсент, пораженный, уставился на брата, у него отвисла челюсть. Затем он резко поставил кружку на стол.

– Это ужасно, Эдвард.

Оба коротко глянули друг на друга и надолго уставились в свои кружки. Винсент не знал, что сказать. В голове вдруг стало пусто. Это как с несчастными случаями – думаешь, что они случаются только с другими, а потом, вдруг, «это» происходит с тобой. Или с твоими близкими. Чем он может утешить Эда? Ничем.

– Они ее сразу прооперировали. Там же, в клинике. Врач сказал, что если нет метастазов, то все будет хорошо. Что нам не надо переносить отпуск.

– Я думал, ты хочешь поговорить со мной о Ханнесе.

– Да, вначале я хотел и о нем тоже…

– Представляешь, Пьер вчера улетел и перед отъездом рассказал мне странную историю. В субботу они обедали – он и Клаудиа. Бог его знает что он в этой девушке нашел. Во всяком случае, перед спектаклем они зашли в один итальянский ресторан. И вдруг Клаудиа обнаружила за соседним столиком Ханнеса и какого-то мужчину. Она это рассказала Пьеру после спектакля, но…

Эдвард положил руку Винсенту на плечо.

– Ты мне об этом потом, как-нибудь расскажешь. У меня сейчас другие заботы. Да к тому же нам сыграли отбой. Приказ с самого верха – с Даунинг-Стрит. Велено снять наблюдение. От этого дело становится еще более занимательным. Я тебе в следующий раз расскажу. Во всяком случае, мы должны оставить Хофманна в покое.

– Но как же так…

– Не знаю. Спроси лучше премьер-министра.

Потянулась пауза. Винсент попытался упорядочить свои мысли. Но Эдвард пресек его усилия.

Оставь это. Я тоже не могу разобраться. Эта Клаудиа, она тоже уехала?

– Да. Пьер улетел в Швецию. У него там друзья, какая-то старая любовь. А Клаудиа, я думаю, вернулась в Мюнхен. Что ты собираешься делать?

– Да так… как всегда. Мы можем завтра вместе поужинать и спокойно поговорить. Жду тебя вечером к нам.