Текст книги "Вверх по реке (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Затерянное племя какое-то, – пожал плечами тот.

Наверное, какой-нибудь исследователь отдал бы правую руку за то, чтобы найти их и весь этот город. Солдатам же на это наплевать.

– А отчего не всех к работе приставили? – влез Чунчо. – Что за бездельники у вас бродят?

Он не переставал удивлять меня. По словам Кукарачи, Муньос ни дня не работал, жил воровством, потом разбоем, однако при этом обладал исключительным чувством социальной справедливости. Легко мог разграбить и спалить усадьбу какого-нибудь плантатора, а после раздать все деньги и ценности беднякам, всю жизнь горбатившимся на этого человека.

– Местная аристократия или кто-то вроде, – ответил Оцелотти. – Работяги за них горой – вот и не трогаем. В первые дни полковник хотел уровнять всех, но эти, – он махнул рукой в сторону группы рабочих, тащивших телегу, заваленную фруктами, – пахали за себя и за них, а те, – он указал на сидящих в тени бездельников, – и палец о палец не ударили. Работяги им и так большую часть своей еды отдавали. А когда кто-то из наших силой пытался лодырей к делу пристроить, так сами работяги на него и накинулись. Мы пристрелили парочку для острастки, но приставить к делу дармоедов так и не смогли.

Оцелотти спрыгнул на каменную пристань, передав трос первому же попавшемуся работяге. Мы с Кукарачей последовали за ним, нам никто не препятствовал. А вот когда на берегу оказался Чунчо, Оцелотти махнул солдатам, и двое десантников тут же подошли к рагнийцу. Карабины у обоих висели на плечах, однако сразу стало ясно: Чунчо с нами не пойдёт.

– Ваши люди пока посидят у нас в казарме, – сказал Оцелотти. – Вы же сколько времени на супе из концентратов? А там их угостят нормальной едой.

– А мы? – спросил я.

– Полковник сейчас в штабе, – ответил Оцелотти. – Думаю, он уделит вам время.

– Я останусь со своими людьми, – заявил Кукарача. – Твои дела с полковником меня не интересуют. Я в них лезть не хочу.

Я отлично понимал его и сам бы с удовольствием держался от подобных вещей подальше.

Оцелотти вообще никак не отреагировал на слова рагнийца, просто направился к одному из восстановленных зданий. Видимо, оно служило полку штабом. Я мне оставалось только не отстать от него. Разваленный город был весьма велик и на поверку представлял собой настоящий лабиринт. Без провожатого я тут точно заблужусь.

Не знаю, уж чем тут занимались в штабе полка: обстановка внутри здания царила сонная. На местах находились всего пара дежурных, да и те откровенно в потолок поплёвывали. Вообще тут царила какая-то партизанская атмосфера – от дисциплины одна только видимость. Конечно, откровенных нарушений нет, но к рутинным обязанностям, вроде караулов, относятся спустя рукава. Пока шли к штабу я видел часовых, охранявших склады. Они стояли расслабленные, привалившись спинами к стене, сняв винтовки с плеч. На меня пялились, как на явление святого, да и на рагнийцев в порту глядели примерно также. Гости тут явно бывают не часто.

Сам Конрад сидел за массивным, вырезанным из местной древесины столом, и что-то сосредоточено писал. Он изменился с тех пор, как было сделано фото, на котором я увидел его. Погрузнел, раздался в талии, и это только подчёркивало его рубленные, какие-то прямо крестьянские черты лица. Полковник наголо брил голову – даже бровей не оставлял. В отличие от Оцелотти он носил оливковую рубашку с коротким рукавом, а колониальный мундир висел на спинке соседнего стула.

После рассказа Льва Афры о том, что полковник надел парадный континентальный мундир, да ещё и кожаный плащ, когда уводил дирижабль, я ожидал, что и сейчас он будет одет так же. Особенно, после чёрных мундиров десантников Оцелотти. Правда, большая часть солдат в городе носила колониальную форму, а кое-кто и вовсе куртки легионеров только со знаками различия Коалиции.

Конрад поднял голову и почти минуту глядел мне в лицо. Я рискнул встретить его взгляд и словно в чёрные зрачки стволов «сегрена» уставился. Мне стоило больших усилий не опустить глаза.

– Садитесь, – пренебрегая приветствиями, произнёс полковник, указав нам с Оцелотти на стулья напротив него. – Я ждал кого-то вроде вас, – продолжил он. – Посланца от Генерального штаба. Знаю, они никогда не оставят меня в покое.

– Когда оберст Экуменической империи начинает заниматься пиратством, – ответил я, – это заставляет чинов Генерального штаба очень сильно нервничать. Честь мундира, сами понимаете.

Я намерено назвал его оберстом, а не полковником, подчёркивая, что это дело Экуменической империи, а не всей Континентальной коалиции.

– С каких это пор законные реквизиции стали называться пиратством? Я действую открыто, под флагом Коалиции.

– И от кого вы получили приказ о рейдерстве и реквизициях?

– Приказы мне давно уже не нужны. Я без них знаю, что нужно делать.

Я поднялся на ноги, одёрнул полы мундира, понимая, что сейчас, возможно, подписываю себе и рагнийцам смертный приговор, но иначе поступить я не мог.

– Полковник Конрад Корженёвски, – произнёс я, – вы обвиняетесь в дезертирстве и разбое от имени Континентальной коалиции. Я прибыл, чтобы доставить вас на суд военного трибунала. Сопротивление будет расценено как открытый мятеж.

Мои слова повисли во влажном воздухе. Воцарилась тишина. Тяжёлая, давящая на плечи. Было слышно, как жужжат вьющиеся под потолком эскадрильи мух.

– Адам, – обратился полковник к Оцелотти, – выйди.

– Но…

– Никаких «но», Адам, – отрезал Конрад. – Выйди из кабинета и закрой за собой дверь. Плотно.

Оцелотти подскочил на ноги, словно марионетка, которую дёрнули за все нитки разом. Он чётко отдал честь, будто на смотре, и почти строевым шагом вышел из кабинета. Дверью хлопать не стал – всё же он был слишком уравновешенным человеком для подобных жестов.

– А вы сядьте уже, оберст-лейтенант, – велел мне Конрад, и я опустился на стул, понимая, что и дальше стоять перед ним глупо. – Что это за цирк перед моим офицером? Вы не хуже меня знаете – все действия, что я предпринимаю, полностью законны. Война в Аурелии развязала мне руки.

– Война, о которой не знают ваши люди. К тому же, приказов о рейдерстве на торговых путях противника, вам никто не отдавал. Как бы вы ни пытались играть словами, но вы дезертировали вместе со всем полком, поставив всех своих людей вне закона.

– Довольно этих глупостей, – отмахнулся Конрад. – Идёт война – и с этим фактом ни вы, ни колониальное руководство ничего поделать не можете. Они ведут себя так, словно имеют надёжный тыл, будто им есть куда возвращаться. Они не воюют здесь также, как дерутся в Аурелии.

– Да что вы тут можете знать о войне в Аурелии, – усмехнулся я.

Даже сам удивился, как это вырвалось у меня. Будто само собой – прорвалась вся горечь, копившаяся внутри годы на фронте.

– А хотел бы, – рявкнул Конрад, стукнув кулаком по столу. – Наше место там, – он махнул рукой куда-то за спину, имея ввиду Аурелию, – на настоящей войне. Всеми своими реквизициями я хотел показать Генеральному штабу, что способен на большее. Довольно держать меня здесь!

Он перевёл дух, и не дожидаясь что я скажу, продолжил.

– Но раз они не захотели вернуть меня на подлинный театр военных действий, я принесу настоящую войну сюда.

– И как же вы хотите сделать это?

– Думаете, стану делать из своих планов тайну, – откинулся на скрипнувшую спинку стула Конрад, сложив руки на объёмистом животе, – останетесь разочарованы. Я не собираюсь секретничать.

Он поднялся со стула и откинул шторку, за которой скрывалась подробная карта верховий Великой реки. Один объект на ней был помечен, как особо важный, и даже обведёт красным кругом.

– Вот тут, – указал именно туда Конрад, – находится мощная радиовышка. Через неё идут сигналы по всем колониям Альянса в Афре. Она принимает сообщения из метрополии, так что её мощи должно хватить для открытого вещания на весь регион.

Я не стал спрашивать, что хочет передать всем, кто его услышит, полковник Конрад. Услышав его слова, я вспомнил, что говорил мне Лев Афры. Казалось, это было несколько лет назад.

– Вы понимаете последствия, полковник? Вы принесёте в колонии не войну, а хаос.

– Пусть так, – кивнул он. – Однажды я уже стал жертвой чужой игры, но больше не позволю никому манипулировать собой. А вы? Как насчёт вас, оберст-лейтенант? Вы желаете стать автором своей судьбы, перестав плясать под дудку кукловодов, которых никогда не увидите?

– О ком вы? Я здесь по приказу…

– Вы не знаете тех, кто отдаёт приказы, – отмахнулся Конрад. – Я тоже считал, что действую на благо родины, более того, что своими действиями мы сумеем отсрочить начало войны.

– Терактом над Полдавийскими горами?

– Представьте себе, да! – Конрад снова сел на стул и теперь подался вперёд. Он явно не мог прежде никому выговориться, ведь в тайну его участия в уничтожении дирижабля вряд ли было посвящено даже высшее колониальное руководство. – Тот брак, что газеты выдавали едва ли не как основание для объединения Альянса с Коалиции, создавал больше напряжения в обоих блоках, чем разрежал его. Он оставлял слишком много вопросов – и первый из них: кто будет главным? А на него ответа не было. Сам брак наследников мог послужить поводом для войны. И тогда меня вызвали в Генеральный штаб, но беседовали со мной вовсе не те, кого я рассчитывал там увидеть. Нет. Это были, конечно, не сами кукловоды, но очень близкие к ним люди. Мне предложили захватить тот злосчастный дирижабль и передать наследников в надёжные руки.

– Но что-то, как всегда, пошло не так, верно?

– Совершенно верно, – кивнул Конрад, ушедший с головой в воспоминания. – Я взял лучших людей, мы идеально высадились на борт «Надежды», вы ведь помните, что тот дирижабль носил это имя, и начали операцию по захвату. Всё шло как по учебнику: быстро и без лишнего насилия. Без единого выстрела.

Он замолчал на несколько секунд, глядя в потолок, как будто среди носящихся там мух, пытался разглядеть события минувших лет.

– А потом кукловоды показали меня. В машинном отделении мои парни обнаружили бомбу, установленную на неизвлекаемость. И таймер на ней показывал, что взорвётся она через четверть часа. Были и другие бомбы: в гондоле и в баллонах. Мы не искали их, я видел, как «Надежду» окутало пламя взрывов. Одного устройства для этого было бы мало.

– И что же вы сделали?

– Думаете, пытался спасти всех этих расфуфыренных придворных и виновников торжества? – рассмеялся Конрад. – Нет, оберст-лейтенант, я пришёл в бальный зал, где мои люди собрали всех, и приказал открыть огонь. Мои солдаты привыкли подчиняться безоговорочно – и через пять минут все были мертвы. Мы направились на спасательную палубу, и знаете, что там нашли? Точнее не нашли? Шлюпки. Спасательных шлюпок на борту «Надежды» просто не было. Всё было решено заранее, а я и мои люди назначены козлами отпущения.

– Как же вам удалось спастись?

– Благодаря агенту кукловодов, который заложил бомбы и привёл их в действие. Он-то как раз умирать не собирался и припрятал на спасательной палубе парашют. Мои люди поймали его до того, как он им воспользовался. Я попрощался со всеми своими бойцами, заглянул каждому в глаза, чтобы запомнить не только имя, а потом прыгнул. Спасся. Один. А дирижабль «Надежда» взорвался в небе над горами уже в Трире.

Он снова замолчал, и я не нарушал тишины. Понимал: сказано ещё не всё.

– Официально меня и моих бойцов, конечно, над Полдавией не было, а их гибель стала проходить как инцидент во время учений. Дальнейшее вам известно, оберст-лейтенант.

Снова тишина и молчание. Только мухи жужжат под потолком.

– И что вы теперь будете делать, оберст-лейтенант? Продолжите служить кукловодам или возьмёте судьбу в свои руки, как сделал это я?

– А вы подумали, что станется с вашими людьми после того, как вы объявите о войне в Аурелии? – вопросом на вопрос ответил я.

– Это как отсечение гангренозной конечности: больно, может показаться жестоким, зато избавляет организм от опасной инфекции. Той, что может убить его весь. Пускай те, кто слаб, и не сможет принять новость и войне на родине, умрут: покончат ли с собой, как считают в Колониальном комиссариате, или сойдут с ума, или что угодно ещё. Не важно. У меня останутся только самые крепкие. Полк выживет и станет сильнее прежнего.

Вот теперь я понял, что Конрад – психопат хуже майора Келгора. Тот был просто жестоким ублюдком, но не пускал своих людей в расход с такой лёгкостью, как Конрад. Ушедший в джунгли полковник, потерял связь с реальностью, он не понимал, что творится вокруг, начал считать себя чем-то большим, нежели был на самом деле. Гибель людей на «Надежде» сломила его – теперь он готов жертвовать кем угодно ради самых туманных целей.

Принести войну и хаос в колонии, потому что его не отправили на фронт. Обойтись со своими людьми даже не с жестокостью, а с отменным равнодушием. В его словах не было последовательности, не было мысли. Слушая полковника, я не понял, ради чего он всё это затевает. Обида, попытка вывести на чистую воду таинственных кукловодов, которые могут существовать только у него в голове, желание отомстить всем, до кого может дотянуться… Я слишком здравомыслящий человек, чтобы понять Конрада.

– А знаете что, – внезапно поднялся на ноги полковник, – давайте решим всё по-мужски. Вы – дворянин?

– Не титулованный, – ответил я, вставая следом.

– Отлично, меня тоже титулы стороной обошли. Пара сабель здесь найдётся, их будет довольно для того, чтобы разрубить все узлы.

– Вы бросаете мне вызов, полковник?

– Точно так, – дёрнул подбородком Конрад, – и не на мензурную дуэль, а на поединок до смерти. Вы готовы?

– Всегда, – ответил я, решив подыграть безумцу.

– Тем лучше, – кивнул он. – Моим секундантом будет Адам, он навестит вас.

Полковник сел за стол и вернулся к изучению бумаг. Не прощаясь, я покинул его кабинет.

Выйдя из штаба, я понял, что не представляю, куда мне идти. Я не знаю, где поселили рагнийцев, и даже дорогу до пристани, где можно расспросить солдат, не найду. Но не успел я шагнуть за порог, как меня перехватил солдат, велевший следовать за ним. Оцелотти и в этом проявил удивительную последовательность.

Он вообще был полной противоположностью безумцу Конраду: уравновешенный и заботящийся обо всём. К примеру, о том, чтобы я не шлялся по городу, и не увидел чего-то, что мне видеть не положено.

Солдат проводил меня до двухэтажного здания, где поселили рагнийцев. Что здесь располагалось прежде, не знаю, но теперь оно представляло собой нечто вроде офицерского общежития. Небольшие комнаты и общая столовая – она же место сбора и общения всех проживающих. Правда, когда я туда вошёл, там сидели одни рагнийцы, с удовольствием уписывая местную стряпню. После нескольких дней на супе из концентратов, она и правда показалась мне пищей богов.

Оцелотти пришёл почти через час. То ли Конрад его не сразу вызвал к себе, то ли дела у капитана какие-то были. Он был мрачен, даже показной весёлости в нём не осталось ни на грош. Оцелотти уселся напротив меня, взял из общей миски кусок твёрдой лепёшки, макнул в острый соус и сжевал, явно не чувствуя вкуса. Это странное блюдо на закуску Чунчо вытребовал у местных поваров – оказалось на удивление аппетитно. Правда, Оцелотти его не оценил.

– Полковник велел мне переговорить с вашим секундантом относительно кондиций дуэли, – наконец, выдавил из себя капитан.

– Ты ведь понимаешь, что это безумие, – в обычной своей непосредственной манере перешёл с ним без предупреждения «на ты» Кукарача. – Полковник слетел с катушек, и даже ты не можешь этого отрицать.

– Он был мне вместо отца, – негромко, как будто говорил с самим собой, произнёс Оцелотти. – У меня не было жизни, кроме армии, и я всегда ориентировался на него. Подал рапорт о переводе в небесные абордажники и был на седьмом небе, когда он пришёл с резолюцией «зачислить в полк».

– Война, капитан, ранит по-разному, – сказал я в ответ, хотя, вроде бы, и невпопад. – Кто-то остаётся без рук или ног, другие теряют разум.

– Я не понимаю, как это могло случиться, – покачал головой Оцелотти. – Он всегда был лучшим, всегда шёл первым, всегда был примером для полка. Мог запросто прийти на утреннюю гимнастику и пройти её со всеми, да так что парни вдвое моложе завидовали. А что теперь… Полковник почти четверть часа рассуждал об офицерской чести и что все вопросы надо решать поединком на саблях. Только после сообщил о вашей дуэли и потребовал найти сабли. Он уже решил, что вы будете драться ими, а не стреляться. Я напомнил, что выбор оружия за вами, раз уж он вас вызвал, и полковник отправил меня к вашему секунданту за кондициями дуэли.

– Я в этом деле не силён, – развёл руками Кукарача, – у нас всё больше стреляются. Заходят двое с двух сторон в пустой трактир, например, и выходит оттуда только один. А все эти кондиции и прочее у нас не в чести. Я и кодекс уже забыть успел.

– Передайте полковнику, что раз он выбрал за меня оружие, то за мной выбор места и времени, – ответил я. – Мы сразимся на радиостанции перед тем, как он передаст всем своё сообщение.

– О чём вы? – неподдельно удивился Оцелотти, и я понял – вот мой шанс! Упустить его будет преступлением.

– О сообщении, которым полковник Конрад хочет перевернуть все колонии, – произнёс я. – А вы разве не в курсе? Он готовит операцию по захвату радиостанции Безымянного легиона, чтобы передать оттуда новость о войне.

– Войне? – глянул на меня Оцелотти, и к нему присоединились Кукарача со своими рагнийцами.

Сейчас был самый тонкий момент, я ступил на очень тонкий лёд. Один неверный шаг – и окажусь на том свете намного раньше, чем сумею хоть что-то сделать с Конрадом.

– Войне в Аурелии, – кивнул я. – Той самой, о которой, ты, Кукарача, догадывался по моим действиям. – В столовой кроме нас никого не было, однако я всё равно стал говорить немного тише. – Аурелия охвачена тотальной войной – в неё уже втянуты Священный Альянс и Континентальная Коалиции, недавно влезло и Альбийское Содружество. Мы перепахали родину траншеями и удобряем её сталью и кровью.

Последние слова, конечно, были не моими – я их где-то прочёл, даже не помню, где именно. Но сейчас они пришлись как нельзя кстати.

Рагнийцы восприняли новость относительно спокойно – для них Аурелия не была родиной, а на помощь великих держав в борьбе с колониальным режимом они давно не надеялись. Оцелотти же спал с лица. Он сидел, уставившись в столешницу, как будто царапины все пересчитать хотел.

– Я должен поговорить с полковником, – поднялся он на ноги после минут пяти молчания, но я удержал его.

– Сядьте, – сказал я. – Вы сейчас на взводе и вам не стоит идти к полковнику. Это может закончится плачевно, и о результате вы будете жалеть.

Оцелотти послушал меня и сел обратно.

– Теперь полковник хочет транслировать всем колониям эту новость, – сказал я. – Отомстить неизвестно кому за то, что его не вернули на фронт.

– А о войне он от вас узнал? – глянул мне в глаза Оцелотти.

– Конечно, нет, – отмахнулся я. – О ней известно многим большим чинам в Колониальном комиссариате и армии. Но от большей части населения её пока скрывают.

После моих слов в Оцелотти словно что-то оборвалось. Я разрушил его последнюю надежду на то, что полковник Конрад лучше, нежели тот есть на самом деле.

– Выходит, он всё знал и не говорил нам – своему полку. Клялся, что у него не будет секретов от его офицеров, но нарушил клятву. Какие тогда ещё он мог преступить, а?

Оцелотти явно говорил сам с собой, не понимая, наверное, что слова произносит вслух. Мы с Кукарачей и остальными рагнийцами сделали вид, что ничего не слышали.

– И как вы хотите поступить с полковником? – немного придя в себя, спросил у меня Оцелотти.

– Я уже говорил, что есть те, кто оставил на поле боя разум, душу, если угодно, – пространно ответил я. – Для них есть свои дома инвалидов – и число их растёт с каждым годом войны.

– А как же обвинения, которые вы ему бросили? Как быть с дезертирством полка? С мятежом и нападением на суда Альянса? Что будет с полком?

– Вы выполняли приказ невменяемого человека и не несёте за его действия ответственности, – заявил я весьма решительным тоном, однако в собственных словах не был уверен до конца. – Ваш полк уникален, и ему найдётся, чем заняться на фронте, будьте уверены.

Оцелотти помолчал ещё пару минут, машинально взял из полупустой миски ещё кусок лепёшки, сгрыз так, не макая в острый соус.

– И что вы планируете предпринять?

– Вернуть Конрада и весь ваш полк в Аурелию, конечно, – не слишком весело усмехнулся я. – И как прикрытие операция по захвату радиостанции подойдёт идеально.

– Я расскажу остальным офицерам о войне, – сказал Оцелотти, – только так смогу гарантировать их лояльность.

– Я дал вам эту информацию, капитан, – пожал плечами я, надеясь, что не слишком переиграл с показным равнодушием, – и теперь уже вам решать, что с ней делать.

Подготовка в операции не заняла много времени – полк Конрада вообще был удивительно мобилен. Прошло не больше двух суток с нашего прибытия, прежде чем дирижабль поднялся в воздух, взяв на курс на радиовышку Безымянного легиона. Но нас на его борту не было. Мы отправились на разведку днём раньше на том же пакетботе, на котором приплыли в затерянный город. Кажется, и десантников Оцелотти выбрал тех же, что спасли нас на развалинах старой фактории.

Конрад даже не поинтересовался, отчего я захотел присоединиться к разведчикам. Он нашёл для себя решение моего вопроса, и как будто, вовсе выкинул меня из головы.

Перед отправлением мне пришлось выдержать не самый приятный разговор с Кукарачей. Полковник насел на меня, как только Оцелотти ушёл из столовой. Мы по-прежнему говорили вполголоса, что, как мне показалось, только распаляло Кукарачу.

– Ты не просто молчал, ты лгал мне, – наседал он. – Я не терплю врунов в отряде. В Рагне мы таких, как ты, в расход пускали. А знаешь почему? Потому что все в отряде должны верить друг другу – без этого отряд не выживет.

– Мы не на гражданской войне, – покачал головой я. – И наш отряд не партизаны. Отправляясь сюда из Аурелии, я подписал уйму бумаг о неразглашении и за нарушение там всюду грозит только одно.

– А почему решил сейчас раскрыть карты? – прищурился Кукарача. – Этот Оцелотти – пижон дешёвый, а ты на него взвалил такую ответственность.

– Может, он и пижон, но точно не дешёвка.

– Если за нами придут громилы Конрада, – хохотнул со своего места Чунчо, о ком мы успели позабыть, – значит, ты оказался не прав.

Муньос кинул в плошку с острым соусом сразу несколько кусков лепёшки и ел из один за другим, выуживая пальцами.

Однако никто за нами не пришёл, и на следующее утро наш пакетбот отчалил, взяв курс на радиовышку.