Текст книги "Memento Mori (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 8.
Поцелуй смерти.

Очнулся я, лежа в чистой постели. На отутюженных простынях, с мягкой периной и подушкой, от которой не хотелось отрывать голову. Признаться, от подобной роскоши я успел отвыкнуть давно и очень прочно. Да что там, у меня просто не было возможности привыкнуть к чему-то в этом роде. Ни в прежней жизни, ещё до чумы, ни после – на многочисленных факториях, где деньги мы предпочитали спускать на оружие и снаряжение, а что оставалось – на продажных женщин и более-менее приличное вино. А уж о путешествии в Шварцвальд и обратно и говорить не приходится.

Я не спешил подниматься на ноги, хотя солнце было уже высоко. Пошевелившись под чистыми простынями, я понял, что наг, как при рождении, да к тому же меня ещё и вымыть успели. Я был только рад расстаться с одеждой, которую не менял довольно давно, и вовсе не завидовал тем, кто стягивал с меня башмаки и рваные чулки.

Удивительно, но голова совсем не болела, хотя уверен: стоит пошевелиться и боль накинется на меня с новой силой, как будто мстя за то время, что я провёл в покое. А потому я откинулся на мягкой подушке, так, чтобы луч солнца, пробивающийся сквозь ставни, не слепил глаз, и попытался задремать.

Я погрузился в сладостную дрёму – не полноценный сон, а так, пограничное состояние, когда не понимаешь толком на каком ты свете. Очень похожие ощущения бывали у меня после выкуренного кальяна с восточными травами, или что они там кладут в него вместе с табаком или вовсе вместо него. Ещё недостаточно для сонных грёз Морфея, но уже вполне довольно, чтобы отключиться от суетных забот.

Конечно же, наслаждаться этим состоянием пришлось недолго. Хотя я точно не знаю, сколько так пролежал, но не думаю, что много времени прошло с тех пор, как я открыл глаза. Дверь отворилась почти без скрипа, и я уставился на вошедшего в комнату прелата Лафрамбуаза.

Только в этот момент я осознал, что вовсе не интересовался комнатой, где нашёл себя. Никакого любопытства по этому поводу я не испытывал, хотя стоило бы, наверное. Видимо, подспудно я боялся делать малейшие движения головой, а вдруг боль вернётся.

Однако увидев прелата, тут же попытался подняться, но он остановил меня движением руки.

– Не стоит, Рейнар, – сказал он. – Не прилагай тщетных усилий. Врач, занимавшийся тобой, говорит, что ещё неделю ты не сможешь встать на ноги.

Ну, снова – здорово! Ещё неделю на койке. Конечно, она поприличней той, что мне выделили на постоялом дворе, да только какая разница, где время терять.

– Доклад моих людей в окружении вильдграфа Шварцвальда волею судеб опередил тебя, – продолжил Лафрамбуаз, присаживаясь рядом с моей кроватью на простой табурет, – так что мне известно о твоём вкладе в победу над скандинавами. Получить кромкой щита по голове и остаться на ногах – это очень серьёзно. Мало кто выживал после такого. Чёрный медведь известная в своём роде личность, и вполне заслужил это прозвище.

– А что мои люди? – воспользовавшись паузой в монологе прелата, спросил я.

– Скрипач, как он себя называет, хоть это и не годится – отказываться от имени, данного при крещении, предпочитает проводить время в кабаках и с девицами, о которых мне неприятно говорить. Прогуливает полученные от меня флорины. А баск Агирре покинул город третьего дня, отправился в лес искать компанию для своего ручного волка. В окрестностях Лукки с лесами не очень хорошо, так что, думаю, вернётся он не скоро.

– Откуда уверенность, что вернётся? – удивился я.

– Он не бросил тебя, – ответил Лафрамбуаз, – хотя имел возможность. Зачем же ему уходить сейчас? Да и к тому же, ты думаешь у меня нет людей, способных проследить за ним в лесу? Надо будет, его приведут обратно силой.

– Тогда от него толку не будет, – пожал плечами я. – Я не могу держать своих людей в узде постоянно. Рано или поздно кто-нибудь всадит мне нож в спину, и на том всё и закончится.

– Именно поэтому я и не препятствовал ему, когда он заявил, что хочет уйти из города на несколько дней вместе со своим ручным волком. Признаться, даже меня этот зверь немного пугает.

– Я себя отменно чувствую, – решил я сменить тему, – отчего же вы сказали, что мне не встать на ноги ещё несколько дней?

– Мой врач – человек весьма разносторонний и не чурается восточных трактатов, – начал издалека Лафрамбуаз, – а также рискованных методов лечения. Как он сказал мне, после удара по голове, у тебя под черепом начала скапливаться кровь. Она неизбежно давила на мозг, что вызывало головные боли. То лекарство – он назвал его опиатом, кажется, – что тебе давали, лишь снимало боль, но никак не устраняло её причину.

– И как же ему удалось с этой причиной справиться?

– Это очень старая операция, как сказал врач, – заявил Лафрамбуаз, – её применяли ещё в Древнем Египте, также она описана и Гиппократом. Мой врач уверен, что лишь она могла помочь тебе, и видимо, помогла, раз ты ещё жив. Это называется трепанация, кажется, он добавлял слово «декомпрессивная», что это ни значило. Если же говорить проще, он просверлил отверстие в твоём черепе, в районе левого виска и дал крови вытечь, чтобы она не давила на твой мозг и дальше.

Я ощупал плотную повязку вокруг головы. Пока о ней не сказал инквизитор, я её просто не замечал, настолько меня радовало избавление от головной боли. Пускай и ценой дыры в голове. Надеюсь, она невелика размером, и заживёт скоро.

– Он закрыл отверстие в твоём черепе серебряной монетой, – как будто отвечая на мои мысли, сказал Лафрамбуаз, – и пообещал, что зарастёт всё быстро.

– Спасибо ему за это, – кивнул я. – Талантливый у вас доктор, тот, кто прежде осматривал меня, заявил, что голова, мол, предмет тёмный и исследованию не подлежит.

– Я вообще привечаю талантливых людей, – ответил без тени иронии инквизитор. – И это подводит нас к вопросу, который я бы хотел задать тебе, Рейнар.

– Я даже примерно догадываюсь, о чём он будет, – заявил я. – Устраивайтесь поудобней, рассказ у меня будет совсем не коротким.

И очень надеюсь, что после него я не окажусь в подвале, откуда одна дорога – на эшафот с обложенным хворостом столбом.

Стул был укреплён стальными скобами на углах и прочные ремни на нём явно служили не для украшения. Я глядел на него, и мне всё сильнее становилось не по себе. Слишком уж ясно было назначение подобного сиденья. Хорошо хоть сразу на «лошадку»[22]22
  Деревянный конь, деревянный пони или кастильский осёл. Эта крайне болезненная пытка использовалась на протяжении всей средневековой истории. Устройство напоминало пирамиду из деревянного бруса, заостренную к вершине, на которую сажали жертву. К ногам жертвы привязывали груз, под тяжестью которого испытуемый все ниже и ниже опускаясь, насаживался на эту пирамиду, нанося ужасные травмы промежности, а иногда и рассекая жертву пополам


[Закрыть] не усадили. Однако и подобные стулья применялись для не менее жутких пыток. Я машинально поискал глазами жаровню, которую могли бы подставить мне под ноги, когда я буду совершенно беспомощен, притянутый ремнями к прочному креслу, и кувшин с маслом, каким частенько поливали ступни и голени несчастного, чтобы мучился посильнее. Однако ничего подобного не обнаружил, и скрепя сердце умастился на неудобном сиденье под оценивающими взглядами собравшихся в просторной комнате – или даже небольшом зале – людей.

Среди них я знал лишь Лафрамбуаза, да ещё видел, скорее всего, его людей, что сопровождали инквизитора в его путешествии из Пассиньяно в Лукку. Двое сейчас замерли мрачными статуями около двери, сложив руки на оружейные пояса. Кроме инквизитора и его наёмников, в зале присутствовал молодой человек в чёрном дублете со значком в виде кадуцея,[23]23
  Герой ошибочно принимает посох Асклепия – символ врачевания за кадуцей – жезл Гермеса


[Закрыть] приколотым на груди. Второй же более походил на какого-то мистика от церкви, каких можно встретить в салонах богатых аристократов Италии и особенно Венгрии, где на них смотрят как на диковинку, а не как на опасных еретиков, распространяющих свои учения на жаждущие подобных глупостей умы. Похоже, молодой врач придерживался того мнения об этом человеке и не считал нужным скрывать презрительных взглядов.

Стоило мне усесться в кресло, как по кивку Лафрамбуаза наёмники живо привязали меня ремнями к нему. При этом, чтобы надеть головной ремень, им пришлось снять с меня повязку, обнажив наполовину выбритый череп со следами операции.

– Интересное решение, – тут же подошёл тот, кого я принял за мистика. – Скажите-ка, дорогой Амбруаз, как вы решили проблему открытого отверстия, идущего прямо к головному мозгу, после трепанации?

– Серебряный флорин старой чеканки, – не без гордости ответил врач по имени Амбруаз. – Мне пришлось врезать его в височную кость, а после прикрыть заранее подготовленным куском кожи самого пациента.

Теперь я знал происхождение бугра у меня на виске, а то всё гадал – что же это такое, и где та монета, о которой говорил инквизитор, когда впервые навестил меня?

– Если вы закончили с первичным осмотром, – вмешался инквизитор, – то перейдите к тому делу, ради которого вас пригласили.

– Ещё не закончил, – ответил мистик, отмахнувшись от Лафрамбуаза, будто от мелкой неприятности, мешающей ему работать. Весьма интересный субъект.

Он подошёл ещё ближе, и принялся в самом деле осматривать меня, будто я был лошадью на рынке. Цокал языком, оглядывая остатки почти сошедших с моего торса татуировок, внимательно присмотрелся к каждому почерневшему ногтю на пальце. Даже в зрачки заглянул, растянув веки, и я не мог сопротивляться, хотя очень хотелось врезать ему посильнее. Но всё, что я мог, это сжимать кулаки – лишь эта свобода осталась мне сейчас.

В зале было тепло, в камине, стоявшем в дальнем углу, весело потрескивал огонь и один из наёмников Лафрамбуаза скармливал ему свежие поленья. Но тепло было одетым, а если на тебе только подштанники, то температуру ощущаешь несколько иначе. Я старался не дрожать, хоть мне было довольно холодно.

– Подбрось в огонь побольше дров, – велел наёмнику Лафрамбуаз, – это нам в одежде хорошо, а вот наш гость скоро околеет в одном исподнем сидеть.

Тот сразу же выполнил поручение, и вскоре зал начал наполняться теплом, отчего мне лично стало лучше. Остальные же начали расстёгивать вороты дублетов, и я заметил, что на обоих наёмниках надеты лёгкие кольчуги. Интересно, они всё время так ходят или же меня опасаются?

– Вы закончили? – снова поинтересовался у мистика инквизитор, когда тот отошёл от меня, явно завершив осмотр. – Какие выводы можете сделать?

– Сила, полученная вашим гостем и моим пациентом, убивает его, – напрямик заявил мистик, явно не собираясь жалеть меня. – И если ничего не сделать, разъест его изнутри за несколько месяцев.

– Совершенно антинаучное заявление, – решительно шагнул вперёд врач по имени Амбруаз. – Я исследовал пациента и могу сказать, никаких признаков некой силы, о которой говорит этот человек, – два последних слова он даже не сказал, а выплюнул, живо напомнив мне видящую, – не обнаружил.

– А как вы, дражайший коллега, – в голосе мистика было столько ядовитого мёда, что медик скривился, – объясните почернение тканей под ногтями? Это свойственно лишь для нечистых, а разве пациент похож на заражённого чумой? Имеются ли иные признаки этой заразы?

Амбруаз вынужден был признать, что не диагностировал у меня ничего подобного. Как это ни удивительно, но будучи тираном – по сути, опаснейшей разновидностью нежити, я оставался чистым человеком. Ведь я не контактировал с чумными тварями в ту проклятую ночь, меня изменили совсем другие силы. Быть может, они были родственны тем, что породили проклятую болезнь, а может, это были те же силы. Но сути это не меняло – я был проклятым, но не нечистым.

– И что вы скажете насчёт спонтанно пропавших с тела пациента татуировок? Вам прежде доводилось видеть, чтобы они исчезали сами собой, да ещё и не оставляя никаких следов?

И снова врачу нечего было ответить.

– Так вот, – отвернулся от него и снова обратился к инквизитору мистик, – пациент получил слишком много силы. Она враждебна всему человеческому, и не будь он уже изменён, так сказать, фатально, то не сумел бы пережить подобного… хммм… поражения. Да, лучше всего назвать это именно так. Хотя я ощущаю ещё и действие некой иной силы, той, которую принято, простите уж, прелат, называть святой магией.

– Это то, что практикуют еретические течения в мелких королевствах, где правят эти полоумные бабы? – уточнил Лафрамбуаз.

– Ну, – слегка смутился мистик, – я бы не был столь категоричен в отношении белых дам – всё же они борются с нежитью и чумой, пускай и иным методами, нежели вы.

– Всякая магия – от лукавого, – отрезал инквизитор, – это мнение теократа, а следовательно и моё. А уж магия, практикуемая женщинами – тем более. Надеюсь, этот факт вам объяснять не требуется?

Мистик откашлялся и кивнул, попытавшись сгладить этот неприятный момент.

– И вот теперь сложилась ситуация я бы сказал двойственная, – заявил он. – С одной стороны, сила разрушает своего носителя. Если быть точным, его душу, разъедая её подобно кислоте. С другой же, она защищает его и даёт способности, благодаря которым он превосходит большинство других людей. Вот к примеру, я знаю, что вы, – я даже не заметил, как он обратился непосредственно ко мне, – испытывали некий подъём сил в минуты опасности? Забывали о боли в голове, которая, казалось бы, должна доводить до изнеможения как физического, так и духовного.

Я задумался над его словами, однако по всему выходило, что мистик прав. Во время схватки с налётчиками я позабыл о боли, хотя карету трясло неимоверно, да и потом мне пришлось покататься в ледяной грязи. После пришлось сторицей заплатить за это, но в тот момент я не думал о боли и слабости.

– Не надо ничего говорить, – сказал мне мистик, – мне достаточно реакции ваших зрачков на мои слова.

Он обернулся к наёмникам, и обратился к тому, что стоял у камина.

– Будьте любезны одолжить мне пистолет, – протянул он руку, явно не рассчитывая на отказ. – Он ведь заряжен?

Наёмник глянул на Лафрамбуаза, и вынул оружие из-за пояса только после кивка инквизитора.

– Заряжен, – ответил он мистику, – так что будьте осторожны.

– Поверьте, хоть по моему виду и не скажешь, но я умею обращаться с огнестрельным оружием, – заверил его тот, и, взяв в руки пистолет, тут же навёл на меня, ловко взведя курок большим пальцем. Не самый простой трюк. – А теперь мы сможем наблюдать защитную реакцию той силы, о которой я говорил вам.

Гнев поднялся из глубин моей души – чистый и незамутнённый никакими иными эмоциями. Я слишком долго сдерживался, даже не говорил ничего, но терпеть и дальше издевательства этого надутого индюка я не собирался. С меня довольно! Мускулы напряглись будто сами собой, налившись силой, какой я давно в них не чувствовал. Вся слабость – одно из последствий трепанации – пропала без следа. Наверное, глаза мои сейчас налились кровью, как у быка. Под ногтями неприятно заломило. Между пальцев начали проскакивать мелкие зелёные искорки.

– Вот видите, – самодовольным тоном произнёс мистик, опуская оружие и возвращая его наёмнику, – как только что-то начало угрожать жизни пациента, сила сразу же запустила некий механизм… эммм… ответной реакции. Вы все видели искры между его пальцев, не лучшее ли это доказательство наличия той самой силы, в которую вы не верили, дорогой коллега?

В третий раз вынужденный признать правоту мистика врач только буркнул что-то неразборчивое.

– К тому же вы можете осмотреть кресло, к которому привязан пациент, – добавил мистик. – Думаю, результат окажется ошеломительным.

Лафрамбуаз вместе с мистиком, последовавшим собственному призыву, подошли к креслу и о состоянии этого предмета, к которому я был притянут ремнями, можно было судить по их лицам.

– Невероятно, – протянул, наконец, инквизитор, – оно ведь рассчитано на то, чтобы держать более крупных людей. Я многих видел в подобном кресле, но никто из них не сумел погнуть сталь, укрепляющую углы, не говоря уж о том, чтобы почти вырвать болты. Прежде я считал это невозможным.

– В некотором роде невозможное и произошло с пациентом, – заверил его мистик. – Вряд ли нечто подобное можно повторить даже намеренно пойдя на невероятный риск.

Мне надоело служить бессловесным подопытным, а может остатки гнева ещё плескались в моей душе, и я не сдержался.

– Быть может, вы скажете, наконец, как мне избавиться от этой силы, что разъедает мою душу? Как-то совсем не хочется остаться без неё вовсе.

– О, – воздел большой палец к потолку мистик, – это довольно несложно. Думаю, трёх лет в отдалённом монастыре на хлебе и воде, а также молитв каждый день и исповедей будет достаточно, чтобы очистить вашу душу, полностью изжив из неё разрушающую её чужеродную силу. Ну и впредь, конечно, стоит поменьше грешить.

– Отличный совет, – буркнул я, – да только если у меня нет этих трёх лет, что тогда делать?

– Что ж, это несколько более сложная задача, – ответил он. – Обычных татуировок, какими покрывали ваше тело прежде, будет недостаточно. Даже самые сильные символы сила, скрывающаяся в вас, разъест за считанные недели. Да и от ущерба душе нательные глифы,[24]24
  Глиф (др.-греч. γλύφω – вырезаю, гравирую) – вырезанный или начертанный на камне (петроглиф) или дереве или ином материале символ. Это может быть пиктограмма или идеограмма, или часть системы письменности, такой как слоговое письмо или логограмма


[Закрыть] увы, не спасут. Так что придётся прибегнуть к более радикальным методам, известным с древнейших времён. И кресло это для них подходит как нельзя лучше.

– И что же это за методы? – поинтересовался я, хотя и знал, ответ мне совсем не понравится.

Вот теперь мне было совсем не холодно. Наоборот, я быстро покрылся потом – липким и противным, и вовсе не из-за близости жаровни, которую внесли двое наёмников. Теперь один из них разводил в ней пожарче огонь, вороша в свежих угольях парой стальных прутьев.

– Клеймо, – распространялся мистик, стоявший рядом с наёмником, – увы, крайне болезненный, но единственный способ помочь вам. А именно, клеймо в виде распятого Господа нашего слева на груди, примерно напротив сердца. И второе – в виде креста меньшего размером на предплечье правой руки. Как я уже говорил, это древний метод, к которому прибегали ещё в Египте, к примеру, или в античной Греции и особенно часто в Риме – во время завоеваний разнообразных варварских племён. Ведь у тех было великое множество колдунов и шаманов, чью разрушительную силу надо было побороть, иначе завоевателям не было бы покоя.

– А не проще было просто уничтожать их? – спросил стоявший тут же Лафрамбуаз.

– Может быть и проще, – пожал плечами мистик, – но ведь даже вашим коллегам в Кастильской короне и печально известным охотникам на ведьм из Альбиона так не удалось искоренить колдовство. Несмотря на самые радикальные методы. К тому же, я думаю, у римлян был резон играть на примитивности варваров. Для них человек, лишившийся своей силы, как бы даже жить переставал, в то время как убитый – он стал бы их героем, мучеником своего рода.

– Крайне интересные рассуждения, – встрял я, – но не могли бы мы поскорее покончить с этим делом. Ожидание боли, знаете ли, куда страшнее самой боли.

– Хммм, – протянул мистик, – да, думаю, тут вы правы. Скажите, – обернулся он к наёмнику у жаровни, – клейма достаточно хорошо раскалены?

– В самый раз, – ответил тот, поворошив одним из них в жаровне.

– Тогда вложите пациенту в рот деревяшку, чтобы язык себе не откусил, и можем начинать.

Я послушно открыл рот, и мне сунули между зубов деревянный кляп, который я тут же сжал покрепче.

– Вы… хммм… готовы? – спросил у меня мистик, и я ответил невнятным мычанием из-под кляпа. Я ведь даже кивнуть не мог. – Ну что ж, – вздохнул мистик и протянул руку за прутом.

Весь мир для меня теперь сузился до небольшого красного распятия на конце раскалённого прута. Мистик, ни секунды не раздумывая, решительным движением приложил его к моей груди. Я застонал от страшной боли, почувствовал вонь сгоревшей плоти – чёрт побери, моей плоти! Изо всех сил впился зубами в деревяшку. А после мир вокруг как будто взорвался болью, и следом милосердно померк, словно я в бочку с дёгтем провалился.

Так что, к счастью, я не почувствовал как клеймили мою правую руку.

Наверное, тело моё и без того основательно истощённое недавними приключениями, сильно ударившими по здоровью, перенесло проклятое клеймение куда хуже, чем рассчитывал мистик. Я отключился ещё во время самой процедуры, а после пришёл в себя – хотя это сильно сказано, конечно, – через довольно продолжительное время. Я лежал на той же мягкой перине, в той же комнате, где открыл глаза в прошлый раз, но теперь простыни подо мной были буквально пропитаны влагой. Я подозревал, что это мой собственный пот. Он выступил на лице холодной испариной, он покрывал всё тело, и ткань уже не могла впитывать его больше. Я завозился среди мокрых простыней, пытаясь сказать хоть кому-нибудь, чтобы помогли мне. Но из горла не вырвалось ни звука, даже тихого хрипа, который показал бы, что я вообще жив.

Надо мной склонился врач, я с трудом узнал в нём Амбруаза – перед глазами всё плыло, как будто я смотрел со дна реки. Усилием воли удавалось сосредоточиться, чтобы разглядеть хоть что-то, но надолго сфокусировать взгляд не получалось. Амбруаз приложил к моей груди латунную трубку с раструбом, принялся что-то слушать, периодически передвигая её. Затем оттянул веко, заглянул прямо в глаз – как будто в душу глянул. Осмотрел клеймо, вокруг которого я ощущал сильное воспаление. В том месте, где тела моего коснулась раскалённая сталь, на груди и на правом предплечье, мне казалось, будто кто-то насыпал под кожу углей и жгли меня изнутри.

– У него лихорадка, – заявил Амбруаз, – и она убивает его. Быть может, стоит всё же смягчить воспаление вокруг клейм мазями. У меня найдутся подходящие.

– Увы, нельзя, – услышал я голос мистика, стоявшего, видимо, немного поодаль, потому что даже смутного силуэта его фигуры я не видел. – Дело в борьбе не только и не столько тела, но души нашего пациента. Они совместно должны справиться с той силой, которую мы запечатали в нём, без какой-либо сторонней помощи.

– Ну хотя бы простыни можно будет заменить, – резко высказался врач, – а то без вашего указания слуги даже этого делать не хотят. И обязательно надо сбить температуру, пока у него кровь свёртываться в жилах не начала.

– Это может вызвать нежелательные последствия… – начал было мистик.

– Вот в эту епархию лучше не соваться вам, дорогой коллега, – отрезал Амбруаз. – Всё же это касается тела нашего пациента, а не его души. И если кровь в его жилах начнёт сворачиваться, он точно отправится на тот свет.

– Я понимаю вас, но пока лучше остановиться на обёртывании его влажной тканью.

– По вашей милости, дорогой коллега, наш пациент уже был обёрнут ею не один час. Так что придётся прибегнуть к более радикальному методу.

– Вы предлагаете ванну с ледяной водой, верно? – По всей видимости, Амбруаз кивнул, потому что продолжил: – В этом случае крайне важно, чтобы она не попала на оба клейма.

– Вы не желаете хоть в чём-то облегчить страдания нашего пациента?

– В этом вопросе, увы, вынужден проявить известную безжалостность.

– На понижение общей температуры тела это никак не повлияет, – пожал плечами, по крайней мере, я именно так расценил жест, увиденный мной в исполнении его силуэта, Амбруаз.

Они оба вышли из комнаты, но вскоре явились несколько слуг. Двое подняли меня и, не особенно церемонясь, отнесли в соседнее помещение. Остальные занялись сменой постельного белья. В том помещении, куда меня принесли, будто мешок зерна, уже стояла довольно большая ванна. Причём весьма приличная, чему я успел мельком удивиться, несмотря на общее состояние, близкое к бреду. Бронзовая ванна на четырёх львиных лапах – их я заметил особенно чётко – отлично смотрелась бы в купальне какого-нибудь аристократа. На подобные я несколько раз натыкался в те времена, когда ещё промышлял рейдерством. Отчего-то вспомнилось, как в такой вот ванне я просидел несколько часов, прячась от толпы мертвецов, чёрт знает зачем решивших заглянуть в дом, который обносила наша дружная компания молодых рейдеров.

Меня аккуратно уложили в ванну, и я не сразу даже понял, что она полна ледяной воды. Не знаю, как чувствуют себя другие люди, объятые лихорадкой, к которым применяется эта мера для сбивания температуры, но я не ощутил почти ничего. Ни малейшего дискомфорта. Чувствовал, как меня поддерживают, не давая опуститься с головой, и следя за тем, чтобы клеймо на груди и правом предплечье не попадали в воду. Но в остальном никаких особых ощущений погружения в ледяную ванну у меня не было.

Наверное, когда вода начала нагреваться, меня вынули из ванны. Пара слуг быстро растёрли меня полотенцами насухо, и отнесли обратно в кровать. Я снова смог насладиться чистыми простынями.

Чёрт побери, до сих пор не могу привыкнуть к подобному комфорту!

Поэтому стоило мне улечься в постель, как сознание снова уплыло, а после я и вовсе уснул.

Очень смутно помню, как меня несколько раз вынимали из кровати, чтобы вымыть, и снова сменить простыни. Но всё было как в тумане, и фокусировать внимание на размеренной работе слуг никакого желания не было. А вот диалог между мистиком и прелатом Лафрамбуазом, который я невольно подслушал, очень сильно удивил меня.

– Он идёт на поправку, – услышал я уверенный голос мистика.

Он словно доносился издалека, так слышишь голоса, когда засыпаешь во время попойки в кабаке. Вроде бы говорящие вот они – рядом с тобой, ты даже видишь их, но слух начинает играть с тобой в какие-то игры, словно в каждое ухо напихали по хорошему комку корпии.[25]25
  Корпия – растеребленная ветошь, нащипанные из старой льняной ткани нитки, употреблявшиеся как перевязочный материал


[Закрыть]

– Я слышу в вашем голосе удивление, – ответил ему инквизитор. – У вас были сомнения в избранном методе?

– Появились, когда мне сообщили все факты о пациенте, – заявил мистик. – Почему вы сразу не сказали, что на нём лежат два проклятья? И сейчас к ним добавилось третье.

– И как бы вы посоветовали лечить его в этом случае? – непробиваемый тон прелата тут же сбил всю спесь с мистика.

– Не знаю, – ответил тот. – Просто не знаю. Клейма, конечно, помогут в некотором роде усвоить полученную пациентом силу, не дадут ей вырваться наружу. Вот только как быть с остальным… То, что кипит и клокочет сейчас внутри пациента, может убить его. И в этом случае мы можем получить такое чудовище, что правитель Иерусалима покажется просто ребёнком.

– Не стоит говорить таких вещей, – оборвал его Лафрамбуаз. – Даже там, где как вы думаете, вас никто не слышит. И как вы рекомендуете поступить с пациентом?

– Он – опасен, безусловно, – заявил мистик, – но если судить по его поведению, то скорее верен вам. Однако, если уместно подобное сравнение, то пациента можно уподобить цепному волку. Быть может, он кажется опасным лишь для врагов, но остаётся в душе своей диким зверем, и всегда может вцепиться вам в горло.

Спасибо, конечно, за столь лестную аттестацию, однако теперь, видимо, я отправлюсь на костёр раньше, чем приду в сознание в следующий раз.

Однако этого не произошло. То ли инквизитор был слишком рисковым человеком, то ли не совсем поверил словам мистика. Но как бы то ни было, а я пришёл в себя от того, что в глаза бил узенький, но удивительно противный лучик света. Он словно пытался пробуравить мне веко, чтобы добраться до глаза.

Я заворчал, словно медведь в берлоге, а примерно так я сейчас и чувствовал, и зарылся в подушку лицом. Просыпаться отчаянно не хотелось, несмотря на то, что ощущал я себя скорее очень хорошо отдохнувшим. Как будто после особенно длинного и тяжёлого рейда смог, наконец, выспаться как следует, дав себе много часов отдыха. Даже с избытком. Именно поэтому так не хочется подниматься на ноги, да и вообще просыпаться.

Однако вскоре к противному лучику присоединился хлопок двери – в комнату вошёл врач Амбруаз. И этого проницательного человека было не обмануть.

– Вставайте, – бодрым тоном заявил он. – Кризис давно миновал, вы почти здоровы. По крайней мере, настолько, чтобы подняться на ноги и самостоятельно добраться до кухни. Вам давно пора принимать нормальную пищу, вместо тех жиденьких бульончиков, которыми вас кормили прежде.

Стоило ему произнести эти слова, как у меня, словно по волшебству, забурчало в животе. Я понял, насколько голоден – и это чувство заставило меня забыть о сне.

Встать на ноги я, конечно, смог, вот только и это оказалось практически подвигом. Врач тут же шагнул поближе, подставляя плечо. Я с благодарностью принял его помощь, и вместе мы зашагали в сторону кухни. По крайней мере, я надеялся, что Амбруаз ведёт меня именно туда – ведь в доме, где поселил меня инквизитор, не ориентировался совершенно.

Хотя особенно ориентироваться и не надо было – на кухню меня бы привёл нос. Столько запахов готовящейся еды я не ощущал уже давненько. Нет, конечно, в многочисленных трактирах и на постоялых дворах, где мы останавливались по дороге сюда, тоже готовили много, вот только запахи были далеко не такими аппетитными. Последние шаги мне пришлось глотать слюну, чтобы не захлебнуться ею.

Врач усадил меня за стол, и кухарки тут же принялись выставлять передо мной тарелки и блюда с самой разнообразной снедью. Амбруаз, наверное, предупредил их о моём визите, потому что вряд ли они готовили бы столько еды. Время-то было неурочное. Тот самый час, когда завтрак уже прошёл, а обед ещё и не думает начинаться.

Я ел и пил – много, как, наверное, никогда в жизни. Сердобольные женщины, глядя как я поглощаю блюда одно за другим, подкладывали новые. А на плите уже шкворчали сковородки и булькали кастрюли. Останавливаться на уже приготовленном кухарки явно не собирались. Они переговаривались тихими голосами, и я, несмотря на то, что был увлечён в первую очередь едой, да так, что за ушами трещало, всё же слышал, отдельные слова. Чаще всего повторяли нечто вроде: «бедолага» или «как из голодного края», а более осведомлённые принимались то и дело пересказывать мою историю. Точнее то, что слышали и как это поняли, часто перебивая друг друга и принимаясь спорить по сущим пустякам. Ну, по крайней мере, мне это казалось именно пустяком, однако женщины имели по этому поводу совсем иное мнение.

Надо сказать, я умял почти всё, что они поставили передо мной, и даже не ощущал особенной тяжести в желудке, которая должна была неизбежно возникнуть после такого количества съеденного. Сидевший тут же Амбруаз едва притронулся к своей порции, скорее из вежливости, и совершенно не возражал, когда я подвинул к себе его тарелку. Он периодически подливал мне сильно разбавленного вина, которым я запивал еду, и за время моей трапезы ушло почти полтора кувшина довольно внушительного объёма. От выпитого слегка закружилась голова, а от съеденного почти сразу потянуло в сон. Амбруаз помог мне встать и кое-как, опять же с его помощью, я доковылял до кровати.

Оказывается, пока я ел, успели поменять простыни, хотя они и не пребывали в столь плачевном состоянии, как когда я пришёл в себя в первый раз после клеймения.

– Теперь вам лучше поспать подольше, – сказал на прощание Амбруаз. – Сон и плотная еда для вас сейчас лучшее лекарство.

– А может быть найдётся какое-нибудь средство, – решил поинтересоваться я, – которое поднимет меня на ноги? В более короткие сроки, чем еда и сон.