Текст книги "Просто металл"
Автор книги: Борис Некрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
4. Большая вода
Утром следующего дня, когда Карташев, крякнув, как после доброй стопки, вбил в последнюю доску последний костыль, Гладких сам повел через мост трактор с волокушами под ликующие крики строителей.
Геннадия при этом не было. Укрывшись с головой, лежал он на своей койке и дышал на припухшие, натруженные и прихваченные морозом пальцы. Но не только боль не давала ему уснуть – в горле твердым комом стояла обида.
Вечером директору прииска позвонили из райкома партии и поинтересовались, как устроены новоселы. Горохов ничего определенного ответить не смог, так как всецело перепоручил заботу о приехавшей молодежи подчиненным. Получив легкую телефонную проработку, он появился с утра пораньше на участке.
На мосту, оторвав на добрых полчаса людей от дела, он произнес запоздалую приветственную речь. Неосторожный Геннадий что-то во всеуслышание брякнул во время этой речи и тем привлек к себе внимание директора. Горохов тут же не преминул напомнить новоселам, что они должны не только хорошо работать, но и воспитывать друг друга, особенно тех, кто приехал сюда в поисках длинного рубля и легкой жизни…
– Есть, есть и среди вас такие! – возвысил он голос, уловив протест в пробежавшем среди слушателей ропоте. – Вот и сейчас, я всех при деле вижу, а одного – с гитарой. Это что же получается? Один пашет, а другой пляшет?..
Как опытный оратор, он сделал паузу, ожидая услышать смех. Но смеха не последовало. Геннадий же с наигранной развязностью вскинул гитару и, тренькая на ней, как на балалайке, пошел к общежитию. В наступившей тишине отчетливо слышался его глухой, охрипший за ночь голос: «Один пашет, другой пляшет, третий песенки поет…»
Откуда ему было знать, что ребята тут же, не очень связно, но горячо и дружно вступились за него и что позднее в конторе участка Гладких при молчаливом одобрении Проценко не на шутку сцепился из-за него с директором?
Уставшие до предела, но возбужденные радостью одержанной победы, в общежитие ввалились ребята.
– Воронцов, – тронул Генку за плечо Сергей, – сходи в контору наряд подпиши.
Геннадий притворился, что спит. Сергей стянул с него одеяло.
– Не слышишь, что ли?
Геннадий нехотя повернулся.
– Какой еще наряд?
– Аккордный, за мост.
– За гитарные аккорды наряды не выписывают, – снова укутываясь одеялом, буркнул Воронцов. – Пусть те деньги директор получает. А для меня это мелковато, я за длинным рублем приехал.
– Вот чудак! Иди, тебе говорят! Директор тот благодарность тебе объявил, а ты ломаешься. Да скажите вы ему, ребята!
Сергея поддержали. Горохов и впрямь подписал заготовленный начальником участка приказ с благодарностью рабочим, принимавшим в эту ночь участие в строительстве моста, в том числе и Воронцову. Подписал не читая, – все равно пофамильно новоселов он еще не знал.
Но идти в контору Геннадий все же отказался. Не пошел он с ребятами и на следующий день получать деньги.
А еще через нескольку недель мост снова стал предметом внимания и тревоги всего участка.
Бурный Тарын бушевал каждую весну, но таким его не помнили даже самые давние старожилы. Река, вскипая и пенясь, металась в тесных берегах, неся на себе вырванные с корнем кусты, ободранные о камни стволы деревьев, целые кочки желтой прошлогодней травы. Мутный поток с нарастающей силой бил в правый крутой берег и, подмывая его, обрушивал в реку тяжелые, еще сцементированные мерзлотой глыбы земли. Сердито ворча, перекатывались по дну пудовые валуны.
Ивана Гладких поднял с постели ворвавшийся в его комнату Витька Прохоров.
– Мост! – только и мог выдохнуть он. – Тарын взбесился!
И тут же умчался обратно.
Иван быстро, как по тревоге, оделся и вышел на улицу. Еще издали разглядел собравшихся на мосту людей. Здесь были Проценко, участковый механик Павлов, Виктор Прохоров и еще несколько рабочих. Они о чем-то горячо спорили. Иван, и без того шедший очень быстро, прибавил шагу.
Под напором воды деревянный, в два пролета мост трясло мелкой лихорадочной дрожью. Глухо гудело дерево, угрожающе скрипели опоры. Кряхтит, как живой, подумал Иван. Сдюжит ли? Этот главный вопрос занимал и остальных.
– Выдержит! – горячо убеждал Проценко. – Даже если подъем воды не прекратится, все равно выдержит!
– Н-да-а, – протянул Павлов. – Если так будет продолжаться, то через часок-другой плавать нам, как пить дать. – Потом, помолчав, добавил уже более решительно: – Снести его надо самим к чертовой матери! А то она, проклятая, вон что делает.
Иван взглянул в кипящую под мостом воду и сразу же понял, какую опасность имел в виду механик. Засоренный мутный поток, несший вместе с кустами, деревьями и разным мусором песок и гальку, сам намывал себе здесь плотину. Вода прибывала на глазах, и было ясно, что очень скоро поднятая ею же созданной преградой она хлынет на левый, более низкий берег. Под угрозой затопления были полигоны, дизельная электростанция, шахта, компрессорные и насосные установки, жилые и производственные помещения участка.
Подбежал начальник электростанции.
– Надо решать что-то, товарищи!. Или взрывайте его вместе со всем этим мусором, или я участок отключаю.
Проценко вскипел:
– Взрывать?! Прыток ты больно, я тебе скажу. Он здесь по щучьему веленью вырос. Когда потом построишь такой?
Но здравый рассудок одержал верх, и, как-то сразу стихнув, Павел Федорович добавил, как бы оправдываясь:
– Жалко, понимаешь?! Ведь еще б двести лет стоял.
– Намоет плотину доверху – все равно снесет. Только тогда уже поздно будет.
– Снесет, снесет!.. Что я сам не вижу?! Только я б его удержал, если бы наводнение не грозило. Десяток вон тех камушков уложил бы на мост, они бы его и попридержали.
Проценко показал на гранитные глыбы, сползшие по осыпи к подножью ближней сопки. Потом устало махнул рукой.
– Вызывайте взрывников. – И отвернулся.
Гладких потянул его за рукав, отвел в сторону.
– Я думаю, мост можно сохранить, Павел Федорович.
– Ну! Как?! – снова воодушевился Проценко.
– Экскаватор поставить надо. Ему ремонт закончили вчера только, и обкатка все равно нужна.
Проценко отмахнулся разочарованно:
– С ума сошел! Берег вон обрушивается. Опрокинется машина вместе с машинистом – ахнуть не успеешь.
– Я же говорю, не на берег, а на мост его вывести. И камушков твоих не понадобится. Двух зайцев убьем.
Проценко начал, по-видимому, сдаваться: уж больно велико было желание сохранить мост.
– А кто? Копытко за запчастями уехал, а помощник у него из новоселов, ученик фактически.
– А я? Не бойся, Павел Федорович, справлюсь. А для гарантии пусть взрывники произведут зарядку на всякий случай. Не буду поспевать – взорвать всегда успеют.
Проценко высказал последнее сомнение:
– Пока разогреешь машину, поплывем уже.
Гладких протянул руку в направлении машинного парка.
– Смотри.
Над двором тек относимый ветром дымок, комочками рваной ваты взлетали белоснежные клубы пара.
– Ребята котел проверяют, – пояснил Иван.
Проценко опустил кулак на перила.
– Ну, добре! Была не была, выводи!
…Когда неумолимый сон, казалось, окончательно одолевал его, Гладких, стиснув зубы, упрямо тряс головой и открывал воспаленные глаза. Кипела под мостом вода, нырял в седые буруны и взлетал кверху ковш, Иван уже не чувствовал лихорадочной дрожи моста под машиной, не слышал гневного рокота потока. Исчезло и легкое головокружение, которое он испытывал первые часы, глядя в бурлившую под ним стремнину. Его напряженное, гудевшее от усталости тело втянулось в темп работы, и руки, перемещавшие рычаги, уже механически подчинялись этому ритму.
Когда он выводил экскаватор на мост, солнце еще не показывалось из-за сопок. Теперь оно накалило крышу кабины, и Гладких едва успевал стряхивать со лба заливающий глаза пот. Ныряла в мутный поток огромная стальная чаша и через мгновение, зачерпнув очередную порцию песка и камня, взлетала вверх, чтобы выплюнуть содержимое на берег.
Вправо-влево, вправо-влево. Как маятник гигантских часов, скользила по голубому небу стрела экскаватора.
Иван не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он вывел машину на мост. Но стоявшие на берегу это хорошо знали. Уже многие часы машина работала, как хорошо отрегулированный хронометр. Но не это вызывало удивление. Машина могла выдержать нагрузку и значительно большую. Удивляла не безотказная работа механизмов, а казалось, неисчерпаемая энергия того, кто этими механизмами управлял. Вода не давала ему передышки, и кругом понимали, что если Гладких даже ненадолго прервет работу, то все придется начинать сначала. Создалось как бы равновесие сил. Пока Иван успевал вернуть ковш к плотине, поток почти полностью закрывал пробитую в ней брешь. Но – почти. Гладких это видел и не позволял себе ни минуты передышки.
Вода теперь прибывала медленнее. Приостановился ее естественный подъем в реке, да и Ивану, хоть и медленно, но удавалось разрушать преграду.
Находясь все это время здесь же, у моста, Проценко переходил от одной группы свидетелей этого сражения человека со стихией к другой и восторженно повторял:
– О цэ гарно! О цэ хлопче! Артист, а? А ты – взрывать! – напустился он на начальника электростанции. – Думать надо!
Он подошел к сидевшим на бревне Сереге-саперу и Геннадию Воронцову.
– Выходит, зря купались, хлопцы, а?
Действительно, для того чтобы подготовить мост к взрыву, пришлось лезть в воду. В добровольцах недостатка не было. Но Сергей решительно отверг поползновения главного своего конкурента, старого участкового взрывника Чурикова.
– Вырос я, папаша, на Волге, вроде как наполовину в воде – раз. Ты по хлипкости телосложения можешь насморк схватить – два. И, вообще, мосты – это по моей военной специальности – три.
Обычно желающих купаться здесь не находилось даже в июле, когда в этих местах случается настоящая жара. И тогда вода здесь настолько холодна, что не каждый решится вымыть в ней ноги. Нетрудно представить, какой она была сейчас, во время весеннего паводка.
Но не меньшую, чем холод, опасность представляло собой течение, как щепки швырявшее на устои моста тяжелые бревна.
Первая попытка Сергея добраться до опоры потерпела неудачу. Раздевшись до пояса и сбросив сапоги, он влез в воду, но течение тут же сбило его с ног и завертело, понесло вниз. Несколько пар рук прямо с берега выдернули его из воды. Сергей помотал головой, отряхивая с себя воду, отфыркался и, ни на кого не глядя, деловито подтянув мокрые штаны с болтающимися внизу штрипками, молча вернулся на мост. Он перелез через перила и стал спускаться по бревнам опоры. На этот раз, крепко схватившись за металлические скобы, он удержался на месте. Но стоило ему Отпустить одну скобу, чтобы принять сверху взрывчатку, как течение развернуло его, положило набок и чуть не оторвало от опоры. С большим трудом он подтянулся и снова вцепился за скобы двумя руками.
– Ч-ч-черт! – выругался он. – Ч-ч-чуть шт-т-таны не сор-ва-ва-ва-вало!
Он еще дважды терял устойчивость и окунался с головой, но дело не подвинулось ни на шаг. Старый взрывник начал торопливо сбрасывать с себя одежду, чтобы прийти на помощь товарищу. Но на этот раз его опередил Геннадий.
– Куда, папаша? – остановил он Чурикова. – Или не видишь? На Серегином месте ты бы уже давно пополам с песком в Восточно-Сибирское море впадал.
Он сбросил пиджак и, как был – в рубашке, сапогах и брюках, полез к Сергею. Встав по грудь в воде рядом с сапером, он отдышался, закинул, улучив момент, за него руку и, держась за те же скобы, что и Сергей, прижал его грудью к бревнам.
– Действуй, Серега! Только короче, а то как бы ноги не промочить, – балагурил Генка.
Теперь руки Сергея были свободны, и через несколько минут дело было сделано.
Когда их вытащили из воды, ни тот, ни другой не мог выговорить ни слова. Холод свел челюсти, мышцы одеревенели. Но беспощадное растирание, которому их подвергли в медпункте, сухая одежда и профилактические полстакана спирта на брата быстро привели их в норму. Теперь они сидели на берегу и живо комментировали события.
– Ты смотри, как работает! – восторгался Сергей. – По его машине часы выверять можно, честное слово! Даром что громадина такая.
– Да, брат, это тебе не наше купание, – поддержал Геннадий. – Ювелирная работа!
– Мне бы, дураку, с другой стороны спуститься. Течением бы прижало к бревнам, и тебе не надо было бы в воду лезть, – сказал Сергей.
– Вот-вот, – усмехнулся Геннадий, – и пришпилило бы тебя к мосту каким-нибудь бревнышком, как бабочку булавкой. А мне что? Я, Сережа, как из Москвы уехал, еще ни разу по утрам холодными обтираниями не занимался. Вот и вернул должок за все время.
На мост, к экскаватору, подошел самосвал и сбросил порцию угля.
– Да что он, Гладких этот, с недельным заводом, что ли? – возмутился Сергей. – Хоть бы замену нашли человеку!
Но замены не потребовалось. Поток сам довершил дело. Под его напором полуразрушенную Иваном пробку из камня, песка и дерева с грохотом вышибло из-под мостового пролета, и вода хлынула в образовавшуюся брешь с утроенной силой, унося с собой остатки мусора.
Стрела экскаватора завершила дугу, и ковш выбросил из разверстой пасти последнюю порцию грунта. Машина замерла. Все бросились к кабине. Проценко распахнул дверцу.
– Ну, спасибо, друг! Великий ты человек!
Гладких устало откинулся на спинку сиденья и вынул из кармана портсигар. Хотел закурить, но пальцы не слушались, и он никак не мог ухватить сигарету. Проценко прямо в кармане вытащил из пачки папиросу и протянул ее Гладких. Рука Павла Федоровича повисла в воздухе. Иван спал.
5. Пиратский набег
На Колыму пришло лето. Розовой пеной шиповника и иван-чая залило долины небольших таежных речушек. Потемнела скупая зелень лиственничника. Лишь на самых высоких вершинах сопок да в глубоких затененных распадках схоронился в ожидании новых холодов потемневший снег.
Ожила тайга. Оставили зимние квартиры степенные, исполненные достоинства бурые хозяева тайги и маленькие, юркие бурундуки. Замельтешили взад-вперед таежные сплетницы кедровки. На моду летнего сезона перешли зайцы и куропатки.
Но даже вся эта живность здешняя привыкла уже, что с наступлением теплых дней нарастает и крепнет над тайгой не прекращающийся ни днем, ни ночью гул – рокот моторов, шум падающей воды, грохот пересыпающейся породы.
Промывочный сезон у добытчиков золота – все равно как уборочная кампания у хлеборобов или путина у рыбаков. В течение всей уборочной страды горняки должны собрать урожай, ради которого три четверти года трудились механизаторы и шахтеры, строители и ремонтники, буровики и горнопроходчики, снабженцы и шоферы. А многолетний труд геологов-поисковиков, дорожников, создателей умных машин – конструкторов и металлистов? «В грамм добыча – в год труды». Эта почти математическая формула поэта проявляется здесь со всей наглядностью.
В разгаре был промывочный сезон и на «Славном». С ним пришли новые заботы, огорчения и радости. Прибавилось забот и у Ивана Гладких. Производство, казалось, и так поглощало его без остатка, а тут еще партийное бюро прииска назначило его парторгом участка. Именно назначило, потому что, кроме Ивана, уже принятого к этому времени в члены партии, на «Новом» работали лишь два кандидата партии – механик Павлов и бригадир бульдозеристов Шемякин. Поэтому ни о какой выборности партийного руководителя здесь пока не могло быть речи. Положение обязывало. Оно означало, что теперь предметом забот и внимания Ивана Гладких становилось все – и трудовые дела каждого, и быт, и отношения людей. А разобраться в этих отношениях было далеко не всегда просто. Люди здесь были разные, часто – с биографиями очень сложными и характерами, легко ранимыми. Начальник участка и старик Карташев, например, прибыли сюда, на Колыму, лет двадцать пять назад и не по доброй воле. Очистившись от скверны культа личности, партия смыла грязное пятно с этих людей, но, как пережиток дней минувших, кое-кто еще относился к ним настороженно, как к «бывшим». Иных же настораживало другое: а какими, мол, вы вышли оттуда, не сломили ли вашего духа горькие думы о справедливости? Не растеряли ли великой веры в то, чем жили без вас в эти годы?..
Сам Гладких относился к тому поколению северян, которое прибыло сюда уже после войны. Нет-нет, но и по отношению к таким давало себя знать иногда некоторое недоверчивое отношение со стороны молодежи, подогреваемое «обиженными». А как, мол, вас коснулось то сложное время? Уж не неисправимые ли вы дети культа?..
Были кое у кого из новоселов и свои, особые болячки, связанные с издержками послевоенного воспитания. А тут еще на участке снова появился Лешка Важнов, от которого Гладких в свое время с таким трудом избавился.
Бывший начальник смены разведучастка несколько лет отбывал на Колыме наказание за какое-то служебное или бытовое преступление. Человек слабохарактерный, с червоточинкой, в лагере он не перевоспитался, а, наоборот, усвоил самое худшее – и нравы, и язык потустороннего, за колючей проволокой, мира. Снова на участок он был прислан на роль горного мастера, мало работал и много пил. Но Ивана больше всего беспокоило не его нерадивое отношение к делу, а то, что к Важнову, соблазнившись сомнительной лагерной романтикой и показным его анархизмом, потянулся кое-кто из молодежи.
Дела на участке шли неплохо. Майский план горняки выполнили первыми на прииске и вторыми в районе. Не худшие результаты ожидались и в июне. Проценко прикидывал, что процентов двадцать сверхпланового металла они дадут. Но оба – и он и Гладких понимали, что могли бы дать и все тридцать, если бы промывочный прибор номер шесть, на котором горным мастером был Важнов, работал так же, как остальные.
Никаких так называемых объективных причин для отставания прибора не было. Пески здесь были богатые, содержание металла даже несколько большее, чем предполагалось, и полигон удобный, позволяющий бесперебойно снабжать прибор песками. Правда, поверхностные пески были победнее. Тем скорее, казалось бы, надо было их отработать, чтобы добраться до хорошего золота. Но, не получив желаемого сразу, ребята разочаровались и вместо того, чтобы форсировать промывку, с каждым днем работали все хуже. Неверие в успех, подкрепленное заразительным примером и влиянием разболтанного мастера, породило недисциплинированность, безынициативность, равнодушие к делу. Все это не могло не беспокоить руководителей участка.
Совет держали втроем: Проценко, Гладких и Клава Воронцова. Комсомольцы – а их большинство составляли новоселы – единодушно избрали девушку своим вожаком. Она и была инициатором этого разговора. Днем, когда начальник смены заглянул на прибор, где Клава работала опробщицей, она сказала Гладких:
– Мне бы с вами поговорить надо, Иван Михайлович. Дело одно неотложное есть. Когда зайти?
Как и большинство приехавших с нею ребят, Клава быстро освоилась с новыми условиями жизни и работы. Трудно было узнать в ней сейчас ту девочку-подростка в мамином платке, за какую Иван принял Воронцову при первой их встрече на прииске. Кукольный румянец на ее щеках сменился бронзовым загаром. От этого еще светлее казались ее глаза и волосы, ослепительнее улыбка. Удивительно шел к ее небольшой ладной фигурке простой рабочий комбинезон, туго перехваченный поясом, подвязанная под подбородком яркая косынка, аккуратные резиновые сапоги.
Но для внимательного наблюдателя перемены произошли не только во внешнем обличье девушки. Из глаз ее исчезло выражение растерянности и неуверенности, вполне понятных на первых порах самостоятельной жизни. Когда там, в Москве, в райкоме комсомола Воронцову назначили старшей группы, она растерялась. Одно дело руководить комсомольцами своего класса в школе, и совсем другое – командовать разношерстной и необъединенной еще общими задачами и интересами шумной компанией парней и девчат, многие из которых были и старше ее и опытнее в делах житейских. К тому же, многие из них почувствовали опьяняющий вкус свободы, уехав от своих коллективов, семей, привычной и как-то регламентированной обстановки.
Но когда эти же ребята выдвинули и горячо поддержали ее кандидатуру во время выборов секретаря комсомольской организации участка, это придало ей уверенности в поступках и смелости в решениях: сами выбирали, мол, так чур не обижаться! Выбрали ее единогласно, при одном воздержавшемся. Воздержался, конечно, Геннадий: я ее лучше всех знаю – житья не даст! И она, как могла, действительно не давала житья ни ребятам, ни руководителям участка. Обмолвился как-то Сергей, который работал на монтаже приборов второй очереди, что не хватает крепежного материала, и комсомольская «легкая кавалерия» тут же совершила налет на участковую кузницу. Мало свободного времени оставляет горнякам промывочный сезон, но руками комсомольцев уже был оборудован красный уголок, сооружалась волейбольная площадка. И вышедший из ремонта в обкатку бульдозер пробовал свои восстановленные лошадиные силы не вхолостую, а на комсомольских субботниках…
Сейчас Гладких сказал Воронцовой:
– Если неотложное чего – выкладывай.
– Сейчас неловко, Иван Михайлович. Разговор не пятиминутный, а я на работе.
– А в чем все-таки дело-то?
– Насчет шестого прибора я. Плохо там.
– Это верно. Куда хуже. А у тебя и предложения есть?
– Есть.
– Ну что же, значит, давай и тащи сразу же после смены свои предложения в контору. Там вместе с Павлом Федоровичем и обсудим.
– Приду.
Девушка наклонилась, зачерпнула лотком грунт прямо с ножа бульдозера, подошедшего к бункеру, и направилась к воде. Иван пошел рядом с ней.
– Глянуть хочу, как у тебя получается, – объяснил он.
– Наловчилась вроде, – ответила Клава. – Спасибо Семену Павловичу – научил.
– Карташев? Ну этот на все руки мастер, настоящий таежник и золотодобытчик. Ты, между прочим, как-нибудь с подходцем попроси его рассказать ребятам, с чего здесь начиналось. Много интересного и поучительного услышите.
– Ой и правда! У нас и в плане мероприятий лекция такая запланирована – о прошлом Колымы. Все думали, кого бы попросить.
– Вот-вот. Только не отпугните старика официальщиной этой: план, мероприятие, лекция. Попроще.
Вечером на условленное свидание Гладких пригласил, кроме начальника участка, и членов партийной группы – механика Павлова и бульдозериста Шемякина. Клава говорила:
– Там, на шестом, не только с планом плохо. Этот Важнов среди ребят себе собутыльников вербует. Генка наш никогда не пил, а тут я и его уже раза два под хмельком видела. Говорят, с Важновым пьет. Пока еще совсем совесть не потерял, бегает от меня. А что дальше будет? И песни какие-то совсем другие у него. Вы не смейтесь – это очень важно, что человек поет.
– А мы и не смеемся. Что и с кем человек поет, как, сколько и с кем он пьет, – это и в самом деле очень важно, – согласился Проценко.
– А как же! Только вы не подумайте, что это я из-за Генки только. Не один он там. Говорят, и в картишки в этой бригаде поигрывают и, вообще, развинченные какие-то ребята там стали.
– Ну и что же комсорг предлагает? – спросил Гладких.
– Раскомплектовать бригаду надо! – горячо ответила Клава, всем: корпусом поворачиваясь к нему. – А Важнова вообще убрать, чтобы не влиял на ребят.
– Выходит, – уточнил Иван, – все дело в Важнове? А куда мы его денем? Допустим, снимем его с должности, а с участка куда его денешь? Кому-нибудь подбросить? Так? Боюсь, что за такого подкидыша нас никто не поблагодарит.
Его поддержал Проценко:
– Словом, один шалопай сильнее двух десятков комсомольцев, целого коллектива. Так, что ли? Не слишком ли много чести, товарищ комсорг, а?
– Ну и поставьте, тогда его еще выше! – обиделась Клава. – Пусть он пошире развернется. И как вы не понимаете?! Ведь он не только водку пьет, в карты играет и все такое. Он же еще и людьми командовать поставлен. Вот и влияй на них через него!
– Ты погоди, атомная бомба, не горячись, – вспомнил Гладких сравнение ее брата. – Давай спокойно обсудим все. Мы о чем говорим? Одними административными мерами тут ничего не добьешься. Что у нас на шестом происходит? Работают люди шаляй-валяй и считают, что не они виноваты, а и прибор плох, и полигон не тот, и пески бедные. Так?
– Прибор принят на «отлично», – вставил Павлов. – На нем только объемы и давать. Механизмы новенькие, монтажом Карташев руководил.
Гладких кивнул согласно.
– Дальше. Кое-кто из ребят в Лешке Важнове этом что-то вроде героя видит. Независимость суждений в нем нравится, этакая вольная, разгульная натура. Так?
– К сожалению…
– А сам Важнов – никакой не романтик, а пьяница, дебошир и лодырь. И никакого морального права командовать людьми не имеет. Так ты говоришь?
– Конечно! Вот я и говорю…
– Погоди. Что ты предлагаешь, мы слышали. В чем-то ты права конечно. Но давай подумаем теперь, что будет, если просто взять и снять Важнова приказом начальника участка? Его с одной должности – повыше, как ты говоришь, – уже снимали недавно. Однако больших перемен в его поведении что-то не видно. Но, черт с ним, в конечном свете. Не это главное. Главное, что некоторые из ребят твоих жертву в нем после этого видеть будут. А от этого его влияние не ослабнет. Наоборот может получиться. Деликатное это дело, Воронцова. У нас, вообще, с некоторых пор некоторый перехлест имеет место: раз сидел, да еще посажен в определенные года, то непременно – жертва несправедливости. Важнов вот тоже себя невинно пострадавшим изображает, а судился за уголовщину какую-то.
– И среди неуголовников разные были, – вставил Проценко. – Знал я одного. По его доносам добрый десяток людей схватили, а потом уже самого упрятали. Теперь, говорят, стихи о культе личности пишет.
– И потом такой приказ начальника участка, – продолжал Гладких, – не достигнет главной цели. Разве он изменит что-нибудь в отношении людей к делу, прибавит им веры в то, что на этом приборе можно хорошо работать? Не думаю. Ведь кого туда ни поставь сегодня командовать, из-под палки мало сделаешь. Надо, чтобы с полной отдачей работали. Согласна?
– Согласна и сообразила уже, куда вы клоните, Иван Михайлович, – оживилась девушка. – Ребятам доказать надо, что на шестом можно давать план. Правильно?
– Правильно. И развенчать в их глазах таким образом Важнова. Вот и давай думать, как это сделать.
– Поставить туда бригаду с другого прибора. Лучшую.
– Э, нет, – вмешался Проценко. – Это чтоб какое-то время ни тот, ни другой прибор металла не давали? А потом, с какой стати я должен заставлять людей уходить со своего хорошо организованного рабочего места? За что их-то наказывать? Нет, этот вариант не пройдет, я не согласен.
– А как же Гаганова, Павел Федорович? – лукаво спросила Клава. – Как же эта ткачиха в отстающую бригаду пошла? На всю страну пример!
– А ты это святое дело сюда не мешай, – строго сказал Проценко. – Валентина Гаганова с передового участка на отстающий зачем переходит? Чтобы опытом поделиться, научить людей передовым методам. А ты что предлагаешь? Давай вот у Шемякина спросим. Как, Михаил, пошел бы ты со своими ребятами с третьего на шестой?
– Работать везде надо, – ответил бульдозерист. – Однако с какой стати переходить? Это ж получается что? Создать такую бригаду ударную, которая переходила бы с места на место и вроде бы как всех разгильдяев обслуживала? «Ах, у вас, братики, не получается, у вас голова с похмелья болит? Так мы за вас все сделаем, а вы отдыхайте, не беспокойтесь».
– Ну вот, видишь, не проходит такой вариант, комсорг, – подытожил Гладких.
– Есть! Есть у меня вариант! – Клава вскочила. То ли в запасе она держала эту идею, то ли мысль эта родилась у нее сейчас, экспромтом, но заговорила девушка горячо, убежденно и торопливо, боясь, что и на этот раз ее перебьют, не согласятся. – Давайте совсем новую бригаду скомплектуем, из девчонок. Чтоб в пересмену с ребятами с шестого работать. Мы с работой уже хорошо познакомились. Тося уже оператором работала, и я могу. На бункере стоять – любая справится, посильнее кто. Вот здорово! Мальчишки, они, знаете, какие самолюбивые! О-го-го! И вдруг – они не справляются, а девчата – на тебе! – пришли, и прибор заработал. Они ж лопнут, а вдвое больше постараются дать!
Гладких и Проценко переглянулись. Павел Федорович с сомнением покачал головой.
– Пришли – и заработал, говоришь? Легковато как-то все у тебя получается, Воронцова. А если не справитесь?
– Справимся! Должны справиться, Павел Федорович!
– За всех решаешь? – спросил Гладких.
– Не беспокойтесь. Сейчас же, если хотите, пойду и с девчонками переговорю. Вы их еще просто не знаете. А я поручиться могу: работать будут, как львы.
Более чем смелое сравнение это вызвало дружный смех.
– Ну, разве что, как львы, – согласился Павел Федорович. – Как думаешь, Михалыч, пусть попробуют?
– Пожалуй. Уж больно соблазнительно и эту форму воспитания испытать – уколы, так сказать, мужского самолюбия. Садись к столу, будем комплектовать твою бригаду. Сейчас наметим, сегодня же ты переговоришь с этими своими львами или львицами, а завтра уже все вместе соберемся, поговорим.
– Смотри же, комсорг, – предупредил Проценко, – только не сядь в лужу вместе со своими львами.
– Не беспокойтесь! Да что вы к слову прицепились все: львы, львицы?! – возмутилась Клава.
– Нет, лучше уж львы, – рассмеялся Гладких. – А то львицы – по-великосветски звучит как-то.
На полигон шестого прибора девушки пришли вместе с начальником участка. Они долго наблюдали за работой агрегата, пока из участковой столовой не привезли обед. Важнов остановил прибор. Умолкнув, замер и бульдозер. Машинист, вытирая руки о засаленные ватные штаны свои, присоединился к горнякам, которые собрались в агитбеседке, какие на прииске ставили у каждого промывочного прибора.
– Самое главное в нашем деле – заправка. Что у нас там сегодня? – заглянул он в термосы. – Ага! Борщ и рыба. Подходит!
Генка Воронцов, усаживаясь за дощатый стол и подозрительно поглядывая на девушек, спросил:
– Может быть, дамы разделят с нами трапезу? Или они с официальным визитом? «Мы красная кавалерия, и про нас…». Так, что ли? Женский батальон легкой комсомольской кавалерии в походе? Ребята, поскольку эта экскурсия для учениц первой ступени продолжается, покажем девочкам, как дяди культурно кушают. Коля, – обратился он к бульдозеристу, – тебе, по цензурным соображениям, придется помолчать. А остальные сегодня вместо анекдотов могут обсудить, например, третью сонату Бетховена или «Муху-Цокотуху» Чуковского.
– Треплешься все? Работал бы лучше, – отмахнулась Клава.
– К его языку привод бы от мотора присоединить, – сказала Тося. – И прибор бы без простоев работал, и людям кругом спокойнее.
Проценко спросил Важнова:
