Текст книги "Осень в Пекине"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Повторяю, вы пугаете меня, – сказал аббат. – А ведь я не из робкого десятка. Раз, два, три, четыре, пять...

– Вышел зайчик погулять, – договорил отшельник.

– Теперь мы можем присоединиться к остальным. Значит, относительно вашего святого деяния договорились. Так я и запишу в моем отчете.

– Благодарю вас, – сказал Клод.

ПАССАЖ

Нет никаких сомнений в том, что Амадис Дюдю – преотвратнейший тип. Он изрядно всем надоел и, возможно, в середине повествования мы его попросту уберем, до того он злобный, заносчивый, беспардонный и напыщенный. А сверх того еще и гомик. Почти все персонажи теперь на месте, и следствием этого явятся разнообразные события. Прежде всего, строительство железной дороги, которое окажется весьма трудоемким, потому что забыли завезти балласт. В строительстве дороги балласт – главное, и его нельзя заменить ракушками маленьких желтых улиток, что, впрочем, никто и не предлагал. Пока суд да дело, рельсы будут крепить к шпалам на весу, а когда доставят балласт, железную дорогу опустят. А что, так тоже можно прокладывать дороги. Впрочем, я вовсе не балласт имел в виду, когда обещал рассказать о камнях, встречающихся в пустыне. Это был скорее грубо-символический и не слишком изощренный способ подачи материала, хотя и без того ясно, сколь губительной, в конце концов, окажется для героев атмосфера пустыни – в частности, из-за солнца с черными полосами. Признаюсь напоследок, что ожидал появления еще одного второстепенного персонажа: Альфредо Жабеса, который разбирается в моделировании. Но теперь слишком поздно. Крюк же потерпит кораблекрушение и прибудет на место, когда все будет кончено. Так что о нем я расскажу в следующем пассаже или не расскажу вовсе.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

В прохладном, неподвижном воздухе веяло грозой. Зеленые травы, как всегда, упрямо топорщились, и неутомимое солнце играло белыми бликами на их остриях. Измученные гепатроли наполовину закрылись; Жозеф Баррицоне опустил шторы в своем ресторанчике, над крышей которого струился дрожащий воздух. У входа ждало желто-черное такси с поднятым флажком. Грузовики уехали за балластом. Инженеры работали в своих комнатах, а технические исполнители подпиливали косо срезанные рельсы; воздух звенел от мелодичного скрежета новых напильников. Из окна Анжель видел Олив и Дидиша, которые, взявшись за руки и прихватив коричневую корзинку, отправились собирать люмиток. На чертеже у окна сохла тушь. В соседней комнате Анна производил вычисления; еще дальше Амадис диктовал Рошель письма, а внизу, в баре, эта сволочь Арлан выпивал в одиночестве перед очередным разносом, который он собирался устроить Марену и Карло. На чердаке, над головой Анжеля, громыхали гулкие шаги профессора Жуйживьома, устроившего там образцовую клинику. Больных, правда, пока не было, поэтому на операционном столе профессор собирал авиамодели. Время от времени было слышно, как он прыгает от радости; а то вдруг принимался бранить практиканта, и раскаты его голоса с размаху ударялись в потолок, после чего начинали скрипеть плаксивые интонации студента.

Анжель снова склонился над планшетом. Если данные Дюдю верны, то сомнений быть не может. Он покачал головой и отложил рейсфедер. Затем потянулся и устало побрел к двери.

– Войти можно? – спросил голос Анжеля. Анна поднял голову и сказал «да».

– Привет, старик.

– Здорово, – сказал Анжель. – Продвигается?

– Угу. Почти закончил.

– Там чепуха какая-то выходит.

– Что еще?

– Придется экспроприировать Баррицоне.

– Ты что, серьезно? – спросил Анна. – Уверен?

– Абсолютно. Дважды проверял.

Анна погрузился в изучение расчетов и чертежей.

– Ты прав, – сказал он. – Дорога ляжет как раз поперек гостиницы.

– Что будем делать? Надо отводить ее в сторону.

– Амадис не согласится.

– Может, пойти спросить?

– Давай спросим, – сказал Анна.

Расправив могучее тело, он оттолкнул от себя стул.

– Не было печали, – сказал он.

– Это точно, – согласился Анжель.

Анна вышел. Анжель, закрыв дверь, последовал за ним. Остановились они около следующей двери, за которой гудел человеческий голос и сухими залпами взрывалась пишущая машинка. Анна постучал два раза.

– Войдите! – закричал Амадис.

Машинка остановилась. Анна и Анжель вошли в кабинет. Анжель прикрыл за собой дверь.

– Что там у вас? – спросил Дюдю. – Не люблю, когда мешают.

– Ничего не получается, – сказал Анна. – По вашим исходным данным дорога должна перерезать гостиницу пополам.

– Какую еще гостиницу?

– Вот эту. Гостиницу Баррицоне.

– Ну и что? – сказал Дюдю. – Подумаешь! Мы ее экспроприируем.

– А пустить дорогу стороной нельзя?

– Вы не в своем уме, друг мой, – сказал Амадис. – Во-первых, с какой стати Баррицоне поставил свою гостиницу посреди пустыни, не спрося даже, может, она мешает кому-нибудь?

– Но она никому не мешала, – заметил Анжель.

– Вы прекрасно видите, что теперь мешает, – сказал Дюдю. – Вам обоим платят за то, чтобы вы делали расчеты и чертежи. Работа готова?

– Не до конца, – сказал Анна.

– Так вот: идите и доканчивайте. А по этому вопросу я свяжусь с Правлением. Впрочем, не сомневаюсь: намеченная трасса должна остаться на прежнем месте. – Он повернулся к Рошель: – Продолжим, мадмуазель.

Анжель посмотрел на девушку. В рассеянном свете опущенных штор лицо ее выглядело нежным и правильным, только глаза выдавали усталость. Она улыбнулась Анне. Молодые люди вышли из кабинета.

– Ну что? – спросил Анжель.

– Ничего не поделаешь, придется продолжать, – сказал Анна, пожимая плечами. – Что, в принципе, это меняет?

– Да ничего, – пробормотал Анжель.

Ему хотелось войти в кабинет, убить Дюдю и поцеловать Рошель. Пол в коридоре был сложен из неструганных досок и немного пах щёлоком; на стыках сквозь щели пробивался желтый песок. В конце коридора слабый ветерок теребил на окне тяжелую ветку гепатроля. И Анжеля охватило то же ощущение, что недавно вечером у Клода Леона: будто он просыпается.

– Осточертело мне все, – сказал он, – пошли прошвырнемся.

– Как это прошвырнемся? – не понял Анна.

– Да оставь ты свои расчеты. Пошли лучше погуляем.

– Но надо сперва доделать...

– Потом доделаешь.

– Я устал как собака, – сказал Анна.

– Сам виноват.

Анна мгновенно расплылся в улыбке:

– Я не один виноват. У меня есть соучастница.

– Тогда нечего было брать ее с собой, – сказал Анжель.

– Да, если бы не она, я бы не так хотел спать.

– Никто не заставляет тебя спать с ней каждый вечер.

– Но ей это нравится, – сказал Анна. Анжель поколебался, потом произнес:

– Ей бы это понравилось с кем угодно.

– Сомневаюсь, – ответил Анна. Он подумал и продолжал без тени самодовольства:

– Я, правда, предпочел бы, чтобы она занималась этим понемногу со всеми и чтобы мне было плевать. Но она хочет только со мной; кроме того, мне пока еще не плевать.

– Почему ты не женишься на ней?

– Ох, – вздохнул Анна, – потому что рано или поздно мне все-таки станет плевать. Вот я и жду, когда станет.

– А если не станет?

– Не стало бы, если бы она была моей первой женщиной. Но в этом деле всегда идет по убывающей. Первую женщину ты любишь очень сильно, ну, скажем, два года. Потом вдруг начинаешь замечать, что она для тебя уже не то, что прежде.

– Почему? – спросил Анжель. – Ведь ты ее по-прежнему любишь.

– Уверяю тебя, это так, – сказал Анна. – Любовь может длиться больше двух лет, может и меньше, если ты сделал неудачный выбор. Внезапно ты обнаруживаешь, что другая действует на тебя точно так же, как действовала первая, и ты молодеешь на два года. Но на этот раз все длится лишь год. И так далее. Заметь, что ты одновременно можешь все так же любить первую, встречаться с ней, даже спать, но все равно это уже не то, что раньше. Любовь опускается до уровня условного рефлекса.

– Ерунда все это, – сказал Анжель. – Не думаю, чтоб я был устроен так же.

– Ты не можешь ничего изменить, – заметил Анна, – все мы так устроены. В сущности, нет нужды в какой-то одной, определенной женщине.

– Физически – может быть, – сказал Анжель.

– Нет, не только физически. Даже с интеллектуальной точки зрения незаменимых женщин нет. Они все слишком примитивны.

Анжель не отвечал. Они стояли в коридоре, Анна подпирал дверной косяк своей комнаты. Анжель посмотрел на него. Потом задыхаясь произнес:

– И ты говоришь такое... И это говоришь ты?..

– Да, я знаю, – сказал Анна.

– Если бы мне отдали Рошель, если бы она меня любила, мне бы никогда не понадобилась любовь другой женщины.

– Понадобилась бы. Года через два-три, ну, четыре. И если бы к этому моменту она любила тебя, как прежде, ты сам постарался бы все изменить.

– Зачем?

– Затем, чтобы она тебя больше не любила.

– Но я сделан иначе, чем ты, – сказал Анжель.

– Женщины начисто лишены воображения, – продолжал Анна. – Они уверены, что достаточно их присутствия, чтобы заполнить жизнь. Но в мире так много всего другого.

– Неправда, – сказал Анжель. – Я тоже так рассуждал, пока не узнал Рошель.

– После того, как ты ее узнал, ничего не изменилось. Все так и осталось. Мир богат и разнообразен. Взять хотя бы эту острую зеленую траву. Ужасно приятно потрогать ее рукой и раздавить в пальцах скорлупку желтой улитки. Здорово растянуться на сухом горячем песке и смотреть на коричневые блестящие зернышки, из которых он состоит, и почувствовать, как он струится сквозь пальцы. Или смотреть на голый рельс – голубой и холодный... он издает такой чистый звук... А можно наблюдать, как пар вырывается из вентиляционной трубы, или... я даже не знаю, что еще.

– И это говоришь мне ты, Анна...

– Или возьми солнце с его черными лучами... Кто знает, что там, за границей черной зоны?.. А самолеты профессора Жуйживьома? Или облака? А копаться в земле и находить там всякую всячину? А слушать музыку?

Анжель закрыл глаза.

– Отдай мне Рошель, – попросил он. – Ты ее не любишь.

– Люблю, – сказал Анна. – Но я не могу любить ее еще больше. Не могу притворяться, будто мира вокруг меня не существует. Я отдам тебе ее, если хочешь. Только она сама не захочет. Она хочет, чтобы я все время думал о ней и жил только ею.

– А еще? Что еще она хочет? – спросил Анжель.

– Она хочет, чтобы весь мир вымер и высох. Чтобы все исчезло и остались лишь мы двое. И чтобы я занял место Амадиса Дюдю, а она стала бы моей секретаршей.

– Но ты же ее разрушаешь, – тихо проговорил Анжель.

– Ты хочешь сам ее разрушать?

– Я бы не стал ее разрушать. Я бы ее даже не касался, а только целовал бы и обнаженную заворачивал в белую ткань.

– Женщины созданы совсем не для этого, – сказал Анна. – Они не подозревают даже, что в мире есть еще что-то. Мало кто из них об этом догадывается. Впрочем, то не их вина. Они просто боятся догадаться. Им и в голову не приходит, как много всего вокруг.

– А что же есть вокруг?

– Вокруг земля... – сказал Анна. – Можно лежать на земле, на песке, чтобы в голове было пусто и веял легкий ветерок. Можно ходить и смотреть по сторонам, и делать что-нибудь, строить каменные дома для людей, делать для них машины, давать им свет или что-нибудь еще, что каждый мог бы получить – и они бы потом тоже могли ничего не делать, могли бы лежать на песке, на солнце, с пустой головой, и спать с женщинами.

– Ты сам то хочешь ее, то не хочешь, – сказал Анжель.

– Я хочу все время, но я хочу и всего остального тоже, – ответил Анна.

– Пожалуйста, не губи Рошель.

Анжель произнес эти слова с мольбой и дрожью в голосе. Анна провел рукой по лбу.

– Она сама себя губит, – сказал он. – Ты не сможешь ее остановить. Когда я ее брошу, она совсем сломается. Но если она тебя полюбит, то быстро восстановится. И будет почти такой, как вначале. Но потом она снова начнет себя губить и будет делать это вдвое быстрее. Ты не сможешь этого вынести.

– И что же?.. – спросил Анжель.

– А то, что я не знаю, как тебе быть. Она будет разрушаться, и скорость разрушения будет расти в геометрической прогрессии.

– Постарайся быть с ней гадким, – сказал Анжель. Анна засмеялся:

– Не могу пока. Я еще люблю ее, мне нравится с ней спать.

– Молчи, – сказал Анжель.

– Я пойду доделывать расчеты. Лопух ты все-таки. Смотри, сколько красивых девок кругом.

– Да ну их. И без них тошно.

Анна сжал ему плечо своей сильной рукой.

– Иди пройдись, – сказал он. – Подыши, проветрись. Отвлекись немного.

– Я и хотел пройтись, – сказал Анжель. – Это ты отказался. А думать о другом я все равно не могу. Она так изменилась.

– Да вовсе нет. Просто она лучше поняла, что надо делать в постели.

Анжель шумно вздохнул, повернулся и пошел прочь. Анна засмеялся, потом открыл дверь и вернулся в свой кабинет.

II

Увязая ногами в горячем песке, Анжель чувствовал, как песчинки забиваются в плетеные сандалии и просачиваются у него меж пальцев. В ушах все еще звучали слова Анны и его голос, а перед глазами стояло нежное и свежее лицо Рошель, склоненное над пишущей машинкой, тонко очерченные дуги ее бровей и блестящий рот.

Далеко впереди ровной полосой ложился на землю первый черный луч, пересекая пустыню четкой линией, которая послушно и упрямо следовала движению вздымающихся и опадающих дюн. Анжель шел насколько мог быстро, теряя на зыбких подъемах несколько сантиметров при каждом шаге, стремительно скатываясь с горбатых спусков. Он испытывал физическое наслаждение от того, что первым прокладывал след по девственно-желтой тропе. Боль его понемногу стихла; ее впитала пористая чистота окружавшей его всепоглощающей пустыни.

Темная полоса приближалась; она вставала нескончаемой тускло-голой стеной, еще более притягательной, чем подлинная тень; это было скорее внезапное и полное прекращение света, непроницаемая, густая пустота, окончательное, непоправимое нарушение целостности пространства.

Еще несколько шагов, и он окажется за чертой. Вплотную приблизившись к черной стене, Анжель нерешительно вытянул руку. Рука исчезла из пределов видимости, и он ощутил холод неведомого мира. Не колеблясь более, он вошел в него весь, будто нырнул под черное покрывало.

Продвигался он медленно. Ему было холодно; сердце колотилось. Порывшись в кармане, Анжель нащупал коробок и чиркнул спичкой. Судя по звуку, дерево загорелось, но мрак не поредел. Немного испугавшись, Анжель выронил спичку и протер глаза. Он снова старательно провел фосфорной головкой по шероховатому боку коробка. Спичка зашипела, воспламеняясь. Анжель сунул коробок в левый карман и наугад приблизил указательный палец к предполагаемому пламени. Обжегшись, он отдернул руку и выронил вторую спичку.

Анжель осторожно повернул назад и попробовал вернуться к тому месту, где вошел в темноту. Ему показалось, что он идет дольше, чем шел вначале, а кругом по-прежнему стояла непроглядная ночь. Он снова остановился.

Кровь бурлила у него в жилах, но пальцы были холодны как лед. Он сел на песок: надо было успокоиться; он сунул руки под мышки, пытаясь согреться.

Он ждал. Постепенно удары сердца сделались спокойнее. В членах еще сохранилась память о движениях, совершенных с момента вступления в темноту. Уверенно, не торопясь, Анжель определил свое местонахождение и твердым шагом двинулся навстречу свету. Несколько секунд спустя он вновь обрел контакт с горячим песком пустыни, желтым и неподвижным, ослепительно сверкающим перед его прищуренными веками. Вдалеке над плоской крышей заведения Баррицоне колыхался воздух.

Анжель отошел от стены мрака и упал на податливый песок. У самого его лица ленивая люмитка неспешно взбиралась по длинному изогнутому стеблю, обволакивая его переливчатой пленкой. Анжель растянулся на песке, выдавив ложбинки для всех частей тела, расслабил мускулатуру и мозг и просто дышал, притихший и печальный.

III
ЗАСЕДАНИЕ

1

Президент Урсус де Жан-Полено обнаружил, что привратника нет на месте, и нахмурил брови. Тем не менее он поднялся по лестнице и проник в зал заседаний. Здесь он снова нахмурил брови: вокруг стола – ни души. Соединив большой и указательный пальцы, он вытянул из кармана ушко золотых часов; ушко плавно перешло сначала в цепочку из того же металла, а уже потом в часы как таковые. К своему величайшему изумлению, он констатировал, что сей безупречный механизм показывал тот же час, что и некоторое время назад, и из-за чего, собственно, он, Жан-Полен, так спешил. Придя к определенному заключению относительно согласованного, но отнюдь не преднамеренного, как он было подумал, отсутствия привратника и остальных членов Правления, президент бегом проделал обратный путь до лимузина и потребовал от своего не в меру усердного шофера, чтобы тот вез его куда угодно, лишь бы только, черт подери, никто не видел, как президент явился на заседание первым!

2

Скривив губы в усталой гримасе, привратник появился в дверях кабинета задумчивости и заковылял прямиком к большому шкафу, где ждала своего часа коллекция порнооткрыток. Усталая гримаса, трясущиеся руки и влажная ширинка говорили о том, что это был его день. В известном месте еще покапывало, отчего в области копчика он ощущал неравномерные вспышки разной силы, от которых сводило его старые седалищные мышцы, увядшие за долгие годы сидения на стуле.

3

Моська, раздавленная по дороге Агатом Марионом, никогда не разбиравшим, куда он едет, имела легкие необычного зеленого цвета. Убедившись в этом, блюститель уличной чистоты и порядка смел ее останки в сточный желоб, отчего желоб незамедлительно начало тошнить; в результате улицу пришлось перекрыть на несколько дней.

4

Вопреки многочисленным препонам, порожденным злонамеренностью человеческих особей и неодушевленных предметов, а также неумолимостью законов вероятности, большинство заседателей собрались-таки у дверей залы, а вслед за тем даже проникли в нее, осуществив предварительно серию ладонесоприкосновений и обменявшись эякуляцией слюнных брызг, что является общепринятым ритуалом в любом цивилизованном обществе, притом, что в военизированном обществе этот обычай заменен поднесением ладони к виску и каблучным прищелком, сопровождаемыми в ряде случаев краткими выкриками, посылаемыми зачастую с довольно большого расстояния, что в сумме своей дает нам право сделать вывод о высоком уровне санитарной гигиены военных людей – вывод, заметим, ошибочный, от которого мы будем вынуждены впоследствии отказаться, коли случится нам увидеть отхожие места сих доблестных бойцов, исключив из числа последних лишь американских солдат, кои справляют большую нужду, присев рядком, и содержат свои сортиры в чистоте и дезинфекционном благоухании, что вообще в порядке вещей в тех странах, где всерьез занимаются пропагандой и где водятся доверчивые необитатели, позволяющие убедить себя подобными средствами, – а это, как известно, никому не чуждо, – при условии, что осуществляемая таким образом пропаганда не ведется вслепую, но ориентируется на пожелания, выявленные спецслужбами изучения и ориентации, а также на результаты рефрен-дум, думаемых счастливыми правителями во благо племен и народов, собранных под их заботливым крылышком.

Итак, заседание было открыто при отсутствии одного лишь участника, которого задержали обстоятельства и который явился двумя днями позже, чтобы принести свои извинения. Но привратник был непреклонен.

5

– Господа, слово предоставляется нашему преданному секретарю.

– Господа, прежде чем сообщить вам свежеполученные сведения о ходе работ в первые недели строительства и ввиду отсутствия докладчика, я хотел бы зачитать доклад, присланный из Экзопотамии, который, к счастью, докладчик успел вовремя мне передать. Отдаю должное его осторожности, если не сказать предусмотрительности, ибо никто из нас не застрахован от неожиданностей.

– Полностью с вами согласен!

– А о чем речь?

– Сами прекрасно знаете.

– Ах, да! Вспомнил!

– Господа, итак – вышеупомянутый доклад.

– Несмотря на всеразличные трудности и благодаря стараниям и изобретательности нашего технического директора Амадиса Дюдю, все необходимое оборудование было доставлено на место, и нет нужды специально останавливаться на отменных профессиональных качествах, преданности и самоотверженности, а также беспримерной смелости технического директора Дюдю, так как огромные трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, включая сознательное малодушие и хитрое коварство технических исполнителей, а также случайных элементов и инженеров вообще, за исключением старшего мастера Арлана, свидетельствуют о том, что трудноосуществимая задача, которую Амадис Дюдю взял на свои плечи, могла быть выполнена только им одним.

– Полностью с вами согласен.

– Блестящий доклад!

– Я что-то не очень понял. О чем речь?

– Да вы и так прекрасно все знаете.

– Ах, да! Передайте мне ваши карточки.

– Господа, существует одно обстоятельство, в отношении которого оказалось невозможным применение предупредительных или каких-либо иных устраняющих мер; я имею в виду существование посреди пустыни, а именно, на линии, определяющей направление нашей будущей дороги, некоего заведения под названием «Отель Баррицоне». Наш технический директор Дюдю внес предложение: экспроприировать, а затем частично разрушить упомянутое заведение, применив наиболее подходящие для этого средства.

– А вы знаете, что такое люмитка?

– Подобная ситуация просто ошарашивает!

– Мне кажется, мы должны одобрить.

– Господа, приступим к голосованию. Кто «за» – попрошу поднять...

– Совершенно ни к чему.

– Все полностью с вами согласны.

– Совершенно верно, Баррицоне надо экспроприировать.

– Итак, господа, Баррицоне будет экспроприирован. Наш секретарь возьмет на себя хлопоты по данному делу. Учитывая тот факт, что речь идет о заведении, представляющем общественный интерес, нет никаких сомнений в том, что урегулирование всех формальностей не может не потребовать кое-каких усилий.

– Господа, предлагаю устроить поздравительное голосование в адрес автора доклада, который был вам только что зачитан и которым является не кто иной, как наш технический директор господин Амадис Дюдю.

– Господа, полагаю, вы будете полностью согласны с тем, чтобы направить Дюдю, как только что предложил наш выдающийся коллега господин Марион, поздравительную ноту.

– Господа, опираясь на некоторые пункты доклада, можно утверждать, что поведение сотрудников, находящихся в подчинении Амадиса Дюдю, просто неслыханно. Думаю, мы не совершим ошибки, если урежем их оклад на двадцать процентов.

– А сэкономленную сумму можно будет перевести на счет господина Дюдю в качестве дополнения к подъемным.

– Господа, Дюдю, без сомнения, откажется от какого бы то ни было дополнительного вознаграждения.

– Полностью с вами согласен.

– Таким образом мы сэкономим дважды.

– Арлану мы тоже повышать не будем?

– Совершенно ни к чему. Этим людям все заменяет их безупречная совесть.

– Но остальным мы, разумеется, снизим.

– Господа, все решения будут зафиксированы секретарем в протоколе заседания. Надеюсь, повестка дня ни у кого не вызывает замечаний?

– Что вы скажете об этой ситуации?

– Она просто ошарашивает!

– Господа, заседание закрыто.