Текст книги "Осень в Пекине"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

III

Так уж заведено в природе, что маленькие дети, равно как и детеныши животных, начинают сосать все, что им попадет в рот; главное – научить их сосать в нужном месте.

Лорд Рэглан, «Табу инцеста», изд. Пайо, 1935, стр. 29

Анна обнаружил, что чемодан получился довольно увесистым. Стоило ли обременять себя таким количеством вещей сомнительной важности, вот в чем вопрос? Анна не стал на него отвечать – из чистого злорадства – и в результате оступился на последней ступеньке натертой лестницы. Нога его скользнула вперед, а правая рука взметнулась вверх и отправила чемодан в стеклянное окошко над входной дверью. Молниеносно вскочив, Анна успел выбежать на улицу и подхватить чемодан на лету. Поймав свой тяжеленный саквояж, он пошатнулся, натужился, шея его вздулась, и от воротника рубашки отлетела лучистая металлическая пуговка. (Эту рубашку он купил тому уже лет пять на какой-то благотворительной ярмарке.) Узел галстука мгновенно ослаб и распустился. Все надо было переделывать. Анна подобрал чемодан, напряг последние силы и бросил его через разбитое окно обратно; затем, пятясь, взбежал на крыльцо, проскочил в дверь и поймал чемодан на нижней площадке; задом-наперед он влетел на первые десять ступенек и тут только облегченно вздохнул: галстук снова плотно облегал шею, а пуговка ласково щекотала кадык.

Во второй раз Анна вышел из дома вполне благополучно и повернул в ту сторону, куда вел его тротуар.

Рошель тоже готовилась покинуть свою квартиру. Она очень спешила, надеясь примчаться на вокзал до того, как кондуктор нажмет на спусковой крючок сигнального пистолета. В целях экономии на государственных железнодорожных линиях использовали старый подмоченный порох, а чтобы выстрел прозвучал приблизительно в нужное время, на гашетку давили за полчаса до намеченного отправления. К несчастью, иногда пистолет выстреливал сразу. Рошель потратила уйму времени на то, чтобы одеться в дорогу. Результат вышел совершенно ошеломляющий.

Между полами распахнутого легкого пальто из ворсистой кудрявой шерсти проглядывало очень просто скроенное платье цвета молодой липы. Икры были затянуты в тонкие нейлоновые чулки, а изящная ступня уютно пряталась в башмачок из рыжей кожи с металлической отделкой по краю. Чемодан следовал за ней на некотором отдалении; его тащил младший братишка. Он добровольно вызвался проводить сестру, и в благодарность она доверила ему столь ответственное задание.

Неподалеку от дома зиял черный зев метро, засасывающий неосторожных пешеходов. Время от времени происходило обратное движение, и чудовище натужно изрыгало горстку бледных, помятых пассажиров, еще хранивших на одежде тошнотворный запах его утробы.

Рошель повертела головой в надежде найти такси: самая мысль о метро повергала девушку в ужас. Только что на ее глазах страшная пасть, причмокивая, всосала пятерых, трое из которых были деревенскими, что явствовало из их тяжелых корзин с гусями. Рошель зажмурилась, пытаясь совладать с собой. На улице не наблюдалось ни одного такси. Поток различного рода авто-мобилей и -бусов стекал по покатой мостовой, вызывая неодолимое головокружение. Окончательно утратив надежду, Рошель уже готова была отдаться во власть роковой лестницы, но братишка подоспел вовремя и схватил ее за подол. Платье поднялось выше колен, обнажив дивные ляжки, и несколько человек упало без чувств. Рошель отодвинулась от опасной ступеньки и благодарно поцеловала брата. К счастью, случилось так, что тело одного из упавших чуть не угодило под колеса пустого такси. Шины побледнели, машина стала.

Рошель кинулась к таксисту, протянула ему адрес, подхватила на лету чемодан, брошенный братом. Мальчик глядел ей вслед, а она посылала ему воздушные поцелуи сквозь заднее стекло, на котором болтался макабровый плюшевый мопс.

Железнодорожный билет, купленный Анжелем накануне, был отмечен рядом важных обозначений. К тому же все, что сообщили Рошель по очереди пятеро служащих, странным образом совпало с тем, что она прочла в расписании и на указателях. Так она без особого труда нашла свое купе. Анна был уже там и устраивал чемодан в багажную сетку; по лицу его струился пот. Он успел снять пиджак, и Рошель имела возможность полюбоваться его могучими бицепсами, выпиравшими сквозь полосатый поплин шерстяной рубашки. Анна поздоровался, поцеловал ей руку, и глаза его радостно заблестели.

– Как замечательно, что вы пришли вовремя!

– Я всегда прихожу вовремя, – сказала Рошель.

– Это странно, ведь вы не привыкли работать.

– О, я надеюсь, что привыкну не скоро.

Она все еще держала в руке чемодан, и Анна поспешил помочь ей:

– Простите, я загляделся на вас...

Рошель улыбнулась: оправдание пришлось ей по вкусу.

– Анна...

– Да?

– Мы долго будем путешествовать?

– Очень долго. Нам надо пересесть на корабль, потом снова на поезд, а потом на машине ехать через пустыню.

– Это просто великолепно! – сказала Рошель.

– Это более чем великолепно. Они сели рядом.

– Анжель уже пришел, – сказал Анна.

– А-а!

– Он отправился купить чего-нибудь почитать и поесть.

– Как можно думать о еде, когда мы наконец вместе?.. – тихо проговорила Рошель.

– На него это действует несколько иначе, чем на нас.

– Он очень хороший, – сказала Рошель, – но совсем не поэтичный.

– Анжель немножко влюблен в вас.

– В таком случае он не должен думать о еде.

– Боюсь, он не ради себя об этом думает, – сказал Анна. – Хотя, может, и ради себя. Не знаю.

– А я ни о чем вообще думать не могу, кроме как об этом путешествии... с вами...

– Рошель... – сказал Анна совсем тихо:

– Анна...

– Мне так хочется вас поцеловать...

Рошель ничего не ответила, но слегка отстранилась.

– Вы все испортите. Вы такой же, как остальные мужчины.

– А вам бы понравилось, если бы я сказал, что вы меня совсем не волнуете?

– Вы не поэтичны... – в голосе ее прозвучало разочарование.

– Невозможно быть поэтичным с такой красавицей, – сказал Анна.

– Значит, вы готовы целоваться с любой смазливой дурой? Выходит, я не ошиблась.

– Не будьте такой, Рошель.

– Какой «такой»?

– Букой.

Она снова придвинулась, но дуться не перестала.

– Я не бука.

– Вы прелесть.

На самом деле Рошель только и ждала, чтобы Анна ее поцеловал, но хотела сперва подразнить его. Нельзя же позволять все с первого раза.

Анна не прикасался к ней, боясь перегнуть палку. Лучше повременить, успеется. К тому же она такая чувствительная, такая нежная. Такая юная. И очень трогательная... Нельзя целовать ее в губы, это будет выглядеть вульгарно. Надо просто приласкать ее, коснуться губами виска, может быть, глаз. Где-нибудь поближе к уху. Но сначала надо обнять ее за талию.

– И ничуть я не прелесть, – Рошель сделала вид, что собирается сбросить руку Анны.

Он почти не настаивал. Если бы она и впрямь хотела его оттолкнуть, она бы добилась этого без малейшего усилия.

– Я вам неприятен? – спросил Анна. Но Рошель не хотела его отталкивать.

– Почему неприятен? Просто вы такой же, как и все остальные.

– Это неправда.

– Я наперед знаю, что вы будете делать.

– Ошибаетесь. Я не буду вас целовать, если вы сами этого не хотите.

Рошель ничего не сказала и опустила глаза. Губы Анны почти касались ее волос, он шептал ей что-то в самое ухо; она чувствовала его дыхание, легкое и осторожное... И снова отстранилась.

Анне это не понравилось. Ведь тогда, в машине, она позволила целовать себя взасос. И не ломалась. А тут вдруг: не подступись. Не давить же людей всякий раз, когда хочешь поцеловать девицу... Чтобы привести ее в боевую готовность. Он нарочно придвинулся ближе, запрокинул ей голову и запечатлел поцелуй на розовой щечке. Почти воздушный поцелуй. Рошель изобразила некоторое сопротивление, но быстро сдалась.

– Не так, – прошептала она.

– Я побоялся сделать вам неприятно, – еле слышно выдохнул Анна.

Рошель повернула голову и подставила ему губы. И даже укусила, играя. Ну и что, что он такой большой. Все равно не мешает поучить его немного. Она услышала шорох в дверях и, не меняя положения, скосила глаза. В коридоре мелькнула удаляющаяся спина Анжеля.

Рошель гладила Анну по волосам.

IV

...Этими штуковинами я впредь буду пользоваться реже, а то от них с души воротит.

Борис Виан, «Неопубликованные мысли»

Ехал по дороге профессор Жуйживьом. Ехал на собственной машине, потому что отправился в Экзопотамию своим ходом. Воплощение этого хода граничило с невозможным, бросая вызов самым смелым описаниям. Одно из них подняло перчатку, и вот что из этого вышло:

справа спереди – колесо,

спереди слева – колесо,

слева сзади – колесо,

сзади справа – колесо,

а посредине, в плоскости, расположенной под углом в 45° к основной плоскости, заданной центрами трех колес (и в которой временами оказывалось четвертое колесо тоже), находилось пятое, которое сам Жуйживьом именовал рулем. Под действием последнего предыдущие четыре временами действовали вполне слаженно, что, впрочем, не удивительно.

Внутри передвижного устройства между чугунными и листовыми перегородками крутилось великое множество других колес, назвать точное количество которых невозможно, не перепачкав пальцы смазкой.

В числе прочих составляющих можно было отметить также железо, ткань, фары, масло, казенное горючее, радиатор, задний (так сказать) мост, пищащие поршни, шатуны, коленчатый вал, черт знает что еще и студента-медика, который сидел подле Жуйживьома и читал одну очень хорошую книжку: «Жизнь Жюля Гуффе»[27]27
  Жюль Гуффе (1807—1877) – известный французский кулинар, автор популярной поваренной книги, упоминающейся в романе «Пена дней».


[Закрыть], написанную Жаком Лустало[28]28
  Жак Лустало – он же Майор, традиционный персонаж Б. Виана; о нем см. статью о жизни и эпохе Б. Виана.


[Закрыть] и Николя[29]29
  Николя – повар из «Пены дней».


[Закрыть]. Диковинное хитроумное устройство, созданное на основе корнерезки, ежесекундно фиксировало скорость всего механизма в целом, а Жуйживьом следил за стрелкой, с ним соединенной.

– Нехило шпарим, – сказал практикант, поднимая глаза. Он отложил книгу в сторону и достал из кармана другую.

– Это точно, – согласился Жуйживьом. Его желтая рубашка радостно сияла в лучах солнца, заглядывавшего им прямо в лицо.

– К вечеру будем, – сказал практикант, быстро пролистывая новую книжку.

– Неизвестно... – ответил Жуйживьом. – Пока что мы еще далеко. А препятствия могут умножаться.

– Умножаться на что? – спросил практикант.

– Ни на что.

– Тогда их не будет вовсе, – сказал практикант, – потому что если что-то помножить на ничто, то ничто и получится.

– Вы мне осточертели, – сказал Жуйживьом. – Где вы это вычитали?

– В этой книге, – сказал практикант, показывая «Курс арифметики» Браше и Дюмарке.

Жуйживьом выхватил книгу из рук студента и вышвырнул ее вон. «Арифметика» шлепнулась в кювет, разбросав вокруг фонтаны светящихся искр.

– Ну вот, – захныкал практикант, – Браше и Дюмарке теперь погибли. – Он горько заплакал.

– Ничего, не впервой, – сказал Жуйживьом.

– А вот и нет! Браше и Дюмарке... их все любят. Я знаю, вы нарочно на них порчу наводите. Между прочим, это подсудное дело.

– А колоть стрихнин ни в чем не повинному стулу – это не подсудное дело? – строго спросил профессор.

– Это был не стрихнин, – зарыдал практикант. – Это была метиленовая синь.

– Да какая, к черту, разница! – рявкнул Жуйживьом. – И вообще, кончайте меня доставать, а не то вам же хуже будет. Учтите, я очень злой, – и он засмеялся.

– Это правда, что вы злой, – сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. – Вы старый, гнусный тип.

– Я умышленно стал таким, – сказал Жуйживьом. – Это месть. Потому что Хлоя умерла[30]30
  Потому что Хлоя умерла... – Имеются в виду события, описанные в «Пене дней».


[Закрыть].

– О, постарайтесь не думать об этом, – сказал практикант.

– Не могу не думать.

– Тогда почему вы всегда носите желтые рубашки?

– Не ваше дело, – сказал Жуйживьом. – Пятнадцать раз на дню я повторяю одно и то же, а вы опять за свое.

– Терпеть не могу эти желтые рубашки. С ума можно спятить – смотреть на них с утра до вечера.

– Лично я их не вижу, – сказал Жуйживьом.

– Вы не видите. А мне каково?

– На вас мне плевать. Вы ведь подписали контракт, не так ли?

– Это что, шантаж?

– Да нет, какой еще шантаж! По правде говоря, вы мне нужны.

– Медицине от меня никакой пользы.

– Это точно: пользы никакой, один только вред, – согласился Жуйживьом. – Но мне нужен крепкий парень крутить пропеллер на авиамоделях.

– Крутить пропеллер несложно, – сказал практикант. – Вы могли бы взять кого угодно. Мотор обычно заводится с полоборота.

– Вы так думаете? Когда имеешь дело с двигателем внутреннего сгорания – согласен, с полоборота. Но я использую также каучуковые двигатели. Знаете, что это такое, – завести каучуковый двигатель в три тысячи оборотов?

Практикант заерзал на своем сиденье.

– Есть разные способы, – сказал он. – Дрелью это раз плюнуть.

– Дрелью нельзя. Пропеллер сломается.

Студент насупился, забившись в кресло. Плакать он уже перестал и только бурчал что-то.

– Чего? – спросил Жуйживьом.

– Ничего.

– Из ничего и выходит ничего, – заметил профессор.

Видя, что практикант отвернулся к окну и притворяется спящим, Жуйживьом снова засмеялся, прибавил газу и запел что-то веселое.

Солнце поменяло положение, и лучи его косо падали на автомобиль. Стороннему наблюдателю, помещенному в адекватные условия, машина могла бы показаться сияющей точкой на черном фоне – так умело Жуйживьом претворял в жизнь принципы ультрамикроскопии.

V

Корабль шел вдоль дамбы, набирая скорость и готовясь покинуть бухту. Он был доверху набит оборудованием и людьми для Экзопотамии и почти садился на дно, оказываясь в провале меж двух волн. Рошель, Анна и Анжель занимали на его борту три неудобные каюты. Коммерческий директор Робер Гундос де Хватай пока что воздержался от путешествия и должен был прибыть в Экзопотамию, когда строительство дороги будет закончено; в настоящее время он получал жалование, не меняя своего местонахождения.

Капитан метался по нижней палубе, ища рупор для отдания команд. Ему никак не удавалось прибрать его к рукам. Если корабль, не получив никаких команд, будет идти прежним курсом, то неизбежно разобьется о риф Волчок, известный своим коварством. Наконец капитан увидел рупор за сложенным канатом: тот притаился в засаде и ожидал, чтобы какая-нибудь чайка подлетела поближе. Схватив беглеца, капитан грузно затопал по коридору, вскарабкался на лестницу, оттуда на палубу и в конце концов очутился на капитанском мостике. Он успел как раз вовремя: корабль подходил к Волчку.

Высокие пенистые волны бежали одна за другой. Корабль медленно скользил по воде, правда не в том направлении, куда держал курс, что не способствовало увеличению скорости. Свежий ветер, пропитанный запахом йода и ихневмонов, метался в закоулках ушной раковины рулевого, производя звук, близкий к ре диез и нежный, как пение кулика.

Экипаж не спеша переваривал суп из морских гребешков, плавников, а также лап и хвостов; всю эту снедь капитан получал от правительства по специальному разрешению. Беспечные рыбы то и дело бились головой о корабельную обшивку, вызывая неослабный интерес у некоторых пассажиров, путешествовавших по морю впервые. В их числе оказались Олив и Дидиш. Олив была дочерью Марена, а Дидиш – сыном Карло. Марен и Карло составляли исполнительную бригаду, набранную Компанией для практического осуществления строительных работ. Были у технических исполнителей и другие дети, но они останутся до поры до времени где-нибудь в меандрах корабля, занятые созерцанием всевозможных предметов, являющихся частью корабля либо их самих. Сопровождал технических исполнителей старший мастер по имени Арлан[31]31
  ...старший мастер по имени Арлан. – Намек на Марселя Арлана (1899—1989) – французского писателя и критика, отказавшегося присуждать «Пене дней» литературную премию.


[Закрыть]. Большая сволочь.

Форштевень мял волны, как пестик – пюре: торговое назначение судна подразумевало весьма умеренную скорость. На зрителей тем не менее корабль производил элегантное впечатление – вероятно, вследствие того, что вода в море соленая, а соль, известное дело, очищает. Чайки, как водится, галдели не переставая и забавлялись, описывая вокруг грот-мачты крутые виражи. Затем они уселись рядком на четвертой рее – что вверху слева – полюбоваться, как баклан будет совершать пробный полет на спине.

В это время Дидиш как раз демонстрировал Олив хождение на руках. Это так смутило баклана, что он устремился ввысь, но, перепутав направление, со всего маху врезался головой в доски капитанского мостика. Раздался резкий звук удара. От боли баклан зажмурил глаза и выпустил из клюва струйку крови. Капитан обернулся и, пожав плечами, протянул ему свой грязный носовой платок.

Олив заметила упавшего баклана и побежала спросить, нельзя ли взять его на руки. Дидиш все еще ходил вниз головой. Он окликнул Олив, собираясь выкинуть очередное коленце, но девочки рядом не оказалось. Дидиш встал на ноги и непринужденно выругался; это было грубое, и все же не лишенное известных достоинств ругательство. Он побрел за Олив, но не особо спешил; женщины вечно паникуют без причины. Приблизительно через каждые два шага Дидиш шлепал по перилам грязной ладонью, извлекая из металла красивый вибрирующий звон. Ему даже захотелось спеть что-нибудь.

Капитан страшно любил, когда к нему приходили поболтать. Прежде всего потому, что терпеть не мог маячившую впереди скалу, а еще потому, что разговаривать с капитаном при исполнении строго запрещено. Он улыбнулся Олив. От его внимания не укрылось, что у нее стройные ноги, непослушные светлые волосы и облегающий свитер, а под ним два молодых бугорка, которыми младенец Иисус наградил девочку три месяца назад. Как раз в этот момент корабль поравнялся с Волчком, и капитан поднес рупор к губам, чтобы Олив и Дидиш, чья макушка уже показалась над железными ступеньками, могли на него полюбоваться. Он начал громко выкрикивать команды. Олив, правда, ничего не понимала, а у баклана и без того смертельно болела голова.

Капитан опустил рупор и с довольной улыбкой глянул на детей.

– Кого вы зовете? – спросила Олив.

– Зови меня просто «капитан», – ответил капитан.

– Но вы сами кого зовете? – снова спросила Олив.

– Потерпевшего кораблекрушение, – объяснил капитан. – Он сидит на Волчке.

– А что такое Волчок, капитан? – спросил Дидиш.

– Это большущая скала.

– Он что, всегда там? – спросила Олив.

– Кто?

– Потерпевший, – объяснил Дидиш.

– Разумеется, – ответил капитан.

– А почему? – спросила Олив.

– Потому что дурак, – сказал капитан. – И еще потому, что спасать его слишком рискованно.

– Он что, кусается? – предположил Дидиш.

– Нет. Просто он заразный.

– А что с ним?

– Никто не знает, – сказал капитан.

Он снова поднес рупор к губам и заорал с такой силой, что морские катера отнесло на целый кабельтов, точно мух порывом ветра.

Олив и Дидиш стояли, облокотясь на поручни, и следили за огромными медузами, которые, вращаясь, закручивали целые водовороты и ловили в них зазевавшихся рыб; этот способ изобрели австралийские медузы, наведя страх на все побережье.

Капитан поставил рупор и с интересом наблюдал, как ветер разделяет белым пробором волосы Олив. Временами юбка ее взлетала выше колен и, плещась на ветру, прилипала к бедрам.

С огорчением обнаружив, что никто не обращает на него внимания, баклан жалобно застонал. Тогда Олив вспомнила, зачем пришла, и обернулась к несчастной птице.

– Капитан, – сказала она, – можно мне ее поднять?

– Натурально, – ответил капитан, – если не боишься, что она тебя укусит.

– Так ведь птицы не кусаются.

– Ха-ха-ха! – сказал капитан. – Это непростая птица.

– Что же она тогда такое? – спросил Дидиш.

– Понятия не имею, – сказал капитан. – А это лишь доказывает, что птица ваша непростая, потому как простых птиц я всех знаю наперечет: есть, к примеру, сорока; есть воронка, есть муховертка и сеница ока; а то еще ястребинка, кильватер прибрежный, швартовка, кантор, ракушечник; есть шлюз, клев, сорокопят, глупарь или курвопадка; я уж не говорю про каких-нибудь чаек или курицу обыкновенную, которая на латыни называется «cocotta depilantus».

– Обалдеть! – разинул рот Дидиш. – Сколько вы всего знаете!

– Еще бы, я учился, – сказал капитан.

Олив тем временем взяла баклана на руки и баюкала, нашептывая ему в утешение всякие глупости. А он, довольный, зарылся в собственные перья и мурлыкал, как тапир.

– Смотрите, капитан, он совсем не страшный, – сказала девочка.

– Значит, это ястребинка, – уверенно сказал капитан. – Все ястребинки – очень милые птички, можете не сомневаться.

Баклан был польщен и придал своей голове изысканную и благородную позу. Олив погладила его.

– Когда мы приплывем, капитан? – спросил Дидиш, который тоже любил птиц, но не так чтобы очень.

– Далеко еще, плыть да плыть. А куда вы, собственно, путь держите?

– В Экзопотамию, – сказал Дидиш.

– Ишь ты, конец неблизкий, – заметил капитан. – Прибавлю-ка я оборотов по такому случаю.

Он исполнил обещанное, и Дидиш поблагодарил его.

– Родители-то ваши что, тоже здесь? – спросил капитан.

– Да, – ответила Олив. – Карло – это папа Дидиша, а мой отец – Марен. Мне уже тринадцать лет, а Дидишу тринадцать с половиной.

– Угу, понятно, – сказал капитан.

– Наши папы оба будут строить там железную дорогу.

– А мы просто едем с ними.

– Везет же вам, – сказал капитан. – Если б я мог, тоже поехал бы с вами. Осточертел мне этот корабль!

– Разве быть капитаном не классно?

– Какое там классно! Все равно что старшим мастером.

– Арлан – большая сволочь, – убежденно заявил Дидиш.

– Не говори так, тебя будут ругать, – остановила его Олив.

– Да я никому не скажу, – заверил капитан. – Мы же тут все свои парни. – И он погладил Олив по заднице.

Она была страшно горда тем, что ее сочли своим парнем, и жест капитана восприняла как выражение дружбы, принятое между мужчинами. Капитан же побагровел лицом.

– Тогда поехали с нами, – предложил Дидиш. – Они наверняка будут вам рады.

– Да-да, вот будет здорово, – обрадовалась Олив. – Вы будете рассказывать нам пиратские истории, мы устроим настоящий морской бой.

– Прекрасная идея! – сказал капитан. – А ты уверена, что выдержишь?

– Я понимаю, – сказала Олив, – но потрогайте мои мускулы.

Капитан притянул ее к себе и стал ощупывать ей плечи.

– Сойдет, – с трудом выговорил он.

– Но она же девчонка, – сказал Дидиш. – Она не может драться.

– Откуда ты взял, что она девчонка? – спросил капитан. – Вот из-за этих двух фитюлечек?

– Каких еще фитюлечек? – не понял Дидиш.

– Да вот этих, – и капитан потрогал Олив.

– Не такие уж они фитюлечки, – сказала Олив и, отложив в сторону заснувшего баклана, выпятила для наглядности грудь.

– Да, действительно, – пробормотал капитан, – не такие уж фитюлечки... – Он подозвал ее жестом. – Если ты будешь каждое утро за них тянуть, – сказал он, понизив голос, – они вырастут еще больше.

– Как это? – удивилась Олив.

Дидишу не нравилось, что капитан стал таким красным и что на лбу у него выперли вены, и он смущенно отвел глаза.

– Вот так... – сказал капитан.

Дидиш услышал, как Олив заплакала, потому что капитан ее ущипнул. Она вырывалась, но он держал ее крепко и делал ей больно. Тогда Дидиш схватил рупор и изо всех сил дал капитану по морде. Тот выпустил Олив и принялся ругаться.

– А ну пошли отсюда, малявки! – заорал он.

На лице его осталась вмятина от удара. У Олив по щекам катились крупные слезы; она держалась за грудь в том месте, где ее ущипнул капитан. Девочка стала спускаться по железной лестнице, Дидиш бросился за ней. Он был вне себя от гнева и обиды, но не понимал, почему. Лишь смутно чувствовал, что его обвели вокруг пальца. Баклан перелетел через их головы и шмякнулся на палубу: пинком ноги капитан выкинул его из рубки. Олив присела и подобрала птицу. Девочка все еще плакала. Дидиш обнял ее за шею, откинул желтые волосы, прилипшие к мокрому лицу, и так нежно, как только умел, поцеловал в щеку. Олив перестала плакать, взглянула на него и опустила глаза. Она прижимала к себе баклана, а Дидиш прижимал ее.