Текст книги "Осень в Пекине"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

XII

Луиза:

– Да..

Франсуа де Кюрель, «Львиная трапеза», изд. Г. Грес, акт 4, сцена 2, стр. 175

Профессор Жуйживьом бросил вокруг себя прямолинейный взгляд. Кажется, все в порядке. Только тело практиканта на операционном столе продолжало кое-где лопаться и пузыриться. Убрать его – и все. В углу стоял внушительных размеров оцинкованный бак. Жуйживьом подкатил к нему операционный стол, скальпелем рассек ремни и вытряхнул в бак тело. Вернувшись к этажерке, уставленной бутылками и склянками, профессор выбрал две из них и вылил содержимое на разлагающиеся останки практиканта. Затем открыл окно и покинул помещение.

Очутившись в своей комнате, профессор сменил рубашку, пригладил перед зеркалом волосы, проверил, в порядке ли бородка, и начистил ботинки. Он открыл шкаф, нащупал стопку желтых рубашек и бережно перенес их в комнату Анжеля. Потом, не возвращаясь к себе и не оборачиваясь, без тени волнения, спустился вниз. Он вышел через черный ход, около которого его ждала машина.

Анна работал у себя, а Дюдю диктовал Рошель письма. Услышав шум мотора, все трое вздрогнули и высунулись из окон. Но шум доносился с другой стороны. Заинтригованные, они спустились на первый этаж. Впрочем, Анна тотчас поднялся, опасаясь получить от Дюдю нагоняй за то, что отвлекается от работы в рабочее время. Прежде чем совсем уехать, Жуйживьом сделал круг. Сквозь скрежет зубчатых колес он не расслышал, что кричал ему Амадис, поэтому ограничился тем, что помахал ему рукой и на предельной скорости рванул через ближайшую дюну. Послушные колеса плясали по песку, разбрасывая вокруг фонтаны желтой пыли. Солнце превращало эти фонтаны в дивные песчаные радуги, которые доставляли Жуйживьому небывалое наслаждение своей безудержной многоцветностью.

На вершине холма профессор едва не столкнулся со взмыленным велосипедистом, одетым в форменную блузу табачного цвета и тяжелые, подбитые гвоздями башмаки, над верхним краем которых выглядывали носки из серой шерсти. Облачение велосипедиста дополняла форменная фуражка. Это был инспектор, посланный арестовать Жуйживьома.

Поравнявшись с велосипедистом, Жуйживьом дружески помахал ему рукой, потом стремительно съехал по склону.

Он смотрел на окружающий его пейзаж, будто нарочно созданный для запуска самолетов, и даже чувствовал в руках бешеную дрожь «Пинга-903» в тот момент, когда тот готов был вырваться из его объятий и совершить единственный в своей самолетной жизни счастливый полет.

«Пинг» пошел на слом, Баррицоне и практикант тихо гнили, а он, Жуйживьом, убегал из-под носа инспектора, который явился по его душу потому лишь, что в правой колонке списка у него значилось на одно имя больше – или же не хватало одного имени в левой колонке.

Жуйживьом старался объезжать пучки лоснящейся травы, чтобы не нарушать гармонию округлых линий, царившую в пустыне, – гармонию без теней, потому что солнце вечно висело в зените, но еле грело, пассивное и ленивое. Несмотря на большую скорость, профессор почти не чувствовал ветра, и если бы не шум мотора, тишина, окружавшая его, была бы совершенной. Подъемы, спуски. Ему нравилось срезать дюны наискосок. Черная зона надвигалась с капризной прихотливостью, то внезапно и резко, то медленно и неуловимо, в зависимости от того, какое направление задавал профессор своему передвижному механизму. На секунду он закрыл глаза. Вот она, черная зона. В последний миг профессор крутанул руль на четверть оборота и отдалился от нее по широкой кривой, очень точно повторявшей изгиб его мысли.

Профессорский взгляд зацепился за два маленьких силуэта, и Жуйживьом узнал Олив и Дидиша. Они играли во что-то, присев на корточки. Профессор прибавил скорость и резко затормозил около детей.

– Здравствуйте, – сказал он, выходя из машины. – Во что играем?

– Ловим люмиток... – сказала Олив. – У нас их уже миллион.

– Миллион двести двенадцать, – поправил Дидиш.

– Вот и чудно, – сказал доктор. – Ничем не болеем?

– Нет, – сказала Олив.

– Не особенно... – отметил Дидиш.

– Что с тобой? – спросил Жуйживьом.

– Дидиш проглотил люмитку.

– Как же ты так, балбес? – сказал профессор. – Они ведь грязные. Зачем ты это сделал?

– Так просто, – сказал Дидиш. – Посмотреть, что будет. Не такая уж это гадость.

– Он совсем спятил, – доложила Олив. – Я не хочу больше выходить за него замуж.

– Ты совершенно права... – заверил ее профессор. – Вдруг он и тебя заставит люмиток глотать, а?

Он потрепал девочку по светлым волосам. Под солнечными лучами они выгорели отдельными прядями, а блестящая кожа покрылась ровным темным загаром. Присев перед корзиной с люмитками, дети в напряженном ожидании смотрели на профессора.

– Ну что же, будем прощаться? – сказал Жуйживьом.

– Вы разве уезжаете? – спросила Олив. – А куда?

– Я и сам не знаю. Поцеловать-то тебя можно?

– Только без глупостей!.. – предупредил мальчик. Жуйживьом расхохотался.

– Ты что, боишься? Это потому, что она передумала выходить за тебя замуж и может теперь уехать со мной?

– Вот еще! – возмутилась Олив. – Вы слишком старый.

– Ей другой нравится, – сказал Дидиш. – Тот, у которого собачье имя.

– А вот и нет! – возразила Олив. – Глупости какие. Тот, у кого собачье имя, его зовут Анна.

– А тебе больше нравится Анжель? – спросил Жуйживьом.

Олив залилась краской и потупилась.

– Она просто дура, – сказал Дидиш. – Тот тип тоже слишком стар. Будет он возиться с какой-то сопливой девчонкой!

– А ты ведь не намного старше ее, – сказал профессор.

– Я старше на целых шесть месяцев, – гордо заявил Дидиш.

– Ах, вот оно что... – сказал Жуйживьом. – Ну тогда... – Он наклонился и поцеловал Олив. Потом он поцеловал еще и Дидиша, которого это слегка удивило.

– До свидания, доктор, – сказала Олив. Жуйживьом сел за руль. Дидиш наконец поднялся и стал рассматривать машину.

– Можно мне порулить немного? – спросил он.

– В другой раз, – сказал Жуйживьом.

– А куда вы едете? – спросила Олив.

– Туда... – Жуйживьом неопределенно махнул в сторону черной зоны.

– Ух ты! – сказал мальчик. – Отец обещал, что если я хоть раз переступлю границу этой зоны, он меня выдерет!

– И мой тоже, – закивала Олив.

– А вы ни разу не пытались туда попасть? – спросил профессор.

– Ну, вам-то мы можем сказать... Пытались, конечно, но ничего там не увидели...

– Как же вы выбрались?

– Олив туда не входила. Она держала меня.

– Смотрите, больше так не делайте, – предостерег профессор.

– Да там и нет ничего интересного, – сказала Олив. – Ничегошеньки не видать. Ой, смотрите, кто это там?

Дидиш поглядел вдаль:

– Похоже, велосипедист.

– Я поехал, – сказал Жуйживьом. – Прощайте, дети. Он еще раз поцеловал Олив. Она охотно позволяла это делать, если ее целовали нежно.

Оживший мотор визгливо завыл; профессор с места врубил скорость. У подножия дюны машина фыркнула и разом махнула через хребет. Теперь Жуйживьом не менял направления. Уверенной рукой он сжимал руль, нога упрямо давила на газ. Ему казалось, что он мчится прямо на стену. Черная зона приближалась и росла, загораживая собою все. Внезапно машину накрыл тяжелый ледяной мрак. В том месте, где это произошло, в черной стене осталась вмятина, мало-помалу затянувшаяся. Как смятая резина медленно принимает изначальную форму, так и непроницаемая стена постепенно восстановила свою ровную и гладкую поверхность. Только двойной след шин напоминал о том, что здесь только что проехал доктор Жуйживьом.

Велосипедист соскочил на землю в нескольких метрах от детей, следивших за его приближением, и подошел, ведя велосипед за руль. Колеса увязали в песке по самые ободья, и никелированные детали успели отшлифоваться до ослепительного блеска.

– Здравствуйте, дети, – сказал инспектор.

– Здравствуйте, месье, – ответил Дидиш.

Олив придвинулась ближе к мальчику. Ей не понравилась фуражка велосипедиста.

– Вы тут не видели человека по имени Жуйживьом?

– Видели, – сказал мальчик, но Олив пихнула его локтем.

– Сегодня – не видели, – сказала она.

Дидиш открыл было рот, но Олив опередила его:

– Он уехал вчера, чтобы сесть на автобус.

– Не городи ерунду, – сказал инспектор. – С вами только что был человек. У него машина.

– А, это молочник, – сказала Олив.

– Хочешь сесть в тюрьму за вранье? – спросил инспектор.

– Я не хочу с вами разговаривать, – сказала Олив. – И ничего я не вру.

– А ну говори, кто это был, – повернулся инспектор к Дидишу. – Если скажешь, подарю тебе мой велосипед.

Дидиш посмотрел на Олив, потом на велосипед. Олив выглядела недовольной, но велосипед так заманчиво блестел.

– Это был... – начал Дидиш.

– Это был один из инженеров, – выпалила Олив. – Тот, у которого собачье имя.

– Вот как? – сказал инспектор. – У которого собачье имя, правда? – С грозным видом он подступил к Олив. – Я только что видел его в гостинице, маленькая дрянь.

– А вот и нет! Это был он! – заупрямилась Олив. Инспектор поднял руку, будто собирался ее ударить, и девочка инстинктивно заслонилась локтем. От этого жеста выступили вперед ее маленькие круглые грудки, а у инспектора было хорошее зрение.

– Ну что ж, я знаю другой способ, – сказал он.

– Вы мне надоели, – сказала Олив. – Все равно это был один из инженеров.

Инспектор придвинулся ближе.

– Держи мой велосипед, – сказал он Дидишу. – Можешь покататься.

Дидиш посмотрел на Олив. Вид у нее был испуганный.

– Оставьте ее в покое. Не трогайте ее, – сказал мальчик, оттолкнув велосипед, который инспектор успел сунуть ему в руки. – Я не хочу, чтобы вы дотрагивались до нее. Все лезут потрогать ее и поцеловать. Мне это уже осточертело. Это моя подружка, а не ваша, в конце концов, и если вы начнете к ней приставать, я сломаю ваш велосипед.

– Ишь ты, – сказал инспектор. – Ты тоже захотел в тюрьму?

– Ну был у нас тут профессор, – решился Дидиш. – Теперь я вам все сказал. Оставьте Олив в покое.

– Я оставлю ее в покое, если сочту это нужным, – сказал инспектор. – Она заслужила того, чтобы сесть за решетку. – И он схватил Олив за плечи.

Дидиш размахнулся ногой и изо всех сил пнул колесо в то место, откуда расходятся спицы. Лязгнуло железо.

– Пустите ее, – повторил мальчик, – или я вам тоже пинков надаю.

Инспектор выпустил Олив и стал от гнева, весь красный. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда здоровенный эгализатор.

– Если ты не перестанешь, я выстрелю, – предупредил он.

– А мне плевать, – сказал мальчик.

Олив бросилась между инспектором и Дидишем.

– Если вы застрелите его, – закричала она, – я подниму такой шум, что вы умрете. Оставьте нас в покое, мерзкий старый шпик! Убирайтесь вон с вашей идиотской фуражкой! Вы гадкий, гнусный, вы не посмеете меня тронуть. Попробуйте только суньтесь, я искусаю вас.

– Тогда вот что я сделаю, – сказал инспектор, – я застрелю вас обоих, а потом буду трогать тебя, сколько захочу.

– Ах вы поганый старый фараон! – вскричала Олив. – Это так-то вы выполняете свой долг! Вашей жене и дочери нечем гордиться. Только и умеете вы, полицейские, что в людей стрелять. Все, на что вы способны, это старушек и детей через улицу переводить. Или раздавленную собачку с мостовой подобрать. Но со всеми вашими эгализаторами и фуражками вы не можете сами арестовать одного несчастного профессора Жуйживьома!

Инспектор задумался, сунул эгализатор обратно в карман и отвернулся. Постояв с минуту, он поднял велосипед. Переднее колесо уже не крутилось. Оно было все искорежено. Инспектор ухватился за руль и оглядел песок под ногами. На нем явственно отпечатались следы профессорской машины. Инспектор покачал головой и посмотрел на детей. Вид у него был смущенный. Мгновение спустя он уже шел в том направлении, где исчез профессор.

Олив и Дидиш остались на прежнем месте. Оба были сильно напуганы. Они провожали глазами инспектора, который удалялся от них, взбираясь на холмы, спускаясь в низины и таща за собой ненужный велосипед; он все уменьшался. Шел он ровным шагом, не сбавляя скорости, никуда не сворачивая с двойной колеи, проложенной профессором; потом глубоко вздохнул и вошел в черную зону. Красное стеклышко на крыле велосипеда мелькнуло напоследок и потухло, точно глаз, припечатанный ударом кулака.

Олив сорвалась с места и бросилась к отелю, Дидиш побежал следом. Он звал ее, но она плакала и не обращала внимания. Коричневая корзина с копошащимися в ней люмитками осталась стоять на песке. Олив часто спотыкалась, потому что глаза ее не видели и думали о другом.

XIII

Аббат Грыжан и Анжель ждали под крышей Атанагоровской палатки. Археолог оставил их ненадолго, а сам отправился на поиски бронзовой девушки.

Первым спокойствие нарушил Грыжан.

– Вы все еще пребываете в своем дурацком умонастроении? – спросил он. – В сексуальном смысле, я хочу сказать.

– О, вы бесконечно правы, что жаждете дать мне хорошего пинка, – сказал Анжель. – То, чего я хотел, – отвратно. Но я в самом деле хотел этого, потому что моей физической оболочке теперь нужна женщина.

– В добрый час! – сказал аббат. – Вот это я понимаю. Нет ничего проще: займитесь малышкой, которая сейчас придет.

– Да-да, займусь, – сказал Анжель. – Просто в моей жизни был момент, когда я этого не мог. Я непременно хотел любить женщину, с которой в первый раз лягу в постель.

– И вам это удалось?

– Удалось, – сказал Анжель, – только я не вполне уверен, потому что у меня дважды создавалось такое впечатление с тех пор, как я люблю Рошель.

– Какое впечатление? – спросил Грыжан.

– Впечатление, что я знаю, – сказал Анжель, – что я уверен. Что я уверен в том, что надо делать. Что я знаю, зачем живу.

– И зачем же вы живете? – спросил Грыжан.

– Я не в состоянии это объяснить. Это очень трудно выразить, если не привык выражаться словами.

– Вернемся к началу, – предложил Грыжан. – Вы меня вконец запутали, и я, признаться, потерял нить. Это совсем мне не свойственно. Или, может, я не Грыжан? Итак?..

– Дело в том, – начал Анжель, – что я любил одну женщину. Для нас обоих это было впервые. Тогда у меня все получилось, я вам уже говорил. Теперь я люблю Рошель. Не так давно. А она... Она ко мне бесчувственна...

– Не употребляйте столь тоскливых оборотов, – сказал Грыжан. – Вы не можете этого знать.

– Но она спит с Анной. Он ее изнашивает. Он ее корежит. Он ее разрушает. Он это делает с ее согласия и вовсе не преднамеренно. Только что это меняет?

– Это многое меняет, – сказал Грыжан. – Ведь вы не злитесь из-за этого на Анну?

– Нет, не злюсь, и все же постепенно перестаю его любить. Он слишком долго ею пользуется, а вначале говорил, что ему на нее плевать.

– Знакомая история, – сказал аббат. – А потом они берут да и женятся на них.

– Он уже не женится на ней. В общем, она меня не любит, а я ее люблю, но вижу, что ее песенка спета.

– Да нет, она еще ничего. Несмотря на ваши тошнотворные описания.

– Этого недостаточно. Мне все равно, что когда-то, до нашей встречи, она была лучше. Невыносимо видеть теперешнюю ее деградацию, которая происходит без моего участия.

– Помилуйте, но ведь и с вашим участием эта деградация непременно произошла бы.

– Нет, не произошла бы. Я ведь не монстр какой-нибудь. Я бы отпустил ее, не доведя до разрушения. И сделал бы это не для себя – для нее. Чтобы она могла найти себе еще кого-нибудь. Ведь у женщин нет ничего, кроме формы, чтобы сцапать мужчину.

– Ох, вы меня сегодня уморите, – сказал аббат. – Цапают людей только крокодилы.

– Крокодилиц я не беру в расчет. Видите ли, – сказал Анжель, – если я говорю «женщина», то имею в виду красивую женщину. Остальные, то есть крокодилицы, обитают за пределами этого мира.

– Но как эти несчастные находят себе мужчин?

– Так же, как расходятся рекомендуемые врачами медикаменты. Никакой рекламы, лишь совет лечащего доктора. Эти товары иначе не продашь; кто-то кому-то шепнет на ухо, вот и все. Дурнушки выходят замуж только за тех, кто их хорошо знает. Или, возможно, могут свести с ума своим запахом. Или чем-то в этом роде. А может, лентяй какой на них позарится.

– Все это ужасно, – сказал аббат. – Вы открываете мне такие подробности, которые из-за моей безгрешной жизни и долгих медитаций были от меня сокрыты. Должен признаться, что священник – это особая статья. Женщины сами его находят и, в сущности, достаточно просто сделать выбор. Но они все дурнушки, и вам ничего другого не остается, как не грешить. Проблема разрешается сама собой. Остановите меня, потому что я начинаю путаться.

– Так вот к чему я все это говорил, – продолжал Анжель. – Красивую женщину надо бросать или же предоставлять ей свободу прежде, чем она растратит себя целиком. В отношениях с женщинами я всегда придерживался этого правила.

– Только не все женщины согласятся, чтобы их бросали, – заметил Грыжан.

– Можно найти выход. Или вы делаете это с ее согласия, потому что некоторые понимают то, что я вам только что объяснил, и тогда вы живете в свое удовольствие, не теряя при этом ее. Или же есть другой способ – это быть с ней жестоким, и тогда она сама от вас уйдет. Но это грустный способ. Нужно помнить, что в тот момент, когда вы даете ей свободу, вы все еще любите ее.

– Вероятно, именно так вы и определяете, что женщина еще не до конца изношена? По тому, что вы все еще любите ее?

– Да, – сказал Анжель. – И в этом-то вся трудность. Вы не можете оставаться до конца безучастным. Вы бросаете ее по доброй воле и даже находите ей другого парня, но в тот момент, когда вы решаете, что все в порядке, вы начинаете ревновать.

Он замолчал. Аббат Грыжан обхватил голову руками и наморщил лоб в сосредоточенном раздумье.

– И так продолжается до тех пор, пока вы не найдете себе другую? – сказал он наконец.

– Нет. Даже найдя другую, вы продолжаете ревновать. И вынуждены страдать молча. Вы не можете не ревновать, потому что с той, первой женщиной, не дошли до конца. Всегда остается какая-то незавершенность. Но вы ни за что этим не воспользуетесь – если вы честный человек, конечно.

– Скорее, такой человек, как вы, – уточнил аббат, мало что понявший в этом сложном вопросе.

– Анна решил дойти до конца, – сказал Анжель. – Он не остановится, если его не остановить. После него уже ничего не останется.

– А если остановить, много ли останется? – спросил аббат.

Анжель ничего не ответил. Он побледнел: устал объяснять всем одно и то же. Они с аббатом сидели на кровати археолога. Анжель откинулся, заложив руки за голову, и уперся взглядом в плотную непроницаемую ткань палатки.

– Впервые в жизни, – сказал аббат, – я не сморозил ни единой глупости в течение такого большого промежутка времени. Хотел бы я знать, что происходит.

– Ничего, все в порядке, – сказал Анжель. – Вот она идет.

XIV

– Как объяснял мне Клод Леон, – говорил аббат, – эта негритяночка внутри точно из розового бархата.

Археолог кивал в ответ. Они с аббатом шагали впереди; за ними, обнимая Бронзу за талию, шел Анжель.

– Вам сегодня куда лучше, чем в тот раз... – сказала Бронза.

– Не знаю... – ответил Анжель. – Если вы так считаете, наверно, лучше. У меня ощущение, будто что-то должно произойти.

Аббат Грыжан не унимался:

– От природы я не любопытен, но мне бы очень хотелось знать, правду ли он говорит.

– Значит, он видел, раз говорит, – рассудил Атанагор. Бронза взяла руку Анжеля в свои крепкие пальцы.

– Я бы хотела побыть с вами какое-то время, – сказала она. – Возможно, в результате вы бы совсем излечились.

– Не думаю, чтобы это могло все изменить, – сказал Анжель, – но вы такая красивая. Я охотно это сделаю. Это будет как бы первый шаг.

– Вы полагаете, что потом меня уже будет недостаточно?

– Не знаю, что сказать. Я должен избавиться от навязчивой мысли: о Рошель. Но избавиться никак не могу, потому что люблю ее. Именно это и является моей навязчивой идеей. Наверно, вы сможете меня излечить, но сейчас я не берусь ничего утверждать. После Рошель у меня будет мертвый штиль, жаль, что вы как раз попадаете на этот период.

– Я не жду от вас чувств, – сказала Бронза.

– Они могут возникнуть сами, а могут и не возникнуть, так что вам лучше на них не рассчитывать. Я сам должен прийти к этому. Как видите, со своими чувствами к Рошель я совладать не в силах.

– Просто вы мало старались.

– У меня в голове все перемешалось, – сказал Анжель. – Я только-только начинаю распутывать этот клубок. Возможно, сказывается катализирующее действие пустыни. Кроме того, я возлагаю большие надежды на желтые рубашки профессора Жуйживьома.

– Он вам их оставил?

– Обещал оставить.

Анжель поднял глаза на Грыжана и археолога. Они шли вперед размашистыми шагами, и аббат объяснял что-то, сильно жестикулируя. Они находились уже на вершине дюны; Анжель и Бронза дошли только до ее подножия. Головы впереди идущих начали опускаться и вскоре исчезли по ту сторону холма. Сухой песок в низине был столь заманчив, что Анжель вздохнул.

Бронза остановилась и легла на песок. Продолжая держать Анжеля за руку, она притянула его к себе. Как всегда, на ней были лишь шорты и легкая шелковая блузка.