Текст книги "Детектив Франции. Выпуск 2"

Автор книги: Борис Виан

Соавторы: Жан-Пьер Конти,Жозефина Брюс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Детектив Франции
Выпуск 2

Борис Виан
И СМЕРТЬ УРОДАМ
Перевод с французского В. Григорьева

1
Бежмятежное начало

Схлопотать по башке – это ерунда. Получить снотворное два раза подряд за один вечер тоже терпимо… Но выйти на улицу подышать свежим воздухом и очутиться в чужой комнате с незнакомой женщиной, да еще в костюмах Адама и Евы, – это, пардон, уже перебор. Ну а если вспомнить, что со мной случилось дальше…

Однако вернемся к началу того самого первого вечера, летнего вечера, чтобы быть точнее. Какого это было числа, значения не имеет.

Сам не знаю почему, но ближе к ночи в тот день мне не сиделось дома. Как правило, я ложился спать и вставал как можно раньше; но бывают такие дни, когда появляется желание немножко выпить, ощутить рядом человеческое тепло, короче, побыть в компании. Может, я просто сентиментален. По моему виду этого, конечно, не скажешь, но внешность часто обманчива: иод мощной мускулатурой бьется сердце, достойное Золушки. Я очень люблю друзей. И очень люблю подруг. И тех и других у меня всегда было предостаточно, поэтому я периодически мысленно благодарю своих родителей за внешность, которой они меня наградили. Знаю, многие возносят хвалы за это Господу, но, между нами, я считаю, что они хотят приписать Ему то, к чему Он не имел абсолютно никакого отношения. Как бы то ни было, а у матери я вышел просто на славу… и у отца тоже… ведь и он в какой-то мере к этому причастен.

Так вот, дома мне не сиделось, и я вышел прогуляться. Какая благодать, когда твои родители еще и обеспеченные люди! Друзья ждали меня в «Зути Слэммер»: Гарри Килиан, работавший репортером в «Колл», приятель по университету Кларк Лэйси – он, как и я, жил недалеко от Лос-Анджелеса – и наши постоянные спутницы. Только не подумайте, будто они из тех девиц, что таскаются за каждым, у кого водятся хоть какие-то деньжата, нет, они не из безголосых певичек, не из слишком опытных танцовщиц. Этого я не люблю… Они так и норовят прижаться к вам покрепче. Только не это. Ни за что. Я говорю о настоящих подругах – это вам не фигурантки, ищущие контракта, но и не наивные простушки слегка «того», а обычные милые и симпатичные девушки. Просто ужас, каких трудов мне стоит найти именно таких. Вот у Лэйси их сколько угодно, и ему удается встречаться с девушкой десять дней подряд, прежде чем она полезет к нему целоваться. А я произвожу на них совсем другое впечатление, и, можете поверить, как мне осточертело постоянно отцепляться от красивых девушек, которые так и кидаются на шею. При этом я бы все-таки не хотел иметь такую рожу, как у Лэйси. Но тут уже другой разговор. А сейчас я знал, что в «Слэммер» увижусь с Берил Ривс и Моной Coy, а уж они-то на пакость не способны. Похоже, будто все остальные девушки почему-то решили, что главная цель в жизни – это любовь, особенно когда видят перед собой парня весом в девяносто кило и ростом шесть футов два дюйма… Я всегда объясняю, что держусь в такой форме именно потому, что исповедую воздержание. И если бы им вдруг пришлось таскать на себе такую гору мяса, то просто не оставалось бы сил еще и приставать ко мне… Во всяком случае, Берил и Мона не такие, они-то знают, что соблюдение гигиены в личной жизни куда предпочтительнее тех затасканных острот, коими принято обмениваться в постели.

Я вхожу в «Зути Слэммер». Довольно милое заведение. Хозяин, чернокожий толстяк Лем Хэмилтон, был когда-то пианистом в оркестре у Лезеберда. Он знаком со всеми музыкантами побережья, а уж только Господь знает, сколько их в Калифорнии. В «Слэммер» всегда можно послушать настоящую музыку. А это я люблю, музыка расслабляет, а поскольку по натуре я парень раскованный, то вся здешняя атмосфера воздействует на меня исключительно благоприятно. Гарри ждет меня, Лэйси танцует с Верил, а Мона бросается мне не шею…

– Добрый вечер, Мона, – здороваюсь я. – Что новенького? Привет, Гарри.

– Привет, – отвечает Килиан.

Он, как всегда, безупречен. Красивый брюнет с бледной до голубизны кожей. Ярко-красный галстук-бабочка на шее настолько выглажен, что кажется накрахмаленным. За что я особенно люблю Гарри, так это за его умение одеваться со вкусом – я имею в виду, что наши вкусы полностью совпадают.

Мона не сводит с меня глаз.

– Знаете, Роки, это уже не лезет ни в какие ворота! Вы хорошеете день ото дня.

С Моной я не чувствую ни капли смущения. Ее тон… как бы это сказать… вполне выносим.

– Вы чудо, Роки! Эти светлые волосы… оранжевая кожа… м-м-м… так и хочется укусить.

Все-таки я краснею. Да, я такой. А Гарри сразу начинает подзуживать:

– Вот ты уже и не протестуешь, Роки, – говорит он. – Раньше от таких текстов тебя как ветром сдувало.

– Вообще-то она уже доказала, что неглупая девочка, – парирую я, – но если и дальше будет продолжать в том же духе, мне действительно придется уйти.

И все же хорошо, что рядом нет Лэйси… Терпеть не могу, когда девушки начинают распинаться насчет моей внешности в присутствии Кларка. Это самый замечательный парень на свете, но если мне скажут, что его отец был крысой, а мать жабой, я не удивлюсь – Лэйси и впрямь сильно смахивает на помесь этих двух зоологических тварей. И поэтому он, ухаживая за девушками, ведет себя очень скованно.

А Мона опять за свое:

– Послушайте, Роки, ну когда же вы решитесь признаться, что влюблены в меня?

– Никогда, Мона… Зачем мне тысячи несчастных девушек?

Похоже, она выпила чуть больше обычного, поскольку редко пристает с такой настойчивостью. К счастью, тут возвращаются Кларк и Берил, и мы меняем тему разговора. Хозяин ресторана садится за пианино. Как и у всех толстяков, у него необыкновенно легкое туше, и я не могу удержаться от радостного смеха, настолько мне нравится, как он играет. Гарри идет танцевать с Берил, а я собираюсь пригласить Мону, но меня опережает Лэйси. Однако сейчас мне уже безразлично, с какой девушкой танцевать, игра Хэмилтона всегда действовала на меня, как электрический разряд. Я стою, озираясь по сторонам, и тут-то входит мой спаситель. Им оказался дубина Дуглас Трак. Я вам еще расскажу о Дугласе, но теперь я бросаюсь к его спутнице и тащу ее танцевать. Девушка вовсе не дурна и танцует вполне достойно… Хотя нет… вот и она уже начинает прижиматься…

– Полегче! Я дорожу своей репутацией, – говорю я.

Заявление, конечно, довольно хамское, но, вы же понимаете, с моей рожей мне все сходит с рук. Девушка только улыбается и продолжает в том же духе, а наблюдая за телодвижениями, которые она выделывает всем корпусом, нетрудно догадаться, что у нее на уме.

– Жаль, что это не самба, – преспокойно отвечает она мне.

Девушка смеется, и Гарри – тоже. Смех передается и мне. Да, вот это мои друзья.

– Почему же, – продолжаю я, – мне кажется, и так неплохо.

– Нет, самба горячит кровь, – отвечает она. – А эта музыка все-таки холодновата.

Ну ребята, если она называет холодной эту музыку, то самбу я, пожалуй, с ней танцевать не стану.

Да черт возьми! Что-то все-таки необходимо предпринимать. Я как-никак поздоровее этой фурии – и мне удается оторвать ее от себя. Мы продолжаем танцевать на расстоянии вытянутой руки. Нет, я прихожу к выводу, что нельзя посвящать жизнь спорту и танцевать с подобными девицами. Это вещи несовместимые. А для меня спорт важнее всего остального.

С досады девушка слегка прикусывает нижнюю губку, но все равно улыбается. Ну ничем ее не проймешь! В следующий раз наклею усы и уж тогда смогу потанцевать спокойно.

Музыка умолкает, и я возвращаю девушку законному владельцу Дугласу Траку. Кстати, Дуглас заслуживает того, чтобы рассказать о нем поподробнее. Высокого роста, светлые вьющиеся волосы, а главное, огромный, вдвое больше обычного и вечно смеющийся рот. Он очень молод, пьет как прорва и в некотором роде журналист: ведет колонку в какой-то киношной газетенке, а в свободное время кропает фундаментальный опус в шести томах под названием «Эстетика кино». Все это, по замыслу автора, должно занять лет десять. Дуглас курит сигары. Ну а кроме того, повторяю, он просто бездонная бочка.

– Привет! – говорит он. – Вас познакомить?

– Конечно!

– Это Рок Бэйли, – объясняет он красивой брюнетке, которая только что пыталась атаковать мою чувственность. – Сандэй Лав [1]1
  От английского Sunday Love – Воскресная Любовь.


[Закрыть], – кивает он в ее сторону, – надежда «Метро Голдвин Майер».

– Рад с вами познакомиться.

Я церемонно кланяюсь и жму ей руку. Девушка смеется. Она все-таки милашка. Надежда «Метро». Бог мой, на месте «Метро» я тоже без колебаний возложил бы кое-какие надежды на эту крошку – оснований предостаточно.

– Она в тебя втрескалась, – со свойственным ему тактом заявляет мне тем временем Дуглас Трак.

Мне самому хамства не занимать, но тут все-таки… я решаю поставить его на место.

– Это она нарочно сказала, чтобы ты от нее отвязался.

– В самую точку! – смеется Сандэй Лав.

Она придвигается ко мне поближе. Ну и отрава же эти самки, чтоб их всех… и что за дурацкое имя – Сандэй Лав!.. Взбредет же такое в голову! Звучит как-то по-деревенски. И ей абсолютно не подходит. Готов спорить, эта красотка отнюдь не ограничивается любовью по воскресеньям!

– Давайте еще потанцуем, – предлагает она мне, потому что Лем Хэмилтон снова сел за инструмент.

– Нет, – возражаю я. – Вы хотите вконец развратить меня, а такого рода, фантазии жутко вредят занятиям спортом. Так что идемте-ка, лучше я вас чем-нибудь угощу, если вы не прочь выпить.

– А разве спортсмены пьют? – ничуть не смущается она.

– Еще как! – заверяет Дуглас – он не упускает ни слова из нашего разговора. – Послушайте, Сандэй, вам все равно не соблазнить старину Роки. Он непоколебим, как скала, сколько девчонок о него уже зубы пообломали. И вообще у этих спортсменов напрочь отсутствуют высокие чувства. В том, что вас интересует, интеллектуалам равных нет.

Ителлектуал – это, естественно, он сам. Ну Бог с ним. Я угощаю всех по кругу… Потом Дуглас. Потом опять я. А в промежутках я танцую с Берил, с Моной… Еще раз с Сандэй Лав. Меня забавляет, что, несмотря на все ее усилия, я сохраняю полное хладнокровие. Девушка это поняла и уже откровенно включилась в игру. Сегодня я в прекрасной форме и уверен, что при желании многие из присутствующих женщин могли бы стать для меня легкой добычей. Приятно все-таки быть красивым парнем.

– Послушайте… – говорит мне вдруг Сандэй Лав.

– Я весь внимание.

Сандэй прикасается щекой к моей щеке. От нее очень вкусно пахнет. Запах волос замечательно сочетается с запахом губной помады. И я говорю ей об этом.

– Что за глупости, Роки, прекратите, пожалуйста. Вы ведь все это выдумали.

– Отнюдь нет, моя дорогая. Я как нельзя более серьезен.

– Тогда, может, уедем куда-нибудь отсюда?

– Ну почему вы хотите уехать? Вам что, не нравится музыка старины Лема?

– Нет, нравится… но вам она нравится слишком. Думаете, очень приятно танцевать с типом, который слушает музыку?

– Я знаю, что некоторые танцуют ради девушек, а не ради музыки, – отвечаю я. – Но я лично люблю такую музыку, а женщины, еще раз говорю, меня не интересуют.

– Да ну, бросьте! – говорит Сандэй с укором и ощупывает мои бицепсы. – Не может быть, чтобы вы…

Я догадываюсь, что она принимает меня за «голубого», и начинаю смеяться.

– Конечно же нет! – успокаиваю я ее, – мужчин я тоже не люблю, если вы это имеете в виду… но вот чем я особо дорожу, так это состоянием собственного органона… а для этого только одно средство – спорт.

– О! – отвечает она, состроив кокетливую гримасу, – уж я-то вам вреда не причиню.

Если откровенно, девочка чертовски хороша, и я уже почти созрел, чтобы поступиться своими принципами. Но, чтоб меня головой о скамейку, ведь я же твердо решил… черт… – ладно, раскалываюсь – я твердо решил оставаться девственником до двадцати лет. Это, скорее всего, полный кретинизм, но бывает, по молодости вобьешь себе в голову такое. Это все равно что ходить только по бордюру тротуара или плевать в раковину, не прикасаясь к ее краю… но не могу же я ей об этом рассказать… Так что мне прикажете делать?

– Конечно, уж я на вас полагаюсь, – таинственно говорю я и слегка сжимаю ее руку, – но по одной причине, которую не могу вам открыть, я вынужден оставаться серьезным.

– Вы наделали глупостей?

Ну здравствуйте! Нет уж, пусть думает что угодно, только не это.

– Не знаю, как вам объяснить, – слегка смущаюсь я, – но, если хотите, давайте встретимся в день моего двадцатилетия, и право первой ночи за вами.

Если я надеялся таким образом охладить ее пыл, то явно угодил пальцем в небо: Сандэй бросает на меня взгляд роковой женщины и начинает учащенно дышать…

– О, Роки… Вы шутите, мой маленький Роки…

Только подумайте, соплячка, которой едва стукнуло семнадцать и которую я мог бы поднять на одной вытянутой руке, уже называет меня своим маленьким! Уверяю вас, женщины – существа не совсем обычные!

– Слово мужчины… – отрезаю я. – И я от него не отступлюсь.

– Могу предложить вам то же самое, – говорит Сандэй, глядя мне прямо в глаза.

В общем, если хотите знать мое мнение, наступает довольно неприятный момент. К счастью, на помощь приходит старина Гарри. Он хлопает меня по плечу:

– Моя очередь!

Я кланяюсь и уступаю ему место. У малышки еще слегка надуты губки, но ясно, что она не сердится, потому что Килиан тоже очень недурен собой. Сандэй опускает ресницы и одаривает меня очаровательной улыбкой. Она похожа на тепличный цветок с киноэкрана, типа Линды Дарнелл…

Я возвращаюсь к стойке бара и присоединяюсь к Кларку Лэйси, который болтает с Берил. Мона танцует с Дугласом. В «Зути Слэммер» ходят только очень симпатичные люди. Почти всех я знаю в лицо. Я потягиваюсь. Как же все-таки хорошо жить, иметь бабульки в кармане и таких чудесных приятелей. Хочется смеяться от счастья. В пепельнице лежит сигара Дугласа и воняет так, что просто святых выноси. Это отвратительное итальянское изделие, узловатое, подобно старой ревматической кости, и пахнущее хуже, чем канализация в аду. Внезапно я испытываю острую потребность подышать свежим воздухом и сообщаю об этом Лэйси.

– Я сейчас вернусь… Выйду на секундочку.

– О’кей… – бросает он.

Я иду к двери и на ходу делаю знак Лему, который широко улыбается в ответ.

Стоит чудная погода. Ночь полна синевы и ароматов, а все огни города сливаются в мерцающее свечение у меня над головой. Я делаю несколько шагов и прислоняюсь к своей машине, смирно дожидающейся меня в двух шагах от «Слэммера». Вдруг сзади появляется какой-то тип и топает в мою сторону. Он крепкого телосложения, коренастый, смахивает на бандита, но не так чтобы очень.

– Огоньку не найдется? – спрашивает он.

Я протягиваю ему зажигалку и вспоминаю, что это классический прием гангстеров перед тем, как сотворить какую-нибудь гадость. Мне становится смешно. Я смеюсь.

– Спасибо, – благодарит незнакомец.

Он тоже начинает смеяться и закуривает свою сигарету. Жаль. Это вовсе не гангстер. Я принюхиваюсь к дыму. Странный запах. Заметив мое любопытство, он протягивает портсигар.

– Вас угостить?

Воняет почти так же, как от сигары Дугласа, но на улице это не столь заметно. Я закуриваю и говорю «спасибо» – все-таки тоже в школе не лаптем щи хлебал.

У сигареты едва ли менее противный вкус, чем у сигары Дугласа, но я даже не успеваю толком это осознать, потому что падаю в полном отрубе, как если бы хватанул залпом четвертную дозу коктейля «Зомби». А мужик, оказывается, просто прелесть, ибо в последний момент я чувствую, как он поддерживает мою голову, чтоб я ею не ударился об асфальт, и тут же уношусь в страну летучих вшей.

2
Немного занимательной физики

Я просыпаюсь в самой обычной комнате. По всей видимости, еще ночь, так как шторы на окнах задернуты и горит электрический свет. Смотрю на часы. Прошло, наверное, часа полтора с тех пор, как я затянулся той сигареткой… Я все прекрасно помню, за исключением того, что произошло между сигаретой и этой кроватью, на которой я сейчас лежу… совершенно голый.

Я озираюсь по сторонам в поисках одежды, простыни, ну хоть чего-нибудь. Не думайте, что очень приятно очутиться нагишом в незнакомой комнате. А комната ничего, симпатичная: оранжево-бежевые стены, ненавязчивое освещение. Но странно, никакой мебели. Только эта низкая и очень мягкая кровать. И больше ничего. Лишь дверь вон там, в стене.

Я встаю, подхожу к окну. Раздвигаю шторы. Однако с ними та же история, что и с моей одеждой. Это лишь оптический обман, а на самом деле передо мной крепкая глухая стена.

Дверь. Пробовать – так все подряд. Но если и дверь окажется липой, то непонятно, как же я вообще сюда попал.

Дверь не открывается. Все довольно прочно. Но хоть она явно настоящая.

Ладно, чего волноваться-то? Я бросаюсь на кровать и пытаюсь пораскинуть мозгами. Однако ненадолго… из-за этих мыслей начинает трещать голова. Мне все еще неловко от того, что я раздет, но, во-первых, я ничего не могу поделать, а во-вторых, к этому, наверное, можно привыкнуть – говорят, некоторые чудаки ходят так всю жизнь. По-моему, где-то в Африке или в Австралии. Ну, это их дело. Мне лично трудно представить себя танцующим самбу с Сандэй Лав в таком наряде.

Да-а. Только если я решил, что меня оставят в покое, так это фигушки. Дверь открывается, потом снова закрывается, а в промежутке между этими двумя операциями мое состояние духа претерпевает легкое изменение.

Дело в том, что теперь в комнате – женщина, причем в таком же, как и я, виде.

Боже мой, ребята, какой же это лакомый кусочек! Я быстренько возношу молитву Всевышнему, потому как если я произвожу на нее то же впечатление, что и она на меня, то о благих намерениях должно забыть.

Незнакомка очень красива, но такая красота кажется даже неестественной. Слишком идеальна, если вы понимаете, что я имею в виду. Можно подумать, ее сделали на заказ, взяв для этого грудь Джейн Рассел, ноги Бетти Грейбл, глаза Бакалл и так далее. Девушка смотрит на меня, я – на нее, и, по-моему, мы краснеем одновременно. Она придвигается поближе. Я снова мысленно молюсь, хотя, черт возьми, на меня это вовсе не похоже. Быть может, она просто хочет со мной поговорить. Я делаю усилие, чтобы оставаться в рамках приличий, и мне это удается, но, Господи, какой же ценой! Я думаю об отце и его очках в золотой оправе, о матери в сиреневом платье, о сестричке, которая у меня могла бы быть, о бейсболе и о чудном холодном душе… Но вот девушка присаживается на кровать, смотрит мне прямо в лицо и слегка прищуривает глаза. У нее ресницы в полметра длиной и такая гладкая кожа…

Ну чего вы от меня хотите? Вот я лежу, совершенно голый, рядом с девятнадцатилетней, Божьей милостью, красоткой, одетой не более моего, да еще посреди комнаты, где, кроме кровати, ничего нет. Таких задач мы в университете не проходили. Я вообще-то предпочитал уроки французского… а у этих лягушатников столько неправильных глаголов…

Наконец эти неправильные глаголы возвращают мне равновесие. Я чувствую себя более уверенно. Черт побери, если я решил оставаться умницей до двадцати лет, то вовсе не для того, чтобы напрочь забыть о своих благих намерениях при виде первой женщины, вошедшей ко мне в комнату. А это моя комната, так как я очутился здесь раньше. И дело тут не в количестве одежды. Я ей сейчас докажу, что и без штанов можно сохранять достоинство.

Я встаю с кровати и скрещиваю руки на груди:

– Чего вы хотите?

– Вас, – следует незамедлительный ответ.

У меня перехватывает дыхание, и я захожусь кашлем, как старый дымоход.

– Нет, не согласен, – говорю я. – Для меня главное – спорт, а он требует абсолютного целомудрия.

Девушка изумленно вскидывает брови, улыбается и встает. Потом делает шаг ко мне и пытается обнять за шею. Я перехватываю ее запястья и стараюсь сохранить дистанцию… Перед глазами встает Сандэй Лав. На танцплощадке все-таки легче, да еще в вечернем костюме.

Я просто не знаю, что делать… красотка сильна, как лошадь… и от нее тоже очень вкусно пахнет. Нет, это просто сумасшедший дом… я хочу одного – понять, в чем дело.

– Кто меня сюда притащил? – спрашиваю я. – Где мы находимся? И вообще, что это за дела, что все это значит? Нет, что бы вы сказали, если бы вас усыпили, привезли в незнакомую комнату, раздели, а потом впустили мужчину с вполне очевидными намерениями?

– Я бы ничего не сказала, – отвечает она и перестает вырываться. – По-моему, при столь странных обстоятельствах слова теряют всякий смысл… Вы не согласны?

Девушка улыбается. Ну просто ни одного изъяна! Даже зубы – хоть перстни из них делай.

– Вам легко рассуждать, вы знаете, что к чему, а я – совсем другое дело.

Я смутно осознаю, насколько глупым может показаться этот разговор, тем более что мы в таком наряде. Девушка, очевидно, тоже оценила комизм ситуации: она смеется и снова льнет ко мне, причем сейчас она уже почти у цели, потому что, черт возьми, хоть я и отбиваюсь изо всех сил, ее грудь уже касается моей, и я слабею… слабею… она, похоже, считает меня полным идиотом, меня, человека, у которого есть принципы. Я выхожу из себя. Вот именно, у меня есть принципы, и я ими не поступлюсь! Тут я начинаю вопить, как будто с меня живьем сдирают кожу…

– Отпустите меня! Вампир! Оставьте меня в покое!.. Не хочу!.. Чего вы пристали… Мама!..

На этот раз она окончательно сбита с толку. Девушка опускает руки, отстраняется, потом прислоняется спиной к стене и устремляет на меня взгляд. Да, ребята, если вам приходилось читать по глазам, то можете сразу сказать, что я самый законченный кретин, какого когда-либо носила земля. Я так орал, что у меня заболело горло и вообще появилось желание провалиться сквозь землю.

Тут дверь снова открывается, и в комнату входят двое, на вид крайне неприятные типы. Оба, как санитары, одеты в белые халаты, а телосложением напоминают сан-францисский мост. Мне плевать, но я все же протестую:

– Уберите отсюда эту ненормальную и верните мне одежду. И не рассчитывайте, что я вам, козлам вонючим, устрою тут спектакль.

– В чем дело? – спрашивает тот, что вошел первым.

Он толстый и глупый на вид. На лице– небольшие усы.

– Может, клиент предпочитает мужчин? – интересуется второй.

Ну старина, об этом ты сейчас пожалеешь! Я размахиваюсь и что было сил бью его в живот кулаком. По всей видимости, ему это приходится не по вкусу, потому что туловище складывается пополам, а лицо искажает гримаса боли. Да, он явно не слишком доволен!

Усатый толстяк осуждающе смотрит на меня.

– Парень, конечно, был не прав, – говорит он, – но зачем же так грубо? Чего ты добиваешься?

Второй тем временем поднялся с пола. Кожа вокруг его рта позеленела, а из глотки раздаются довольно оригинальные звуки.

– Я не хотел вас обидеть, – удается выдавить ему, – не стоит так заводиться.

Я не жду опасности с его стороны, но, как выяснилось, напрасно, потому что у мужика в руке вдруг появляется дубинка, которой он лупит меня по голове с такой силой, что вся Солнечная система начинает бешено вращаться перед глазами. Толстяк делает шаг вперед и принимает меня на руки. Я отчаянно стараюсь не потерять сознания и с трудом снова встаю. Наверное, у меня на макушке появляется что-то вроде страусиного яйца, и я чувствую, как яйцо это растет прямо на глазах. Еще минут пять – и точно кто-нибудь вылупится. Причем этот «кто-то» сразу будет жареным, потому что моя башка просто пылает.

– Ну хорошо, мы квиты, – говорю, вернее, бормочу я.

– Вот и ладненько, – отзывается усатый, – я так и думал, что ты будешь умницей. Сам понимаешь: двоих тебе не осилить. Поэтому лучше не упирайся. Значит, с мадам ты остаться не хочешь?

– Она очаровательна, но у меня есть свои причины, – возражаю я.

– Хорошо, – цедит сквозь зубы второй. – В конце концов дело ваше. Пошли.

Моя голова гудит, как старый колокол, зато он идет скрючившись и в лице – ни кровинки. Какое ни какое, а утешение.

Внезапно чувствую, как что-то опускается мне на ногу.

%Это подкованный шипами ботинок усатого толстяка. Он не нажимает.

Просто жуть, насколько безоружным ты ощущаешь себя босиком, когда все остальные в ботинках. Особенно с шипами. А раскалывающийся череп ко всему прочему не дает как следует шевелить мозгами.

Девушка с равнодушным видом растянулась на кровати. Я уже почти сожалею… хотя, ну и пусть… Может, это у меня и предрассудки, но должно все же быть нечто незыблемое, пусть даже и предрассудки. До двадцати лет мне осталось полгода, и я просто перестану себя уважать, если не смогу продержаться еще шесть месяцев. Я бреду следом за этими типами по длинному голому и чистому коридору, похожему на больничный. Они наблюдают за мной краем глаза, причем второй не вынимает руки из кармана. Я знаю, что у него там дубинка… И надеюсь, что больше он для меня ничего не припас. Вдруг меня будто током ударило – перед глазами возникает «Зути Слэммер» и оставшиеся там ребята… Видали бы они меня сейчас!.. Я опять краснею, вспомнив, в каком виде я здесь нахожусь. Чего бы я только не дал за то, чтобы перестать наконец краснеть вот так, по любому поводу. Это же просто глупо!

Мы входим в помещение, чем-то напоминающее операционную. Стоят какие-то аппараты. Мое внимание привлекает горизонтальная никелированная штанга, свисающая с потолка примерно на высоте плеч, как спортивная перекладина. Они подводят меня прямо к ней.

– Поднимите руки, – приказывает тот, что шел вторым.

Я подчиняюсь. В мгновение ока мои запястья оказываются привязанными к концам перекладины. Я пытаюсь брыкаться, но попадаю в пустоту.

– А ну отпустите меня, скоты недобитые!..

Я говорю им еще много разных слов, всех и не упомнишь. Да оно и к лучшему. Мужики хватают меня за ноги и привязывают к иолу. Чего же им надо? Будут хлестать меня плеткой? Я ору пуще прежнего. Наверное, я попал в лапы одной из тех шаек, которые промышляют специальными фотографиями или устраивают изысканные зрелища для пресыщенных жизнью светских старперов и увядающих дам.

– Оставьте меня в покое, мерзавцы, грязные сволочи!.. Ну смотрите, вы мне еще попадетесь…

Да-а… Это все равно, что разговаривать со стенками. Мужики тем временем не стоят на месте. Один из них поставил передо мной небольшую фарфоровую миску, укрепленную на ножке, как пепельница, а другой склонился над каким-то электроагрегатом.

– Мы лично предпочли бы первый вариант, – говорит мне усатый, – но тебя он вроде не устраивает. Так что ты уж извини…

И он прицепляет мне к животу какую-то штуку, которая соединяется с аппаратом одним гибким проводом. Второй заходит мне за спину, держа в руке другой электрод. Боже праведный! Ах ты свинья! Я чувствую еще большее унижение, чем если бы мне засунули туда градусник. Со мной обращаются, как с подопытным кроликом. Я напрягаю память и осыпаю их самыми отборными эпитетами.

– Да не волнуйся ты, – успокаивает толстяк. – Это совсем не больно. А потом, ты ведь сам это выбрал. Замри, включаю.

Он включает один раз, другой, третий… я подпрыгиваю каждый раз и наконец понимаю, для чего нужна была фарфоровая миска. От стыда у меня пропадает дар речи, а эти подлецы начинают ржать.

– Можете не беспокоиться, – участливо произносит второй. – Все останется между нами.

Я хорохорюсь, пытаясь сохранить достоинство.

– Да мне наплевать, – цежу я сквозь зубы. – Вы просто подлецы, но мы еще встретимся.

– Всегда пожалуйста, сынок, – говорит первый и гогочет во всю пасть…

А еще помню, как они дали мне что-то выпить…