Текст книги "Солдат империи"

Автор книги: Борис Арефьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Иван, как и другие, тоже предпочитал мерзнуть: без набрюшника и штыком удобнее работать, да и целиться сподручнее – ружье у плеча как влитое.

Офицеры все это знали, но такую солдатскую вольность оставляли без внимания, баловством, по указанным причинам, не считали. Но когда нижние чины чаще стали простужаться, а некоторые и подолгу болеть, появился приказ начальника 19-й дивизии Шилинга за № 69. Привожу часть подлинного текста этого приказа, который характеризует, на мой взгляд, отнюдь не формальное отношение самого высокого воинского начальства к «сбережению здоровья» солдат:

«Несмотря на многократные подтверждения приказами его Сиятельства Господина Главнокомандующего Корпусом и других Начальников, г.г. Полковые Командиры... не только не смотрят лично сами, чтобы нижние чины непременно и постоянно имели на себе набрюшники, но и не обязывают строго наблюдать за весьма важным этим предметом г.г. батальонных и ротных командиров... при... осеннем Инспекторском моем смотре полков вверенной мне дивизии ...я заметил, что многое число нижних чинов не носит набрюшников, что также было замечено и Дивизионным Доктором.

...Даю знать г.г. Полковым Командирам и частейным начальникам в последний раз, что если на будущее время я замечу нижних чинов не носящих на себе набрюшников, сохраняющих их здоровье, то я сделаю примерное взыскание как с того нижнего чина, на котором не будет набрюшника, так и с ротного его командира, фельдфебеля и капрального унтер-офицера, недосмотревшего этого...»

Приказ зачитали во всех ротах. Это подействовало, солдаты стали надевать набрюшники, особо в ночные караулы. Фельдфебель пригрозил унтер-офицерам (не исключил и дядек), а те всем нижним чинам, что попадут они под розги, если приказа исполнять не будут. Результат не замедлил сказаться: простужаться и болеть стали меньше...

В те времена в верховьях Лабы и других рек, где приходилось Ивану участвовать в походах и экспедициях, рубить лес и отражать налеты горцев, стояли дремучие леса, в основном хвойные. Но довольно часто солдаты встречали здесь и кусты смородины, малины, крыжовника. Правда, глубокой осенью, когда новички уже постоянно участвовали в делах, ягод на кустах, конечно, не было.

Многочисленные солдатские отряды порядком распугали в лесах зубров и медведей, водившихся в тех местах в больших количествах. Однако иногда все же удавалось подстрелить и зубра, и дикую свинью. Эта живность, а также горные тетерева и индейки сразу попадала в солдатские котлы.

Гадюк солдаты не опасались, хотя встречали их тут предостаточно: надежно защищали новые высокие сапоги. Зато на привалах ухо нужно было держать востро, да и в станицах случалось от укусов змеи погибали овцы и собаки.

Строительство мостов, укреплений, рубка просек по документам назывались «государственными работами». Такие работы велись, например, у Темерговского укрепления, что вверх по Лабе в верстах семидесяти пяти от Усть-Лабинска. Строил Иван мост у станицы Тенгинской, позже часть его батальона перебросили на строительство моста через реку Кубань – там уже работали саперы.

Со временем Штаб Тенгинского полка, а с ним и рота охранения, переместился в город Владикавказ, туда же проследовал и Штаб Навагинского полка.

После одного из нападений горцев роты Навагинского полка атаковали и разрушили аул Самашки. Неподалеку навагинцы основали станицу, куда постепенно переселились кубанские казаки с семьями, всего за несколько месяцев перевезли туда до двухсот семей.

В целом, несмотря на стычки с горцами, имеющиеся потери ранеными иубитыми, следующий, 1851 год для полков 19-й пехотной дивизии считался относительно спокойным. Во всяком случае, в рапорте командира Тенгинского полка начальнику дивизии отмечалось:

«...Вашему Превосходительству представить честь имею копию с Исторического сведения об участии в походах и действиях частей Тенгинского пехотного полка в 1851 году, представленного мною в Инспекторский Департамент Военного Министерства при рапорте за №... причем докладываю Вашему Превосходительству, что особых подвигов офицерами и нижними чинами в течение прошлого года делаемо не было. 31 мая 1852 г. Крепость Владикавказ».

А между тем строго документально отмечено участие полка в боевых действиях 3-4 января 1851 года в Большой Чечне. 5-7 января в районе «Шалинского окопа» роты тенгинцев перешли реку Аргун и вступили в схватку с отрядами горцев, а позднее в результате почти двухмесячных боев документы полка зафиксировали «поражение скопищ Шамиля с 9 по 25 февраля». Раненые и убитые были с обеих сторон.

Шел уже сентябрь 1851 года. Бои велись тогда на самых разных участках Кавказской линии. В центре ее Кубанский егерский полк атаковал в одном из сражений «скопища Магомет-Амина». Только за три дня боевых действий ранения получили два офицера этого полка и пятьдесят один нижний чин, десять солдат погибли.

Горцы постоянно нападали на передовые пикеты русских войск не только на реке Белой, но даже и на реке Кубань. В ответ по приказу командования, чтобы лишить неприятеля продовольствия, уничтожались посевы пшеницы и других культур.

Отряды Навагинского полка в 1851 году отражали атаки неприятеля и сами переходили в наступление в районах Шали, Аргун, Ачхой, аулов Катер-Юрт, Самашки, Гехи. Получается все же, что тяжелые бои Навагинский полк вел в течение всего года. В сражениях и стычках погибали офицеры, унтер-офицеры, десятки рядовых. В течение года полк понес такие потери: один штаб-офицер был убит и один ранен, пять обер-офицеров ранены, два майора контужены, среди рядовых шесть убиты, восемьдесят три ранены, тридцать девять контужены.

Уже не раз видел Иван Арефьев смерть врагов и своих товарищей, давно научился перевязывать раны, привык к виду крови и раздробленных костей, к хриплому дыханию умирающих. Ранения зачастую бывали тяжелые – «пулею в грудь навылет, с раздроблением костей бедра, колена, плеча, подбородка».

Пока не кончится бой, раненым редко удавалось помочь. И умирали они, кто от потери крови, кто от болевого шока... Документы бесстрастно зафиксировали некоторые моменты трагических событий: на поле боя рядом оказались еще живой прапорщик Дмитрий Жилиховский с пулей в груди и убитый рядовой Сергей Архипов, контуженые поручик Лев Степанов и рядовой Василий Струков... Другие продолжали драться.

Стрелял, конечно же, и Иван, защищая жизнь свою и своих товарищей. А когда в одном из тех боев понял, что дело идет к рукопашной, стало вдруг ружье тяжелым и непослушным, предательская дрожь в руках так и не дала выцелить врага...

Неожиданно в нескольких шагах вырос перед ним всадник с шашкою наголо, прокричал что-то по-своему и бросил коня на пригорок, где стоял Иван. Вспомнил тогда солдат, как учил их капитан, командир роты, повторяя слова Александра Суворова: «Одна смерть в дуле, другая на штыке».

И впрямь: пуля в стволе, не истрачена, порох на месте... Иван нажал на курок, опытный всадник вздыбил коня, и пуля свалила его, а не горца, который тут же оказался на ногах.

Уходя от шашки, нырком шагнул Иван в сторону, припал на правую ногу, стволом отбил шашку, а потом стремительно послал вперед штык... Когда рванул назад ружье, услышал отделенного: «Ловко ты его».

Иван опустился на колени, приподнял голову бородатого чеченца: было видно, что они почти ровесники. Повезло Ивану тогда, что не сробел он.

Отделенный наклонился, снял с мертвого кинжал, обернулся к Ивану: «Твоя добыча». Тот ответил: «Возьми себе».

Дядька согласился сразу – не у всякого офицера такой есть, и засунул кинжал за пояс. «Пошли, уходим». «Похоронить бы надо...», – заикнулся было Иван. «Своих бы забрать... Поспешай, а то и мы здесь останемся», – услышал он в ответ.

За десять лет военных действий на Кавказе не в одном таком бою побывал мой прадед и раз остался жив и даже не ранен, значит в сражениях оказался стоек, а оружием и штыком владел умело.

Подобные многочисленные схватки представлены в истории дивизии сухим языком военных сводок.

Большое число раненых, характер ранений, высокая смертность из-за нехватки перевязочных материалов вынудили Штаб Войск Кавказской линии и Черномории обратить на это внимание. Начальнику 19-й пехотной дивизии исправляющий должность начальника отделения этого Штаба в 1851 году направляет следующий документ:

«...Назначено: при каждом батальоне содержать перевязочных средств на пять человек; каждому пятому солдату иметь при себе по одному бинту в четыре аршина, по одному компрессу и по горсти чистой мягкой корпии, на каждых двести человек рядовых иметь по два фунта крахмалу и квадратному аршину папки, для составления повязок, нужных при переломе костей...»

Вместе с этим Штаб требовал докладывать, сколько точно перевязочных материалов истрачено в дивизии за предыдущий период, чтобы на эту цифру в дальнейшем и опереться.

(Неистребимы чиновничьи методы планировать расходы на перспективу, исходя не из вероятных потребностей, а «от достигнутого»!)

Раненых и убитых старались выносить всегда, благо жерди для носилок да топоры находились под рукой. В укреплении или станице в специально отведенном бараке укладывали раненых на солому, если бинтов не хватало – а зачастую так оно и было, – использовали постиранную, уже подсохшую материю.

При операциях анестезию заменяла водка, ее давали раненому выпить кружку или больше, потом заставляли держать в зубах деревянную чурку, руки и ноги страдальца держали дюжие солдаты... Так доставали пули, сшивали разорванные сухожилия, собирали раздробленные кости. Лекарств не хватало, а вот квасу делалось вдоволь, им и поили метавшихся в горячке раненых.

Неудивительно, что увечных солдат, да и офицеров, перенесших такую операцию, было множество. Неправильно сросшиеся кости рук и ног оставляли людей инвалидами на всю жизнь.

Погибших полагалось хоронить с почестями: строили отделение или взвод, залпы салюта провожали воинов в последний путь, перед этим отпевал их священник. Офицеров иногда увозили хоронить на родину.

Убыль нижних чинов возмещалась быстро. Был случай, когда за какую-то провинность пригнали из Воронежской губернии целую роту солдат. Говорили потом, что отказались они стрелять в крестьян, которые сожгли помещичью усадьбу, а стражников встретили вилами да косами.

Роту эту пригнали без оружия, построили перед батальоном Кубанского полка, сечь не стали, но командир батальона сказал, что искупить вину они смогут своей кровью.

Солдатам раздали ружья, порох, пули и послали брать аул, что стоял на высотах у реки Пшишь, а повел их поручик того же Кубанского егерского...

Аул взяли. Погибли почти все, многие в рукопашной схватке. Но большинство солдат полегли еще на крутом склоне. Раненного поручика принесли на носилках в батальон. Горцы не отступили – мужчины остались в ауле навсегда, женщины и малые дети ушли из этого места.

Даже простые солдаты, или, как называли их, «нижние чины», понимали, что горная война не задалась, а обещания генералов, которые те давали царю снова и снова, не исполнялись.

Кровушка между тем текла рекою... Вот и сложилась тогда солдатская песня:

Князь Воронцов наш похвалялся,

Хотел штурмом горы взять!

Мы штурмом горы проходили,

Разнесли врагам поклон!

Из-за гор, ворот индейских,

Шамиль с войском выходил,

Востро шашки навострил;

Навостримши Шамиль шашки,

Воронцова в гости ждал...

Война продолжалась. К началу пятидесятых годов в Тенгин-ском полку нижних чинов, награжденных Знаком отличия Военного ордена, насчитывалось уже 140 человек, имеющих Знаки Святой Анны за двадцатилетнюю беспорочную службу – 21 человек, и еще 14 солдат полка к этой награде представили.

Среди навагинцев нижних чинов, отмеченных Знаком отличия Военного ордена, было более ста, а представленных к Знаку ордена Святой Анны – более ста двадцати, кроме того, награду эту уже имели 15 солдат. Еще больше нижних чинов получили шевроны за шесть и двенадцать лет беспорочной службы. Документы говорят, что в этих кавказских полках воевали опытные, знающих службу, храбрые солдаты и офицеры.

Боевые действия все интенсивней перемещались непосредственно в Чечню. У крепости Грозной и в районе Гехи горцы использовали не только ружья, но и пушки. Кстати, последние были вполне приспособлены к местным условиям, имели относительно небольшой вес и не уступали русским пушкам по дальности стрельбы.

Теперь в Русской армии формировались специальные, как они назывались, «чеченские» отряды. Например, один из них состоял из 1-го и 3-го батальонов Навагинского полка и представлял собой серьезную боевую единицу. В нем числилось: штаб-офицеров 4, обер-офицеров 31, унтер-офицеров 129, музыкантов 40, рядовых 1459 и даже 59 человек нестроевых.

Штаб 1-й бригады 19-й дивизии, куда входили Тенгинский и Навагинский полки, находился уже во Владикавказе. Батальоны Тенгинского полка тоже изменили дислокацию и размещались: 1й – в станице Михайловской, 2-й, 3-й и 5-й – в крепости Владикавказ, 4-й – в станице Ардонской.

Батальоны Навагинского полка располагались в станицах: 1й – Алхан-Юртовская, 2-й – Троицкая, 3-й – Слепцовская, 4й – Ассиновская, 5-й батальон базировался в крепости Владикавказ.

Роты обоих полков рассредоточились в станицах: Аллагор-ская, Назрановская, Самашки, Александровская, Котляревская, Ассиновская, а также в укреплениях Закан-Юрт, Ачхой, Бумут и некоторых других.

Теперь что касается командующего состава. Командиром 19й пехотной дивизии в 1852 году стал генерал-лейтенант Козловский, начальниками бригад были назначены генерал-майоры; в случае их отсутствия или болезни, обязанности возлагались на командиров полков, в частности, одно время Тенгинский полк находился под началом полковника Оночина.

Батальонами командовали подполковники и даже полковники. В состав батальонов входили мушкетерские, егерские, гренадерские роты.

Посмотрим, какие записи сделаны в «Исторических сведениях об участии в походах и действиях Тенгинского полка за 1851 г.», документе, подписанном самим командиром полка и ранее нами уже упоминавшемся.

4-й батальон и еще две роты направлялись в Большую Чечню «для ведения зимних боевых действий», при этом в районе Шали части полка встретили упорное сопротивление горцев, которые умело использовали артиллерию. В том бою тенгинцы потеряли убитыми и ранеными несколько офицеров и солдат.

В результате «на соединение Чеченского отряда» – а скорее, на помощь ему – из Грозной выступил 1-й батальон полка.

Дело было в феврале. Отряд перешел реку Аргун и, пройдя более тридцати пяти верст, разбил бивак юго-западнее Чечен-Аула. Когда стемнело, разожгли костры; часть солдат легли ногами к костру, под головы пристроили ранцы, другие разместились по кругу, человек по десять—пятнадцать: голова на колени соседу. Так, согревая один другого, провели ночь. Караулы во главе с офицерами стояли настороже, пока не рассвело.

Поутру батальон выступил и, пройдя несколько верст, с ходу ввязался в бой. Атаку повел полковник Камферт, музыканты во главе с барабанщиками шли в первой шеренге. Увы, чеченская пуля почти сразу настигла полковника, среди музыкантов несколько человек погибли, были среди них и раненые.

Затем и 4-й батальон направился в Грозную «для содержания гарнизона».

Весной, в апреле, создается «летучий отряд» из рот 1-го батальона, и под командою генерал-майора князя Эристова он направляется к укреплению Надеждинскому. А уже в мае упорные бои завязались с Магомет-Амином. Выше отмечалось, что сражение это закончилось «поражением скопищ».

Бои также шли у Гехи, на реке Валерик, тенгинцы расчищали «подступы в нагорную Чечню». Из доклада командира полка узнаём, что «в жаркой перестрел с неприятелем сильно ранен был командир третьего батальона подполковник Кушелев», рядовых же ранено всего семь.

В то же время, гораздо севернее, на реке Белой, продолжали возводиться укрепления, там тоже велись боевые действия. Войска несли потери на всех участках Кавказкой линии...

Характер и число потерь среди рядовых и офицеров, в том числе и штаб-офицеров, говорит, что последние в боях вели себя достойно, в атаку шли с нижними чинами в одних шеренгах, во всяком серьезном деле шпаге предпочитали ружье и штык.

Снизить людские потери стремились, соблюдая в делах максимальную осторожность, нельзя было давать неприятелю лишнюю возможность к нападению. При движении отрядов непредвиденная остановка в пути грозила бедою, поэтому сломанные повозки не ремонтировали, а выставляли на обочину, движение продолжалось; вообще, останавливаться без приказа строго запрещалось.

Бивак старались разбить на открытом месте, без промедления готовили пищу, как правило, похлебку с овощами, с собою возили ржаные сухари.

Управляясь с таким варевом, поминали солдаты «суп из топора», приговаривали, что с топором-то, пожалуй, наваристей. Да где ж найти бабку, что досыпала бы в котел крупы побольше или еще чего съедобного!

Конечно, когда стояли в крепости, в той же Грозной, было спокойнее, не торопясь ружья и амуницию чистили, одежду чинили, ходили в баню. Оставалось время и посидеть, поговорить; вспоминали убитых товарищей, раненых тож, о всяком вспоминали, всякое случалось... Как-то в одном из аулов попался им дезертир, сбежал он из дивизии еще в 1848 году и все это время жил у горных чеченцев. Пока сидел беглый под караулом, расспрашивал его Иван о житье-бытье у басурманов.

Солдат тот рассказал, что сбежал от шпицрутенов – все равно, мол, был бы не жилец. Показывал Ивану нательный крестик – горцы его не отобрали, самого не били, насильно, значит, в свою веру не звали. Совсем уж с трудом верилось, что далеко в горах живут кучно другие беглые солдаты, срубили они деревянную церковь и ходят туда, а горцы тому не препятствуют.

Божился арестант, что чеченский вождь Шамиль за обиду тамошним русским своих строго велел наказывать; а кто из беглых захотел бы жениться на местной, тому тоже запрета нет, только веру надо принять мусульманскую.

Среди тех солдат есть и женатые, живут они теперь по горским законам, и дети ихние бегают по аулу – не отличишь от местных.

Знать, подумал Иван, чеченская и русская кровь не только в бою смешалась. Чудные дела... Выходит, когда подрастут эти ребятишки, если не замиримся к тому времени, вроде как русские в русских палить станут. А их-то дети уж и вовсе не узнают про дедов, что родом были из российских деревень, с Волги да Днепра...

Солдата этого куда-то отправили, и больше Иван таких не встречал.

Если приходилось заходить в замиренные без боя аулы, знал Иван, что и здесь доброго взгляда не жди, но хотя виноватым себя ни в чем не считал, на местных не хмурился и обиды им никакой не чинил.

Приходилось покупать здесь на солдатские деньги хлебные лепешки, овощи, молоко; в жилища при этом солдаты не заходили, ожидали у каменной изгороди, пока вынесут им припасы.

По одному и даже по двое не ходили никогда – мало ли что. Бывало, пропадали солдаты – нет, речь не о тех, кто сам убегал.

Разное случалось... Однажды чеченцы двух солдат-растяп из того же Тенгинского полка умыкнули. Правда, начальство то ли через армянских купцов, то ли каких других кавказских жителей, выкупило солдат за деньги. Радовались они без меры, когда в полк вернулись, но такие уж были тощие, оборванные да грязные – смотреть страшно. Рассказали, что сидели они в яме, а еду, скорее объедки, проглотить которые можно только с большой голодухи, чеченцы бросали им сверху. Правда, бить не били и кресты нательные им оставили. Вроде бы сам Шамиль, слышал Иван, над пленными издеваться, а тем более убивать их, настрого запретил. Да уж все равно лучше не попадаться...

Апока война снова разгоралась, после 1853 года Шамиль начинает оказывать все более активное противодействие русским войскам.

Потери регулярной армии в Кавказской войне исчислялись не только ранеными и убитыми. В одной из ведомостей того же Тенгинского полка указывалось, что за год «убыло рядовых: от обыкновенных болезней – 74, скоропостижно – 6, от холеры – никто». И такие потери вполне соизмерялись с боевыми.

Лекарства в то время практически не применялись, да их и не было, хорошо, если оставалась возможность содержать больных в относительной чистоте, обеспечить их хорошей питьевой водой и пищей, которая способствовала бы выздоровлению. От холеры, как видно, береглись особо, и это давало свои результаты.

Известно, что хирург Н.И. Пирогов сообщил императору Александру II о плачевном состоянии медицины в войсках, чему он явился свидетелем в период Крымской кампании. В условиях боевых действий катастрофически не хватало лекарств, перевязочных средств, инструментов. Речь напрямую шла о воровстве.

Царь очень возмутился, был искренне огорчен. Можно даже предположить, что вызвал к докладу Военного министра, чиновников от медицины и прочих лиц к этому делу причастных. Но так как причастных оказалось много, сверху до низу, а конкретно виновных ни одного, сделать Император ничего не смог, на том все и кончилось.

Но не только Глава государства знал о творившемся в его армии, а и простые солдаты улавливали, как говорится, причинноследственную связь между состоянием госпиталей и благосостоянием военных чиновников.

Страшно плохи лазареты,

Зато славные кареты у смотрителей.

А спросите у любого, содержанья небольшого:

«Как живете вы...»

«Хотя сами не богаты, на богатых мы женаты,

Этим и живем».

Настоящее мученье – только не для всех.

На бумаге все прекрасно,

А на деле – так ужасно, хоть не говори.

Грустная, не правда ли, история?

При всем том численность подразделений войск поддерживалась на штатном уровне. Так, в Тенгинском полку число рядовых колебалось от 4300 до 5200 человек, унтер-офицеров было около 450, музыкантов – до 180 человек, а еще нестроевых числом до 300 и денщиков более 100 при 120 офицерах.

Солдатские будни в Кавказской войне складывались не только из походов, боев, рубки леса и тому подобного. Командование, в том числе и на уровне начальников дивизий, проводило регулярные инспекции, уделяя особое внимание состоянию лазаретов, здоровью солдат, внутреннему управлению полков; проводились финансовые проверки, само собой, проверялись оружие и боевой припас.

При осмотре «мундирной одежды» от рядовых требовали не только чистоты и аккуратности, но и знания на память сроков ее ношения, размер денежного содержания солдата, назначаемого казной; нижний чин должен был иметь при себе «арматуру (арматурный список)», где указывались его личные данные: какой губернии, уезда, когда взят рекрутом и когда переведен в полк и т.п.

Мой прадед Иван стоял, как и его товарищи, на вытяжку перед высоким начальством, отвечал на вопросы, предъявлял к осмотру ружье и амуницию, и если все складывалось удачно, то удо-стаивалсяся похвалы командира роты. А если выходила с его стороны какая промашка, особенно при генеральском смотре, то мог схлопотать наказание, хорошо, если «отеческое». И так и сяк бывало в первые годы службы.

В делах строевой части Штаба 19-й дивизии при представлении «Исторических сведений» отмечается, что батальоны на отдых отводили поочередно – тогда уже в станицах и крепостях, казалось, могли солдаты и офицеры на время забыть о боях, отдохнуть.

Как отдыхал солдат... Да как и в первые месяцы службы: доставал из сундучка (или заплечного мешка, или ранца) уж изрядно потрепанную книжку, в который раз читал и перечитывал – а кто не умел, так слушал – волшебные сказки про животных и людей.

Иван слушал вместе с другими (не давалось пока ему чтение, да и времени особо не было осваивать это нелегкое дело), как читал вслух младший унтер-офицер повесть «о Еруслане Лазаревиче», о богатыре, что уже десяти лет от роду имел силу необычную. Побеждал Еруслан рати великие и однажды, в далеком царстве, наехал на место побоища, где лежала огромная человеческая голова. Была та голова живая и говорила, а под ней нашел герой меч заговоренный...

Нравилось солдатам слушать, как в Индийском царстве удалось Еруслану где удалью, а где и хитростью добыть себе красавицу царевну, а затем и вторую, и третью. И были они одна другой краше. В здешних-то крепостях не то что с царевнами, с простыми бабами да девками туго приходилось.

Не знал Иван, да и сам грамотей, книжку читавший, что Ерус-лан по-настоящему Арслан, то есть в переводе с тюркского Лев, а вся повесть заимствована у персидского поэта Фирдоуси.

Да и столь уж это важно... Бесчисленное множество подобных устных и письменных, весьма вольных пересказов, переделок превратили сочинения других народов в подлинно русские по духу.

Грамотеев в ротах – раз-два и обчелся, поэтому и собирались вокруг читавшего охочие послушать, обсуждали потом, что взаправду, а что чисто выдумка.

Грамотный солдат, как показала Крымская война и еще продолжавшаяся после 1856 года Кавказская, становился условием обязательным в армии. С применением не только нового, постепенно приходившего в части нарезного оружия, но еще использовавшегося старого, когда слова «дистанция», «дальность», «таблица стрельбы» употреблялись в ротах и батальонах все чаще, солдату необходимо было знать четыре действия арифметики.

Однако на Кавказе, в условиях боевых действий, обучение рекрутов грамоте шло, конечно же, хуже, чем во внутренних округах. Роты и батальоны постоянно находились в делах, совершали марши и экспедиции, и при всем желании здесь офицерам было не до солдатской грамоты.

Считать, писать учились урывками и только те солдаты, которые сами того хотели. Иван читать уже пытался, книжки спрашивал с буквами покрупней, водил при этом по строчкам пальцем – тем самым помогал себе. Но времени на освоение этой науки почти не оставалось. Когда через месяц-другой брал он ту же книгу, слова снова разбирались с трудом, приходилось начинать все сначала.

И даже в 1858 году, когда по приказу Военного министра велено было устроить школы для солдат «на каждом ротном дворе», на Кавказе, где-нибудь в окрестностях Грозной, Ачхоя, в Аргунском ущелье, не то что школы, самого-то ротного двора не существовало. Так и откладывалась опять Иванова учеба грамоте да арифметике на другие времена. Впрочем, как у многих солдат кавказских полков.

В 1853 году Командующий войсками направил Начальнику 19й дивизии приказ о назначении части батальонов «к походу за Кавказ». При этом отмечалось, что «1-й, 4-й, 5-й батальоны Тенгинско-го полка, 2-й и 4-й батальоны Навагинского, 5-й батальон Кубанского егерского должны были выступить немедленно».

К приказу прилагалась подробная инструкция, которая требовала полной укомплектованности состава рот этих батальонов, и в частности унтер-офицерами. Давались также указания по части амуниции, оружия, боевого припаса.

Солдаты под присмотром офицеров и фельдфебелей готовились к походу тщательно. Дело шло к лету, и потому командир На-вагинского полка обращается к начальнику дивизии с рапортом, где, исходя из опыта войны, испрашивает разрешения для солдат «иметь на себе обыкновенные холщовые мешки вместо форменных кожаных – это удобнее в походах, тем более в летний зной».

Начальник дивизии разрешение дал, что очень обрадовало солдат: они, крестьянские мужики и парни, давно между собой говорили, что схолщовым-то мешком сподручнее. Может, начальство и узнало об этом через ротных командиров.

Время шло, стычки и полномасштабные бои, перестрелки, вырубка просек продолжались. Некоторые роты Тенгинского полка вновь двинулись к Грозной, а Навагинского – к «Бумутскому укреплению», две роты отправили в районы южной Кубани «для содействия жителям». Из мушкетерских и гренадерских рот между тем сформировали «Горно-Чеченский отряд». Алхан-Юрт и Старый Ачхой в течение лета и осени 1853 года упоминаются как места активных боевых действий.

Все геройские (и не очень) военные дела (и бытовые тоже) отражались в сводках, донесениях, рапортах полковых командиров высокому начальству. Рекруты же свое видение войны выливали в песни – находились по такому случаю среди солдат сочинители. Грустные, порой щемящие и тоскливые, песни эти отражали душевный настрой «солдатушек».

Запоем мы с горя песню про солдатское житье,

Про солдатское, братцы, житье, про походы про свои.

Нас на горку, братцы, выводили, во шеренгу становили.

На все стороны Богу молились,

С отцом, с матерью простились.

Нам приказы отдавали:

«Бейте, братцы, бейте, не робейте!»

Между тем переписка о «немедленном» выходе за Кавказ продолжалась до марта 1854 года. Наконец, 22 апреля выступили батальоны Навагинского полка, а затем, в мае, Тенгинского. С ними отправился и командир тенгинцев Оночин, о чем и доложил Начальнику дивизии.

Эти части позднее вступили на территорию Владикавказского военного округа, а Кубанский полк двинулся в направлении Тифлиса.

Перед походом пришли приказы об увольнении солдат, что отслужили двадцать пять лет, в отставку. Таких набралось немало, проводили их как положено: построили роты, солдаты взяли ружья «на караул», офицеры отдали заслуженным солдатам-«шевронщи-кам» честь; несколько человек из них имели награды.

Потом строй распустили, Иван, как и другие, пошел проститься с отставниками – хорошо знал их всех в батальоне, и они его за четыре года тоже в делах повидали.

Уходил и отделенный унтер-офицер; по-разному складывалось, когда учил он уму-разуму молодых солдат, но обиды на него никто не таил. Иван остался сильно доволен, что дядька на прощание его приобнял и сказал негромко: «Будь жив».

Долго провожающие смотрели вслед повозкам, пока те не скрылись за уклоном дороги. Часть отставных возвращалась к семьям, но большинство уходили к неизвестному пристанищу, хотя в документах, которые получил каждый из них на руки, указано было, как положено, в какие места отправлялся теперь солдат.

Роты спешно пополнили. По представлению командира полка стал Иван ефрейтором, должен теперь наставлять молодых, помогать новому отделенному. Внешне он тоже преобразился, остепенился, возмужал. Лицо его давно прожег темный, с краснотой загар, уверенно и цепко глядели серые глаза, отрастил Иван усы, переходили они на щеку широкой полосой. Шел солдату двадцать пятый год...

В 1855 году откомандированные роты и батальоны Тенгинского и Навагинского полков, согласно приказа, наконец, вступили на территорию тогдашнего Владикавказского военного округа.

До Владикавказа около ста верст прошли горной дорогой. Крутые склоны и ущелья этих мест, высокие скалы даже для старослужащих были в диковинку, а молодое пополнение с русских равнин и вовсе приходило в изумление. От края узкой дороги, с которой время от времени срывались в пропасть камни, старались держаться подальше, в особо опасных местах лошадей брали под уздцы.