Текст книги "Солдат империи"

Автор книги: Борис Арефьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Часа за три обернулся Арефич, сходил к своим, взял из дома вареной картошки и квашеной капусты, в лавке, не смотря на постные дни, прикупил четверть водки, еще хлеба да копченой рыбы и вернулся к инвалидам.

Прошел в избу, где запыхтела наконец печь, выложил на стол угощение. За вином и закуской вспоминали солдаты о прежней своей службе. А вспомнить было о чем: один из них, весь уже седой, носил на латаном-перелатанном мундире медаль «За взятие Ахульго в 1839 году» с короною и вензелем Николая I.

Говорили инвалиды, что питаются они чем Бог посылает: ловят рыбу, собирают ягоду, грибы. Забегают к ним деревенские ребятишки (единственно, кто готов слушать солдатские были), иногда приносят из дома хлеба краюху, несколько картофелин в карманах да пару-тройку луковиц...

(Сколько таких горемык проживало тогда по окраинам деревень и сел в Западной и Восточной полосах необъятной империи, не поведал мне ни один справочник.)

...После Рождества Иван обошел родных, распрощался с ними, поклонился в последний раз родительским могилам и пустился в обратную дорогу.

Но было еще одно дело, исполнить которое обязался Иван Арефич перед памятью товарища и своей совестью.

По известному адресу здесь же, в Симбирской губернии, навестил семью Евдокимова. Разыскал он нужную избу, назвал себя жене Тимофея, а потом взрослым уже детям.

Разделся Иван, прошел в горницу, посадили его в красный угол. Тогда достал он из кармана завернутые в чистый платок медали и орден – награды своего товарища.

Много воды утекло с тех пор, как не стало хозяина дома. Рассказал Иван его близким про то, как воевали они вместе, как ходили за Урал на Лену и про то, как погиб его друг. Заплакала вдова, и посерьезнели дети, хотя младшие отца-то и не знали.

Поглядеть на солдата, что служил с отцом вместе, послушать его рассказ зашла и старшая дочь Тимофея; у нее самой подрастали уже дети, погодки пяти-шести лет. Привела она с собой подру-гу-ровесницу Ульяну, которая жила по соседству. Ульяна молча сидела на лавке, слушала Ивана внимательно, в тот вечер так слова и не сказала.

Когда они ушли, поведала вдова, что росла Ульяна сиротой – родители ее погибли в большом Симбирском пожаре 1864 года, отец успел выбить окно и вытолкнуть на двор девчушку, ей тогда едва двенадцать исполнилось... Почти сразу же рухнула крыша, никто больше не спасся... Забрали сироту дальние родственники, стала она нянчить их детей, работала наравне со взрослыми. Замуж так и не вышла, то ли потому, что на гулянья, как подруги, не ходила – некогда было, то ли из-за приданного, которого не предвиделось – какое приданное у сироты!

Всю ночь беспокойно вертелся Иван на лавке с боку на бок, все думал. А утром спросил у вдовы Тимофея, куда Ульяну сватать идти.

На следующий день обвенчали их в ближайшей церкви, и повез Иван Арефич свою законную жену Ульяну Дмитриевну в город Харьков.

Поселились они у деда Носаченко уже насовсем, сняли угол в его комнатке, отгородились занавеской. И потекла у прадеда совсем другая жизнь – как у всех обывателей.

Родила ему Ульяна двух сынов-погодков. Первенца уговорила она назвать Иваном, а второго, что появился на свет в 1877 году, крестил Иван Арефич Александром – по имени Государя Александра II, при котором отслужил без малого двадцать лет (портрет царя перекочевал теперь с крышки сундука на стену под иконами). Младший сын, Александр, и был моим дедом.

С дядькой Гаврилой, как называла Носаченко Ульяна, жили одной семьей, Уля готовила на всех, стирала. Одинокий старик и вовсе к ним привязался, когда родились пацанята, с ними возился, играл в доме и во дворе, рассказывал немудреные сказки да песни напевал колыбельные.

Захаживали к ним прежние сослуживцы Ивана, отделенные унтер-офицеры из его роты, выпивали по стопке за наследников, поминали товарищей, старому да малым приносили солдатские гостинцы: деду табачку, ребятишкам – когда яблоко, а когда гильзу от патрона, начищенную до желтого блеска...

В марте 1877 года не вернулся утром дед Носаченко домой с ночной своей сторожевой службы. Нашли его мертвым у рыночных рядов – убит был ночью старик. Тело забрали в участок, потом свезли в барак на территории больницы, где держали покойников.

Иван пошел к знакомому околоточному надзирателю: хотелось ему узнать, кому помешал безобидный инвалид – здесь его все знали уже много лет.

Надзиратель сказал только, что старика удавили, а кто и почему, пока неизвестно, но постарается проведать.

Деда Иван хоронил сам, сделал все честь по чести; отпевали убиенного в Троицкой церкви, потом свезли на ближайшее кладбище, что размещалось тогда на Власовском переулке, могилку устроили рядом с покойной его женой.

В последний путь провожали Носаченко солдаты Пензенского полка, не раз заходившие к нему на огонек, да несколько таких же, как он, стариков.

Через день после похорон вызнал Иван, что убили деда Гаврилу раклы с Холодной горы, верховодил у них вор по прозвищу Пы-таль. Да вот только полиции ничего не докажешь. За что убили, околоточный не знал: то ли появился сторож не ко времени, то ли прознал о чем старик.

Между тем стало известно, что в ту же ночь ограблен был склад оптовой бакалейной торговли Воловика, размещался он неподалеку – на Рыбной улице. Может, воры тащили добычу через рынок... А взяли тогда много...

Пыталя этого, с дружками его, Ивану видеть приходилось не раз: с наглою рожей похаживал он по рыночным рядам, играл фунтовой гирькой на ремешке.

Просил Иван околоточного показать, где кучкуется шайка. Прошлись они вместе к Холодной горе, издалека, как бы ненароком, кивнул надзиратель в нужную сторону. Тогда же договорились, что шепнут Ивану про тот день и час, когда можно будет застать душегубов наверняка.

«Есть людишки, вызнать-то можно, только и тебя тогда по догадке найдут, кто же еще за старика станет заступаться...» – засомневался околоточный надзиратель.

На это Иван отвечал, что коли обскажут все в точности, то искать его будет некому...

Сам, между тем, сходил в полк, переговорил с унтер-офицером, что заступил на его место. Договорились: когда будет на то сигнал, пять-шесть солдат покрепче, из тех, кто хорошо знал деда Гаврилу, с собою позвать.

Через неделю, только вернулся Иван со службы, постучал в окошко человек, сказал тихо: «Сегодня, к ночи...» – и исчез.

Открыл Иван солдатский свой сундучок и достал старый амуничный ремень, который хранил еще с Кавказской линии.

Догадалась обо всем Ульяна... Запричитала: двое мальцов у них, второму и года нет, сам седой уже и не только за себя, мол, теперь в ответе...

Хотел Иван на жену цыкнуть построже, но подошел, погладил по голове: «Не сомневайся, к утру буду...»

После вечерней поверки Иван Арефич вызвал своих из части. Ушли без лишнего шума, ножи с собой не брали – решили оружие не поганить.

В кромешной тьме вывел Иван солдат к хате, стоявшей впритык к Холодногорскому кладбищу. Шли аккуратно, чтобы тонкий ледок, схвативший к вечеру лужи, не хрустнул под ногами. Вокруг – никого; осторожно глянул Иван в оконце: пили, гуляли человек восемь-девять, плоскую, как блин, рожу Пыталя заметил он сразу.

Развернул Иван Арефич тряпицу, велел испачкать сажей носы да щеки, пояснил: «Нам веселей, а им потом привычней будет с чертями хороводы водить...»

Расставил свою команду: двоих к окну, сам и трое других подошли к двери: «Пора!»

Раму ударом ноги вышиб унтер из Иванова взвода, и сразу, головой вперед, как в воду, прыгнул в хату Стефан Литинский.

Дверь, вместе с притвором, вынес Иван плечом, за ним ворвались в дом его товарищи...

Дня через три, как бы невзначай, встретил Ивана околоточный: «Слышь-ка, на Холодной горе Пыталя пригрели до смерти, всем девятерым головы, как курям, говорят, свернули. Трое-то из них здоровые были раклы, да и остальные – оторви да брось...»

«Ишь ты, видно чего не поделили», – «удивился» Иван и добавил: «Давай-ка, помянем деда Гаврилу еще раз, теперь уж с чистой совестью».

Зашли в Троицкую, поставили свечи, потом к Ивану направились. Выпили за упокой души старика, Уля тоже рюмку пригубила.

Пензенский полк вскоре ушел из города – принимал участие в Турецкой кампании 1877-1878 годов. В сражении при Горном Бугарове сложил голову только что получивший офицерский чин Стефан Литинский.

После того случая надолго притихла воровская братия с Холодной горы, впрочем, свято место пусто не бывает – хватало в Харькове и других ворюг.

Прошло время, забылась эта история, на Холодной горе опять появились лихие людишки, для которых нож да кистень были средством пропитания и атрибутами веселой жизни. И даже по прошествии пятидесяти лет район этот пользовался в Харькове дурной славой, с ворами пыталась разбираться уже не полиция, а советская милиция и также без особого успеха.

Местная шпана в двадцатые годы нового уже века развлекалась по-своему, а хлопцы с Холодной горы встречали чужаков по-прежнему неласково. Появляться здесь парням из других районов города считалось делом небезопасным, особенно, если вечером провожали они до дома тамошних девчат.

Уж не знаю, чем привлекали ребят холодногорские дивчины, однако пользовались они явно успехом: отец рассказывал, что и он неоднократно поздними вечерами провожал туда своих подруг.

Местные парубки соседствовали между собой, вместе росли и время проводили, держались всегда дружно и нагло, девчат своих не трогали, а над их провожатыми, разодетыми в чистые костюмчики, куражились.

Нередко заставляли мерить спичкой пыльную, а по весне и осени грязную улицу; если счет, по мнению мучителей, не сходился, приказывали перемерить заново. Хорошо, если после такого унижения не пускали кавалеру из носа красную юшку. Случалось, ухажер попадался не робкого десятка и давал отпор, тогда били его безжалостно, могли и сильно покалечить.

Поэтому в далекой юности, провожая на Холодную гору в сгущавшихся уже сумерках свою зазнобу, правой рукой незаметно расстегивал мой отец кобуру, где лежал надежный бельгийский браунинг (под левую руку держала его дивчина). На обратном пути он и вовсе перекладывал пистолет в карман.

Впрочем, носил отец форму красного командира, может, поэтому с ним никакого такого конфуза не приключилось ни разу.

Вернемся, однако, в век XIX-й...

Ходили тогда в народ народники, бросали бомбы эсеры, началась и окончилась война на Балканах, вступил на Престол в 1881 году Александр III, а в 1894 году – Николай II, это был уже четвертый Российский император при жизни моего прадеда.

В начале уже века XX-го завершилась неудачно для России война с Японией, прокатилась по стране первая русская революция, не остались при этом в стороне и харьковские рабочие. Но настали уже другие времена, стала другой и Россия.

Менялся облик Харькова: появился здесь водопровод, газовые фонари освещали теперь не только центр города, но шагнули они и на многие другие улицы, пустили первый трамвай на электрической тяге.

В 1906 году построили на Николаевской площади новое трехэтажное здание Санкт-Петербургского Коммерческого банка, с тех пор у его дверей стоял в швейцарской должности Иван Аре-фич, как вспоминал мой отец, с седой бородою до пояса, весь в галунах. Давно и хорошо знали его не только служащие банка и клиенты, но многие, кто проходил тогда по главной площади Харькова.

После 1906 года переехала на новое место жительства семья Ивана Арефича: сам он с женою Ульяной Дмитриевной, сын Александр с женой и четырьмя детьми, младшим из которых тогда был мой отец. Переехали они с Рыбного переулка в небольшую, но теперь отдельную квартирку на первом этаже упомянутого нами здания банка...

В мае 2000 года, для того чтобы уточнить некоторые детали и обстоятельства, а также, по возможности, найти интересовавшие меня документы, приехал я в Харьков. Пришел к дому № 24 на площади, переименованной когда-то в площадь Тевелева, теперь же называлась она площадью Свободной Украины. Дом сохранил свой прежний облик, на фасаде, наверху, надпись: «Санкт-Петербургский Коммерческий банк» и давний порядковый номер.

В доме размещается теперь Театр кукол. Справа от парадной двери, у которой в начале XX века в солдатском мундире и с регалиями стоял Иван Арефьев, находится подворотня с наглухо запертыми железными створками ворот – это вход во внутренний дворик.

Я попросил вахтера пригласить кого-нибудь из дирекции театра, чтобы получить разрешение пройти в здание, а затем, через черный ход, и во двор.

Вышли ко мне двое мужчин и, узнав о цели моего визита, любезно провели меня по лестнице в несколько ступеней в холл и далее в зрительный зал, который во времена моего прадеда был залом операционным.

Проводили меня и в то крыло, где когда-то находилась служебная квартира швейцара, поблизости от нее располагался тогда главный сейф банка, встроенный в виде отдельной сейфовой комнаты. Бронированная дверь, толщиною сантиметров двадцать– тридцать теперь всегда полуоткрыта и выходит в смежное небольшое помещение, за стеной его и жила долгие годы семья Арефьевых.

Прошли мы в узкий дворик, окруженный кирпичными стенами домов – сюда выходили два окна квартиры прадеда, здесь же давным-давно играли внуки Ивана Арефича.

Кстати, из-за створок ворот хорошо видна вся площадь, поэтому свидетелями событий, которые происходили в центре города в дни революции и Гражданской войны, стали и дети, и взрослые Арефьевы, через эти ворота проходили они в свою квартиру, минуя парадную дверь.

Я сфотографировал здание со двора, с «черным» ходом и окнами, потом сравнил снимки со старыми семейными фотографиями начала XX века – все совпадало...

Тепло распрощался я с моими провожатыми, сожалея лишь о том, что, по их словам, разминулся я с внуком владельца банка. Незадолго до того приехал он откуда-то из-за границы, зашел в здание, которое принадлежало когда-то его семье, посидел на ступеньках, ведущих в зал. По лицу взрослого, пожилого уже мужчины текли слезы...

К исходу 1908 года служба Ивана Арефича в должности швейцара подошла к концу, теперь уже не под силу было ему весь день стоять на ногах, встречать и провожать посетителей банка – исполнилось солдату 78 лет.

Чтобы не потерять казенную квартиру, сменил отца на этой должности сын Александр, для чего пришлось оставить моему деду работу переплетчика в типографии немца Адольфа Дарре, что размещалась на Московской улице в доме № 19, там с братом Иваном трудились они с юношеских лет.

В теплые дни выходил Иван Арефич во двор, тащил тогда старший его внук Костя табуретку для деда и скамеечку для себя. Был он единственным внимательным слушателем старика. Вспоминал тот молодые свои годы, службу на Кавказе, дальний путь в Сибирь, боевых товарищей, на память пересказывал присягу и уставы, объяснял, как мог, правила стрельбы.

А Косте все это в охотку, по команде деда управлялся он с метлой, как с ружьем, учился делать выпады и защищаться в рукопашном бою...

С тех пор как покинул он швейцарскую должность, только раз надел Иван Арефич мундир, случилось это в 1909 году, когда отмечали в России пятидесятую годовщину победы в Кавказской войне.

По такому случаю учредили крест «В память пятидесятилетия покорения Восточного Кавказа», на нем даты: 1859– 1909 г.г. и вензеля Николая II и Александра II. Газеты писали, что участников тех событий почти уж не осталось, прадед мой объявлять о себе не стал, а годовщину эту решил отметить по-своему.

Сентябрьским днем, когда вернулся из школы Костя, дед Иван ждал уже его в полной мундирной одежде. Взял он за руку внука, которому не исполнилось еще одиннадцати лет, и отправились они к стрельбищу за Университетский парк. По дороге обогнала их рота Пензенского полка (Штаб его располагался тогда на Екатеринославской улице).

На стрельбище Ивану Арефичу, хоть и был он без погон, отдавали честь солдаты и офицеры. Подошел к деду с внуком поручик, представился. Иван Арефич и себя назвал, как положено...

Стояли они с Константином потом за линией огня, гремели выстрелы, пахло порохом, дед уши затыкать не велел. Костя тогда решил, что дед его слегка глуховат, потому пальба эта ему нипочем. Но был он сильно неправ...

Молодой унтер-офицер, с разрешения командира роты, показал Константину, как правильно держать винтовку и целиться, научил досылать патрон трехлинейки.

Понравилось солдатам, что малец, несмотря на то, что был в чистой одежде, не раздумывая лег на бруствер; в мишень, правда, попал только с третьего выстрела.

Предложили винтовку и Ивану Арефичу, тот взял ее в руки, передернул затвор, но потом сказал: «Сроду я с пятидесяти саженей не промахивался... Глаза уже не те, позориться, сынки, не стану».

Уходя, прошли дед и внук вдоль ротной шеренги, приложив руки к фуражкам. Так простился Иван Арефьев с солдатами своего полка второй раз, теперь уже навсегда.

На обратном пути старался Костя ступать с дедом в ногу, как положено солдату...

Ранней весной 1915 года выйдя живым и невредимым из рукопашной под Перемышлем, с благодарностью вспоминал Константин деда Ивана. Его наставления и опыт помогали добровольцу Первой мировой войны, которому едва исполнилось шестнадцать, уберечься от обоюдоострого немецкого штыка.

В упомянутой уже поездке побывал я в архиве ЗАГСа города Харькова, где очень помогли мне в достаточно сложном поиске необходимых документов отзывчивые и милые сотрудницы этого учреждения.

Теперь многое я мог уточнить в жизни семьи Арефьевых и в XIX, и в XX веке.

В Харькове вспомнился вдруг один эпизод.

Вначале девяностых годов, конечно, XX уже века, принимал я участие в заседании, а может, совещании, некой инициативной группы. Речь шла о создании «Общества Российско-Украинской дружбы...», тогдашний посол Украины в России, Крыжановский, присутствовал на этом мероприятии в здании Мэрии Москвы на Новом Арбате. Свою речь он произнес нарочито на украинском языке, при этом прозвучала у него фраза: «Мы браты, но нэ дру-зи...» Слова эти вызвали у меня, мягко говоря, недоумение. «Это вряд ли», – подумал я тогда.

Здесь, в моем родном Харькове, дружески общаясь с незнакомыми ранее людьми – на улицах, в учреждениях, я вновь убеждался, что крепко ошибался тот незадачливый посол...

Но вернемся к началу XX века.

Шли годы, возраст и болезни все сильнее давали себя знать, но Иван Арефич крепился, никогда и никому по солдатской привычке не жаловался, помогал внуков нянчить, отец помнил его нехитрую страшилку: «Коза-дереза, пол бока луплено, за три копы куплена, забодаю, забодаю!»

К концу февраля 1913 года почувствовал Иван, что жить ему осталось совсем недолго. Качал он на руках крошку внучку, приговаривал: «Танечка, Танечка, не будешь ты знать своего дедушку...» Слова деда мой отец, которому было тогда восемь лет без малого, хорошо запомнил.

1 марта солдат Иван Арефьев умер. В метрической книге можно прочитать запись, сделанную 3 марта (по старому стилю): «Харьковский мещанин Иван Арефьевъ Арефьевъ умер 1 марта 1913 года в возрасте 83 лет... причина смерти – старость».

Знаем мы также, что «исповедовал и причащал моего прадеда Протоирей Николай Соколовский», а 3 марта «совершал погребение Протоирей Николай Соколовский с диаконом Григорием Машориным» на Городском кладбище.

Отпевали старого солдата в той же Троицкой, хорошо известной нам теперь, церкви, где крестили всех его внуков.

Лежал дед Иван в гробу строгий, каким внуки его никогда не видели, одет был, согласно воле покойного, в старый мундир – с памятного 1909 года ни разу не надевал его бывший унтер-офицер. Хранился мундир в сундуке, бабушка Ульяна не давала ему пропасть, время от времени чистила, спасая от моли и сырости, проветривала на дворе.

Тускло отсвечивали золотом при пламени свечей изрядно уже потемневшие галуны.

Все деда жалели, сильнее других убивалась и плакала Ульяна Дмитриевна, не отрываясь глядела на своего Ваню, в таком же мундире почти сорок лет назад впервые увидела она своего суженого.

Могилы моего прадеда давно не существует – оползень тридцатых годов уничтожил ту часть харьковского городского кладбища, где хоронили в начале XX века.

Но осталась фамилия, которую носит шестое уже поколение...

И осталась память.

Январь 2000 – январь 2003

Москва—Харьков—Москва

СОДЕРЖАНИЕ

Борис Васильевич Арефьев

Солдат империи

Оформление П.А. Сандомирский Редактор М.А. Котенко Корректоры Н.С. Самбу

ЛР № 040399 от 03.03.1998 Подписано в печать 08.08.2003 Формат 60х90/16. Тираж 1 000 экз.

ЗАО «Издательство “Русский путь”»

109004, г. Москва, ул. Нижняя Радищевская, д. 2, стр. 1 Тел.: (095) 915-10-47. Е-шаШ шо8куш.гр@ш1:и-пе1ш

Отпечатано в типографии НИИ «Геодезия», 141260, г. Красноармейск, ул. Центральная, д. 16