Текст книги "Человек, который был дьяконом(СИ)"

Автор книги: Борис Гречин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Оставив Джереми предаваться хмельному горю ('Путинку' ему великодушно подарили), они вернулись к себе в номер.

– Ну, и куда теперь этого гада? – спросил Максим. – Правда, что ли, в полицию его сдать?

– Ты забыл, что мобильная связь не работает, – напомнил Артур.

– Можно до ближайшей деревни дойти ради такого случая! Я ходил вчера вечером, правда, не дошёл...

– Так, и что ты скажешь сельскому участковому? Что участник православного семинара месье Жером Толстои, праправнук Льва Николаевича, – американский шпион? Милый мой, да это не за ним – за тобой пришлют экипаж! С людьми в белых халатах... Думаю, кроме того, что ты, наверное, преувеличиваешь опасность этого типа и вред, который он может принести, – предположил 'дьякон' с улыбкой. – Чтó он там должен выяснить: нашу готовность идти на контакт и нашу потенциальную вербуемость? Пусть благодарит Бога, если унесёт ноги после такого контакта. Наши стереотипы о них? Похоже, их стереотипы о нас нашим стереотипам о них дадут сто очков форы, как ты сам только что видел. Протестный потенциал православной молодёжи? Нулевой, ты это не хуже меня знаешь. Да и вообще... 'православной', говоришь? Подумай сам, Максим: из семерых православных здесь один – честолюбивый партиец, который хоть магометанином готов заделаться ради партийной карьеры, один – буддист, и один – американский шпион. Хорошая выборка, правда?

Максим с удовольствием рассмеялся:

– Да уж! Это я не сообразил!

XVI

После окончания вечерних молитв Артур немного побродил по территории хутора, надеясь столкнуться с Лизой наудачу. Не столкнулся, и направился к третьему гостевому домику, где, по его расчётам, должны были жить женщины. В дверь номеров он стучать не решился, так как был риск встретиться с одной из двух честны́х сестёр. ('Здравствуйте, хотел увидеть Лизу'. 'Здравствуйте, отец дьякон, её здесь нет. Зачем она вам понадобилась?' 'Должен выяснить её политические пристрастия'. 'И не стыдно Вам, отец дьякон? Побойтесь Бога! О горнем надо думать, а не о суетном!' – так примерно мог бы сложиться диалог с любой из инокинь.) Вместо того Артур постучал в окно. Подождав немного, обошёл домик и постучал в другое окошко. Вернулся к входу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как девушка выходит ему навстречу.

Молодой человек отчего-то так растерялся, что и не сразу сумел заговорить. Девушка, глядя на него, рассмеялась, хоть и сама казалась смущённой.

– Пожалуйста, не подумайте плохого: у меня до Вас дело, – нашёлся он в итоге.

– Я ничего не подумала, а вообще – вообще я Вам ужасно рада! Меня поселили одну в комнате, номер пятый, налево от входа, но то Елевферия, то Иулиания заглянет, и так каждые полчаса! Не иначе как мальчиков ищут под кроватью... Там, между храмом и 'корпусом', у клумбы, скамеечка есть – не хотите туда? Под окнами болтаться не хочется...

– А комары нас не съедят, на этой скамеечке? – усомнился 'дьякон'.

– Здесь нет комаров, по крайней мере, ещё ни одного не видела. Все вымерли от духа истинного православия, – шёпотом проговорила Лиза, потешно округлив глаза.

– О как! – не удержался от восклицания Артур. – Острый у Вас язычок, однако!

– Осуждаете?

– Н-нет...

– А должны были бы.

– Отчего?

– Как церковнослужитель . Или Вы хотите сказать, что Вы не церковнослужитель? Отвечайте всю правду!

– Нет, не хочу...

– Вот видите!

Добрались до скамейки и сели на неё.

– И тем не менее, я рада, – повторила девушка тихо. – Не из-за того, что Вы дьякон, а вопреки. Вы – очень нетипичный дьякон, то есть надеюсь, что я в этом не ошиблась.

– Вы, похоже, не слишком расположены к духовенству!

– Да, – был лаконичный ответ.

– Что же, у Вас много знакомых клириков? – улыбнулся Артур.

– Много ли, мало – всех лучше бы не знала. Это звучит грубо? Извините. Так что у Вас за дело ко мне?

– Целых два. Патриотическое крыло попросило меня выяснить у Вас, патриотка ли Вы, и если нет, то по возможности склонить Вас на сторону патриотизма. А либеральное крыло соответственно хочет узнать, разделяете ли Вы их светлые идеалы, и если не разделяете, то не пожалуете ли Вы...

– ...Бриться.

– Что?

– То не пожалую ли я бриться. Пожалуй, не пожалую, извините за повтор. Меня оба лагеря не очень привлекают. Одни – слишком лохматы, а другие – слишком циничны, Вы сегодня очень точно об этом сказали. Я и до того чувствовала что-то подобное, а как Вы сказали, сразу поняла: так и есть. Чтó Вы как на меня глядите, Артур? Или это нескромно – мне Вас так называть? Может быть, нужно – 'отец дьякон'?

– Забудьте, пожалуйста, о том, что я 'отец дьякон', потому что мне ещё нужно будет сделать Вам одно признание... не любовное, не думайте! – вдруг спохватился Артур, только сейчас сообразив, как в разговоре с молодой девушкой звучит слово 'признание'.

– Я и не подумала! – отпарировала Лиза слегка обиженно. – Ни секунды ни подумала!

– Нет, ни секунды – это Вы зря, оттого что... Ну вот, заставляете меня говорить Бог весть что! – рассмеялся он. Девушка глянула на него посветлевшими глазами. Немного помолчали.

– Наверное, это очень бестактно, верней, дерзко с моей стороны – вот так, с ходу, моим куриным умишком судить проблему, над которой лучшие люди России мучились не один век, – начала Лиза тихо. – Но я ведь и не сужу: я просто говорю своё личное. Определяться всё равно надо будет, я знаю. Но вот Вы, например: Вы так и не определились, с кем Вы из них. И даже, как сегодня сказал Олег, Вы вроде бы по убеждению не определились: Вы сознательно выбираете стоять между теми и другими. Почему мне нельзя так же?

Артур развёл руками:

– Конечно, можно... если только Вы чувствуете, то для Вас это благо! Вы взрослый человек, Вам нужно решать самой...

– Да уж, девятнадцать лет – это огромная взрослость! Артур, можно мне попросить Вас? Решать я буду сама, но хотела бы попросить... иногда поглядывать в Вашу сторону, что ли. Вы кажетесь честным человеком...

– Это не совсем правда.

– Идеальной правды вообще нет, – возразила девушка, – это я к девятнадцати годам успела понять, а само то, что Вы про себя откровенно говорите, что не совсем честны, – тоже многого стóит. Давайте... давайте условимся о жестах, хорошо? – девушка весело тряхнула короткими волосами.

– Как это? – не понял Артур.

– Очень просто! Если собираетесь голосовать 'да' или согласны с тем, о чём говорят, – положите правую руку на запястье левой. Если нет – наоборот. Годится? Я буду поступать так же. Ведь Вы не против? А этим... начальникам лагерей, которые допытывались, кто я есть, скажите... что хотите. Лучше всего сказать патриотам, что я либералка, а либералам – что я патриотка. Вот это будет славно! Спорить с теми, кто меня пытается причесать под свою гребёнку, я очень люблю, я гордая птичка. Хоть и маленькая... Вот и всё. Вам... больше нечего мне сказать?

– Из служебного – нет.

– А из личного?

– А из личного – то, что я сразу в Вас 'принял большое участие', как выражались раньше. Я ещё в Москве обратил на Вас внимание и подумал о Вашей смелости...

– Смелости ехать в логово православия?

– Почему именно 'логово'?

– Неудачное слово для православной девушки, да?

– По крайней мере, странное. Можно мне проявить нескромность и задать такой же странный вопрос о том, православная ли Вы? – мягко проговорил Артур.

Лиза не отвечала, вместо того глядя прямо перед собой, ухватив прядку волос и наматывая себе на палец.

– Я не знаю, – шепнула она наконец. – Вам я не хочу лгать, поэтому, наверное, нет. Это очень плохой ответ?

– Какой бы ни был, я не тот человек, который за это бросит в Вас камень, и скажу Вам, почему...

– ...Знаю, знаю всё, что Вы мне скажете: что это просто кризис веры, и что Вы сами проходили такой кризис! Артур... мой ответ даёт мне надежду на то, что Вы... не откажетесь от жестов, о которых мы договорились?

– Разумеется, я от них не откажусь.

– Да? Правда? – девушка облегчённо выдохнула. Зябко повела плечами. Встала. – Провóдите меня до моего домика? Хотя нет, нет! Не провожайте! Я не очень хотела бы, чтобы монашки нас видели вместе поздним вечером. И другие тоже...

XVII

В среду с самого утра зарядил дождь. Дождь не падал крупными каплями, а сыпался с неба мелкими брызгами, будто их поливали из огромной поливальной установки. Он всё шёл и шёл, монотонный, настойчивый, тоскливый, и конца ему не предвиделось.

– Чем Вы сегодня объясните новую напасть, брат Евгений? – спросил за завтраком белорус. – Снова Книгой Бытия?

– Именно, Сергей Николаевич, именно! – словоохотливо откликнулся монах. – Чем же ещё? И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями.

– Так Вы нам предсказываете, что нальётся целое море?

– Отчего же я? Предсказывает пророк, а моё дело исключительно скромное...

– Я, к примеру, не взял с собой никаких непромокаемых вещей, – проворчал Олег. Может быть, обойдёмся уже без ветхозаветных историй?

Монах фыркнул от смеха, да так, что едва не подавился.

– Чего в этом смешного? – хмуро поинтересовался Олег.

– Нет, извините, – ответил Гольденцвейг. – Ветхозаветные истории, как и вообще древняя вера нашего несчастного народа – часть христианства. Разумеется, без них можно обойтись, но зачем же останавливаться на полдороге? Христа тоже можно упразднить как устарелый элемент.

– С Вашей головой на плечах, брат Евгений, Вам надо стоять на правильной стороне, – с досадой проговорил руководитель молодёжного клуба.

– Правильной стороне истории, Вы это имели в виду? – подхватил его собеседник. – Увы, мой дорогой, увы: как-то так выходит, что мы, евреи, всё время оказываемся на ложной стороне истории...

Олег, скривившись, ничего не ответил и доел свой завтрак молча.

Артур беспокойно переводил взгляд с одного лица на другое: что-то не читалось на этих лицах ни радости, ни дружелюбия, ни готовности к общежитию. Неужели простой дождь так подействовал? Конечно, погода на настроение всегда влияет, но ведь здесь как будто собрали 'столпов веры', лучших из лучших...

Перед началом фильма на скорую руку провели голосование и – ура! – набрали три голоса в пользу 'ультрапатриотической' резолюции против одного.

– Это Джереми переметнулся, не иначе! – прошептал Максим на ухо своему приятелю. – Как испугался, крокодил зелёный, что возьмём его за жабры, так сразу по-другому запел! Вот, все они такие! Вся их англосаксонская лицемерная душонка в этом и сказывается!

– А я думал, ты поменял позицию! – шепнул Артур в ответ.

Максим пожал плечами:

– Мне-то с какой стати её менять? Я как воздерживался, так и продолжаю...

Долгий фильм на утренней сессии подробно рассказывал о различных неправославных, недоправославных и псевдоправославных течениях и сектах. Невыразительный женский голос за кадром методично разъяснял, что именно скверного и душепогубительного содержится в учении тех, иных и третьих. О взгляде православия на иные традиционные религии было сказано лаконично и обтекаемо, примерно в том же малоубедительном стиле, в каком Григорий Лукьянов высказался на заседании приходского совета. Артур нет-нет да и бросал искоса взгляд на Лизу, чтобы увидеть, как девушка барабанит пальцем левой руки по правому запястью.

Обед прошёл уныло и молча. Никто не шутил, не приставал с вопросами к соседу, не рассказывал историй.

Выйдя из корпуса после обеда, Артур столкнулся с сестрой Иулианией (среди участников семинара пошёл слух, что Иулиания – та, что из двух пониже ростом, на чём был основан этот слух, никто сказать не мог). Молодой человек посторонился, чтобы дать ей дорогу, но сестра продолжала стоять перед ним, глядя на него ясными и холодными голубыми глазами.

– Вы хотели поговорить со мной? – догадался он. Инокиня кивнула и, развернувшись, пошла по дорожке к храму. Артуру волей-неволей пришлось следовать за ней.

В главной части храма сели на одну из двух узких деревянных скамей у входа.

– Вы не отступаете от чтения Утреннего и Вечернего правила? – бесцветным голосом начала сестра.

– Нет!

– В качестве диакона?

– Д-да...

– А отчего не в облачении? По-вашему, благолепно – в мирском служить?

– Я буддист, – отчаянно сказал Артур, чувствуя, как сердце стукнуло несколько раз быстрей обычного. – Давно хотел в этом признаться, но узнал за эти два дня, что в ложь верят охотней, чем в правду.

Ничего не произошло. Сестра Иулиания молча перебирала маленькие изящные чётки. Кипарисовые, наверное.

– Мы знали, – сказала она наконец.

– Знали?!

– Да. Нам ещё в понедельник позвонил отец Григорий Лукьянов и дал ссылку в Сети на Ваш... на Вашу кумирню. Ваш буддизм – дело Вашей совести и Вашего священноначалия, а не наше. Русской церкви Ваша совесть неподотчётна.

– Отчего же... меня не сняли с семинара?

– Поздно было Вас снимать. И как бы мы другим объяснили? Соблазн, соблазн. Вам бы лишь устроить соблазн, – всё это было произнесено с аскетическим бесстрастием, без всяких восклицательных знаков.

– Даже и в мыслях не было!

– А если и в мыслях не было, служи́те в облачении, только без ораря, и не создавайте соблазна на пустом месте.

– Так ведь... – потерялся Артур. – Брат Евгений мне сказал, что без благословения иерея дьякону облачаться категорически нельзя!

– Верно, нельзя. Меня просили Вам таковое благословение передать. Архиерейское. Довольно ли? – инокиня встала, указывая, что стремится завершить разговор.

– Неужели спокойствие так важно и так превыше всего, что даже требует закрыть глаза на то, что служит иноверец? – вслух изумился Артур.

– А Вы не считаете спокойствие драгоценным? – ответила сестра вопросом на вопрос. – Новые дни дадут Вам пищу для размышлений об этом. Какое мне дело до Вашего иноверия! Разбирайтесь с ним сами, но если уж попали сюда, то не упрямствуйте чрезмерно, юноша! (Она так и произнесла это странное применительно к молодому мужчине слово, хотя сама была его помладше.) Помните лучше о том, что во время Христа даже среди учеников Христовых не имелось христиан, и пусты поэтому Ваши разговоры о правоверии и иноверии. Стихарь поищите в ризнице. Оставайтесь с Богом!

Лёгкими шагами сестра вышла из храма, оставив его одного.

XVIII

В среду открывать дискуссию на тему 'Православие и иноверие' предстояло Артуру. К кафедре молодой человек вышел со стеснённым от волнения сердцем. Его рассуждения про 'беспощадную бескомпромиссность' на заседании приходского совета Феодоровского собора были просто забавной импровизацией, ныне же он, если уж действительно судьба позволяла ему в малой мере повлиять на умы православных, хотел говорить совсем о другом и иными словами.

– Многоуважаемые братья и сёстры! – начал Артур. – Все мы пару часов назад поглядели фильм об иноверцах. О каких только причудливых и экзотических зверях на лугу религиозных свобод нам не рассказали! А между тем, то ли по небрежности, то ли, боюсь предположить, даже сознательно, не сказали о самом главном: об иных магистральных верах, о том, что называется традиционными религиями России. Я имею в виду мусульман, буддистов, иудеев. Смешно сказать, но, к примеру, и лютеране тоже входят в число традиционных русских религий, ведь лютеранство исповедуется некоторой, пусть и небольшой, частью нашего народа. Заметьте, что лютеране – тоже не язычники, не нехристи, какие бы догматические изъяны в их вере мы ни обнаружили. Что является нашим правильным отношением к верующим иных церквей? Какое драгоценное, золотое слово мы потеряли в годы беспощадной борьбы на наше первенство? Сейчас, когда эта борьба одержана, когда нашему главенствующему значению на духовном горизонте России не угрожают ни мормоны, ни 'белые братья', ни всяческие экстрасенсы, телепаты и иные звёздные посланники, донимавшие нас в девяностые, не пора ли нам вспомнить это слово? Братья и сёстры, это слово – сотрудничество. Такое старое и очевидное в своей банальности, оно может оказаться для нас новым словом. Даже видя изъяны чужих вер, можем ли мы насильно развенчать их? Такое развенчание совершается убеждением, просвещением, проповедью, но не поспешными жестами и крикливыми лозунгами в духе комсомола. Да не соблазним мы православную молодёжь идеей комсомольских битв с инакомыслящими, и да не обратим мы древнюю веру нашу в подобие духовного ленинизма! Неужели отвергнуть общение даже с заблуждающимся – лучше, чем сохранить таковое общение и через него – вероятность, пусть небольшую, обращения этих заблуждающихся во благо и свет истинной веры?! Никто, думаю, не возьмёт на себя смелость сказать так. Отсюда – сотрудничество. В каких формах оно должно совершиться – не знаю. Конечно, ум противится мысли о совместной молитве, справедливо видя в такой мысли ересь экуменизма. Но, к примеру, уже обмен лекторами или проповедниками для того, чтобы православным клирикам и слушателям духовных семинарий глянуть на другую веру как бы изнутри, мог бы быть небесполезен. Обмен с меньшими сестрами православия административным опытом, имею в виду опыт обустройства храма и распределения обязанностей в приходе, тоже не принесёт никакого вреда. Наконец, могу вообразить себе некий общероссийский духовный совет из представителей разных вер, который бы совершал оценку важных событий общественной жизни или художественных произведений, называя безвкусицу – безвкусицей, пошлость – пошлостью, но, напротив, рекомендуя достойное для чтения, слушания или просмотра. Так значительно можем оздоровить культурную атмосферу, и так в сотрудничестве, а не в розни, пусть и с сохранением нашего первенства, на которое в России, кажется, не покушаются ни магометане, ни иудеи, послужим духовному благу всего нашего народа. Понимаю, что мысли мои достаточно смутные, но, приложив усилия, можем их развить подробней, отбросив лишнее и вместе согласившись о нужном. Прошу прощения за краткость своей речи и за то, что и близко не использовал всё отведённое мне регламентом время. Я закончил.

В молчании Артур вернулся к своему стулу и сел на своё место. Никакими аплодисментами его не приветствовали, наоборот: в воздухе повисло общее недоумённое молчание. Лиза готова была похлопать, но, обведя взглядом лица 'товарищей', осеклась.

– Отец дьякон говорит очень гладко, – нарушил это молчание белорус. – Как по писаному, и даже заподозрил в нём своего коллегу по ремеслу. Мягко стелет отец дьякон, да только нам всем будет жёстко спать в его постели. Может быть, его необдуманный призыв проистекает из его молодости, прекраснодушия и, так сказать, горячего сердца. Но всего этого ещё недостаёт для того, чтобы нам вслед за ним в гипнотическом восхищении твердить слово 'сотрудничество', которое он мнит золотым, забывая, что не всё то золото, что блестит. Это с какими же сектантами, позвольте узнать, нам предлагают соработничать, вернее, коллаборационировать? С богомилами какими-нибудь? Сказав 'А', нужно сказать и 'Б'. Встав на сколькую дорожку экуменического коллаборационизма, тем и закончим, что будем крестить детей с богомилами, помяните моё слово!

– Я ведь не предлагал... – начал было Артур.

– А я вот не понимаю, – неожиданно перебил его Максим, – при чём здесь богомилы, если они – даже не христиане, а эти, как его... манихеи?

– Верно, верно, – закивал головой Гольденцвейг. – Из того, что богомилы рядились в христианские одежды, ещё совсем не следует их христианства. Скорее, они действительно ближе манихеям и прочей оккультно-восточной чертовщине. Вот если бы Сергей Николаевич сказал про ариан или, к примеру, монофизитов, тогда бы это был удачный пример ереси. А богомилов, извините, я не готов рассматривать как еретиков, если мы выяснили, что они не христиане вовсе.

– А разве я искал именно пример ереси? – поднял брови писатель. – При чём здесь вообще ереси, и какое отношение, растолкуйте мне, бестолковому, Ваши древние замшелые ереси имеют к современной духовной жизни и умственным соблазнам современного человека?

– Как же, как же! По-Вашему, толстовцы или теософы – это не ариане? Ариане чистой воды, только в современной одёжке! – возразил брат Евгений.

– Ну, мы уже поняли, что Артур – скрытый толстовец, и про толстовцев мы тоже всё знаем, – обронил Олег. – И отношение к толстовцам у нас вполне чёткое. Вначале именно толстовцы раскачали государственную лодку, а затем их духовные потомки и просрали, извиняюсь на недуховный слог, Российскую Империю.

Артур ошеломлённо поворачивал головой, глядя то на одного участника дискуссии, то на другого. Никак у него не получалось уразуметь, о чём говорят все эти люди, зачем они это говорят и как это всё относится к его предложению. А обсуждение ересей шло всё дальше и гуще.

– Я не согласен называть теософов арианами. Скорее уж, они – теисты. (Сергей.)

– Вы хотели сказать – деисты? Только Вы ошибаетесь: к ним ни то, ни другое неприменимо. Теософы отвергают креационизм, так какие же они деисты? (Евгений.)

– Это теософы-то отвергают креационизм? (Сергей.) Помилуйте, батенька: да кто вам сказал такую ересь! А 'логос', по-Вашему, – не теософский термин? Вы 'Тайную доктрину' вообще читали?

– Ну, давайте сойдёмся на том, что они – оккультисты. (Максим, миролюбиво.) Кто-нибудь мне, кстати, объяснит разницу между теософами и антропософами? Потому что живого теософа я ещё не видел, а антропософов в каждой вальдорфской школе навалом. И на детей они, между прочим, влияют!

– Гнать метлой из государственной школы всех к чёртовой матери! (Олег.)

– Так ведь вальдорфские школы – частные! (Артур.) Позвольте, но я всё же хотел...

– А-а-а... (Олег, разочарованно.) Расплодились, фашисты, в ельцинскую вольницу...

– Ну, это просто! (Евгений – Максиму.) Антропософы чем-то похожи и на рериховцев, и на родонитов сразу.

– Родонитов? Это что ещё за звери? (Максим.)

– Это последователи Андреева, конечно, сына, а не отца. (Евгений.) Хотя и отец был не подарочек для православия: один его 'Иуда Искариот' чего стоит. Или, например, 'Дневник сатаны'...

– Вы так смело мешаете родонитов с рериховцами? (Сергей.) Давайте вообще разберёмся, можно ли родонитов считать сектой! То есть не их самих, конечно, про них всё ясно, но есть ли именно в 'Розе мира' вероучительное еретическое зерно, или это просто какое-то недоразумение, какой-то мыльный пузырь и трагическая ошибка недосказанности? Вам известно, например, что Даниил Андреев под конец жизни принял православное причастие?

– Владимир Соловьёв под конец жизни тоже принял православное причастие, так что же, осанну ему петь? (Олег.)

– А кто здесь предлагает петь осанну Соловьёву? (Евгений.) Кажется, среди нас нет таких! Даже вот отец дьякон, при всём его духовном либерализме, симпатичном, но рискованном, не предлагает. Может быть, Елизавета предлагает?

– Хватит! – воскликнула Лиза и встала с места. Давно уже девушка держала руку на правом запястье, несогласная со всей этой 'высокоумью', и вот наконец прорвалось.

Подрагивая от гнева (или от страха?), она вышла перед участниками семинара и обрушилась на них своим девичьим голоском:

– Это невозможно слушать! Богомилы, ариане, монофизиты, теософы, деисты, антропософы, родониты, кто ещё? Вам самим не стыдно слышать ту ахинею, которую вы нагородили? Я девушка, я в ваших глазах, наверное, набитая дура, которая ничего не понимает в православии. Может быть, так и есть. А вы, вы – понимаете? Или только умеете жонглировать словами? Я вот убеждена, что вы не знаете сути ни одного, ни одного из этих слов! Кто-нибудь из вас видел настоящего монофизита? Разговаривал с живым арианином? Был на собрании родонитов? Хотя бы, может быть, переписывался с ними? Вы не знаете ничего, кроме ваших ярлыков, которыми вас набили под самую завязку, а вы продолжаете фаршировать ими друг друга! Распускаете перья эрудиции и ждёте себе аплодисментов! Артур предложил действие, решение, хорошее ли, плохое, но живое, настоящее! Так обсуждайте его, критикуйте, если хотите, но обсуждайте! Нет, вам интересней выяснять, чем теософы отличаются от антропософов! Может быть, вы и сами – какие-нибудь 'ософы'? Ортодоксологи! Христознатцы! Но не православные! С меня хватит на сегодня! До свиданья!

Подхватив со спинки стула свою лёгкую курточку, Лиза вышла из зала.

Артур хотел было броситься за ней, но Максим поймал его за руку, а православный писатель недоумённо выкатил на него глаза:

– Куда это Вы, Артур Михайлович? Мы обсуждаем Ваши предложения, и убегать просто неприлично, честное слово! Довольно и того, что у нас уже есть одна... вертихвостка! Но Вы-то, отец дьякон! Какой Вы пример всеобщей дисциплине подаёте в вашем качестве клирика РПЦ?

Стиснув зубы, молодой человек опустился в кресло.

– А с вертихвостками разговор должен быть короткий, – вдруг заявил Олег. – С ними вообще разговаривать не надо. Бойкот – и всё тут. Кто она, собственно, такая?

Как-то все разом зашумели, похоже, соглашаясь:

– Никто, конечно, никто, и звать её никак! Козявка!

– Сама в православии без году неделя, а туда же, раскрыла варежку!

– Мне это, братья, напоминает фильм 'Поп' с Сергеем Маковецким. Тоже там была одна такая пигалица...

– Святейший патриарх, кстати, благословил 'Попа'! Почивший...

– О покойных ничего кроме хорошего, но знаете, культ, который сложился вкруг господина Ридигера, при всём уважении к нему...

– Позвольте, а что же мы будем делать с мадмуазель?

– Ведь она нас всех оскорбила!

– Да не одних нас, а православие!

– Точно-точно!

– Всем нам в лицо бросила, что мы чуть ли не жиды и христопродавцы тут. Брат Евгений, это не в Вашу сторону...

– Что Вы, что Вы! Ещё Достоевский говаривал, что есть евреи и есть жиды. Рад оказаться в числе первых...

– Бойкот, конечно!

– Бойкот!

– Голосуем! Кто 'за'?

Руки взметнулись вверх. (Максим впрочем, воздержался.)

– Браво! Большинством!

– Вплоть до особого решения собрания, – прибавил Олег значительно.

Артур открыл рот и немного посидел в прострации. Затем заговорил:

– Видимо, благородное собрание ожидает от меня как от его секретаря, что я сейчас это запишу в протокол. Родные мои, вы что, офонарели? Вот здесь, в бланке, печатными буквами, чёрным по белому стоит: 'Рекомендации участников семинара Архиерейскому собору'. И мы сейчас в эти рекомендации запишем: 'Объявить бойкот Елизавете Зайцевой' – это вы хотите сказать? Вся православная Россия, может быть, ждёт от нас здравых мыслей и благих начинаний. Глаза тысяч и едва ли не миллионов православных обращены на нас как на те свежие головы, которые предложат бескровные пути внутренних преобразований Русской церкви. И мы 'бойкот Лизе' укажем в качестве пути преобразования Русской церкви? Я не ослышался?

– Отец дьякон сам неровно дышит в сторону нашей единственной участницы, – с улыбочкой заметил Евгений. – Но, дорогой наш Артур Михайлович, личные пристрастия ещё не дают Вам права пренебрегать волей большинства. Давайте уважать демократические процедуры! Давайте двигаться вперёд, в духовную Европу, а не назад, к сеновалу, на котором барин порол крепостных! Ваше отдельное мнение запротоколируем, не беспокойтесь. И про бланк Вы зря убиваетесь! Сейчас возьмём чистый лист и напишем отдельно...

Артур встал.

– Я вижу, что Лиза, при всей своей резкости, была не так уж и неправа, – заговорил он. – Чем мы сейчас занимаемся? Разве вопросами православия и иноверия? Кто дал нам право взаимно бойкотировать друг друга? Может быть, и анафематствуем девушку сразу?

Олег расхохотался крупным лошадиным смехом.

– Отлично сказано! – гаркнул он. – Анафему ей и на костёр!

– Я отказываюсь веселиться таким шуткам, – настойчиво закончил Артур, – и до тех пор, пока дискуссия не вернулась к теме дня, принимать участие в ней тоже отказываюсь.

– То есть Вы нас сегодня покидаете, отец дьякон? – картинно изумился Сергей.

– Если собравшиеся не изменили своего мнения – да, – подтвердил 'отец дьякон'.

– А дисциплина как же? Ответственность перед Отделом по делам молодёжи при патриархии штатному клирику РПЦ тоже неплохо бы иметь, как Вы думаете? – продолжал его пытать белорус.

Артур, скривившись, махнул рукой.

– Брось, Артурка, хорош! Садись назад! – подал голос Максим.

– Нет, Максим Петрович, не уговаривайте его! – возразил писатель. – А Вы, Артур Михайлович, должны понимать, что такое вот самовольное оставление дискуссии, особенно тематическим докладчиком, а ещё и всеми избранным секретарём заседания вдобавок – это неуважение к собравшимся. И эти собравшиеся к Вам тоже ведь могут применить меру бойкота, как бы нам это ни было неприятно! У нас здесь нет исключительных и незаменимых!

Артур пожал плечами.

– До свиданья, – сказал он просто, прежде чем выйти.

XIX

Дождь лил не переставая, мелкие брызги мешались теперь с крупными каплями, так что Артур успел промокнуть, дойдя до третьего гостевого домика.

Лизы не было в её комнате. Убежала с хутора? Куда ж тут убежишь, если лес кругом? Даже и не верится, что они в Подмосковье... или не в Подмосковье вовсе? Максимка ещё вечером понедельника совершил разведку, час шёл пешком по дороге, по которой они сюда приехали, и никуда не пришёл, так и повернул назад несолоно хлебавши. И в такой дождь убегать? Безумие. Всё же молодой человек решительными шагами направился к будке охранника.

Нет, никто не проходил, сообщил ему охранник.

Куда же она могла запропасть? Вот разве что в храме поискать её?

Да, девушка была в храме, но не в главной части, а в ризнице. Хоть свет за дверью ризницы и не горел, Артур замер, расслышав сдержанные всхлипывания и, посомневавшись, толкнул дверь, осторожно вошёл.

– Кто здесь? – полетел ему навстречу быстрый тревожный шёпот.

– Это я, – шепнул он в ответ. – Не бойтесь.

– Вы, правда? – обрадовалась Лиза. – Я не боюсь, но света Вы всё-таки не зажигайте. Я сейчас, наверное, страшная как смертный грех. Растрёпанная, глаза красные... Идите сюда, на голос. И садитесь рядом, прямо на пол, как я. Если Вас это не шокирует, конечно, и если Вам меня жалко хоть на две копейки! Почему Вы сразу не пришли?

– Потому что мне внушали, как постыдно диакону православной церкви оставлять собрание в минуту тягостных раздумий о судьбах Родины. Вам, кстати, объявили бойкот.

– Бойкот? Не очень то и огорчилась! Хотя это как посмотреть, конечно... Ужин, например, мне сегодня дадут?

– Это не от них зависит, Лиза! – Артур почти рассмеялся. – Ещё пока не участники семинара заправляют в столовой!

– Тогда какое мне дело! – девушка шмыгнула носом. – Всё: я уже успокоилась, почти. Про бойкот – неудивительно: странно, что не раньше... Как я вообще решилась сюда приехать?

– В 'логово православия'? – улыбнулся молодой человек.

– Д-да... Я ведь должна была ожидать того, что... Отец дьякон, Вы...

– Зачем так официально?