Текст книги "Человек, который был дьяконом(СИ)"

Автор книги: Борис Гречин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Артур коротко поклонился и, пряча улыбку, услышал, как все собравшиеся наградили его аплодисментами. Григорий смотрел на своего приятеля широко распахнутыми глазами, соображая, не заболел ли тот часом.

– А Вы, молодой человек, участвовали в конкурсе тоже? – вдруг произнёс старческим голосом отец Никодим.

– Да, – ответил Артур со скромным достоинством. – Я писал сочинение на ту же тему.

– И сколько же баллов заработали? – не унимался второй соборный иерей.

– Девяносто один, – сообщил инструктор медитации буддийского центра, не покривив душой.

В комнате началось перешёптывание, переглядывание, сдержанное бормотание – ещё нельзя было назвать это полноценным ропотом, но вдруг Валентина Ивановна поймала общую мысль, сгустила и облекла её в слова, обратившись к настоятелю собора своим пронзительным голосом с вопросом:

– Отец Александр! Мы разве обязаны давать рекомендацию только одному человеку?

Отец Александр развёл руками.

– В положении о конкурсе ничего такого не сказано! – невозмутимо ответил он. – Хоть дюжине.

Григорий вскочил с места.

– Извиняюсь, но вы не можете дать рекомендацию этому, с позволения сказать, 'дьякону'! – крикнул он запальчиво. – Это... этого нельзя делать!

– Почему это 'с позволения сказать'? – спросил Артур, ласково улыбаясь. – Или мой друг утверждает, что я не клирик? Или я не выполняю своего служения? Или я кого-то в этом обманываю? Или он утверждает, что я плохо служу?

Все взгляды обратились на Григория.

– Нет, я такого не говорил, только... – отец дьякон смешался. Сказать всю правду означало нарушить слово, чувство порядочности мешало ему это сделать. Пока он выбирал из двух зол, отец Никодим выразил общее мнение:

– Мне нравится молодой человек, да что там, он нам всем нравится. Экая светлая головка! Отличным иереем через пару лет будет юноша. Считаю, надо дать рекомендацию обоим. А досада нашего дьякона мне понятна, но только ведёт он себя так, что приходится нам за него краснеть. Надо же, Гришенька, отвечать за свои слова!

Отец дьякон возмущённо заглатывал воздух ртом, словно рыба, и наконец высказал:

– Неужели вы не понимаете, что если дадите рекомендации нам обоим, мне ничего не светит? У меня ведь только восемьдесят шесть баллов за сочинение!

И действительно, в положении о семинаре было сказано, что к участию в семинаре допускаются лишь семь человек, победивших в конкурсе эссе по семи предложенным организаторами темам сочинений, итого только по одному победителю в рамках каждой темы, но, увы, молодой клирик не встретил в своём приходском совете никакого сочувствия.

– Мы этого не знаем, – философски заметил отец настоятель. – Может быть, да, а может, и нет. Это всё ещё бабушка надвое сказала. (Протоиерей намедни поссорился со своим дьяконом, который как будто стал проявлять слишком уж большое своеволие, да и слишком много воображать о себе стал, а лучшего повода осадить отца дьякона сложно было и придумать.)

– В любом случае, пусть более умные люди, не нам чета, и разбираются, кто более достоин, правда? – подвела черту Валентина Ивановна.

– Я отказываюсь участвовать в семинаре, если Вы рекомендуете... вот этого! – крикнул Григорий. – Не надо мне от вас ничего! Слепые люди!

Схватив сумку, он стремительно вышел из комнаты, ни с кем не попрощавшись. Через полминуты в коридоре хлопнула входная дверь.

– Отец дьякон совсем с катушек слетел, – с неудовольствием заметил отец Никодим, выразив общее мнение. – Эх! Да ты садись, садись, Артурчик, в ногах правды нет! Сейчас оформим тебя по высшему разряду...

VI

Заседание завершилось, члены совета разошлись. Отец Александр скомандовал своей дочке сканировать протокол и отправить электронным письмом на нужный адрес. Та повиновалась с кислым видом, но без лишних слов. Сам же настоятель пригласил 'Артурчика' в кухню выпить чаю. Пока чайник грелся, он, хоть время было и позднее, и воскресное, позвонил в оргкомитет семинара и поворковал с ответившей ему девицей. Положив трубку, подтвердил, что, несмотря на неожиданность и даже исключительность 'замены', всё должно устроиться в лучшем виде.

– Я чувствую себя виноватым, – признался молодой человек. – Не думал я, что так выйдет. Я просто...

– ...Не потерпел поругания истины, так, выходит? – улыбнулся протоиерей. – И то! И то! Ты не огорчайся, мил-человек: ты нам всем, если хочешь знать, даже одолжение сделал. Неча, неча тебе из-за Гришки печалиться! Ему только на пользу пойдёт, что по носу его щёлкнули: пусть поумнеет чуток... Одного я в толк не возьму: как же ты рекомендацией от своего прихода не запасся?

– Да я ведь не думал участвовать! – ответил Артур, ни солгав ни в одном слове. – Я не честолюбивый человек... – И здесь он тоже не особенно покривил душой.

– А вот это зря! – крякнул протоиерей. – Совсем зря! Вот так-то, без рвения, и отдадите православие в руки нехристей!

Около десяти вечера, когда Артур уже распрощался со словоохотливым настоятелем и вышел на улицу, его телефон издал короткий сигнал о новом письме.

Оргкомитет мероприятия уведомлял 'Артура Симонова, дьякона Феодоровского собора г. Санкт-Петербурга' о том, что он допущен к участию в семинаре 'Светлая седмица: будущее церкви глазами православной молодёжи', организованном Отделом по делам молодёжи Московской Патриархии, и что уже завтра утром ему надлежит прибыть в Москву по указанному ниже адресу. Билеты следует сохранять и предъявить при регистрации, так как проезд участникам семинара оплачивается.

Артур зарабатывал себе на жизнь письменными и устными переводами, так как невозможно даже буддисту прожить на аспирантскую стипендию, но так случилось, что этим утром важный заказчик, желающий пользоваться его услугами в течение целой следующей недели, неожиданно отменил заказ. Ежесубботние медитации в буддийском центре, который 'окормлял' Артур, тоже можно было, в виде исключения, разок и отменить, поэтому ничто не мешало ему прямо сейчас дойти до Московского вокзала (по Кузнечному переулку и дальше через Пушкинский сквер, путь совсем недолгий) да купить билет до Москвы. Так он и поступил, одновременно и радуясь этому неожиданному приключению, ведь приключения в жизни даже инструктора медитации встречаются совсем не часто, и продолжая печалиться о том, что перебежал своему другу дорогу, и поражаясь своей дерзости. С Гришей вышло скверно, это его тревожило, но, с другой стороны, разве он добивался участия в этом семинаре? А теперь вино откупорено и надо его пить, как говорят французы: не идти же на попятный.

'Меня раскусят, – подумал новоиспечённый 'дьякон', поудобней устраиваясь для сна в кресле вагона второго класса. – Раскусят как пить дать: разве я что-то знаю о православии? Только то, что положено знать религиоведу. А разве средний дьякон о своей вере знает больше или хотя бы столько же? Вот и проверим... Что, интересно, я обязан знать? Какие-то специальные молитвы? Молитвы... Молимтеся тебе, услыши нас, бодхисаттва яснозрящий, и помилуй...' – на этих странных словах он уже крепко спал.

Утро застало нашего героя в Москве. Участников семинара ожидали на Симоновском валу. Против ожидания, здание с безошибочно указанным номером оказалось не монастырём, не храмом, да и вообще не имело церковной внешности: обычная бетонная постройка.

Энергичная высокая девушка с тёмными гладкими длинными волосами встретила его прямо на входе его вопросом:

– Вы на 'Седмицу'?

– Да, я – Артур...

– Я знаю, что Вы – Артур, больше некому! Я всё знаю про каждого из вас! Давайте Ваш билет, оба, я сделаю копию, и проходите скорей! Только Вас и ждут!

Не давая ему опомниться, девушка повела его по длинному коридору. Наш герой всё же нашёл время оглядеться.

– Это... здание принадлежит Патриархии? – спросил он с лёгким удивлением.

– Да, то есть нет, то есть... Вы удивляетесь, что мы не на Патриаршем подворье? Там сейчас ремонт, буквально ни одной комнаты свободной – а мы уже пришли! – девушка распахнула перед ним дверь. – Я вернусь к вам всем через пару минут!

С замиранием сердца Артур переступил порог кабинета. Да, это был именно кабинет, что-то вроде конференц-зала, с офисными стульями вокруг овального стола. А за столом уже сидели они, другие победители православного конкурса сочинений, эти заматерелые постники и молитвенники, эти воины отродоксии, виртуозы акафистов, поэты евхаристии и мастера затвора, которые, не чета наивным соборянам, могли и должны были в ближайшее время обнаружить белую овцу в своём стаде. Молодой человек не без опаски присел на свободное место.

– Артур, – осторожно сказал он. – Артур Симонов.

Против ожидания, его встретили улыбками, даже протянули рýки для того, чтобы поприветствовать рукопожатием. Похоже, можно было немного расслабиться: никто не собирался развенчивать его обман с первых секунд. Больше того: никто из сидящих за столом, кроме, пожалуй, единственного молодого мужчины в монашеской рясе, не выглядел здесь сугубо православным, что, впрочем, лишний раз убеждало в глубокой воцерковлённости всех собравшихся. Так штатские юнцы с удовольствием носят камуфляж, а настоящие офицеры на отдыхе легко откажутся от приевшейся им формы; так нувориши щеголяют роскошными костюмами, а миллионеры ищут для себя невзрачные вещи: им, кадровым военным и акулам капитала, никому не нужно ничего доказывать.

Девушка, встретившая его на входе, появилась снова и быстрыми шагами подошла к общему столу. Держалась она, вопреки своей длинной юбке, единственной 'клерикальной' детали одежды, очень свободно, и ничего специфически православного в ней не просматривалось.

– Я думаю, вы уже познакомились, но я вас представлю друг другу ещё раз, – начала она с улыбкой. – Евгений Гольденцвейг, монах Феофановского мужского монастыря, Екатеринбург. Сергей Коваленко, православный писатель, Минск. Олег Константинов, руководитель молодёжного патриотического клуба 'Святая Русь', Челябинск. Жером Толстои, благотворитель и большой друг церкви, Париж. Артур Симонов, дьякон Фёдоровского собора, Санкт-Петербург. ('Фёдоровского' она произнесла через 'ё', не чинясь выговаривать правильное название.) Елизавета Зайцева, участница молодёжного православного клуба, Мурманск. Максим Иволгин, секретарь приходского совета и церковный староста храма Благовещения, Ростов-на-Дону. Вы – лучшие из лучших, по крайней мере, на сегодня, можете гордиться этим! – Она весело тряхнула волосами. – А моё имя – Света, как вы уже знаете. Я введу вас в курс дела, и через полчаса мы с вами простимся почти на неделю.

Обходя вокруг стола и иногда задерживаясь за спиной того или иного участника (вообще она была куда больше похожа на ведущую какого-нибудь business workshop, чем на православную девушку), Света рассказала им следующее.

Семинар продлится семь дней, каждый из которых будет посвящён одной из проблемных тем, как то: 'Православие и патриотизм', 'Православие и глобальные вызовы человечеству', 'Женщины в Православии', 'Православие и иноверие', 'Православие за пределами России', 'Православие и политика', 'Православие и искусство'. Тех самых тем, на которые сидящие здесь писали свои конкурсные сочинения, оказавшись победителями. Каждый день, кроме сегодняшнего, будет начинаться с утренних молитв, после завтрака – лекция или учебный фильм, затем один из участников семинара выступит со своим докладом, после откроется дискуссия, цель которой – выработать рекомендации для Архиерейского собора РПЦ от лица православной молодёжи. Рекомендации эти должны быть одобрены большинством участников семинара и записаны в специальный бланк протокола дискуссии, бланки им выдадут технические помощники, верней, помощницы. Подписи на протоколе обязаны поставить они все без исключения, без этого их рекомендации будут недействительны. Нельзя исключить того, что Архиерейский собор действительно прислушается к рекомендациям и попробует воплотить их в жизнь, но даже если этого не случится, все результаты семинара будут тщательно изучены и приняты во внимание. А их, талантливой молодёжи, труд православная общественность не забудет и в будущем тоже не обойдёт их стороной... Каждый из них должен один раз в свой тематический день выступить в качестве докладчика. (На этом месте Артуру стало неуютно: он уж и не помнил, о чём писал в своём сочинении, отправленном на конкурс исключительно ради забавы, и, разумеется, никакой презентации не готовил.) День завершается ужином и вечерними молитвами, после молитв – небольшое свободное время, которое, конечно, следует потратить не на прогулки и прочие глупости, а на осмысление итогов прошедшего дня и подготовку к новому, тем более что и гулять им будет особенно негде. Жить они все семь дней будут в Потёмкино. Потёмкино – что-то вроде санатория... впрочем, слишком малó для санатория. Хорошо, назовите его хутором или просто большой дачей, суть дела от этого не меняется. Потёмкино – в прямой собственности Патриархии и идеально подходит для семинаров с малым количеством участников, вот вроде этого. Все удобства и нужные для работы материалы будут им предоставлены, конечно, без особой роскоши, но ведь православной молодёжи не привыкать к аскезе, правда? (Как будто на этом месте лица участников слегка осунулись.) Воскресенье является единственным днём с укороченной программой: вместо утренних молитв пройдёт божественная литургия (тут Артуру вовсе сделалось не по себе), и после сокращённой презентации и дискуссии их вновь привезут в Москву для 'протокольных мероприятий': общего фото, интервью прессе, экскурсии по городу и т. п. Планируется и встреча с Преосвященным владыкой, но гарантировать, что она состоится, нельзя.

– Нам необходимо провести жеребьёвку, чтобы распределить между вами дни недели, – закончила Света. – И вот мне пришла в голову простая мысль: совместить жеребьёвку с дальнейшим знакомством. Глядите: я кладу на стол открытки с известными картинами русских художников. Выберите любую, представьте её своим товарищам и расскажите, почему связываете себя именно с ней. На обороте будет ваш день недели. Ну же, начинайте, смелей!

Участники помялись, но карточки разобрали. Говорить первым по кругу была очередь Гольденцвейгу, монаху. Как это ни забавно звучит, в нём, вопреки его рясе, православное начало чувствовалось меньше, чем в остальных, зато однозначно давало о себе знать еврейство: быстрые бегающие глаза, характерная внешность, сочетание неуверенности, насмешки и доли высокомерия в лице.

– Я держу в руках 'Христа' Ге, – начал монах. – Христос здесь совершенно не похож на Себя в славе и торжестве. Это – не иконографический Христос, не тот, к изображению которого мы привыкли. Это – попросту усталый и измученный еврей, да простят мне здесь сидящие такое замечание (полагаю, именно мне его больше всего и можно простить). Но еврей, который принёс мир великую истину, последнее Откровение. Так же и Ваш покорный слуга и по внешности, и в душе – всего лишь еврей, наверное, тоже усталый и измученный. (На этом месте раздались лёгкие смешки.) Но еврей, служащий всё тому же Откровению, которое две тысячи лет назад изменило мировую историю и стало новым светом народов. Этим и, вероятно, только этим и оправдывается моё человеческое ничтожество. Мой день – суббота (в чём, в скобках, тоже вижу символизм).

('Как ловко сказал! – подумал Артур не без зависти. – Нет, мне, пожалуй, не угнаться за этими мастерами, куда там... И неудивительно, если помнить, что моё место мне досталось случайно'.)

– У меня в руках – 'Аполлон, Гиацинт и Кипарис' Александра Иванова, – продолжил приятным баритоном Сергей Коваленко, 'православный писатель' лет тридцати пяти с чисто крестьянскими русыми кудрями, одетый в льняной пиджак поверх вышиванки, только не украинского, а белорусского образца, в речи его тоже слышался лёгкий белорусский акцент, как будто больше наигранный, чем настоящий: при необходимости он говорил без всякого акцента. – Не скажу, что это – самая лучшая картинка из всех, и, пожалуйста, не подумайте обо мне плохого (вновь раздались смешки, а руководитель патриотического клуба нахмурился: открытка изображала трёх практически нагих мужчин), просто большого выбора у меня не было. Хотя есть и правда в том, что эта картина мне приглянулась своей безмятежностью, своей возвышенной отвлечённостью от нашей повседневной суеты. Было время, когда рисовать так не означало риска быть понятым превратно, и, увы, это золотое время ушло. Здесь, думаю, не одно время запечатлено, но также идеал человека, о котором 'Ты – царь, живи один' сказал великий стихотворец. Пожалуй, я не сподобился воплотить в себе этот идеал, но стремлюсь к нему и полагаю нашу веру средством стяжать это возвышенное спокойствие творца, – закончил писатель. – Ах, да: воскресенье.

– Я тоше очень лубить этот картина, – заметил вдруг ни к селу, ни к городу француз. – Бессмертни искусство – лампада для духовность.

Все с серьёзным видом покивали этому замечанию.

– Я держу в руках 'Утро стрелецкой казни', – заговорил хрипловатым голосом Олег, так и не переставший хмуриться: мужчина с узкими губами, волевым скуластым лицом, короткой стрижкой, одетый в выразительную чёрную футболку с белым черепом и скрещённым костями, вокруг которых на русском и греческом языках шла надпись 'Ορθοδοξια η θαναθος – Православие или смерть'. – Я вижу в православии бой, который нам нужно дать разнообразным язычникам, либералам, пидо... нездоровым меньшинствам и прочим... врагам народа и веры. Отсюда и выбор. День – вторник.

– 'Лунная ночь на Дньепре' Аршип Кюинджи́ есть образчик русски импрессьонизм, – заговорил Жером Толстои, которого Артур успел мысленно окрестить 'белоэмигрантом', да так оно и было, похоже, судя по русской фамилии, пусть уже и изменившейся на французский лад. Чисто галльский эталонно-журнальный профиль, отчётливое грассирование, белый пиджак и шейный платок Жерома внушали мысль о том, что эмигрант он в третьем-четвёртом поколении и что русская кровь в нём уже основательно разбавлена. – Игр-ра тень и свет, выбор-р цветей... цветов твор-рить атмосфера тайна и кр-расота. Тому же подобен пр-равославие – духовный кр-расота истин. Понедельник.

Артур вовсе пригорюнился: сам француз, вопреки хромающей грамматике, сумел умело ввернуть в свой спич православие и показать себя подлинным радетелем веры, сказав лучше, чем он сейчас скажет, а ему как раз и пришла пора показать свою открытку.

– Моя картина – это 'Святой Меркурий Смоленский' Николая Рериха, – начал он, смущаясь. – Даже и не думал проводить никаких сравнений с собой, грешным, тем более что о святом Меркурии Смоленском знаю очень мало и не стыжусь признаться в своём невежестве, чувствуя себя новичком в православии. Мои чувства больше всего передаёт этот конь, которого святой ведёт под уздцы и который так огромен рядом с его фигуркой: то ли сам себя я ощущаю малоосмысленным животным, то ли вижу в нашей вере то огромное, с чем мне ещё лишь предстоит справиться. Но открытый проезд в башне городского Кремля и лента дороги, вьющаяся вдали, внушают надежду на то, что долгий путь будет осилен. Среда.

Обведя быстрым и внимательным взглядом товарищей, он отметил на их лицах поощрительные улыбки: кажется, ему вполне удалось вписаться в общий стиль. Даже Света, улыбаясь, отметила:

– Скромность, достойная клирика и делающая ему честь. Следующий!

Лиза, симпатичная, живая и совсем молоденькая девушка, вся в чёрном, но в чёрном той длины, что не бросается в глаза в миру (юбка чуть ниже колена, блузка с рукавом, только закрывающим плечи), тряхнув короткими (до плеч) волнистыми волосами, проговорила:

– Моя репродукция – 'Царевна-лебедь' Михаила Врубеля. Вместе с Сергеем не могу сказать, что у меня был большой выбор, ведь это – единственная картина с женским лицом, как и я – единственное женское лицо в блестящем обществе участников семинара. Но всё же поглядите: в глазах царевны – мольба, тайна и мука. В ней – не вульгарная, а духовная красота, которую воспитывает православие. По крайней мере, я знаю, что именно так мне полагается сказать на этом месте (кое-кто из участников нахмурился этому 'бунту против казёнщины', такому, впрочем, безобидному и детскому, Артур улыбнулся его наивности и глянул на девушку с симпатией, а сама Лиза еле приметно покраснела). Пятница, – поспешила она закончить.

– Перед вами – 'Похищение Европы' Александра Серова, – прочистив горло, баском произнёс Максим Иволгин, ещё молодой, но крупный и осанистый мужчина в хорошем костюме. ('Валентина', – подсказал белорусский писатель.) – Да, я так и сказал: Валентина Серова, – поправился Максим без тени смущения. – Европа похищается ради того, чтобы спасти её от бед, а если честно, я не помню этого мифа и зачем она похищается. Разве важно православному знать все эти языческие сказки? Ха-ха... Так же и мы, имею в виду нашу страну и нашу великую веру, а не только нас семерых, способны в то историческое время, когда в Европе угасает христианская духовность – да не обидится на меня Жером, но, думаю, он и сам так считает, иначе бы не сидел здесь, – угасает духовность, говорю я, мы способны спасти Европу от неё самой, от забвения ею подлинно христианских ценностей, создав в нашей стране оазис, э-э-э... оазис духа и культуры. Четверг.

– А Зевс-то Европу похитил и просто ею овладел, – вслух, но как бы в скобках заметил белорус, ни к кому не обращаясь. Замечание вызвало улыбки, даже у Олега, который до того сидел тучи мрачней, вырвался смешок. Только Жером испуганно захлопал глазами.

За окном меж тем просигналил автобус.

– Все за мной, мальчики и девочки! – воскликнула Света. – Быстренько, быстренько, веселей!

Наскоро похватав сумки, 'мальчики и девочки' поспешили к выходу и загрузились в микроавтобус. На переднее сиденье к водителю сели, помимо них, две монахини невзрачного вида. Света стояла у входа и, улыбаясь, махала отъезжающим рукой.

– А Вы как же? – с галантным удивлением уточнил Максим.

– А я не еду с вами! – отозвалась девушка. – Помогать вам в быту будут сёстры Иулиания и Елевферия, прошу любить и жаловать! Ну, с Богом! Поехали!

Артур захлопнул дверь микроавтобуса.

– Да, – огорчённо крякнул церковный староста. – Приятная девушка Света...

– Света, значится, здесь осталась, а мы покатили в Потёмкино, – с неопределённым выражением заметил Олег.

– И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один, – глубокомысленно произнёс 'измученный еврей'. Вся компания рассмеялась.

'Хорошо им: у них все эти цитаты в памяти и на кончике языка, – подумал Артур не без зависти. – А мне каково придётся, и особенно в воскресенье? Иерея в нашей компании нет, значит, в воскресенье пришлют иерея рано утром, но уж дьякона – едва ли, и как бы не пришлось мне этому иерею сослужить литургию в качестве единственного здесь 'дьякона'. Ах, беда, беда! Что же делать? Сказаться больным? Или открыться кому-нибудь? Хочется, очень хочется, да только кому? Ведь не поймут, выгонят с позором. А нечего занимать чужое место, умник! Ай, ладно: до воскресенья ещё целых шесть дней...'

VII

Потёмкино представляло собой действительно что-то вроде хутора на холме, а холм этот оказался в самой гуще соснового бора. Артур раньше и вообразить не мог, что в Подмосковье, пусть и дальнем, бывают такие глухие места. На вершине холма стояла симпатичная церковка, рядом – длинное приземистое белое здание, 'корпус', тоже похожий на церковь, у которой в советское время сняли купол, да так и не восстановили его. Несколько в стороне были три кирпичных гостевых домика, по две комнаты в каждом, и две служебные постройки вроде гаражей. Этими семью вся архитектура Потёмкино и ограничивалась. Территорию опоясывала стена с единственными воротами, при воротах имелась будка стóрожа.

Микроавтобус остановился перед белым зданием, выгрузил пассажиров и уехал, не задерживаясь ни одной лишней минуты. Честны́е сестры тут же прошли в корпус, оставив за собой двери открытыми. Оставшиеся потянулись за ними в широкий холл, крутя головами, с любопытством разглядывая всё вокруг, перебрасываясь шуточками.

Из холла одна дверь вела в 'столовую', а другая – в 'актовый зал', как сообщали таблички. На двери актового зала инокини уже успели прикрепить расписание понедельника. Из расписания следовало, что в три часа (через десять минут) их ожидает обед, а в четыре начнётся и продлится до семи первая рабочая сессия. Ужин в связи с этим будет перенесён на час позже.

Этот десяток минут каждый провёл по-своему. У Максима, к примеру, был запас визитных карточек, он ещё раз обошёл всех товарищей и вновь со всеми перезнакомился, вручая каждому свою визитку. Евгений расспрашивал Жерома о жизни в Париже. Лиза ушла на улицу изучать клумбы между храмом и корпусом (клумбы, надо признаться, были нарядными, ухоженными). Сергей что-то писал в свой блокнот, не иначе как путевые впечатления. Олег слонялся по холлу, со скучающим видом изучая портреты архиереев, виды монастырей, фотографии прошлого и ныне здравствующего Святейшего Патриарха и прочую 'казёнщину'. Наконец, присел рядом с Артуром на один из мягких пуфов с намерением затеять разговор. Не вышло: двери столовой распахнулись, и молодёжь с радостным гудением поспешила на обед. Артур, выйдя на улицу, сообщил девушке, что обед начался, та коротко его поблагодарила, но дальнейший разговор между ними не завязался. Он и не настаивал, впрочем...

В столовой приятным сюрпризом оказался шведский стол (это на девятерых-то всего человек!). Бери что хочешь и в любом количестве. На этом, увы, свобода кончилась: рассадка за маленькими столиками была не абы какой, а планомерной. Сложенные треугольником записки с названиями дней недели указывали, где должен сесть каждый участник. Артуру, например, как 'среде' было предписано сидеть с Максимом, 'четвергом'. 'Понедельник' усадили со 'вторником'. 'Пятнице' пришлось тоскливей всех: ей инокини назначили сидеть за их собственным столиком. Всё время обеда они не перемолвились ни с девушкой, ни между собой ни единым словом, и даже улыбки не появилось на их узких, отрешённых, строгих лицах. Несколько раз Лиза оглядывалась на товарищей с беспомощно-жалостливым выражением Царевны-лебедь на лице.

– Давно дьяконствуешь? – напрямик спросил Максим своего соседа, едва разгрузил полный поднос: он со всеми уже тут стал на 'ты' и вообще на короткой ноге.

– Четвёртый год.

– Ух ты, стаж серьёзный! А что иерея не дают?

Артур улыбнулся краем губ. Если под 'иереем' понимать ламство, то долго же ему придётся ждать иерея...

– Не так это просто в нашей вере, – ответил он честно, собираясь уже во всём признаться этому добродушному здоровяку, и уже рот открыл, чтобы сделать это...

Максим с понимающим видом покивал:

– Ну да, ну да, ещё бы! (Он не понял про 'нашу веру', ему и мысли о подвохе не пришло.) Матушка, видать, не сыскалась? А ты не теряйся: надо, знаешь, брать за рога своё счастье!

– Понимаешь ли, – не без юмора заметил Артур, – у будущих матушек не растут рога.

– Про рога – я образно выражаюсь, фигурально.

– И я тоже не буквально. Я про те свойства характера, за которые человека можно взять. Взять, как правило, можно того, кто сам даётся в руки, а та женщина, которая будет хорошей женой клирику, не только в руки не даётся – она ещё и глазом не видна. Настолько незаметна, что порой задаёшься вопросом, существуют ли вообще такие женщины...

– Да, ты, однако, прав, – признался Максим. – Я об этом не подумал. Эх! – вздохнул он. – Одна у попа жена, да и та матушка. Знаешь, что дьякон Андрей Кураев по этому поводу рассказывал в МДА ? Не ищите, говорит, вы себе православную девицу: хуже нет таких девиц, вечно будет сравнивать вас со своим батькой. А найдите вы лучше нормальную русскую девку и катехизируйте её по самое... сколько надо, в общем. Что, слышал это выступление, нет? В 'Ютубе' есть, хотя уже, наверное, потёрли... Говорил-то он только для своих, сам понимаешь, а вышло наружу. Большой скандал был, так-то! Вот эта Алиса, или как её там...

– Лиза.

– Точно, Лиза: она ведь ничего девчонка, правда?

– Тебе и Света с утра тоже приглянулась, – не мог Артур не удержаться от улыбки.

– Ну и да: будто я этого стесняюсь! Сестрички тоже ничего, только, конечно... эх! Беда с чёрным духовенством какая-то! Иногда думаю грешным делом, Артур: не упразднить ли его вообще нафиг? А что, запишем в пожелания собору от православной молодёжи: так, мол, и так, мы тут посовещались... – ха-ха-ха! Это православный юмор, не принимай всерьёз. Я рад, что ты улыбаешься: ты, кажется, тоже не этот... не фанатик, хоть и дьякон. А вот Олег, – он склонился к собеседнику через стол, зашептал: – Олег, похоже, фанатик, ты заметил? 'Православие или смерть' – ну, что это такое? Это даже неприлично, этим только детей пугать! Мы тут дети, что ли, я не понял? И этот, в вышиванке, тоже подозрительный тип...

– Ладно, Макс, не нагнетай обстановку раньше времени, – миролюбиво отозвался псевдодьякон. – Кстати, про детей: ты видел здесь какого-то организатора, модератора, кроме этих двух черниц, которые никак не тянут на наше начальство?

Максим замер с ложкой в руке от неожиданности мысли. Расплылся в широкой улыбке:

– А ведь верно, слушай! Мы здесь, похоже, одни, без всякого присмотра! Йу-ху, вот так история!

– Оно-то меня и пугает, – озабоченно пояснил Артур. – Как бы ты не радовался раньше времени...

VIII

Инокини встали из-за стола раньше прочих и ещё до окончания обеда безмолвно разнесли всем участникам ключи от их 'номеров'. 'Номера' были двухместными, с туалетом и душем в каждом. Расселили их так же, как и рассадили за столами. Артур, быстро справившийся с обедом, только успел найти свой домик, оставить сумку в стенном шкафу и умыться, как часы показали, что пора спешить в 'корпус' на первую рабочую сессию.

Сказать правду, он появился в актовом зале раньше всех, как раз чтобы успеть оглядеться и найти вокруг себя просто большую аудиторию с двумя рядами офисных стульев, столом преподавателя, кафедрой и белым экраном. На столе стоял плоский компьютерный монитор, а под потолком был укреплён современный медиа-проектор (видимо, он связывался с компьютером без всяких проводов). Инокини вошли почти сразу за ним и расставили семь стульев из первого ряда полукругом, положили бланки протоколов на стол и вышли, ничего не говоря. Создавалось впечатление, что они дали обет молчания.

Постепенно подтягивались и рассаживались участники семинара, отдуваясь после сытного обеда, на котором несколько не рассчитали свои силы. Сейчас бы вздремнуть полчаса, а их гонят на работу. Вот все собрались и некоторое время недоумённо переглядывались: да, ведь они были одни, совсем одни!